Гипотеза глобальной цивилизационной войны Хантингтона

Министерство образования и науки РК

Семипалатинский университет им. М.О. Ауэзова

СРС

Тема: Гипотеза глобальной цивилизационной войны Хантингтона

Выполнила: Ергалиева Жанна

Проверила: Жаркимбаева Д.Б

Семей 2007

План:

Введение

I.Глобальная политика цивилизаций

1.Стержневые страны и конфликты по линии разлома

2. Ислам и Запад

3.Азия, Китай и Америка

4.Китайская гегемония: балансирование и «подстраивание»

5.Цивилизации и стержневые страны: складывающиеся союзы

II. Динамика войн по линиям разлома

1.Идентичность: подъем цивилизационного самосознания

2.Сплочение цивилизаций: родственные страны и диаспоры

3.Прекращение войн по линиям разлома

III. Будущее цивилизаций. Запад, цивилизации и Цивилизация

1.Возрождение Запада?

2.Запад в мире

3.Цивилизационная война и порядок

4.Общности цивилизации

Заключение

 

Введение

Итак, ХАНТИНГТОН (Huntington) Сэмюэл Филипс (р. 1927) - американский политолог, социолог, директор Института стратегических исследований при Гарвардском университете. Уже первые главные сочинения Xантингтона. - "Политический порядок в изменяющихся обществах" (1968), "Кризис демократии" (1975) - положили начало "неоконсервативной волне" в идеологии Запада в середине 1970-1980-х.

В границах реконструкции проблем социальной стабильности либерально-демократического общества Хантингтон. акцентировал и описал опасности, выступающие результатом нарушения баланса между институтами общественного контроля и ресурсами контркультурной оппозиции. Он всемерно подчеркивает важность сохранения политико-экономических устоев социума, традиций политической культуры и толерантности от напора экстремистских движений.

Хантингтон полагает, что сложившееся в период "холодной войны" разделение человеческой цивилизации на страны "первого" (Запад), "второго" (социалистический лагерь) и "третьего" мира больше не отвечает современной социальной реальности. Теперь намного адекватнее группировать государства, исходя не из их политического или экономического устройства и не из уровня их промышленного развития. Критерием должна стать принадлежность страны к той или иной культуре и цивилизации.

Хантингтон рассматривает цивилизацию как наивысшее и цельное культурное образование, объединяющее людей и обеспечивающее им соответствующую степень культурной самобытности. Цивилизация, по Хантингтону, определяется как общими объективными элементами (язык, история, религия, обычаи, социальные институты), так и субъективной самоидентификацией людей. Цивилизационная идентичность, по мнению Xантингтона, будет играть все более весомую роль в будущем, а мир будет формироваться в значительной степени под влиянием взаимодействия 7-8 ведущих цивилизаций - "западной", "конфуцианской", японской, исламской, индусской, славянско-православной, латино-американской и, вероятно, африканской.

Как утверждает Хантингтон, наиболее значительные по своим последствиям вооруженные конфликты 21 ст. будут происходить на "культурных рубежах", разделяющих эти цивилизации.

Таким образом, мне предстоит, как можно подробно изучить труд С.Хантингтона, а особое внимание следует уделить главе о будущем стран мира, т.е. гипотезу глобальной цивилизационной войны.

 

I. Глобальная политика цивилизаций

 

1. Стержневые страны и конфликты по линии разлома

С. Хантингтон: «Цивилизации представляют собой человеческие племена в предельной форме развития, и столкновение цивилизаций суть племенной конфликт в глобальном масштабе. В складывающемся ныне мироустройстве государства и группы людей, принадлежащие к двум различным цивилизациям, для достижения общих целей или для отстаивания своих интересов против представителей какой-либо третьей цивилизации могут вступать в ограниченные, ad hoc, тактические отношения и коалиции. Тем не менее отношения между группами из различных цивилизаций никогда не станут близкими, обычно они остаются прохладными и зачастую – враждебными. Унаследованные из прошлого связи между государствами разных цивилизаций, такие как, например, военные альянсы времен “холодной войны”, по всей видимости, слабеют или исчезают бесследно. Не осуществятся и надежды на тесное “межцивилизационное” партнерство, о котором заявляли лидеры России и Америки. Складывающиеся ныне межцивилизационные отношения будут варьироваться от холодности до применения насилия, но в большинстве случаев они будут балансировать ближе к середине диапазона между этими крайностями. Во многих случаях они, по всей вероятности, станут тяготеть к “холодному миру”, который, как предостерегал Борис Ельцин, может в будущем возникнуть во взаимоотношениях между Россией и Западом. Иные межцивилизационные отношения, возможно, будут напоминать состояние “холодной войны”. Термин la guerra fria принадлежит испанцам тринадцатого века, этим выражением они характеризовали свое “беспокойное сосуществование” с мусульманами в Средиземноморье; в 1990-х годах многие сочли, что между исламом и Западом вновь разворачивается “цивилизационная холодная война”. В мире цивилизаций не только это явление характеризуется данным термином. Холодный мир, “холодная война”, торговая война, квази-война, неустойчивый мир, напряженные отношения, острое соперничество, конкурентное сосуществование, гонка вооружений – в подобных выражениях с наибольшей вероятностью описываются взаимоотношения между объектами, относящимися к различным цивилизациям. Доверие и дружба встречаются редко».

По Хантингтону межцивилизационный конфликт принимает две формы. На локальном (или микроуровне) возникают конфликты по линиям разлома: между соседними государствами принадлежащими к различным цивилизациям, внутри одного государства между группами из разных цивилизаций и между группами, которые, как в бывшем Советском Союз и Югославии, пытаются создать новые государства на ломках прежних. Конфликты по линиям разлома особенно часто возникают между мусульманами и немусульманами. На глобальном, или макроуровне, возникают конфликты между стержневыми государствами – между основными государствами, принадлежащими к различным цивилизациям. В этих конфликта проявляются классические проблемы международной политики, среди которых:

1. Оказание влияния на формирование глобальных процессов и на действия мировых международных организаций, таких как ООН, МВФ и Всемирный банк; 2. Уровень военной мощи, что проявляется в таких спорных вопросах, как нераспространение и контроль над вооружениями, а также в гонке вооружений; 3. Экономическое могущество и благосостояние, что находит свое отражение в разногласиях по вопросам торговли, вложения капиталов и пр.; 4. Конфликты из-за людей, к которым относятся стремление государства одной цивилизации защитить своих соплеменников в другой цивилизации, проведение им в отношении людей, принадлежащих к другой цивилизации, дискриминационной политики или применение мер, направленных на вытеснение указанной группы со своей территории; 5. Моральные ценности и культура: конфликты в этой области возникают тогда, когда государство навязывает собственные ценности людям, принадлежащим другой цивилизации; 6. Территориальные споры, во время которых стержневые государства, превращаясь в “прифронтовые”, участвуют в конфликтах по линиям разлома.

Следует, что эти спорные вопросы на протяжении всей истории служат источником конфликтов между людьми. Однако когда в конфликт вовлечены государства, принадлежащие к различным цивилизациям, культурные различия только обостряют его. В иных случаях война между стержневыми государствами, по всей вероятности, возможна только при двух обстоятельствах. Во-первых, при эскалации конфликта на линии разлома между локальными группами, когда для поддержания местных воюющих сторон происходит сплочение родственных групп, включая и стержневые государства. Однако для стержневых государств, принадлежащих к противостоящим цивилизациям, подобная перспектива развития событий является важнейшим стимулом сдерживания или мирного разрешения конфликтов по линии разлома.

Во-вторых, война стержневых стран может стать результатом изменений в мировом балансе сил между цивилизациями. Сходным образом история западной цивилизации являет собой пример “войн за гегемонию” между державами, переживавшими расцвет и упадок. Да и еще вот в чем вопрос как произойдет начало или столкновение двух держав: силовое противодействие или “подстраивание” под победителя. Возможно, переход на сторону победителя более характерен для азиатских цивилизаций, а подъем китайской державы может породить стремление государств иных цивилизаций, таких как США, Индия и Россия, сбалансировать этот процесс. История Запада не знала войн за гегемонию между Великобританией и Соединенными Штатами Америки, и, по-видимому, мирный сдвиг от Pax Britannica к Pax Americana в значительной мере произошел благодаря близкому культурному родству двух обществ. Отсутствие подобного родства при изменении баланса сил между Западом и Китаем не делает вооруженный конфликт неизбежным, но увеличивает вероятность его возникновения. Динамизм ислама представляет собой постоянный источник многих относительно локальных войн по линиям разлома; а возвышение Китая – потенциальный источник крупной межцивилизационной войны между стержневыми странами. Значит получается, что Хантингтон, говоря все вышеперечисленное не отрицает, а наоборот подчеркивает возвышенность Китая, т.е. его силу и превосходство над другими странами.

 

2.Ислам и Запад

Хантингтон даже приводит слова Билла Клинтона о том,  что у Запада противоречия не с исламом вообще, а только с непримиримыми исламскими экстремистами. Четырнадцать веков истории свидетельствуют об обратном. Отношения между исламом и христианством – как православием, так и католичеством во всех его формах, – часто складывались весьма бурно. Каждый был для другого Иным. На протяжении веков судьбы двух религий испытывали взлеты и падения в череде грандиозных всплесков, затишья и ответных приливов.

Первоначальная арабо-исламская экспансия, происходившая с начала седьмого века до середины восьмого, установила господство мусульман в Северной Африке, на Иберийском полуострове, на Среднем и Ближнем Востоке, в Персии и Северной Индии. Приблизительно на два века границы, разделявшие ислам и христианство, стабилизировалась. Затем, в конце одиннадцатого века, христиане вновь обрели контроль над западным Средиземноморьем, завоевали Сицилию и захватили Толедо. В 1095 году начались крестовые походы, и на протяжении полутора столетий христианские государи пытались, с убывающим успехом, установить христианское правление в Святой земле и в примыкающих областях Ближнего Востока, пока в 1291 году не потеряли Акру, свой последний оплот. Тем временем на сцене появились турки-османы. Сначала они ослабили Византию, а затем завоевали большую часть Балканского полуострова, а также Северной Африки, в 1453 году захватили Константинополь, а в 1529 году – Вену. “Почти тысячу лет, – отмечает Бернард Льюис, – с первой высадки мавров в Испании и вплоть до второй осады турками Вены, Европа находилась под постоянной угрозой со стороны ислама”. Ислам является единственной цивилизацией, которая ставила под сомнение выживание Запада, причем случалось это по меньшей мере дважды.

К пятнадцатому веку, однако, прилив сменился отливом. Постепенно христиане вернули себе Иберийский полуостров, выполнив эту задачу в 1492 году у стен Гранады. Тем временем развитие навигации позволило португальцам, а затем и другим европейцам обогнуть исконно мусульманские земли, проникнуть в Индийский океан и даже достичь Китая. Одновременно русские покончили с двухсотлетним монголо-татарским владычеством. В последующие годы турки-османы предприняли последний рывок и в 1683 году вновь осадили Вену. Их поражение ознаменовало начало долгого отступления, повлекшего за собой борьбу православных народов на Балканах за освобождение от османского господства, расширение империи Габсбургов и драматическое наступление русских к Черному морю и Кавказу. Минуло всего около столетия, и “бич христианства” превратился в “больного человека Европы”. В итоге Первой Мировой войны Великобритания, Франция и Италия нанесли завершающий удар и установили свое прямое или косвенное правление на оставшихся землях Османской империи, за исключением территории Турецкой республики. В 1920 году всего лишь четыре мусульманские страны – Турция, Саудовская Аравия, Иран и Афганистан – оставались свободны от какой-либо формы немусульманского правления.

В свою очередь, крушение Советского Союза принесло независимость новым мусульманским обществам. Согласно статистике, за период с 1757 по 1919 год произошло девяносто два приобретения мусульманских территорий немусульманскими правительствами. К 1995 году шестьдесят девять из этих территорий вновь оказались под властью мусульман и примерно в сорока пяти независимых государствах преобладало мусульманское население. Насильственный характер этих перемен отражается в том факте, что среди войн, которые в период с 1820 по 1929 год вели между собой государства с различными религиями, 50 процентов составляли войны между мусульманами и христианами.

С одной стороны, конфликт породили различия, а особенно – мусульманское представление ислама как образа жизни, выходящего за границы государства и объединяющего религию политику, в то время как западнохристианская концепция отделяет царство Божие и царство кесаря. Также конфликт проистекал и из сходства обеих религий. Обе они являются монотеистичными, а значит, в отличие от политеистических верований, не могут с легкостью принимать новых божеств, и обе воспринимают мир дуалистически “мы” и “они”. Обе являются универсалистскими, и каждая провозглашает себя единственно верной. Обе – миссионерские и основаны на убеждении, что их последователи обязаны обращать неверующих в единственно истинную веру. С самого зарождения ислам расширял свое влияние путем завоеваний, христианство, когда для того имелись возможности, поступало также. Концепции “джихада” и “крестового похода” не только сходны между собой, но и отличают эти две религии от прочих основные мировых религий. Помимо этого, для ислама и христианства, как и для иудаизма, характерен телеологический” взгляд на историю, в отличие от идей цикличности или статичности, преобладающих в других цивилизациях.

На уровень ожесточенности конфликта между исламом и христианством на протяжении всего времени оказывали влияние демографический рост и спад, экономическое развитие, технологические изменения и интенсивность религиозных убеждений. Распространение ислама в седьмом веке сопровождалось беспрецедентной по “масштабу и темпам” массовой миграцией арабских народов земли Византийской и Сасанидской империй.

В конце двадцатого века сопоставимое сочетание факторов обострило конфликт между исламом и Западом. Во-первых, рост населения в мусульманских странах породил значительное число безработных и недовольных молодых людей, которые вливаются в ряды исламистских организаций, оказывают давление на соседние общества и мигрируют на Запад. Во-вторых, Исламское возрождение придало мусульманам новую уверенность в своеобычном характере и ценности их собственной цивилизации и в том, что их моральные ценности превосходят западные. В-третьих, совпавшие по времени с Исламским возрождением усилия Запада превратить свои ценности и общественные институты во всеобщие, стремление сохранить свое военное и экономическое превосходство, а также вмешиваться в конфликты в исламском мире, вызывают среди мусульман яростное возмущение. В-четвертых, крушение коммунизма лишило Запад и исламский мир общего врага, и каждая из сторон превратилась в основную и отчетливо осознаваемую угрозу для другой. В-пятых, возрастающие контакты между мусульманами и людьми Запада и их смешение усиливают у тех и других ощущение собственной идентичности и понимание того, как эта идентичность отличает их друг от друга. Взаимодействие и смешение также усугубляют различия в осознании того, какие права должны иметь члены одной цивилизации в стране, где численно доминируют представители совсем иной цивилизации. На протяжении 1980-х и 1990-х годов как в мусульманских, так и в христианских странах терпимость по отношению друг к другу резко пошла на убыль.

Причины конфликта между исламом и Западом лежат, таким образом, в фундаментальных вопросах власти и культуры. Кто? Кого? Кто правит? Кем правят? Эти взаимоотношения еще больше усложняются значительным числом вопросов, по которым стороны занимают различные или взаимоисключающие позиции. Исторически одной из главных проблем был контроль над территорией, но теперь эта проблема относительно несущественна. В середине 1990-х годов между мусульманами и немусульманами насчитывалось двадцать восемь конфликтов по линий разлома, из них девятнадцать – между мусульманами ихристианами, среди которых одиннадцать – с православными и семь – с последователями западной ветви христианства в Африке и Юго-Восточной Азии. Только один из этих конфликтов, сопряженных с насилием или потенциально чреватых насилием, – между боснийцами и хорватами, имел место непосредственно вдоль линии разлома между Западом и исламом. Таким образом, следует, что соперничество двух мировых религий происходит на протяжении уже довольно многого времени и не остается незамеченным.

По этому поводу египетский журналист Мохаммед Сид-Ахмед: “Колониализм попытался деформировать все культурные традиции ислама. Я – не исламист. Я не думаю, что существует какой-либо конфликт между религиями. Это – конфликт между цивилизациями”. Что касается моего мнения, то я тоже так считаю. Конфликт действительно происходит между цивилизациями, а культура, именно религия и религиозные взгляды являются причиной всех цивилизационных столкновений.

На протяжении 1980-х и 1990-х для ислама общей тенденцией была антизападная направленность. В прошлом при определенных обстоятельствах мусульманские лидеры говорили своим народам: “Мы будем вестернизироваться”. Однако если бы какой-то мусульманский лидер заявил подобное в последнюю четверть двадцатого века, он оказался бы в одиночестве. На самом деле сегодня вряд ли отыщется какой-нибудь мусульманин, будь то политик, чиновник, представитель научных либо деловых кругов или журналист, который в своих заявлениях восхваляет западные духовные ценности и институты. Вместо этого они подчеркивают различия между своей и западной цивилизациями, превосходство своей культуры и необходимость сохранения целостности этой культуры перед натиском Запада. Мусульмане боятся мощи Запада, она вызывает у них возмущение, они видят в ней угрозу для своего общества и своей веры. Они рассматривают западную культуру как материалистическую, порочную, упадническую и аморальную. Они также полагают ее преисполненной греховных соблазнов и потому, следовательно, подчеркивают необходимость сопротивления ее воздействию на их образ жизни. Все чаще говорится, что Запад не просто следует несовершенной, ложной религии, которая, тем не менее, является “религией книги”, а что он не исповедует вообще никакой религии. В глазах мусульман западный секуляризм, нерелигиозность, а значит и аморальность, – зло худшее, чем породившее их западное христианство. Во время “холодной войны” Запад навешивал на своего противника ярлык “безбожного коммунизма”; в эпоху межцивилизационных конфликтов, последовавших за “холодной войной”, мусульманам их противник видится как “безбожный Запад”. Вот именно таким считают мусульмане христиан, а если быть точнее, то христианскую религию как таковую.

Нарастание мусульманского антизападничества шло параллельно с углублением озабоченности Запада “исламской угрозой”, отчасти представляющей собой мусульманкий экстремизм. Ислам рассматривается как источник распространения ядерного оружия, терроризма и – в Европе – нежелательных мигрантов. Эти тревоги разделяют как общество в целом, так и политические лидеры. Так, на пример, на заданный в ноябре 1994 года вопрос, представляет ли угрозу интересам США на Ближнем Востоке Исламское возрождение, 61% из опрошенных 35000 американцев, интересующихся внешней политикой, ответил “да”, и только 28% – “нет”. Годом раньше проведенный по случайной выборке опрос, какая страна представляет наибольшую угрозу для США, определил в лидеры Иран, Китай и Ирак. В 1994 году на просьбу определить “критические угрозы” для Соединенных Штатов, 72% представителей общественности и 61% руководителей внешней политики назвали распространение ядерного оружия, а 69% общественности и 33% внешнеполитических руководителей – международный терроризм; обе проблемы тесно связаны с исламом. Кроме того, 33% общественности и 39% руководителей усматривали угрозу в возможной экспансии исламского фундаментализма. Схожие настроения разделяют и европейцы. Весной 1991 года, например, 51% французской общественности высказал мнение, что принципиальная угроза Франции исходит с Юга, при том, что всего лишь 8% утверждают, что она исходит с Востока. Четыре страны, которых более всего опасается французская общественность, – все мусульманские: Ирак (52%), Иран (35%), Ливия (26%), Алжир (22%). Западные политические лидеры, в том числе канцлер Германии и французский премьер-министр, выражали ту же озабоченность, что и генеральный секретарь НАТО, заявивший в 1995 году, что для Запада исламский фундаментализм “опасен, по меньшей мере, как коммунизм”, а высокопоставленный сотрудник администрации Клинтона указал на ислам как на глобального соперника Запада. Да я даже не знаю, что и сказать по этому поводу… Возможности и перспективы исламских стран конечно высоки по сравнению с Западом, и это означает, что ислам действительно вправе называться мировой религией.

На сегодняшний день – если не принимать во внимание войну в Персидском заливе – каждая из сторон сохраняет интенсивность насилия на относительно низком уровне и воздерживается от того, чтобы называть акты насилия актами войны, каковые требуют адекватного ответа. “Если бы Ливия приказала одной из своих подводных лодок потопить американский лайнер, – отмечал журнал “Экономист”, – Соединенные Штаты трактовали бы подобно действие как акт войны, начатой ее правительством, и стали бы добиваться экстрадиции командира подлодки, принципе, этот акт ничем не отличается от взрыва авиалайнера, организованного ливийской секретной службой”. Однако действия участников этой войны в отношении друг друга отличаются куда большим уровнем насилия чем та тактика, которой придерживались Соединенные Штаты и Советский Союз друг против друга в “холодной войне”. За редкими исключениями, ни одна из супердержав не убивала целенаправленно граждан или даже военнослужащих стороны противника. В квази-войне подобное происходит постоянно.

Основная проблема Запада – вовсе не исламский фундаментализм. Это – ислам, иная цивилизация, народы которой убеждены в превосходстве своей культуры, и которых терзает мысль о неполноценности их могущества. Для ислама проблема – вовсе не ЦРУ и не министерство обороны США. Это – Запад, иная цивилизация, народы которой убеждены во всемирном, универсалистском характере своей культуры и которые верят, что их превосходящая прочих, пусть и клонящаяся к упадку мощь возлагает на них обязательство распространять свою культуру по всему миру. Вот главные компоненты того топлива, которое подпитывает огонь конфликта между исламом и Западом. Из этих предположений Хантингтона выясняется, что представители ислама уверены в своем превосходстве. А Запад тогда что? Не при делах получается? Я с уверенностью могу сказать, что Запад признает себя, куда важнейшей цивилизацией в мире, чем он показывает это.

 

3.Азия, Китай и Америка

На данный момент экономическое развитие Азии и растущая уверенность азиатских государств в своих силах подрывают международную политику по меньшей мере в трех отношениях, первых, экономическое развитие позволяет азиатский странам наращивать свою военную мощь, повышает неуверенность относительно будущих взаимоотношений этими странами и снова выдвигает на передний план проблемы и вопросы соперничества, которые оказались загнаны вглубь во время “холодной войны”; таким образом, повышается вероятность конфликта и возрастает нестабильность в регионе. Во-вторых, экономическое развитие усиливает напряженность в конфликтах между азиатскими странами и Западом, главным образом – США, и повышает способность азиатских стран добиваться своего в этой борьбе. В-третьих, экономический подъем в самом крупном в Азии государстве усиливает китайское влияние в регионе и увеличивает вероятность того, что Китай вновь станет претендовать на свою традиционную гегемонию в Восточной Азии, вынуждая другие страны либо “подстроиться” к победителю, либо “балансировать”, то есть пытаться скомпенсировать китайское влияние.

И что вновь разительно отличается от ситуации в Западной Европе, семян конфликтов между государствами в Восточной Азии множество. Два самых известных очага напряженности – это две Кореи и два Китая. Однако они являются пережитками “холодной войны”. Идеологические различия утрачивают свою значимость, и к 1995 году отношения между двумя Китаями значительно расширились, а между двумя Кореями начали развиваться. Хотя перспектива войны между корейцами существует, возможность такого исхода невелика; вероятность войны китайцев против китайцев более высока, но тем не менее ограничена, если только тайваньцы не отрекутся от своей китайской идентичности и не провозгласят официально независимость Республики Тайвань. По словам одного генерала, приведенным в китайском военном документе, “война между членами одной семьи всегда имеет свои границы”. Хотя насильственные действия между двумя Кореями или между двумя Китаями не исключены, культурная общность стран, по-видимому, со временем сведет эту вероятность к минимуму.

В конечном результате государства, которые в прошлом не имели военного потенциала для борьбы друг с другом, обретают для оного все большие возможности. Эти военные приготовления отличались малой прозрачностью и, следовательно, способствовали росту подозрительности и неуверенности. В ситуации, когда отношения между странами то и дело меняются, каждое Правительство задается неизбежным и закономерным вопросом: “Кто через десять лет будет моим врагом и кто, если таковой найдется, будет моим другом?”.

 

4.Китайская гегемония: балансирование и “подстраивание”

 В начале двадцать первого века развитие межгосударственных отношений в Восточной Азии, где насчитывается шесть цивилизаций и восемнадцать стран, где быстрыми темпами развивается экономика, а между странами существуют коренные политические, экономические и социальные различия, может пойти по любому из нескольких вариантов. Понятно, что в крайне сложный комплекс отношений могут оказаться вовлеченными большинство ведущих и средних государств региона. Или появится одно ведущее государство, и тогда может сформироваться многополюсная международная система, когда между собой конкурировали бы и уравновешивали бы друг друга Китай, Япония, США, Россия и, возможно, Индия. В качестве альтернативы, Восточная Азия может надолго превратиться в арену биполярного состязания между Китаем и Японией или между Китаем и США, в то время как другие страны будут вступать в союзы с той или с другой стороной или придерживаться курса на неприсоединение. Или же, что очевидно, восточно-азиатская политика может вернуться к своей традиционной однополярной картине, где в центре иерархического распределения сил будет находиться Пекин. Если в двадцать первом столетии Китай сохранит свой высокий уровень экономического роста, не утратит единства в пост-сяопиновскую эру и не будет связан борьбой за престолонаследие, весьма вероятно, что он попытается реализовать последний из указанных вариантов. Удастся ли ему преуспеть, будет зависеть от действий других игроков на политической шахматной доске.

История Китая, его культура, обычаи, размеры, динамизм экономики и самопредставление – все это побуждает Китай занять гегемонистскую позицию в Восточной Азии. Эта цель – естественный результат быстрого экономического развития. Все остальные великие державы, Великобритания и Франция, Германия и Япония, США и Советский Союз, проходили через внешнюю экспансию, утверждение своих притязаний и империализм, совпадающий по времени с годами, когда шла быстрая индустриализация и экономический рост, или сразу после этого этапа. Нет оснований полагать, что обретение экономической и военной мощи не окажет такое же влияние на Китай. На протяжении двух тысяч лет Китай являлся исключительной силой в Восточной Азии. Теперь китайцы все в большей степени заявляют о своих намерениях вновь обрести эту историческую роль и положить конец слишком долгому периоду унижений и зависимости от Запада и Японии, который начался с навязанного Великобританией в 1842 году Нанкинского договора.

В конце 1980-х годов Китай заново сформулировал свою военную стратегию, перейдя от концепции обороны в большой войне с Советским Союзом к региональной стратегии, в которой особое значение придается перспективной оценке сил. В соответствии с этой сменой акцентов Китай начал развивать свои военно-морские возможности, приобретать современные боевые самолеты дальнего радиуса действия, совершенствовать средства дозаправки в воздухе и принял решение обзавестись авианосцем. Китай также стал на взаимовыгодных условиях покупать вооружения у России.

Ныне Китай находится на пути к доминирующей державе Восточной Азии. Экономическое развитие Восточной Азии все больше и больше ориентируется на Китай, что основывается на быстрых темпах роста материкового Китая и трех других Китаев, плюс на той основной роли, которую играют этнические китайцы в экономике Таиланда, Малайзии, Индонезии и Филиппин. Что представляет большую угрозу, Китай все с возрастающей энергичностью заявляет о своих притязаниях на Южно-Китайское море: расширение базы на Парасельских островах, война с вьетнамцами за горсточку островков в 1988 году, установление военного присутствия на рифе Мисчиф возле Филиппин и притязания на месторождения природного газа, примыкающих к индонезийскому острову Натуна. Китай также отказался от сдержанной поддержки американского присутствия в Восточной Азии и начал активно ему противодействовать. Аналогичным образом Китай, который на протяжении “холодной войны” втихомолку подталкивал Японию к наращиванию военной мощи, после “холодной войны” настойчиво выражает возросшую озабоченность развитием японского военного потенциала. Действуя в классической манере регионального гегемона, Китай пытается свести к минимуму препятствия, мешающие ему добиться регионального военного превосходства.

За редкими исключениями, как, возможно, в случае Южно-Китайского моря, маловероятно, чтобы китайская гегемония в Восточной Азии предполагала бы непосредственное использование военной силы для расширения территориального контроля. Однако это, скорее всего, означает, что Китай будет ожидать от остальных восточно-азиатских стран выполнения следующих условий (пусть и в различной степени и, возможно, не всех сразу, а только части):

• выступать в поддержку территориальной целостности Китая, китайского контроля над Тибетом и Синьцзяном и за интеграцию Гонконга и Тайваня с Китаем; • соглашаться де факто с китайским суверенитетом над Южно-Китайским морем и, возможно, над Монголией; • в большинстве случаев поддерживать Китай в конфликтах с Западом по вопросам экономики, прав человека, распространения вооружений и в других областях; • признавать китайское военное господство в регионе и воздерживаться от обладания ядерным оружием или обычными вооруженными силами, способными стать вызовом этому превосходству; • проводить в области торговли и инвестиций политику, совпадающую с китайскими интересами и благоприятную для китайского экономического развития; • считаться с китайским лидерством при разрешении региональных проблем; • проводить политику открытости в отношении иммиграции из Китая; • запретить или подавлять в своих государствах движения, направленные против Китая или китайцев; • уважать на своей территории права китайцев, включая право на поддержание тесных связей со своими родственниками в Китае и с китайскими провинциями, откуда они родом; • не заключать военных союзов с другими государствами и не вступать в антикитайские коалиции; • поддерживать использование мандаринского наречия китайского языка как второго языка и последовательную замену им английского в качестве языка межнационального общения в Восточной Азии.

Возникновение новых великих держав – процесс всегда крайне дестабилизирующий, и если подобное произойдет, то выход Китая на международную арену затмит собой любые сравнимые явления на протяжении второй половины второго тысячелетия., При возвышении Китая мир обретет новый баланс сил в течение 30 или 40 лет(Ли Кван Ю, 1994). Китай - это самый крупный игрок за всю человеческую историю.

Следовать за лидером – рискованно, потому что такой шаг требует доверия; тот, кто помогает доминирующей силе, лелеет надежду на сохранение благосклонности к себе. Безопаснее противостоять, сдерживать на тот случай, если доминирующая сила проявит агрессивность. Кроме того, коалиция какого-либо государства со слабой стороной увеличивает его влияние в формирующейся коалиции, потому что слабейшая сторона испытывает большую необходимость в союзе.

И еще, чтобы примкнуть к стороне, имеющей очевидный перевес, требуется определенная степень доверия – приходится надеяться, что у более могущественного государства нет недобрых намерений.

Противодействуя какой-либо стране, государства могут играть либо основную, либо второстепенную роли. Во-первых, если страна А полагает страну Б потенциальным противником, то она может попытаться изменить баланс сил, заключая союзы со странами В и Г, развивая собственную военную мощь и прочие возможности (что, по всей вероятности, ведет к гонке вооружений) или как-то комбинируя эти варианты. В такой ситуации государства А и Б являются основными противниками друг для друга. Во-вторых, страна А может не осознавать любое другое государство в качестве непосредственного противника, но быть заинтересованной в поддержании баланса сил между странами Б и В, любая из которых, если станет слишком могущественной, могла бы представлять угрозу для страны А. В такой ситуации страна А действует как второстепенный противник относительно стран Б и В, которые друг для друга могут быть основными противниками.

Возникает вопрос: «Как будут реагировать другие государства, если Китай станет проявлять себя в Восточной Азии как гегемонистская держава?» Несомненно, их реакция будет варьироваться в широких пределах. Поскольку Соединенные Штаты определены Китаем в качестве главного врага, то для США совершенно логично будет выступить основным противником Китая, чтобы предотвратить китайскую гегемонию. Подобная роль отвечала бы проведению традиционной американской политики, направленной на предотвращение господства какой-либо одной страны в Европе либо в Азии. В Европе эта цель уже не актуальна, но она значима для азиатской политики США.. В интересах ли США быть готовыми развязать войну, чтобы предотвратить китайскую гегемонию в Восточной Азии? Если экономическое развитие Китая продолжится, то одно это отдельно взятое обстоятельство может оказаться самой серьезной проблемой безопасности, с которой столкнутся в начале двадцать первого века американские лидеры. Если США намерены положить конец китайскому господству в Восточной Азии, то им необходимо переориентировать союз с Японией на достижение этой цели, необходимо налаживать тесные военно-политические связи с другими азиатскими государствами, увеличивать свое военное присутствие в Азии и усиливать военную группировку, которую они могут пустить в ход. Если США не желают бороться с гегемонией Китая, тогда им придется отказаться от своего универсализма и примириться с явным сокращением своих возможностей влиять на события по ту сторону Тихого океана. Любой иной курс сопряжен со значительными издержками и риском. Наибольшая опасность заключается в том, что Соединенные Штаты так и не сделают определенного выбора и невзначай ввяжутся в войну с Китаем, не будучи готовы к эффективному ведению этой войны и не просчитав, отвечает ли она их национальным интересам.

Теоретически США могли бы предпринять попытку сдерживания Китая, играя второстепенную роль в балансе сил, в том случае, если какая-то другая ведущая держава выступит в качестве главного противовеса Китаю. Единственная мыслимая возможность – Япония, и такая роль потребует кардинальных перемен в японской политике: ускорения перевооружения японской армии, овладения ядерным оружием и активного соперничества с Китаем за поддержку со стороны других азиатских государств. Хотя Япония, возможно, и пожелала бы участвовать в возглавляемой США коалиции стран, противостоящих Китаю, – хотя осуществление этого варианта тоже не гарантировано, – маловероятно, чтобы она взяла на себя роль основного противника Китая. Кроме того, США обычно стремятся к лидерству и не выказывают особых способностей играть второстепенную роль. В наполеоновскую эпоху, на заре своей истории, они попытались вести себя подобным образом; кончилось тем, что им пришлось воевать как с Великобританией, так и с Францией. Во время “холодной войны” у США не было иной альтернативы, кроме как стать основным противовесом Советскому Союзу. Таким образом, США как великая держава никогда не выступали в роли второстепенного противника. От такого игрока требуется изворотливость, гибкость, способность “менять личины”. Такая политика означала бы поддержку то одной стороне, то другой, отказ от содействия или даже прямые угрозы той стране, которая, с точки зрения американских ценностей, является этически правой – и содействие тому, кто этически не прав. Даже если Япония выступит как основной противник Китая, то открытым останется вопрос о способности США поддерживать это равновесие. Куда чаще США мобилизуют свои ресурсы, чтобы противостоять одной непосредственной угрозе, нежели чем балансировать между двумя потенциальными угрозами. Да и, вдобавок, у азиатских стран существует тенденция к “подстраиванию”, что могло бы помешать любым попыткам США отойти на вторые роли в процессе сдерживания.

В азиатских же бюрократических империях вряд ли нашлось бы место для идеи социального или политического плюрализма и принципа разделения властей. В отличие от Европы в истории самого Китая следование за сильным, как представляется, является куда более значимым по сравнению с политикой противодействия. На протяжении 1920-х годов, отмечает Люциан Пай, “военачальники в первую очередь стремились выяснить, что они получат, если присоединятся к силе, и только потом задумывались о том, каково окажется вознаграждение за союз со слабым… Для китайских военачальников независимость никогда не выступала как изначальная ценность, как то было в традиционных европейских раскладах; скорее, свои решения они основывали на присоединении к силе”.

Индонезия и Вьетнам – две страны Юго-Восточной Азии, которые в наибольшей степени предрасположены к противодействию и сдерживанию Китая. Индонезия – страна крупная, мусульманская и удалена от Китая, но без помощи других государств ей не удастся противостоять китайским притязаниям на Южно-Китайское море. Осенью 1995 года Индонезия и Австралия заключили договор о безопасности, который связал их обязательством проводить консультации друг с другом в случае “враждебных нападок”. Хотя обе стороны отрицали, что договоренность имеет антикитайскую направленность, именно Китай они определили наиболее вероятным источником враждебных поползновений. Вьетнам в значительной мере представляет собой страну с конфуцианской культурой, но исторически он находился в антагонистических отношениях с Китаем, и в 1979 году выдержал недолгую войну с ним. И Вьетнам, и Китай заявляли о своем суверенитете над островами Спрэтли, и в 1970-х и в 1980-х годах военные флоты обоих государств вступали в боевые столкновения друг с другом. В начале 1990-х годов военный потенциал Вьетнама относительно Китая уменьшился. В результате у Вьетнама более, чем у какой-либо восточно-азиатской страны, имеется мотив для поиска партнеров с целью нейтрализовать Китай. Его вступление в АСЕАН и нормализация отношений с США в 1995 году стали двумя шагами в этом направлении. Однако из-за разногласий внутри АСЕАН и явного нежелания этой организации бросать вызов Китаю крайне маловероятно, чтобы АСЕАН превратилась в антикитайский союз или чтобы она смогла оказать Вьетнаму значительную поддержку в случае конфронтации последнего с Китаем. Большую заинтересованность в сдерживании Китая проявляли США, но в середине 1990-х годов еще не ясно, насколько далеко они намерены зайти в борьбе с претензиями Китая на контроль над Южно-Китайским морем. В конце концов для Вьетнама “самая плохая из худших альтернатив” могла бы состоять в том, чтобы учесть интересы Китая, что хотя и “задело бы гордость вьетнамцев, но… гарантировало бы выживание”.

Возвышение Китая станет главным вызовом для Японии, и японцы серьезно разойдутся во мнениях относительно того, какой стратегии необходимо следовать. Нужно ли пытаться подладиться к Китаю, возможно пойдя на какие-то уступки и признав китайское военно-политическое господство в обмен на признание японского главенства в экономической сфере? Следует ли попытаться придать новый смысл американо-японскому соглашению и вдохнуть в него новую жизнь как в основу союза с целью сдержать Китай? Нужно ли стремиться развивать собственную военную мощь для защиты своих интересов от китайских посягательств? Вероятно, Япония станет, насколько получится, уклоняться от определенного ответа на эти вопросы.

Теоретически японские лидеры и народ несомненно предпочли бы ту политику, которой следовали нескольких минувших десятилетий, то есть предпочли бы оставаться под оберегающей дланью США. Однако поскольку влияние США в Азии падает, те силы в Японии, которые настаивают на том, чтобы Япония осознала свою принадлежность к азиатскому миру, рано или поздно обретут вес и японцы все же примут как неизбежность возрожденное господство Китая на восточно-азиатской сцене. Например, в 1994 году в ответ на вопрос, какая страна будет иметь наибольшее влияние в Азии в двадцать первом веке, 44 процента японской общественности назвали Китай, 30 процентов – США, и только 16 процентов назвали Японию.

Китайская гегемония уменьшит нестабильность и снизит напряженность в Восточной Азии. Она также сократит здесь влияние США и Запада и вынудит Соединенные Штаты принять факт, который они исторически стремились предотвратить: доминирование в ключевом регионе мира другой державы. Однако степень, в какой эта гегемония угрожает интересам других азиатских стран или США, зависит отчасти от того, что происходит в Китае. Экономический рост порождает военную мощь и политическое влияние, но он также способен стимулировать политический процесс и способствовать движению в направлении более открытой, плюралистической и, возможно, демократической политики

Возможно, как и предполагал Фридберг, прошлое Европы есть будущее для Азии. Более вероятно, что прошлое Азии окажется будущим для Азии. Выбор таков: либо баланс сил ценой конфликта, либо мир, залог которого – гегемония одной страны. Западные государства могли выбирать между конфликтом и балансом. История, культура и реалии власти со всей определенностью подводят к предположению, что Азии предстоит сделать выбор в пользу мира и гегемонии. Эра, которая началась с приходом Запада в 1840-х и в 1850-х годах, подходит к концу, Китай вновь занимает свое место регионального гегемона, а Восток начинает играть подобающую ему роль.

 

5.Цивилизации и стержневые страны: складывающиеся союзы

 После “холодной войны” сложился многополюсный, полицивилизационный мир, в котором нет того всеохватного, господствующего во всех сферах раскола, что существовал в прежние годы. Однако до тех пор, пока продолжаются мусульманский демографический рост и азиатский экономический подъем, конфликты между Западом и цивилизациями-претендентами будут иметь в глобальной политике куда более важное значение, чем другие линии раскола. Весьма вероятно, правительства мусульманских стран и дальше будут все менее и менее дружественными Западу, а между исламскими группировками и западными государствами будут происходить стычки – временами, возможно, весьма ожесточенные. Отношения между США, с одной стороны, и Китаем, Японией и другими азиатскими странам будут носить весьма конфликтный характер, и попытка Соединенных Штатов Америки оспорить возвышение Китая как державы-гегемона в Азии может привести к крупномасштабной войне.

“Новый мировой порядок означает, что евреи и христиане контролируют мусульман и, если им не помешать, скоро они будут доминировать над конфуцианством и другими религиями в Индии, Китае и Японии… Вот что теперь утверждают христиане и евреи: "Нам было суждено сокрушить коммунизм, и Запад теперь должен сокрушить ислам и конфуцианство". Ныне мы надеемся стать свидетелями конфронтации между Китаем, который возглавляет конфуцианский лагерь, и Америкой, которая возглавляет лагерь христиан-крестоносцев. У нас нет никаких гарантий, но у нас есть предубеждение против крестоносцев. Мы – заодно с конфуцианством, и, объединившись с ним и сплотившись в единый международный фронт, мы уничтожим нашего общего противника. Итак, мы, как мусульмане, поддержим Китай в его борьбе против нашего общего врага… Мы желаем победы Китаю…”.

Тем не менее Китай не нуждается в формальных союзниках. Конфликты Китая с Западом, впрочем, означают, что он оценит партнерство с другими антизападными государствами, из которых исламские – самые влиятельные и наиболее многочисленные. Кроме того, растущие потребности Китая в нефти, по всей вероятности, подталкивают его к расширению отношений с Ираном, Ираком и Саудовской Аравией, а также с Казахстаном и Азербайджаном. Подобная ось “оружие за нефть”, как отметил в 1994 году один специалист-энергетик, “больше не станет воспринимать указания из Лондона, Парижа или Вашингтона”.

Взаимоотношения прочих цивилизаций и их стержневых стран с Западом и с бросившими ему вызов претендентами будут складываться по-разному. У южных цивилизаций, Латинской Америки и Африки, нет стержневых стран, они находятся в зависимости от Запада и относительно слабы как в военном, так и в экономическом отношении. В своих взаимоотношениях с Западом они, вероятно, двинутся противоположными курсами. В культурном отношении Латинская Америка близка к Западу. Взаимоотношения Японии с Россией останутся сложными, поскольку Россия отказывается идти на компромисс в вопросе Курильских островов, оккупированных ею в 1945 году. В конце “холодной войны” был момент, когда эта проблема могла быть разрешена, но он быстро миновал с подъемом российского национализма, и для США нет никаких причин поддерживать в будущем японские требования, как было прежде.

В последние десятилетия “холодной войны” Китай с успехом разыгрывал против Советского Союза и Соединенных Штатов Америки “китайскую карту”. После окончания “холодной войны” России стоит разыгрывать “российскую карту”. Совместными усилиями Россия и Китай способны решающим образом изменить евразийский баланс в ущерб Западу и возродить все те опасения, которые существовали в 1950-х годах относительно китайско-советских отношений. Тесно сотрудничая с Западом, Россия в глобальных вопросах оказалась бы дополнительным противовесом конфуцианско-исламскому альянсу и вновь пробудила бы в Китае страхи времен “холодной войны” перед вторжением с севера. Но у России тоже есть проблемы с обеими соседними цивилизациями. Что касается ее взаимоотношений с Западом, то эти проблемы, по-видимому, носят краткосрочный характер: завершение “холодной войны” потребовало заново определить баланс сил между Россией и Западом, обеим сторонам необходимо также договориться о принципиальном равенстве и разделении сфер влияния. На практике это означало бы, что:

• Россия дает согласие на расширение Европейского Союза и НАТО, с вхождением в них западно-христианских стран Центральной и Восточной Европы, а Запад обязуется не расширять НАТО дальше на восток, если только Украина не расколется на два государства; • Россия и НАТО заключают между собой договор о партнерстве, в котором будет заявлено о соблюдении принципа ненападения, о проведении регулярных консультаций по проблемам безопасности, о совместных усилиях по предотвращению гонки вооружений и о переговорах по заключению договоренностей об ограничении вооружений, которые отвечали бы требованиям безопасности в эпоху после “холодной войны”; • Запад соглашается с ролью России как государства, несущего ответственность за поддержание безопасности среди православных стран и в тех районах, где доминирует православие; • Запад признает существование проблем безопасности, реальных и потенциальных, которые есть у России в отношениях с мусульманскими народами на своих южных рубежах, и выражает готовность пересмотреть Договор по обычным вооружениям в Европе, а также положительно отнестись к другим шагам, на которые России, возможно, потребуется пойти перед лицом подобных угроз; • Россия и Запад заключают соглашение о паритетном сотрудничестве в разрешении проблем наподобие Боснии, где затрагиваются как западные, так и православные интересы.

Если по этим или подобным вопросам будет достигнуто согласие, то ни Россия, ни Запад, по всей вероятности, не станут представлять друг для друга угрозы в достаточно долгосрочной перспективе. Европа и Россия в демографическом отношении являются зрелыми странами с низким уровнем рождаемости и стареющим населением; у подобных обществ не бывает юношеской энергии для экспансионистской политики.

Продлится ли это сотрудничество достаточно долго, во многом зависит от двух факторов. Во-первых, от того, стабилизируются ли отношения России с Западом на взаимовыгодной основе, и, во-вторых, от того, в какой мере стремление Китая к гегемонии в Восточной Азии станет угрожать российским интересам – экономическим, демографическим, военным. Экономический динамизм Китая перекинулся на Сибирь, и китайские бизнесмены, вместе с корейскими и японскими, изучают и используют имеющиеся там возможности. Русские в Сибири видят, что их экономическое будущее в большей степени связано с Восточной Азией, а не с европейской Россией. Большую угрозу для России представляет нелегальная китайская иммиграция в Сибирь, причем в 1995 году китайцев здесь якобы насчитывалось от 3 до 5 миллионов (для сравнения, российских граждан в Восточной Сибири – 7 миллионов человек). “Китайцы, – предупреждал российский министр обороны Павел Грачев, – проводят мирное завоевание российского Дальнего Востока”. Ему вторил высокопоставленный российский чиновник, занимающейся иммиграцией: “Мы должны оказать сопротивление китайскому экспансионизму”. Кроме того, осложнить отношения с Россией может и развитие Китаем экономических отношений с бывшими советскими республиками Средней Азии. Китайская экспансия способна превратиться в военную – если Китай сочтет, что ему следует попытаться вернуть Монголию, которую русские отделили от Китая после Первой Мировой войны и которая эти десятилетия была советским сателлитом. В какой-то момент “желтые орды”, которые пугали воображение русских со времен монгольского нашествия, могут вновь обернуться реальностью.

Во время “холодной войны” Индия, третье “колеблющееся” стержневое государство, выступала союзником Советского Союза и вела одну войну с Китаем и несколько – с Пакистаном. Ее взаимоотношения с Западом, особенно с США, оставались холодными. В мире, сформировавшемся после “холодной войны”, отношения Индии с Пакистаном, по всей вероятности, останутся крайне конфликтными – из-за Кашмира, ядерного оружия и общего военного соотношения на полуострове Индостан. До тех пор пока Пакистан способен обеспечивать себе поддержку других мусульманских стран, взаимоотношения Индии с исламом будут сложными. Чтобы противостоять Пакистану, Индия, вероятно, предпримет усилия – как уже происходило в прошлом, – чтобы убедить отдельные мусульманские страны дистанцироваться от Пакистана. С окончанием “холодной войны” попытки Китая установить более дружественные отношения с соседями распространились на Индию, и напряженность между двумя странами ослабла. Однако маловероятно, что эта тенденция сохранится. Китай активно участвует в южно-азиатской политике и, по всей видимости, будет и дальше проводить этот курс: поддерживать тесные отношения с Пакистаном, укреплять пакистанский военный потенциал, как ядерный, так и обычный, обхаживать Мьянму, оказывая ей экономическую помощь и военное содействие и поддерживая инвестициями, а одновременно обзаводясь там военно-морскими базами. В настоящее время китайская мощь нарастает; мощь Индии может существенно возрасти в начале двадцать первого века. Вероятность конфликта представляется высокой. “Скрытое соперничество между двумя азиатскими гигантами и их представление о самих себе как о естественных великих державах и центрах цивилизации и культуры, – отмечал один аналитик, – будут и дальше подталкивать их к тому, чтобы придерживаться различных курсов. Индия будет стремиться стать не только независимым средоточием силы в многополюсном мире, но и противовесом китайскому могуществу и влиянию”.

Взаимоотношения между цивилизациями и их стержневыми государствами являются сложными, нередко двойственными и подвержены изменениям. Формируя свои взаимоотношения со странами, принадлежащими другой цивилизации, большинство государств, как правило, следуют примеру стержневой страны своей цивилизации. Но так будет не всегда, и, разумеется, не у всех стран одной цивилизации сложатся идентичные отношения со всеми странами другой цивилизации. Общие интересы, обычно наличие общего врага в третьей цивилизации, могут рождать сотрудничество между странами, принадлежащими к разным цивилизациям. Понятно, что в рамках одной цивилизации, особенно внутри исламской, также случаются и конфликты. Кроме того, взаимоотношения между группами, располагающимися у линий разлома, могут существенно отличаться от отношений между стержневыми государствами тех же цивилизаций. Тем не менее, общие тенденции вполне очевидны, и можно сделать достаточно правдоподобные предположения о том, какие складываются союзы между цивилизациями и стержневыми странами и какие между ними возникают антагонизмы. Относительно простая двухполюсная картина “холодной войны” уступает место намного более сложным отношениям в многополюсном, полицивилизационном мире.

Сфера влияния: кровавые границы ислама

Таблица 10.1 (с. 417) Этнополитические конфликты, 1993-1994
	Внутрицивилизационные	Межцивилизационные	Всего
Ислам	11	15	26
Другие	19*	5
Всего	30	20	50
* Из которых 10 – племенные конфликты в Африке.
Источник: Ted Robert Gurr, “People Against States: Ethnopolitical Conflicts and the Changing World System”. Internatbnal Studies Quarterly. Vol. 38 (September 1994).

Таблица 10.2 (с. 418) Этнические конфликты, 1993
	Внутрицивилизационные	Межцивилизационные	Всего
Ислам	7	21	28
Другие	21*	10	31
Всего	28	31	59
* Из которых 10 – племенные конфликты в Африке.
Источник: “New York Times”, Feb. 7,1993.

Таким образом, эти разные статистические данные приводят к одному и тому же заключению: в начале 1990-х годов мусульмане были вовлечены в большее число актов межгруппового насилия, чем не-мусульмане, и от двух третей до трех четвертей межцивилизационных войн происходило между мусульманами и не-мусульманами. Границы ислама и в самом деле кровавы.

Таблица 10.3 (с. 419) Милитаризм мусульманских и христианских стран
	Среднее соотношение вооруженных сил	Средний индекс военных усилий
Мусульманские страны (n = 25)	11,8	17,7
Другие страны (n = 112)	7,1	12,3
Христианские страны (n = 57)	5,8	8,2
Другие страны (n = 80)	9,5	16,9
Источник: James L Payne. Why Nations Arm (Oxford: Basil Blackwell. 1989). Мусульманские и христианские страны – это те страны, в которых более чем 80 процентов населения придерживаются определенной религии.

Для мусульманских государств, также характерна ярко выраженная тенденция прибегать к насилию в международных кризисах; так, из 142 кризисов, в которые были вовлечены мусульманские страны в период между 1928-м и 1979 годами, они воспользовались силой для разрешения 76 из них. В 25 случаях сила была главным средством разрешения кризисной ситуации; в 51 кризисе мусульманские страны использовали насилие в качестве дополнительной меры. Когда мусульманские государства использовали насилие, то степень его была весьма высока: к полномасштабной войне они прибегали в 41 % случаев и вступали в крупные столкновения еще в 38% случаев. В то время как мусульманские страны прибегали к насилию в 53,5% кризисов, силовые методы были использованы Соединенным королевством всего лишь в 11,5%, США – в 17,9% и Советским Союзом – в 28,5% кризисов, в которые были вовлечены эти страны. Среди великих держав только у Китая тенденция применять силовые способы разрешения своих споров больше, чем у мусульманских стран: он использовал силу в 76,9% кризисов. Мусульманская воинственность и предрасположенность к силовым решениям конфликтов являются реальностью конца двадцатого века, и этого не могут отрицать ни мусульмане, ни не-мусульмане.

Таблица 10.4. Возможные причины предрасположенности мусульман к конфликтам
	Конфликты за пределами ислама	Конфликты внутри ислама
Исторические и современные конфликты	Близкое соседство Нетерпимость	Милитаризм
Современные конфликты	Статус жертвы	Демографический пик Отсутствие стержневой страны

Во-первых, следует помнить, что ислам с самого начала был религией меча и что он прославляет военную доблесть. Истоки ислама – среди “воинственных племен бедуинов-кочевников”, и это “происхождение в среде насилия отпечаталось в фундаменте ислама. Самого Мухаммеда помнят как закаленного воина и умелого военачальника”. (Подобного нельзя сказать ни о Христе, ни о Будде.) Догматы ислама, как утверждается, предписывают войну против неверных, и когда первоначальная экспансия ислама со временем сошла на нет, мусульманские группы, вопреки религиозной доктрине, стали сражаться между собой. Соотношение фитна, или внутренних столкновений, и джихада коренным образом переменилось в пользу первого. Коран и прочие установления мусульманской веры содержат единичные запреты насилия, и в мусульманском учении и практике отсутствует концепция отказа от применения насилия.

Во-вторых, начиная с места его возникновения в Аравии, распространение ислама по Северной Африке и по большей части Среднего Востока, а позже и в Средней Азии, по Индостанскому полуострову и на Балканах приводило мусульман в тесный контакт со многими народами, которые были завоеваны и обращены, и наследие этого процесса сохраняется.

Третий возможный источник конфликта мусульмане – не-мусульмане заключается в том, что между ними существует некое отношение, которое один государственный деятель, говоря о собственной стране, назвал термином “не-перевариваемость”. Трудности, с которыми сталкиваются мусульманские страны в отношениях с не-мусульманскими меньшинствами, сопоставимы с теми проблемами, с которыми приходится иметь дело не-мусульманским странам в отношениях со своими мусульманскими меньшинствами.

Более убедительным фактором, объясняющим как внутриисламские конфликты, так и конфликты вне его границ, является отсутствие в исламе одной или нескольких стержневых стран. Защитники ислама часто утверждают, что западные политики ссылаются на существование некой руководящей силы, мобилизующей исламский мир и координирующей действия против Запада. Это воззрение ошибочно. Ислам является источником нестабильности в мире потому, что у него отсутствует доминантный центр. Государства, претендующие на роль лидеров ислама, такие, как Саудовская Аравия, Иран, Пакистан, Турция и, в потенциале, Индонезия, соперничают между собой за влияние в мусульманском мире.

Наконец, что самое важное, демографический взрыв в мусульманских странах и значительная доля в общей численности населения мужчин в возрасте от пятнадцати до тридцати лет, зачастую не имеющих работы, является естественным источником нестабильности и насилия как внутри самого ислама, так и в отношении не-мусульман.

 

II. Динамика войн по линиям разлома

 

1.Идентичность: подъем цивилизационного самосознания

 Войны по линиям разломов проходят через этапы усиления, всплеска, сдерживания, временного прекращения и – изредка – разрешения. Эти процессы обычно последовательны, но часто они накладываются один на другой и могут повторяться. Единожды начавшись, войны по линиям разломов, подобно другим межобщинным конфликтам, имеют тенденцию жить собственной жизнью и развиваться по образцу “действие – отклик”. Идентичности, которые прежде были множественными и случайными, фокусируются и укореняются; общинные конфликты соответствующим образом получают название “войн идентичностей”. По мере нарастания насилия поставленные на карту первоначальные проблемы обычно подвергаются переоценке исключительно в терминах “мы” против “них”, группа сплачивается все сильнее и убеждения крепнут. Политические лидеры активизируют призывы к этнической и религиозной лояльности, и цивилизационное самосознание укрепляется по отношению к другим идентичностям. Возникает “динамика ненависти”, сравнимая с “дилеммой безопасности” в международных отношениях, в которой взаимные опасения, недоверие и ненависть подпитывают друг друга. Каждая сторона, сгущая краски, драматизирует и преувеличивает различие между силами добра и зла и, в конечном счете, пытается превратить это различие в основополагающее различие между живыми и мертвыми.

“Мусульманский национализм приобретает все более крайние формы. Теперь он не обращает внимания на национальные чувства других; это – собственность, привилегия и политический инструмент недавно ставшей преобладающей мусульманской нации… Главным результатом этого нового мусульманского национализма является движение в сторону национальной гомогенизации… Все в большей мере исламский религиозный фундаментализм приобретает также влияние и на определение мусульманских национальных интересов”.

В войнах по линии разломов у каждой стороны есть стимулы не только для того, чтобы выделить собственную цивилизационную самобытность, но и подчеркнуть особенности другой стороны. В своей локальной войне она рассматривает себя не просто как сторону, сражающуюся с другой местной этнической группой, но как сражающуюся с другой цивилизацией. Таким образом, грозящая опасность увеличивается и усиливается за счет ресурсов большей цивилизации, и поражение будет иметь последствия не только для самой группы-участницы, но и для всех, кто принадлежит к ее собственной цивилизации. Следовательно, для цивилизации, к которой принадлежит эта группа, необходимо поддержать своего члена.

Определение войн, идущих по линиям разломов, как цивилизационных столкновений дает также новую жизнь “теории домино”, которая существовала в эпоху “холодной войны”. Однако теперь именно ведущие страны цивилизаций видят необходимость не допустить поражения в локальном конфликте, ибо это поражение способно послужить пусковым механизмом для череды нарастающих потерь и в итоге привести к катастрофе. Когда война по линии разлома обостряется, каждая сторона демонизирует своих противников, зачастую изображая их недостойными звания человека, и тем самым узаконивает их убийство. “Бешеных собак пристреливают”, – сказал Ельцин о чеченских партизанах. “Этот неотесанный народ нужно бы расстрелять… и мы их перестреляем”, – говорил индонезийский генерал Три Сутрисно, имея в виду резню в Восточном Тиморе в 1991 году. Демоны прошлого воскресают в настоящем: хорваты превращаются в “усташей”, мусульмане – в “турок”, сербы – в “четников”. Массовые убийства, пытки, изнасилования и жестокое изгнание гражданского населения из мест постоянного проживания – все возможно оправдать, так как межобщинную ненависть питает межобщинная ненависть. Мишенями становятся и основные символы и памятники культуры противника. Сербы систематически уничтожали мечети и францисканские монастыри, а хорваты взрывали монастыри православные. Как кладези культуры, весьма уязвимы музеи и библиотеки, и сингальские силы безопасности сожгли публичную библиотеку Джаффны, уничтожив “невосполнимые литературные и исторические документы”, относящиеся к тамильской культуре, а сербские артиллеристы обстреляли и разрушили Национальный музей в Сараево. Сербы очистили боснийский городок Зворник от проживавших там 40.000 мусульман и установили крест на месте османской башни, которую они только что взорвали и которая была возведена вместо православной церкви, снесенной турками в 1463 году. В войне между цивилизациями потери несет культура.

 

2.Сплочение цивилизаций: родственные страны и диаспоры

 На протяжении сорока лет “холодной войны” конфликт распространялся по нисходящей, по мере того как сверхдержавы стремились вербовать союзников и партнеров и пытались низвергнуть, перетянуть на свою сторону или нейтрализовать союзников и партнеров другой сверхдержавы. Разумеется, соперничество наиболее интенсивно проходило в “третьем мире”, новообразовавшиеся и слабые страны подвергались давлению со стороны сверхдержав, старавшихся втянуть их в грандиозную глобальную борьбу. В мире, сложившемся после “холодной войны”, многочисленные межобщинные конфликты на религиозной или национальной почве пришли на смену единственному конфликту сверхдержав. Когда в эти межобщинные столкновения втягиваются группы из различных цивилизаций, конфликт приобретает тенденцию к расширению и обострению. По мере того как он углубляется, каждая сторона стремится заручиться поддержкой стран и группировок, принадлежащих к ее цивилизации. Поддержку в той или иной форме, официальную или неофициальную, открытую или тайную, материальную, общественную, дипломатическую, финансовую, символическую или военную, всегда предоставляет одна или несколько родственных стран или групп. Чем дольше длится конфликт по линии разлома, тем больше, по всей вероятности, родственных стран окажутся вовлечены в него как помощники, как средство сдерживания или как посредники. В результате такого “синдрома родственных стран” конфликты по линии разлома обладают более высоким потенциалом эскалации, чем внутрицивилизационные, и для их погашения обычно требуются совместные межцивилизационные действия. Если сравнивать с “холодной войной”, то конфликт не “стекает” сверху вниз, он бьет ключом снизу вверх.