Навигация
Судьба марксизма в XX столетии
28845
знаков
0
таблиц
0
изображений
2. Судьба марксизма в XX столетии
Судьба марксистской философии в период сталинизма и застоя как будто соткана из парадоксов. Даже сейчас, в начале XXI в., трудно оценить ее вполне объективно. Когда-нибудь стихнут горечь несбывшихся надежд, отчаяние пресеченных «на корню» благородных порывов, которыми только и дышала творческая мысль многих поколений советских людей, и прошлое предстанет перед историческим анализом остывшим от трагизма. Оно, несомненно, послужит поучительным материалом для всякого исследователя общественно-политической и философской мысли как опыт самой грандиозной попытки подчинить течение общественного развития законам разума и справедливости. Сейчас стало ясно: философия, под знаменем которой строился социализм, не обнаружила ни диалектичное, ни материализма в высшем смысле этих принципов. Более того, многие наши беды берут свое начало в ее догматичности и субъективизме.
Трудно, конечно, ответить на вопрос: как мог бы по-ленински реализоваться план построения социализма в нашей стране и некоторых других «братских странах», не имевших для этого достаточно зрелых материальных условий? И все же вопреки известному тезису, на котором базировалась общественная наука со времени победы Октябрьской революции: история не терпит сослагательного наклонения, – думать об этом вовсе не бессмысленно. История сделала свой выбор и получила результат – скорее негативный, чем позитивный. Похоже, что правы были те, кто полагался не на безумство храбрых и «железную волю» пролетариата, а на объективный ход исторического процесса, преодолевший во многих странах попытки повернуть историю по своему усмотрению под «парусами» марксизма. Но так ли уж бесспорна была правота тех, кто в Октябре 17-го предпочел занять позицию стороннего наблюдателя событий?
Попыткам ответить на поставленные вопросы препятствуют не только очевидные парадоксы времени, но и явное нежелание определенной когорты философов, социологов, публицистов разобраться в философских вопросах мировоззрения и методологии. Не без их помощи существует и даже активно культивируется мнение, что можно обновить нашу философию, не разбираясь всерьез в истории и ее духовном содержании, сложившемся в период сталинизма и застоя. Нередко предлагается либо форсировать «позитивное» решение проблем современности, не делая глубокого анализа недугов нашей философии, либо залатать на ходу ее прорехи экстренным изданием произведений западных авторов и русских философов-идеалистов.
Никто не будет спорить сейчас с тем, что это необходимо, и все же это слишком облегченный способ решения проблем. Едва ли можно всерьез говорить о формировании нового мышления, не пройдя в философии, – также, как это сделали историки и экономисты, – стадию глубокого критического осмысления прошлого и освобождения от наслоений догматизма и субъективизма.
Конечно, никому не возбраняется в условиях нашей едва оперившейся демократии объявить марксизм чистой утопией, диалектику – схоластикой или пустой игрой слов, наконец, материализм – оковами мысли и начать с «нуля» строительство обновленного, демократического общества. Беда, однако, в том, что равнодушие к общим вопросам, своеобразная амнезия по отношению к недавней истории оборачиваются тем, что предпринимаемые реформы начинают буксовать, а философия-то и дело воспроизводить давние, замшелые стереотипы мышления и даже ставшие одиозными идеологические клише. Сказывается застарелое неумение наших теоретиков, политиков и публицистов оперировать противоречиями. Обычны, как и в старые времена, два стереотипа: либо сглаживание острых углов, подведение всех явлений под один «ранжир», либо, напротив, бездумное шараханье из одной крайности в другую.
Тот же максимализм и в отношении к самому марксизму: если и есть противоречия в его развитии, читаем мы нередко, то самые очевидные и простые: отрыв теории в целом и философии в частности от жизни, от действительности. Отсюда столь же простой и «практичный» рецепт преодоления упомянутого недуга – приведение их в соответствие.
Как бы то ни было, решение дилеммы «теория – практика» гарантирует лишь малую долю правды. Труднее, но правдивее признать, что и философия, и практика социализма в нашей стране, будучи многие десятилетия в единой связке, выпадали вместе из колеи развития мировой цивилизации. Впрочем, и здесь все далеко не однозначно и требует специального анализа. Ведь что бы ни говорили радетели облегченной истины и скорых решений, развитие мирового сообщества проходило в XX в. под знаком идеалов социализма, внимая голосу и воле многомиллионных масс трудящихся, следуя целям, пусть не достигнутым, но провозглашенным революцией в России и уже самим этим фактором всколыхнувшей весь старый мир.
Эта правда требует осознания факта многослойности как самой теории марксизма, так и его практики, наличия внутренних противоречий как в первой, так и во второй, сложного переплетения между ними. Мы сталкиваемся с глубокими противоречиями уже на уровне самой философской теории. Именно на этом уровне объясняются многие «таинства» взаимоотношения теории и практики марксизма XX столетия.
«Марксизм не догма, а руководство к действию», – писал В.И. Ленин, не ведая о грядущей судьбе социализма в России. Не ведал он, произнося эти многообещающие слова, и о том, как оскорбительно-примитивно и угрожающе-наступательно будут звучать они уже в конце 20-х гг. в сталинских интерпретациях. Там, где начинается действие, кончаются теоретические сомнения и интеллектуальные изыски. Яснее всего схема, сводящая многообразие действительности к дихотомиям, сохранившим видимость диалектичности: материя и сознание, общественное бытие и общественное сознание, наука и религия, базис и надстройка, частная и общественная собственность, рабочий и капиталист и т.д. Они и опасны, и привлекательны одновременно. Опасны тем, что взятые вне движения, вне критического рассмотрения как абсолютно взаимоисключающие понятия представляют собой своеобразный партийный минимум марксизма. Привлекательны же своей простотой для широких масс, жаждущих овладеть светом знания и получить при этом скорый практический результат. Чем яснее и проще теоретическая схема, тем сильнее вера в ее незыблемость.
Практичнее, «экономнее», например, рассматривать общественное бытие как «чисто» материальную сторону жизни, а сознание как сугубо идеальную, субъективную. Но что представляет собой эта «чисто» материальная сторона общественной жизни, как не способ производства материальных благ? Так складывается даже не экономический, а еще того $же – «индустриальный» материализм. Разумеется, он не всегда проявлялся в откровенно вульгаризированной форме и все-таки даже в 70-е гг. обнаруживал себя как доминирующая тенденция нашей общественно-политической и философской мысли.
Не менее соблазнительной по своей простоте и практичности была еще одна, «чистокровная» марксистская пара – базис и надстройка, которая своей «хирургической остротой» ампутировала почти всю сферу социальных отношений, межличностных коммуникаций и обменов. В поле зрения оставалась лишь совокупность производственных отношений, в которых начисто исчезал живой, творчески мыслящий человек, редуцированный до «среднего рабочего». Далеко на задний план оттеснялись духовные факторы общественного бытия.
Упрощенная «истматовская» схема не удовлетворяла и не могла удовлетворить практические и научные запросы социалистического общества. Ее вопиющая порой ограниченность требовала своего рода теоретической компенсации. Теория, как и природа, не терпит пустоты, заполняя ее спекулятивными, умозрительными построениями. Так, восполнением различного рода «дефицитов» вульгарно-материалистической модели становится именно субъективный фактор и, как говорится, в неограниченных размерах. Но дело не только в масштабе и размахе этого субъективного фактора, но и в его качественной стороне. В его роли выступает отнюдь не реальный субъект исторического прогресса – народ, его творческая сила, свободное волеизъявление, а некий полу мистический субъективный фактор, как бы сконцентрированный в партии, государстве или отдельных «выдающихся» личностях.
Разве не законченный субъективист, если подобрать самую мягкую форму выражения оценки, писал: «Теперь нужно говорить о наличии объективных условий революции во всей системе мирового империалистического хозяйства, как единого целого, причем наличие в составе этой системы некоторых стран, недостаточно развитых в промышленном отношении, не может служить непреодолимым препятствием к революции, если система в целом или, вернее, – так как система в целом уже созрела для революции? Нетрудно понять, что такого рода заявления открывали «ворота» для экспорта революции в освободившиеся от колониальной зависимости и развивающиеся страны и, как известно, активно использовались в оправдание социалистического экспансионизма не только при Сталине, но и позднее – в годы застоя.
Мы отдаем себе отчет в том, что в таких обобщенных оценках тоже есть своя доля упрощения реальной картины развития нашей философии в 20-е и особенно 70-е гг. Разумеется, она была не столь вульгарной, как, скажем, материализм «механического» образца, или, скажем, Фохта и Молешотта. По сравнению с ними «истмат», возможно, покажется куда более совершенным. Однако факт, что во многом он оказался более примитивным, чем материализм Маркса, отдавшего по необходимости дань экономическому детерминизму. Позднее исследователи нашего «интеллектуального наследия» 20–70-х гг. сделают эти оценки, несомненно, более точными и конкретными.
Нет смысла продолжать перечень вопиющих несуразностей философской теории периода сталинизма и застоя. Их вполне достаточно, чтобы сделать вывод. Теория превращалась в идеологию, из универсальных и незыблемых установок которой выводилось «научное» оправдание режима власти. Факты подменялись и подминались теорией. Желаемое в итоге выдавалось за действительное, будущее за настоящее и т.д. Этим же целям служили и уверения в непогрешимости классиков марксизма-ленинизма, неопровержимости их идей, бесспорной правоте вождей партии и государства. В том более конкретном слое теории, который возлежал ближе к практике («научный коммунизм»), выстраивались воздушные замки, вроде «идейно-политического единства советского общества», «монолитной сплоченности партии и народа», «морального кодекса строителя коммунизма» и т.д., вплоть до «всесторонне развитой личности» и «развитого социалистического общества». За этими теоретическими сооружениями, призванными служить своего рода фасадом социализма, мы лишь сравнительно недавно смогли разглядеть не столь уж респектабельные линии командно-административной архитектуры. Стремление придать стройность и величие этому фасаду и логичность его теоретическому обоснованию привело нашу философию в начале 70-х гг. еще к одному весьма характерному противоречию. Речь идет о странном симбиозе субъективизма и гегельянщины.
У целого ряда философов и социологов возобладало стремление к построению абстрактных умозрительных схем, начиная от «категориальных пирамид» диалектики и кончая рецептами программирования коммунистического будущего.
Своеобразным интеллектуальным фоном этого процесса стало усиление гегельянских веяний среди философов. Причем отдадим должное: многим из «друзей диалектики» мы обязаны возрождением, можно сказать из пепла, оставленного сталинской когортой толкователей истории и философии, гегелевского наследия. И все же диктат идеологии оказался сильнее. Гегель, воскрешенный в 50–60-е гг. как трубадур раскрепощенного духа, как философ открывшихся разумных возможностей, теми же «друзьями диалектики» был приставлен к оправданию существующего и охаиванию каких бы то ни было попыток критической оценки действительности и обновления самого марксизма.
Возродив Гегеля и уверовав в силу диалектики как логики и теории познания, философы данного круга все меньше ощущают нужду в эмпирическом материале, высказывают все больше высокомерия по отношению к фактам. «Истинному» философу, как считалось, они становятся даже помехой, особенно когда «социальный заказ» не слишком требователен к этому пункту. «Идеология застоя, – отмечал А.П. Яковлев, – маскировка стагнации не нуждались в точном знании жизни. Все, что не укладывалось в прокрустово ложе догматического мышления и практики «всеобщего восхищения», считалось публично или негласно – сомнительным и подозрительным».
Могли Маркс полагать, «перевернув с головы на ноги» гегелевскую диалектику, что последователи, воспринявшие и пропагандировавшие его учение как самое научное, глубоко революционное материалистическое и диалектическое, за 70 лет приобщения к власти в первом социалистическом государстве вывернут его буквально наизнанку! А для этого совершат целый каскад головокружительных пируэтов: от первичности бытия – к постоянной апелляции к субъективному фактору в лице партии, государства, идеологии и т.д., от глубокомысленных рассуждений по поводу приоритета базиса по отношению к надстройке – к скрытому оправданию первенства политики над экономикой, идеологии над социальной средой; от высоких слов о решающей роли народных масс в истории – к фактическому субъективизму «сверху» (для партийной и государственной элиты) и фатализму «снизу» (для народа); от заявлений о непереходимости грани между материализмом и идеализмом, невозможности «третьей линии» в философии и т.п., к синтезу эмпиризма с гегельянщиной в собственной теории.
Будучи шизофренически двойственной, подобная логика развращала не только теоретическую мысль, но и общественную жизнь в целом. Ее эволюция неизбежно вела развитие нашего общества к взрыву. О его возможной разрушительной силе можно судить только косвенно, по всплескам общественного недовольства, межнациональной розни, коллизиям в экономической сфере, упадку в области нравственности и культуры, которые мы наблюдаем в последнее время.
В известной мере это, можно сказать, проявления тех катаклизмов, которые годами подспудно зрели в обществе. Однако сам затяжной характер псевдосоциалистической эволюции говорит о том, что философия сталинизма и застоя представляла собой довольно мощную идеологическую силу, но весьма изощренную настолько, что невозможно было исправить или облагородить ее «по частям». Именно поэтому она и должна быть рассмотрена как с точки зрения внутренней противоречивости, так и в плане целостности. Только тогда это изучение будет достаточно поучительным. Но по крайней мере, объяснятся трудности, которые приходится преодолевать, вырываясь из порочного круга «не той теории» и «не той практики». Потребуется немало времени и усилий для того, чтобы выправить нашу орбиту в направлении цивилизованного развития, о философию вернуть в лоно мировой гуманистической мысли.
Список литературы
1. Алексеев П.В., Панин А.Ф. Философия. 3-е изд. М., 2007.
2. Крылов А.Г. Антология мировой философии. М., 2008.
3. Греков А.М. Введение в философию. М., 2006.
4. Кун Т. Структуры научных революций. М., 2006.
5. Никифоров Л.А. Философия науки. Сбп., 2007.
Похожие работы
... на принцип целесообразности и подчинение человеческой индивидуальности идеям мирового коммунистического господства. На третьем этапе разрыв между гуманистическим и радикальным направлениями в марксистской философии возрастает. Радикальное направление, ставшее идеологией государств социалистической ориентации, подчинило марксизм задачам коммунистической идеологии, что предопределило кризисный ...
... . В этом отношении русская духовная культура до второй половины XVIII в. очень близка по своему стилю к западному средневековью с его основной религиозной установкой. Общим ведь фактом в истории философии (так было в Индии, в Греции, в средние века в Европе), является рождение философии, как самостоятельной и свободной формы духовного творчества из недр религиозного мировоззрения. Религиозное ...
... мир. Причем более точно, чем тогда, когда, вопрошая о мире, постигаем человека[5]. Мыслители разных времен с самого начала четко заявляют о своем приоритете в философии. Одни разгадывают секреты природы, полагая, что таким образом постигнут тайны мироздания (натурфилософия). Другие мучительно пытаются определить природу знания (теория познания). Третьи изучают теорию общества, они, как правило, ...
... Замечат. С.: Полемон, Герод Аттик, Аристид, Либаний. Ср. Schmid, "Der Atticismus in seinen Hauptvertretern" (1887-97). 17. Принцип детерминизма в философии. Индетерминизм. Детерминизм (от лат. determino - определяю), философское учение об объективной закономерной взаимосвязи и взаимообусловленности явлений материального и ...
0 комментариев