ПРОБЛЕМЫ ПРАКТИЧЕСКОЙ ЭТИКИ

3. ПРОБЛЕМЫ ПРАКТИЧЕСКОЙ ЭТИКИ

Практическое функционирование морали в реальном контексте человеческой жизни связано с двумя основополагающими проблемами человеческого существования: а) каким образом добродетель сочетается со счастьем, ориентация на абсолютные ценности — с необхо­димостью удовлетворения относительных благ, достижением жизненного успеха; б) каким образом мораль, являющаяся выражением свободной воли личности, приобрета­ет общезначимый характер, в результате чего служение другим людям отзывается одновременно служением самому себе.

Осмысление этих вопросов стало основной задачей и основной трудностью этики. Различие ответов именно на эти вопросы в решающей мере предопределяет многообразие этических теорий, традиций и школ.

Размышляя над смыслом человеческой жизнедеятельности, природой блага, Платон использовал следущий образ.

«Перед нами, точно перед виночерпием, текут две струи, одну из них — струю удовольствия — можно сравнить с медом, другая — струя разумения, — отрезвляющая и без примеси вина, походит на суровую и здоровую воду. Вот их-то и нужно постараться смешать как можно лучше».

Одна вода безвкусна. Один мед ядовит. Только вместе они образуют напиток жизни. Найти его формулу — вот основная забота этики. В истории культуры предлагались различные рецепты этой чудесной смеси.

Мораль становится действенной основой практического поведения не сама по себе и не наряду с внеморальными нормами и психологическими мотивами, а всегда преломляясь через последние. Согласно мнению Канта, во всем мире, быть может, никогда не было ни одного поступка, который был бы совершен из одного лишь уважения к нравственному закону и который не имел бы достаточных оснований помимо морали. Адекватное осмысление морального опыта требует поэтому конкретного анализа того, как мораль преломляется в тех или иных формах деятельности, сферах жизни, типовых ситуациях.

Исторически наиболее существенными являются видоизменения морали, которые связаны с национально-культурной, социально-статусной, профессиональной принадлеж­ностью людей. В определенном смысле каждый народ, каждый класс, каждая профессия вырабатывают свою мораль. Наиболее показательны в этом отношении писаные и неписа­ные профессионально-нравственные кодексы, обеспечивающие достойное и общественно значимое поведение человека в рамках его профессиональной деятельности. В них особое внимание уделяется тем видимым отступлениям от общих моральных норм, которые диктуются своеобразием профессии (типичный пример — так называемая врачебная тайна, включая практиковавшееся до недавнего времени сокрытие от пациента тяжелого диагноза).

В современных условиях общественно значимый характер приобрела моральная жизнь не только в ее особенных формах, но и в индивидуальных, единичных проявлениях. Это явилось следствием многих факторов, среди которых два представляются наиболее важными.

Прежде всего речь идет об изменении реального статуса индивида в обществе, выражающемся в том, что общество в целом, в том числе и прежде всего государство, гарантированно обеспечивает его основные человеческие права, с акцентированным при­страстием оберегая их в тех случаях, когда индивид принадлежит к разного рода меньшин­ствам. Не только большая социальная группа или общность — народ, сословие, семья, профессия и т.д., но и отдельная личность, личность сама по себе и даже прежде всего, становится средоточием, фокусом общественной жизни.

Другим важным фактором явилось новое качественное состояние техники и технологии деятельности. Усложнились коммуникация и вся система организации социального про­странства, в результате чего сбой в одном звене сказывается на состоянии системы в целом. Появились столь дорогостоящие технологические возможности, направленные на поддер­жание благополучия человека, прежде всего его жизни и здоровья, что каждый случай их применения становится общественно значимым событием.

Эти изменения имели одним из своих следствий интенсивное развитие прикладной этики, в рамках которой наиболее развитой и оформившейся является биомедицинская этика. Прикладная этика — не просто приложение результатов теоретической этики к практике. Она, скорее, является особой стадией развития и морали, и этики, знаменуя собой одновременно новую, более глубокую и конкретную форму их синтеза. В рамках прикладной этики теоретический анализ, общественный дискурс и непосредственное принятие морально ответственного решения сливаются воедино, становятся содержанием реальной соответствующим образом организованной общественной практики. Это — особая форма теоретизирования; теоретизирование, непосредственно включенное в жиз­ненный процесс, своего рода теоретизирование в терминах жизни, И это — особая форма принятия ответственных решений, самой человеческой практики, когда последняя подни­мается до теоретически осмысленного уровня.

Прикладная этика сложилась в последние десятилетия, наиболее бурно развивается в западных странах, так называемых открытых обществах, прежде всего в США. Наиболее показательными для понимания феномена прикладной этики являются проблемы, которые можно назвать «открытыми моральными проблемами». Это такие проблемы, по поводу моральной квалификации которых нет единства мнений в общественном сознании — ни среди специалистов, ни среди широкой публики. Это — смертная казнь, эвтаназия, аборты, трансплантация органов, эгоизм рыночной конкуренции и др. Они открыты в том смысле, что открытым (нерешенным) остается вопрос о нравственно достойных способах их практического решения. Применительно к ним речь идет не просто о нарушении общеп­ринятых моральных канонов, что было бы простой банальностью, а об отсутствии таких канонов. К примеру, норма «Не кради» никогда в своей категоричности не соблюдалась и не соблюдается. Тем не менее по вопросу о том, имеет ли она нравственный статус, серьезных споров не существует. Все знают, что воровство есть зло. С открытыми моральными проблемами дело обстоит принципиально иначе. Здесь нет согласия на уровне самих норм и ценностей. К примеру, и точку зрения, осуждающую смертную казнь, и точку зрения, утверждающую ее, одинаково аргументируют категориями справедливости и милосердия.

Более конкретно описывая своеобразие открытых проблем морали, следует указать на следующие признаки.

Во-первых, они связаны с легальными и публичными сферами жизни общества, которые поддаются рациональному регулированию и социальному контролю. Само их наличие как проблем, притягивающих к себе общественное мнение, свидетельствует о повышенных нравственных требованиях, предъявляемых к официально санкционированной институци­онально оформленной деятельности. К примеру, в государствах, в которых практикуется смертная казнь, по этой причине погибает значительно меньше людей, чем в уличных драках или семейных ссорах. Тем не менее не уличные драки или семейные ссоры, а смертная казнь находится под особым и пристальным вниманием общества, вызывает большие волнения и споры. Такая избирательность вполне понятна и оправдана, так как смертная казнь есть не просто убийство, а убийство, совершаемое в результате ясно сформулирован­ной и дефинитивно выраженной воли общества. Это — сознательный акт государства.

Во-вторых, осмысление открытых моральных проблем не сводится к выработке опре­деленной моральной позиции, оно требует также специальных знаний. Моральный выбор здесь совпадает с профессиональной безупречностью решения. К примеру, нельзя вырабо­тать нравственного отношения к проблеме трансплантации органов без ответа на вопрос о критерии жизни и на массу других специальных научных вопросов.

В-третьих, открытые проблемы представляют собой такие отступления от моральных требований, которые претендуют на моральный статус. Их можно охарактеризовать как исключения из правил, подтверждающие правило. Предполагается, что речь идет о таких исключительных ситуациях, когда лучшим способом следования норме является отступление от нее. Так, например, один из самых популярных аргументов в пользу эвтаназии состоит в том, что это делается во благо того, кто обрекается на смерть.

В-четвертых, открытые проблемы морали, хотя и имеют казусный характер, тем не менее не решаются с помощью казуистического метода . Они являются открытыми не потому, что не найдено решение, а потому, что они не имеют его. Это — прикладные и б этом смысле единичные проблемы. А понимание единичного не может иметь логически обязывающих формул. Здесь существенно важна не столько безупречность самого решения. сколько безупречность способа его принятия. Не случайно поэтому практика открытых проблем морали в современных обществах, как правило, связана с деятельностью особых этических комитетов, призванных обеспечить взвешенность принимаемых решений, блокировать соблазны злоупотребления, сопряженные с самой сложностью ситуации.

Существует два типа открытых проблем. Первый охватывает ситуации, допускающие нравственно аргументированные отступления от добра. Второй касается ситуаций, нравст­венно санкционирующих использование зла. Примером проблем первого типа является аборт, который в случае его нравственного оправдания претендует на то, чтобы быть исключением из общегуманистического принципа, утверждающего святость человеческой жизни. В качестве иллюстрации открытых проблем второго типа упомянем так называемую ложь во благо, когда мораль для определенных, строго обозначенных и вполне контролиру­емых ситуаций оправдывает отступление от категорическою требования «Не лги».

Словосочетание «открытые проблемы морали» вызывает ассоциацию с термином «открытое общество». Она не случайна. Открытые проблемы морали существуют, как правило, в открытом обществе, являясь одним из выражений его плюрализма. Особо следует подчеркнуть: указанные проблемы обретают статус открытых в масштабе общества. Это вовсе не исключает, а, напротив, даже предполагает, что отдельная личность может иметь о каждой из них совершенно определенное мнение. Для отдельной личности данные проблемы могут быть и чаще всего являются вполне закрытыми.

Открытые моральные проблемы наглядно демонстрируют нормативную сущность этики. В случае этих проблем то или иное этическое решение очевидным образом оказывается той или иной моральной позицией. Обсуждая вопросы о том, допустимы ли аборты, эвтаназия и т.д. мы не только высказываем определенные, более или менее истинные суждения, но осуществляем также определенный моральный выбор. Здесь ярко обнаруживается практически обязывающая мера этических утверждений.

Разумный эгоизм.

В исходной посылке разумного эгоизма содержится два тезиса: а) стремясь к собственной пользе, я способствую пользе других людей, пользе общества, б) поскольку добро есть польза, то, стремясь к собственной пользе, я способствую развитию нравственности. Практически же разумноэгоис­тическая установка выражается в том, что индивид выбирает в качестве целей собственное благо в «твердой уверенности», что это — как раз то, что отвечает требованиям нравственности. Принцип пользы повелевает каждому стремиться к наилучшим результатам и исходить из того, что польза, эффективность, успех являются высшими ценностями. В разумно-эгоистической версии этот принцип получает еще и этическое наполнение, он как бы санкционируется от имени разума и нравственности. Но вопрос о том, каким образом частная польза содействует общему благу, остается открытым как именно практический вопрос.

То же самое относится к вопросу о процедурах, удостоверяющих совпадение частного и общего интересов и позволяющих проверять частный интерес на его соответствие общему интересу. Правда, общий интерес так или иначе всегда репрезентирован через различные частные интересы. Можно предположить, что социальный и культурный прогресс человечества проявляется в том, что частные интересы все большего числа людей приближаются или совпадают с общим интересом. Однако сближение общих и частных интересов не является предме­том и результатом возвышенного выбора или доброго намерения, как то считали просветители и утилитаристы. Это — разворачивающийся в истории процесс формирования такого общественного порядка, при котором удовлетворение общего интереса осуществляется посредством деятельности людей, преследую­щих свои частные интересы.

Как исключительное упование на «здравость» себялюбие приводит на прак­тике к апологии эгоизма, так и стремление к волевому утверждению общего интереса как действительного интереса всех членов общества приводит с скры­тому преимущественному удовлетворению интересов той социальной группы, которая провозглашает своей целью заботу об общем интересе, и... к равной бедности большинства людей, оказывающихся предметом этой заботы. Хотя в Просвещении разумный эгоизм выступает как учение, призванное раскрепостить человека, оно уже в середине прошлого века стало восприниматься как своеоб­разная форма обуздания и регламентации индивидуальной воли. Ф.М. Достоев­ский, устами своего несчастного героя в «Записках из подполья» вопрошал о действительном смысле подведения любого поступка человека под разумные основания. Стоит задуматься над теми требованиями, которые предполагаются в качестве выражения «разумности», как станет очевид­ной возможность сведения всего многообразия личностных проявлений к неко­торому голому, бездушному стандарту. Достоевский подметил также психологи­ческую уязвимость упования на рационализацию себялюбивых устремлений: в учении разумно-эгоистической нравственности упускается из виду особенность морального мышления как мышления индивидуального и желательно неподот­четного; стоит же указать на «правила разума», как они будут отвергнуты из одного только «чувства личности», из духа противоречия, из желания самому определять для себя, что полезно и необходимо. Иные неожиданные для просветительского, или романтического, рационализма аспекты в проблеме «разумности» выявляют философы нашего времени, отнюдь не претендующие на рационализм в его классических вариантах: до чего только не додумался изобре­тательный и изощренный человеческий разум. Взять, к примеру, такой непре­менный элемент государства, как систему наказания (совсем не обязательно в такой разветвленной форме, как ГУЛАГ, или в такой рационализированной форме, как нацистские концлагеря-крематории), — даже в самой цивилизован­ной современной тюрьме набирается достаточно «продуманных до мелочей мерзостей» , свидетельствующих о таком разнообразии в приложениях челове­ческого ума, которое подсказывает сдержанность и критичность в превознесении продуктов разума лишь на том основании, что они являются продуктами разума.

В явном или неявном виде учение о просвещенном эгоизме предполагало коренное совпадение интересов людей благодаря единству человеческой природы. Однако идея единства человеческой природы оказывается умозрительной для объяснения тех случаев, когда осуществление интересов различных индивидов сопряжено с достижением известного блага, которое не может быть поделено (например, в ситуации, когда несколько человек включаются в конкурс на получение стипендии для учебы в университете, или две фирмы с одинаковой продукцией стремятся к проникновению на один и тот же региональный рынок). Ни упования на взаимную благожелательность, ни надежды на мудрое законо­дательство или разумную организацию дела не будут способствовать разрешению конфликта интересов.

Благотворительность

Милосердие является одной из фундаментальных добродетелей и высшим нравственным требованием. В практике межчеловеческих отношений милосердие реализуется в учтивости, помощи, участливости, заботе. В практике общественных отношений есть свои формы милосердия, среди которых наиболее специфичной является благотворительность, или филантропия. Благотворительность — деятельность, посредством которой част­ные ресурсы добровольно распределяются их обладателями в целях содействия нуждающимся людям, решения общественных про­блем, а также усовершенствования условий общественной жизни. Под нуждающимися в данном случае понимаются не только живущие в нужде, но и те люди (гражданские активисты, специ­алисты, лица творческих профессий, учащиеся) и общественные (т.е. некоммерческие и неполитические) организации, которые испытывают недостаток в дополнительных средствах для решения индивидуальных, профессиональных, культурных и гражданских проблем. Благотворитель­ность нередко понимают как подачу милостыни. В мотивах и ценностных основаниях благотворительности и милостыни есть много общего. Но как определенного рода общественная практика благотворительность отличается от милостыни. Милостыня представляет собой индивидуальное и частное действие, как правило, она дается просто нуждающимся, даже без явной просьбы со стороны последних. Благотворительность же носит организованный и по преимуществу безличный характер, она осуществляется по плану, по специально разработанным программам. Именно поэтому благотворительность то и дело оказывается предметом общественных дискуссий: с одной стороны, благодаря ей решаются насущные социальные, гражданские, просветительские, научные, куль­турные проблемы, с другой — благотворительные акции и программы могут использоваться в политических целях, отвечающих интересам их организаторов, и в этом смысле оказываться ширмой для решения частных или корпоративных задач.

Помощь другим людям, нуждающимся — это выражение уч­тивости и солидарности, а действительное человеколюбие есть милосердие. Милосердие не подсчитывает равенства благ, что так важно для государства или рачительного благотворитель­ного фонда, оно сострадает и дарит. Благодеяние как нравственная задача выражается не просто в готовности поделиться, отдать, но и в готовности вырваться из ограниченности собственного эгоизма. Только бескорыстия, только самоотверженности недостаточно — необходимы понимание, сочувствие, солидарность, чтобы практи­чески воплотить заповедь любви. Милосердие требует не только щедрости, но и духовной чуткости, и нравственной зрелости, и человеку надо самому возвыситься до добра, искоренить в себе зло, чтобы суметь другому сделать добро.

Прагматически-инженерный и этический подходы к благотво­рительности существенным образом дополняют друг друга. Надо иметь в виду, что этическая критика благотворительности пред­ставляет собой важный вклад в преодоление, во-первых, нравст­венных искажений в филантропии и, во-вторых, моральной «ам­бициозности» филантропии (указанием на то, что в благотвори­тельности проявляется нравственная зрелость, но не совершенство человека). В ходе утилитаристской критики благотворительности были предложены принципиальные критерии, привнесшие в фи­лантропическую деятельность рачительность и расчет: свободные финансовые средства и материальные ресурсы должны аккумули­роваться с наибольшей эффективностью и распределяться таким образом, чтобы благо частных лиц при их желании могло макси­мальным образом способствовать увеличению блага общества в целом.

Эвтаназия.

Биомедицинская этика или биоэтика — междисциплинарная область знания и практической деятельности, имеющая своим предметом этические проблемы, связанные с медициной (прежде всего — вызванные новыми технологиями, такие как трансплан­тация органов, искусственное размножение, эвтаназия и т.д.), экспериментами на человеке, отношением к живому. Бурно развивается в последние десятилетия.

Слово «эвтаназия» буквально означает: прекрасная (легкая, приятная) смерть. В современной биомедицинской этике оно приобрело терминологический смысл и обозначает безболезненное приведение безнадежно больного к смерти. Пред­полагается, что в особых случаях необратимой и мучительной болезни смерть может считаться благом для умирающего или, по крайней мере, не является для него злом. Речь идет о ситуациях, когда развитие фармакологии или биомеди­цинских технологий позволяет достаточно долго поддерживать жизнь больного, находящегося в необратимо бессознательном состоянии, либо продлевать жизнь смертельно больного и мучительно страдающего пациента. Обычно бессознатель­ные состояния и невыносимые боли бывают в масштабе человеческой жизни кратковременными; они или быстро проходят или заканчиваются летальным исходом. Современные фармацевтические средства и биомедицинские техноло­гии позволяют растягивать такие состояния на годы и десятилетия.

Возникает проблема: поддерживать ли жизнь, если она возможна только на вегетативном уровне или при невыносимых страданиях? Поддерживать ли ее на стадии комы ?

Особо следует подчеркнуть: эвтаназия как этическая проблема состоит не в том, каким наиболее благоприятным для безнадеж­ного больного образом умертвить его, а в принятии решения о проведении эвтаназии

 И раньше возникали ситуации, когда приходилось решать дилемму: обрекать ли человека на мучительную смерть или разом прекратить страдания; наиболее типичным был случай, когда отступающая армия оказывалась вынужденной оставлять тяжело раненных солдат где-нибудь в безводной пустыне или на растерзание хищникам. Однако пред­метом специальных дискуссий и устойчивого общественного ин­тереса они стали только в настоящее время. Раньше такого рода ситуации были случайными и маргинальными, могли рассматри­ваться как невезение. В настоящее время их становится больше, они оказываются в известном смысле закономерными, ибо возни­кают на острие научно-технического прогресса и как его следствие. Возникая в рамках здравоохранения как одной из важнейших сфер общественной жизни, они требуют нормативного регулирования, а следовательно, и соответствующей аргументации, в том числе ясно сформулированной нравственной позиции.

Эвтаназия как проблема существует только для тех, кто при­знает гуманистический принцип безусловной ценности личности и ее жизни, в отношениях между индивидами, которые по характеру личных связей и общественных позиций желают друг другу только блага. Если отношения людей насыщены враждой и недоверием, то об эвтаназии не может быть речи, ибо она будет в этих ситуациях только еще одной прикрытой возможностью совершения зла. Внутреннее напряжение ситуации эвтаназии — ситуацией эвтаназии мы называем ситуацию нравственного выбо­ра, когда необходимо принять решение по поводу эвтаназии, — проблемность этой ситуации в том и состоит, что она рассматри­вается как продолжение и конкретное выражение гуманного, нравственно уважительного отношения к тому, кому помогают умереть. Она воспринимается как исключительный случай, когда принцип гуманизма удается утвердить в своем позитивном значе­нии через видимое отступление от него.

Различают эвтаназию пассивную и активную (критерий — позиция врача), добровольную и недобровольную (критерий — позиция пациента). Пассивная эвтаназия означает, что врач, устраняясь, не совершая действий, которые могли бы поддержать жизнь, пассивно санкционирует умирание (нередко мучительное) больного. В случае активной эвтаназии врачом целенаправленно, по заранее принятому решению предпринимаются специальные действия, ускоряющие смерть. Добровольной называется эвтана­зия, которая осуществляется по недвусмысленной просьбе больно­го или с предварительно выраженного его согласия (заранее и в юридически достоверной форме выражать волю на случай необра­тимой комы стало широко распространенной практикой в США, других странах Запада). Недобровольная эвтаназия осуществляет­ся без непосредственного согласия больного, хотя это не значит, что она в этом случае противоречит его воле — просто он из-за болезни не может выразить свою волю и не сделал этого заранее; при этом те, кто принимают решение об эвтаназии предполагают, что, если бы больной мог выразить свою волю, он бы пожелал этого. Комбинируя эти формы эвтаназии, мы получаем четыре ситуации эвтаназии: добровольной и активной; добровольной и пассивной; недобровольной и активной; недобровольной и пассив­ной.

По поводу первой ситуации (добровольная и активная эвтана­зия) и четвертой (недобровольная и пассивная) специалисты высказываются как «за», так и «против». По поводу третьей ситуации (недобровольная и активная эвтаназия) мнения чаще всего бывают отрицательными. Те, кто высказываются в пользу эвтаназии, как правило, имеют в виду вторую ситуацию, когда эвтаназия является добровольной со стороны больного и пассивной со стороны врача.

Основные аргументы, высказываемые в пользу эвтаназии, можно свести к следующим трем.

1. Жизнь есть благо только тогда, когда в целом удовольствия превалируют над страданиями, положительные эмоции — над отрицательными. В ситуации эвтаназии этот баланс необратимо нарушается, в результате чего жизнь становится сплошной мукой и не может уже больше быть благом, желанной целью.

Этот аргумент является очень сильным, в особенности когда мучительность жизни очевидна и нежелание человека находиться в таком состоянии удостоверено его недвусмысленно выраженной волей. И тем не менее он уязвим. Против него возможны два возражения.

Первое. При анализе допустимости эвтаназии некорректно сравнивать жизнь как страдание с жизнью как благом. В случае эвтаназии осуществляется выбор не между жизнью-страданием и жизнью-благом, а между жизнью 6 форме страдания и отсутст­вием жизни в какой бы то ни было форме. Страдания хуже удовольствий, отрицательные эмоции хуже положительных — в этом нет сомнения уже хотя бы потому, что данное утверждение есть логическая тавтология и жизненная банальность. Но можем ли мы сказать, что жизнь в страданиях хуже отсутствия жизни, а отрицательные эмоции хуже отсутствия всяких эмоций? Этого не берутся утверждать даже самые решительные сторонники эвтана­зии. Если признать, что сама жизнь, жизнь как таковая есть благо, что она есть благо до того и независимо от того, как в ней конкретно распределяются удовольствия и страдания, что сама классификация проявлений жизни на положительные и отрица­тельные возможна только при общем допущении, что сама она есть нечто положительное, то при таком взгляде невозможно аргументировать нравственную оправданность эвтаназии. Жизнь есть благо и она остается благом даже тогда, когда становится по преимуществу страданием или даже сплошным страданием.

Второе. Сознательно выраженная воля к жизни и бессознатель­ная воля к жизни — не одно и то же. Последнее также не может быть проигнорировано в этическом рассуждении. Сознательно выраженная воля к жизни возможна только при наличии бессо­знательной воли к жизни. Первая не может иметь безусловного приоритета перед второй. Во всяком случае надо ясно признать следующее: аргументируя допустимость эвтаназии тем, что такова сознательная воля самого больного, мы тем самым признаем, что если бы больной был в состоянии распорядиться своей жизнью, когда та по принятым меркам оказывается невыносимой, то он бы сам прекратил ее, т.е. мы фактически признаем право на самоубийство. Однако не все, кто признает право на эвтаназию, признает право на самоубийство.

2. Жизнь можно считать благом до тех пор, пока она имеет человеческую форму, существует в поле культуры, нравственных отношений. Деградировав до сугубо витального, дочеловеческого уровня, она лишается этической санкции и может рассматриваться как объект, вещь и потому вопрос о ее прекращении — не более чем вопрос о том, срубить ли высохшее дерево или выполоть ли засоряющую огород траву.

Этот аргумент поражает прежде всего своей схоластической вымученностью, эмоциональной пустотой, ибо помимо внешней стороны человеческой жизни существует ее внутренняя сторона. И до какого бы зоологического, растительного уровня она не деградировала в фактическом (физиологическом, медицинском) плане, это вовсе не значит, что человек готов относиться к себе или к своим родным в таком состоянии так же, как он относится к высохшему дереву или чертополоху.

Однако рассматриваемый аргумент уязвим и в рамках бессер­дечной казуистики. Разумеется, человеческая, культурно-нравст­венная форма жизни и жизнь физическая — не одно и то же, и этика начинается со сделанного устами Сократа признания, что жизнь хорошая, достойная выше, чем жизнь сама по себе. Однако первое не существует вне второго. Человеческая форма жизни, или жизнь достойная, вне жизни самой по себе суть полная бессмыс­лица. Нравственно-ценностный мир всегда дан в чувственно-кон­кретной, вещественной форме. Нет матери, нет друга самих по себе вне телесной единичности данной женщины, данного муж­чины, вне тех, кого я называю моей матерью, моим другом. Эта связь морального смысла с вещью, в которой он воплощен, является настолько плотной, что сама вещь предстает уже не как вещь, а как носитель (символ, знак) смысла. Здесь уместно напомнить об отношении человека к мертвым останкам своих собратьев: могилы, хранящие безжизненные кости, являются предметом благоговейного поклонения, и отношение к ним рассматривается как пока­затель отношения к тем людям, напоминанием о которых они являются. Если нравственное отношение к человеку распространя­ется на его останки, то тем более оно должно распространяться на живое тело, пусть даже исковерканное болезнью.

Но если даже отвлечься от того, что человеческое тело сплошь символично, насыщенно смыслами и является скорее фактом культуры, чем фактом природы, и рассматривать его в сугубо физическом, природном аспекте, то и в этом случае оно остается в поле нравственности — по крайней мере, в той степени, в какой мы имеем обязанности перед природой. Жизнь даже в форме растений вызывает определенное благоговение. И вряд ли правиль­но отказывать в этом людям, оказавшимся на растительном уровне жизни.

3. Поддержание жизни на стадии умирания, осуществляемое с помощью сложных технологий, обходится слишком дорого. А именно: средств, которые тратятся на поддержание жизни в безнадежных ситуациях, хватило бы на то, чтобы лечить десятки, сотни, тысячи людей, которые поддаются лечению.

Этот аргумент является сугубо практическим и имеет, разуме­ется, свое значение в пределах практических решений, связанных с распределением финансов, организацией системы здравоохране­ния. Но его нельзя принимать во внимание, когда речь идет о нравственном оправдании эвтаназии. Ведь в этом случае речь идет не о финансовой, социальной, психологической и прочей целесо­образности эвтаназии, а о том лишь, можем ли мы считать ее нравственным актом.

Аргументы в пользу эвтаназии не являются этически бесспорными. В дополнение к тому, что было сказано в ходе их опровержения, можно добавить следующее.

Этическая санкция эвтаназии увеличивает опасность злоупот­реблений со стороны врачей и родственников. Опасность злоупот­реблений, которая существует вообще, усиливается применительно к ситуации безнадежной болезни. Врачи, дорожа профессиональ­ной репутацией, не любят пользовать умирающих больных. Род­ственники могут желать смерти больному из-за наследства и прочих соображений. Мораль, как известно, является одним из последних барьеров на пути разного рода злоупотреблений. Если же признать эвтаназию благим делом, то этот барьер снимается. И люди в своем поведении по отношению к умирающим в страданиях собратьям получают неограниченные возможности для того, чтобы выдавать зло за добро, грешить с чистой совестью.

Еще одно и самое важное возражение против эвтаназии состоит в том, что она нарушает принцип святости человеческой жизни. Табу, которое она снимает, есть табу самой нравственности. Эвтаназия исходит из тезиса, что благом является не жизнь сама по себе, а жизнь в определенном качестве. Сама эвтаназия мыс­лится как достойный способ поведения в ситуации, когда жизнь теряет качества, которые делают ее благом. Это — тонкий софизм: из утверждения, согласно которому жизнь, нацеленная на благо, выше, чем жизнь сама по себе, делается совершенно незаконный вывод, будто жизнь сама по себе не является благом. На самом деле жизнь, нацеленная на благо (достойная жизнь), возможна только потому, что она сама по себе обладает достоинством, является благом. В рамках мировосприятия, признающего жизнь благом, аргументировать эвтаназию невозможно. В самом деле, признать благом жизнь как таковую значит признать, что она остается благом до тех пор, пока она есть жизнь, даже тогда, когда становится по преимуществу страданием.

Таким образом, эвтаназию по существу дела вряд ли можно считать благим деянием. Такой вывод не отменяет ситуаций, когда надо принимать решение о том, продолжать или нет лечить безнадежного и мучительно страдающего больного (например, у человека нет средств, чтобы одновременно оплатить лечение двух равно близких ему людей, один из которых находится в состоянии комы, а у второго сохраняются надежды в случае дорогостоящей операции). Этот вывод лишь обязывает выбор в пользу эвтаназии всегда считать злом.

Косвенное подтверждение того, что решение об эвтаназии ни при каких обстоятельствах не может считаться нравственно без­упречным, можно найти в способе его принятия. В реальном опыте современной медицины в странах, где практика эвтаназии имеет легально упорядоченные формы, соответствующие решения при­нимаются коллегиально, коллективно — специально предназна­ченными для этой цели комитетами, которые называются этичес­кими. Туда входят лечащий врач, представители медицинского персонала и администрации больницы, священник, философ-этик, юрист, работник службы социального страхования и др. Это — коллективный орган, достаточно полно представляющий интересы общества и больного. Способ принятия решения говорит о его чрезвычайности. Оно чрезвычайно как минимум в двух отношени­ях: адекватно осмысленное, оно является ответственностью невы­носимой тяжести и отсюда — необходимость коллективного рас­пределения этой тяжести; будучи выходом за этически допустимые пределы, оно чревато беспредельностью злоупотреблений.

Смертная казнь

Государства с момента их возникновения до настоящего времени применяют смертную казнь. Но масштабы, характер, формы практики смертной казни различны. Если рассматривать ее в исторической динамике, то здесь явственно обнаруживаются сле­дующие тенденции:

а) Уменьшается число видов преступлений, карой за которые

является смерть.

Так, например, в Англии в начале XIX в. смертная казнь предусматривалась более чем за 200 видов преступлений, в том числе за карманную кражу свыше 1 шиллинга в церкви. Русский судебник XVI в. предписывал смертную казнь за 12 видов преступлений, уложение 1649 г. — более чем за 50 случаев. В настоящее время в Англии смертная казнь отменена, в России приостановлена. В странах, где есть смертная казнь, она, как правило, рассматривается в качестве крайней меры и за ограниченные виды преступлений (умышленное убийство, измена Родине и др.).

б) В прошлом смертная казнь осуществлялась публично и торжественно. В настоящее время ее публичность стала большой редкостью . Общее правило состоит в том, что смертный приговор приводится в исполнение тайно.

Показательные публичные казни, произведенные в Чечне в 1997 г. по суду шариата, как и аналогичные акции, время от времени практикуемые в некоторых странах, воспринимаются общественным мнением за пределами стран, где они происходят, как проявление варварства, оскорбление общественной нравственности.

В прошлом наряду с обыкновенными формами смертной казни существовали и даже превалировали ее так называемые квалифи­цированные формы, когда убийство совершалось в особо мучитель­ных и поражающих воображение формах (посажение на кол, кипячение в масле, залитие металлом горла и т.п.).

Уголовное уложение императора Карла V, изданное в середине XVI в. и действовавшее в ряде европейских стран почти до конца XVIII в., предписывало осуществлять смертные приговоры в форме сожжения, колесования, четвертова­ния, утопления, погребения заживо и т.п. А вот как, например, звучал смертный приговор бунтовщику, предводителю восставших в XVIII .в. русских крестьян Емельяну Пугачеву: «Пугачеву учинить смертную казнь, четвертовать, голову взоткнуть на кол, части тела разнести по четырем частям города и положить на колеса, а после на тех же местах сжечь». Современные нормы цивилизованности уже исключают квалифицированную смертную казнь и предписывает осущест­влять ее в быстрых и безболезненных формах.

в) Сокращается круг лиц, по отношению к которым может
быть применена смертная казнь. Когда-то она не знала никаких
исключений. В настоящее время многие законодательства исклюю-­
чают из этого круга детей до определенного возраста, стариков
после определенного возраста, женщин.

г) В нарастающем темпе сокращается число стран, применяю­
щих смертную казнь. Так, например, к началу Первой мировой
войны смертная казнь была юридически отменена и фактически
приостановлена только в 7 странах Западной Европы. А в 1988 г.
она была отменена в 53 странах и приостановлена в 27 странах.

д) Наконец, еще одна тенденция состоит в том, что меняется
субъективное отношение к смертной казни. Первоначально обще­
ство единодушно признавало и необходимость, и нравственную
оправданность смертной казни. По крайней мере, с XVIII в. начали
публично высказываться и отстаиваться противоположные сужде­
ния.

В европейском культурном регионе брешь в этом вопросе пробил итальянский юрист Ч. Бекарриа своей книгой «О преступ­лениях и наказаниях» (1764). После этого многие социальные мыслители увязывали принцип гуманизма с требованием отмены смертной казни. Ее решительным противником был, например, К. Маркс. Против смертной казни выступали А.Н. Радищев, Л.Н. Толстой, В.С. Соловьев, многие другие русские мыслители. Отрицательное отношение к смертной казни, обоснованное в первую очередь этическими аргументами, стало набирать силу. Во многих странах оно получило преобладание и воплотилось в законодательстве и судебной практике.

Изменение отношения к смертной казни связано с общим изменением отношения общества к государству, которое можно охарактеризовать как его правовое обуздание. Удар по смертной казни имел и имеет знаковую природу в том отношении, что является ударом против всесилия государства и предметно обозна­чает неотчуждаемый характер права человека на жизнь.

Хотя историческая социология смертной казни свидетельствует о том, что она все больше лишается этической санкции, теряет общественную поддержку и вытесняется из юридической практи­ки, тем не менее отрицательный взгляд на смертную казнь все еще не является бесспорным. Дискуссии по этому вопросу продолжа­ются. Рассмотрим прежде всего аргументы «за» смертную казнь и возможные возражения на них.

Речь идет об этических, моральных аргументах, в силу которых смертная казнь считается оправданной, не просто вынужденно принимаемой, допустимой, а именно оправданной, т.е. необходи­мой с точки зрения общественного блага, справедливости, гума­низма. Основными из этих аргументов являются следующие.