Интеллектуально-познавательные параметры лидерства

2. Интеллектуально-познавательные параметры лидерства

Когнитивный стиль лидеров. Концепция «интегративной сложности»

Когнитивный «стиль» политиков исследуется в американской политической социологии по критерию простоты и сложности восприятия ими явлений и процессов, образующих объекты их профессиональной деятельности. «Крайними», противоположными типами по этому критерию являются с одной стороны, политик, мыслящий на основе примитивных жестких стереотипов и нетерпимый к сколько-нибудь многозначным суждениям, с другой стороны, деятель, способный к представлениям и оценкам, отражающим различные аспекты явления, его противоречивость, и к формированию ценностного образа объекта во всей его реальной сложности. Как мы убедились, знакомясь с понятиями стереотипа, социального представления, каузальной аттрибуции и т.д. (см. главу I), такого рода различия в восприятии общественной действительности характерны для людей вообще и образуют одну из важнейших основ типов и разновидностей социальнопсихологической психологии. Однако для политических деятелей они имеют особо важное значение, ибо прямо влияют на принятие ими решений, затрагивающих судьбы целых народов.

Стремясь придать указанной когнитивной характеристике операциональное (т.е. пригодное для применения в эмпирических исследованиях, для формализации и измерения) значение, американские политические психологи ввели категорию «интегративная сложность». Для измерения уровня интегративной сложности была разработана специальная методика контент-анализа выступлений, статей и другой документации политиков5. На основании этой методики была проведена серия исследований как на современном (главным образом американском), так и на историческом материале.

Один из наиболее интересных результатов этих исследований установление корреляций между уровнем интегративной сложности, с одной стороны, взглядами, позициями и конкретной ролевой ситуацией политиков, с другой. Так П. Тетлок, сопоставляя взгляды американских сенаторов с их когнитивным стилем, показал, что у консервативных законодателей уровень интегративной сложности ниже, чем у умеренных и либералов. Объектом его последующего исследования стали члены британской палаты общин, где представлена намного более богатая палитра политических взглядов, чем в американском конгрессе. Его результаты показали, что интегративная сложность связана не столько с идеологическим содержанием политических позиций, выражающимся в партийных этикетках, сколько с интерпретацией этого содержания - жестко догматичной, замкнутой и конфронтационной либо динамичной, гибкой, открытой к восприятию новых идей и компромиссу с другими течениями. В палате общин наиболее низким уровнем интегративной сложности отличались представители противоположных «крайностей» - левые лейбористы и правые консерваторы, наиболее высоким - умеренные парламентарии обеих партий. Еще в одном исследовании того же автора выявлено влияние интегративной сложности на линию поведения сенаторов в отношении конкретных политических проблем. Деятели, выступавшие за изолюционистскую линию США во внешней политике, обладали этим качеством в меньшей мере, чем те, которые настаивали на активной глобальной политике6.

Подобные исследования оставляют открытым вопрос: является ли личностный «когнитивный» стиль предпосылкой избираемой политиком идеологической позиции или, напротив, эту позицию определяют в основном другие объективные и субъективные, в том числе биографические, факторы? Во втором случае уровень интегративной сложности является производным от позиции (политик воспринимает и познает действительность так, как требуют его взгляды, партийная принадлежность и политическая интеграция).

В действительности, по-видимому, имеют место и та и другая причинно-следственные связи. Во всяком случае конкретные исследования показывают, что деятели, выдвинувшиеся на лидерские роли в конфронтационных ситуациях (война, революция, вообще силовой конфликт противоположных лагерей), в которых политический эффект давали скорее упрощенные, однозначные и однолинейные представления и позиции, оказывались менее состоятельными в условиях «нормального» осуществления политической власти. Так, П. Суедфелд и А. Рэнк в исследовании, посвященном психологии и политическим биографиям 19 деятелей, игравших ключевую роль в 5 различных революциях, пришли к выводу, что присущий им личностный уровень «концептуальной сложности» повлиял на их судьбы после прихода к власти революционных сил. Революционным лидерам с наиболее жесткими и догматическими когнитивными стилями не удавалось сохранить свои главенствующие позиции, когда перед ними вставала задача управления страной, требовавшая иных психологических качеств. Особенно показательным в этом отношении авторы считают сопоставление политических судеб Ленина и Троцкого7.

Вместе с тем целый ряд исследований доказывает, что уровень интегративной сложности, проявляющейся в высказываниях и линии поведения политического деятеля, может резко повышаться или снижаться в зависимости от изменения политической или личной ситуации. Так, в США кандидаты в президенты, как правило, представляют политическую действительность в гораздо более упрощенном виде, предлагают гораздо более примитивные, однозначные решения, чем когда те же деятели становятся президентами. В данном случае сказываются императивы борьбы за власть: у большинства избирателей нет ни желания, ни способностей разбираться в сколько-нибудь сложных, требующих умственного напряжения концепциях, им важнее уловить главную направленность политических программ кандидатов, их «общий дух», а он скорее передается с помощью простейших однозначных формул. В сфере международной политики, как показал, в частности, опыт «холодной войны» и ее преодоления, образы других стран и их лидеров, которыми руководствуются политики, их большие или меньшие простота и сложность прямо зависят от состояния межгосударственных отношений; чем жестче конфронтация, тем примитивнее эти образы.

Очевидно, что когнитивный стиль политиков во многом зависит от конкретных ситуационных мотивов и целей их деятельности (например, от того, является ли целью завоевание или удержание и эффективное осуществление власти), от объективно обусловленных методов достижения этих целей, от ролевых функций, в наибольшей степени интериоризованных политиками. Национальный лидер, который ощущает себя прежде всего управляющим уже налаженной и исправно функционирующей системой, использует иные политические механизмы, чем тот, который добивается ее радикального реформирования, или чем «вождь», видящий свою задачу в сплочении нации против внешнего врага. Если же лидер одновременно решает две или больше таких приоритетных задач, он может придерживаться различных когнитивных стилей - «сложных» или «простых» - в различных сферах своей деятельности (например, во внешней и внутренней политике).

В работе российской исследовательницы Е.В. Егоровой проведен тщательный контент-анализ восприятия СССР двумя ведущими деятелями рейгановской администрации - госсекретарем А. Хейгом и военным министром К. Уайнбергером. Обоих министров одного из наиболее жестко антисоветских американских правительств объединяло крайне враждебное отношение к Советскому Союзу и его внешней политике. При этом Уайнбергер, по наблюдению исследовательницы, «обладает более гибким мышлением, чем Хейг, его образ СССР более целостен, структурирован (у Хейга этот образ носит «мозаичный» характер), он более способен к прогнозированию событий. Из этих портретов ясно вырисовывается интеллектуальное превосходство военного министра над госсекретарем, но в то же время и большая жесткость, однозначность, идеологическая зашоренность позиций Уайнбергера: в своем отношении к СССР он исходил прежде всего из перспективы вооруженного конфликта с Советами. По мнению Егоровой, Хейг способен смягчить свою линию в отношении Советского Союза, для Уайнбергера она такую возможность исключает8.

Эти наблюдения, на наш взгляд, свидетельствуют, во-первых, о том, что реализм и гибкость в политике (по-видимому, соответствующие понятию интегративной сложности) отнюдь не обязательно зависят от силы интеллекта лидера ( к этому вопросу мы вернемся несколько ниже). Во-вторых, они показывают, что на восприятие политических объектов и проблем существенное влияние, помимо личностных характеристик, оказывают ролевые, в том числе «ведомственные» функции политического деятеля. В обстановке жесткой конфронтации США и СССР глава американского военного ведомства, так сказать, подталкивался этими функциями к однозначно непримиримой позиции, а руководитель государственного департамента - к хотя бы минимальному учету дипломатических возможностей разрешения конфликта. В перестроечном СССР и посттоталитарной России наблюдаются сходные различия между многими деятелями ВПК и ведущими дипломатами.

Ум политика, если понимать под ним широту кругозора, реализм, способность видеть связи явлений, предвидеть ход событий, адекватно реагировать на ситуацию, во многом определяется его общей культурой и знаниями. В Советском Союзе методы политического руководства и характер принимаемых решений по ряду вопросов были в 30-50-х годах значительно грубее, примитивнее, часто попросту глупее, чем при Ленине и в годы НЭПа. Видимо, это было связано не только с общим изменением политической стратегии, но и с переменами в составе коммунистической элиты - вытеснением из нее представителей революционной интеллигенции и их заменой необразованными выдвиженцами. И напротив, в 70-80-е годы, когда в партийный и государственный аппарат пришло более образованное поколение функционеров, власть стала проявлять способность к ограниченному маневрированию и даже - при М.С. Горбачеве - к радикальной ревизии политической идеологии.

Массовые социологические исследования неизменно показывают воздействие уровня образования на те личные психологические характеристики, которые американские политические психологи называют интегративной, или концептуальной, сложностью. Однако, как уже отмечалось в первой главе, значение данного фактора не абсолютно. Хрущева и тем более Брежнева вряд ли можно считать более культурными и умными людьми, чем Сталин, но их политика, по крайней мере в некоторые периоды и в некоторых сферах, была умнее и реалистичнее сталинской. Сопоставление интеллектуальных характеристик американских президентов показало, что наиболее догматичными из них были как наименее, так и наиболее образованные и именно под влиянием своей «учености» чрезмерно идеологизированные деятели. «Как культурная безграмотность, - замечает по этому поводу Д. Саймонтон, - так и идеализм, приобретенный в башне из слоновой кости, вредны для когнитивной гибкости"9.

Полезность категории интегративной сложности очевидна, но ее вряд ли можно рассматривать как инструмент совершенно объективного психологического анализа. Создается впечатление, что американские исследователи неосознанно приписывают те или иные интеллектуальные качества своим президентам в зависимости от результатов их политики. В этом отношении показательна попытка оценить когнитивный стиль политика не постфактум, но на начальном периоде его деятельности у кормила высшей власти. Речь идет о Билле Клинтоне. Если один политический психолог - П. Суедфелд, анализируя опыт первых 10 месяцев его президентства, утверждает, что Клинтон обладает крайне низким уровнем интегративной сложности, не способен «осваивать» политические проблемы10, то другой - Ст. Реншон констатирует у него очень высокий уровень когнитивных способностей11. Противоречивость оценок, очевидно, объясняется тем, что эффективность политики Клинтона в начале 1994 г. была еще величиной неизвестной.

На рассмотренных американских исследованиях, как уже отмечалось выше, лежит печать национально-исторического контекста - общества со сложившейся и устоявшейся политической культурой, «правилами игры» и системой ценностей, в котором вариации в психологических особенностях лидеров ограничены известными пределами и не оказывают обычно решающего воздействия на судьбы страны. В таком обществе потрясения, угрожающие основам его бытия, - это лишь редкое исключение. Наверное, именно в таком контексте возможны исследовательские методики, ориентированные на формализацию и измерение качеств лидеров, их изображение в виде математических формул, шкал и графиков - ведь таким операциям поддаются лишь «объекты», обладающие высоким уровнем общности (в данном случае культурно-психологической) и различающиеся по ограниченному числу параметров. Подобные методики и лежащие в их основе концепции гораздо труднее применять в обществах, где резкие переломы, тотальные кризисы и борьба диаметрально противоположных тенденций - органическая черта исторического развития, определяющая и психологический облик лидеров. Скажем, сравнивать «когнитивные стили» Андропова, Горбачева и Ельцина вряд ли возможно лишь на основе тех показателей, которые используются при сопоставлении американских президентов.

Когнитивный стиль советских и российских лидеров

Тем не менее, концепции и выводы современных исследований психологии лидерства выходят по своему значению за пределы тех обществ, в которых они осуществляются. Многое из этого теоретико-методологического инструментария может быть использовано при исследовании лидерства в иных, более сложных и противоречивых национально-исторических ситуациях, в том числе советской и российской. Но использовано при обязательном условии его корректировки и развития, отвечающих своеобразию этих ситуаций.

Низкий уровень или отсутствие интегративной сложности можно, например, считать одной из важнейших особенностей психологии И.В. Сталина. Сочетаясь с незаурядной хитростью, ловкостью, прагматическим цинизмом, сталинский догматизм оказал немалое влияние на его политический курс. Веря во всемогущество тоталитарного государства («диктатуры пролетариата»), его способность решить любые проблемы методами приказа и насилия, Сталин проявлял поразительную неспособность реалистически оценивать экономическую и социальную ситуацию в стране. С наибольшей силой эта черта проявилась в последние годы его жизни, когда он провозгласил скорое пришествие коммунистического рая на основе полного искоренения товарно-денежных отношении. В нищей, разоренной войной и послевоенной милитаризацией стране подобные пророчества отдавали патологическим бредом.

Внешняя политика Сталина может показаться более реалистической и эффективной. После второй мировой войны страна достигла еще не виданного могущества на мировой арене, зона коммунистического господства распространилась на восточную часть Центральной Европы, где стабильность ее границ гарантировалась Ялтинскими и Потсдамскими договоренностями; советским вассалом на какое-то время стал Китай. Жесткая конфронтация с Западом сочеталась с осторожностью, устойчивым воздержанием от опасных военных авантюр. Нельзя, однако, забывать о том, что эти «успехи» были достигнуты ценой миллионов жизней советских людей, кровью и потом русских солдат. Те крайне неблагоприятные условия, в которых стране пришлось вступить во вторую мировую войну и взять на себя основную тяжесть сопротивления гитлеризму, были во многом результатом догматических просчетов сталинской политики. Его подыгрывание и упорное доверие Гитлеру после заключения договоров 1939 г., нескрываемая враждебность к западным демократиям базировались на недооценке агрессивной природы фашизма и его фундаментальных отличий от других разновидностей «империализма». Западный мир представлялся Сталину вполне в духе ленинских и его собственных концепций единой империалистической системой, чья враждебность социалистическому государству может быть перекрыта только межимпериалистическими противоречиями, которые, следовательно, надо всячески раздувать, не особенно считаясь с различиями в политических режимах и целях внутри этой системы. Демократические страны психологически были для Сталина даже «хуже» фашистских (так же как левые социал-демократы хуже правобуржуазных политиков), поскольку они воплощали принципы буржуазной демократии, в борьбе с которыми сформировался марксизмленинизм; с тоталитарным же германским диктатором он, возможно, чувствовал политическое родство. Нельзя в то же время не признать, что западные лидеры своей политикой умиротворения Гитлера укрепляли подобные установки Сталина: им тоже явно не хватало «интегративной сложности», когда они рассчитывали, что антикоммунизм Гитлера спасет их страны от угрозы агрессии.

В деятельности Сталина бывали периоды, когда он отходил от идеологических догм, способствуя, например, укреплению антигитлеровской коалиции в период войны, распустив Коминтерн, препятствуя в послевоенные годы дестабилизирующим коммунистическим мятежам в странах Западной Европы и поощряя переход западных коммунистов на «парламентский путь» борьбы за социализм. Подобные факты подтверждают наблюдение политических психологов о влиянии конкретной ситуации на уровень интегративной сложности политических лидеров. Вместе с тем высказанная Сталиным в 1952 г. «надежда» на перспективу новой войны между западными странами без участия СССР в результате обострения межимпериалистических противоречий показывает, что его оценки глобальной ситуации, определявшие стратегию напряженности и «холодной войны», продолжали базироваться на уже совершенно обветшавших к тому времени марксистско-ленинских догмах.

Гораздо труднее оценить однозначно уровень интегративной сложности преемников Сталина. Когда размышляешь о Н.С. Хрущеве, не легко определить, чего в нем было больше - реализма в понимании внутренних и внешнеполитических проблем страны или волюнтаристского догматизма, выразившегося, в частности, в намерениях «закопать» капитализм и построить коммунизм к 1980 г. По-видимому, начало кризисной эпохи в истории реального социализма вызвало к жизни лидеров, или - как Хрущев, а позднее Андропов - обладавших неполной или частичной интегративной сложностью, или - как Брежнев - с парализованным, отключенным когнитивным аппаратом, что позволяло подменять руководство страной исполнением церемониала власти. Стагнирующий социализм возродил известный из истории наследственных монархии тип «ритуального лидера».

Эпоха перестройки и реформ породила новую психологическую разновидность лидерства. Ни Горбачеву, ни Ельцину не откажешь в способности к адекватному восприятию всей сложности, многомерности исторической ситуации, в которой им пришлось действовать. К Горбачеву такое понимание пришло в 1986-1987 гг., к Ельцину - после августовского путча 1991 г., когда простая биполярная формула «народ против коммунистической партократии» уже не могла служить достаточным политическим ориентиром. Однако весьма сложные, многоплановые образы общественной действительности, сформировавшиеся в сознании обоих лидеров, вряд ли можно назвать интегративными, целостными. Судя по высказываниям и действиям Горбачева, образ экономической, социальной и внутриполитической ситуации у него был скорее мозаичным, противоречивым, не ориентированным на последовательную взаимосвязанную политику. Весьма двусмысленным до 1991 г. были его представления о роли КПСС и других общественно-политических сил, о возможных путях реформирования экономики, о федерализме и национально-этнических отношениях в стране, об общественных настроениях. Отсутствие целостной картины страны было тем более заметным по контрасту с горбачевским видением международных отношений («новое мышление»), стимулировавшим смелый, целостный и последовательный внешнеполитический курс.

Подобный когнитивный стиль, пожалуй, можно было бы назвать «дезинтегративной сложностью», помимо общей мозаичности, «клочковатости» образа действительности, его характеризуют неодинаковые уровни интегративной сложности составляющих его образов различных сфер, например внутриполитических и международных отношений. После отстранения Горбачева от власти его политическое мышление испытало процесс явного упрощения, его в основном стали определять роль оппозиционного экс-лидера, негативные эмоции по отношению к новой власти.

Для когнитивного стиля Ельцина характерно сочетание дезинтегративной сложности со стремлением упростить образ действительности, «подвести» его под однозначные простые решения. Оказавшись реальным главой государства после поражения августовского путча, он испытал вначале период колебаний и сомнений, а затем разрешил их, призвав к руководству .команду Гайдара. Это решение, видимо, выражало не только политическую волю к проведению радикальных реформ, но и влияние сложившегося ранее антикоммунистического биполярного стереотипа: либеральные установки Гайдара импонировались президенту своей диаметральной противоположностью «социалистическим ценностям».

Деятели команды реформаторов, обладая весьма высоким уровнем интегративной сложности в понимании процессов одной сферы макроэкономических процессов, - в основном ограничивали ею свой когнитивный горизонт, сознательно оставляя социально-политический анализ и политическое обеспечение реформ на долю президента. Общественная действительность, однако, едина и взаимосвязана, и она плохо поддается «ведомственному» подходу. Сталкиваясь со все более ожесточенным сопротивлением большинства Верховного совета и стоящих за ним сил, Ельцин волей-неволей вновь вернулся к близкому его когнитивному стилю биполярному образу: президент вместе с демократами и народом против реакционно-коммунистического Верховного совета. Несомненно, Хасбулатов и парламентская непримиримая оппозиция делали все, чтобы придать убедительность этому образу, однако в результате сложилась ситуация, при которой руководство оказалось неспособным к целостному анализу всего комплекса экономических, социальных и политических проблем страны и выработке соответствующей интегральной политики. Результатом стали сентябрьско-октябрьские события и выборы декабря 1993 г. После выборов в когнитивном стиле Ельцина явно усилилась дезинтегрирующая тенденция. После выборов в его политике проявляется нерешительность и колебания, но в то же время чувствуется и стремление к расширению сферы и обогащению методов политического анализа, к более целостному и последовательному курсу.

Опыт политического лидерства в перестраивающейся и реформируемой России не опровергает методологическую значимость категорий интегративной сложности, но в то же время показывает, что ее величина носит не абсолютный, но относительный характер, масштаб ее измерения зависит от сложности ситуации. Познание и мышление определенного уровня интегративной сложности могут быть вполне адекватны одной исторической ситуации и совершенно недостаточными в другой, более сложной. Уникальная сложность современной российской ситуации такова, что для эффективного воздействия на нее, возможно, требуются лидеры, обладающие гениальным политическим даром. К сожалению, гении и особенно гении политические рождаются крайне редко...

Интеллект и лидерство

Некоторый свет на эту проблему проливает одно парадоксальное наблюдение, сделанное американскими политическими психологами. Сопоставляя измеряемый на основе специальных психометрических методик уровень интеллекта политических лидеров с масштабами их влияния, они пришли к довольно пессимистическому выводу. Оказалось, что зависимость второго показателя от первого имеет вид криволинейной функции, а решающим условием влияния политика является близость его интеллекта к среднему интеллектуальному уровню его сторонников и последователей. Наиболее низкий уровень влияния обнаружился у лидеров, чей интеллектуальный потенциал в 34 раза ниже или выше(!) среднего, наибольший же успех (например, на выборах) доставался тем, у которого он превышал средний лишь на 2530%12. Мы не располагаем подобными математизированными исследованиями интеллекта советских и российских лидеров, но сумма впечатлений об их словах и делах позволяет предполагать, что результаты таких исследований за небольшими исключениями были бы сходны с американскими.

Американские авторы склонны возлагать ответственность за интеллектуальную посредственность национальных лидеров на избирателей. «Лидеры, - писал один из них, - не могут слишком возвышаться над не-лидерами... Любое приращение интеллекта дает более мудрое правительство, но толпа предпочитает быть плохо управляемой людьми, которых она понимает»13. В этом объяснении большая доля истины, но его вряд ли можно считать исчерпывающим или единственно возможным. Во-первых, интеллектуальный аспект лидерства, как и многие другие его качества, зависит от ситуации. Приводившиеся уже примеры Рузвельта и де Голля свидетельствуют о том, что в острокризисных экстремальных ситуациях (для Америки весьма нетипичных) может значительно возрастать влияние деятелей, выдающихся своим интеллектом. В таких ситуациях «толпа» стихийно ищет харизматического лидера, «спасителя», который по каким-то своим качествам резко выделялся бы из общей массы политиков. Такими качествами могут быть воля, решительность, целеустремленность, ассоциируемые с образом лидера, неординарность и радикализм его программы, но бывает и так, что им становятся его интеллектуальные качества.

Американской политической культуре не особенно свойствен феномен харизматического лидера, но в других частях мира и особенно в прошлые исторические эпохи, начиная с античности, популярность лидера часто во многом зависела от его способности стать объектом поклонения. Патерналистский тип лидерства, еще и сегодня сохраняющийся во многих странах, отличается этим от присущего демократической - и особенно американской политической культуре - установке на лидера «своего человека», «первого среди равных». Лидер - отец нации должен обладать мудростью и знаниями, недоступными прочим простым смертным. Это, конечно, идеотип, который довольно редко совпадает с действительностью, но во всяком случае выражает социальные ожидания, сфокусированные на фигуре лидера. В условиях абсолютной наследственной монархии патерналистский тип лидерства в идеале вообще исключает какую-либо связь авторитета лидера с его личными качествами: слова и действия «помазанника Божия» не подлежат критической оценке его подданными (как ни удивительно, в современных, даже весьма «либеральных» российских газетах примерно с таких позиций подчас оценивается фигура Николая II). Однако связь типа лидерства с политической культурой - особая тема, которую мы не можем рассматривать более подробно.

Во-вторых, поддержка лидера «толпой» имеет значение для достижения и удержания им власти лишь в условиях представительной демократии. Источником власти советских лидеров от Сталина до Горбачева было не народное волеизъявление, но аппаратная номенклатура, которую они со своей стороны постоянно сортировали, «перелопачивали», чтобы предотвратить возможность оппозиции. Но и в странах с демократическим устройством выдвижение политика на роль национального лидера - отнюдь не только результат его популярности среди избирателей.

Прежде чем выйти на поле предвыборных баталий, политик должен получить поддержку какой-то команды - партии и особенно ее верхушки, достаточно влиятельной части истеблишмента. На этом уровне политической конкуренции действуют социально-психологические механизмы, типичные для отношений в малых группах: чтобы возглавить команду, приобрести сторонников, будущий лидер должен удовлетворять установкам и ожиданиям своих коллег, психологически приспосабливаться к ним. Конечно, очень сильный, самобытный лидер способен сам заново сформулировать систему ценностей своей команды или групп поддержки, но чаще всего он должен проявлять конформизм по отношению к групповым ценностям и ожиданиям. Такая ситуация крайне неблагоприятна для людей с сильным интеллектом и весьма удобна для посредственностей. Сила ума - это прежде всего его творческий потенциал, способность находить неординарные, принципиально новые решения, психология же группового конформизма неизбежно подавляет эту способность. Поэтому люди, обладающие сильным умом и потребностью в его реализации, чаще идут не в политику, а в науку, литературу и публицистику. Политиками же чаще всего становятся те, для кого позиции власти важнее выявления собственного творческого потенциала или вообще таковым не обладающие. Речь здесь идет, разумеется, о, так сказать, «обычных», «среднестатистических» политиках и политических лидерах. Но не о тех, которые приходят в политику, движимые собственной или усвоенной политической идеей, выражаемыми ею социальными интересами. Здесь мы подходим к проблематике, которая касается уже не интеллектуально-когнитивных, но мотивационных аспектов психологии лидерства.