Стилистические особенности романа

3. Стилистические особенности романа

Одна из главных стилистических особенностей романа, как уж отмечалось – это его интертекстуальность.

Интертекстуальность романа «Кысь» проявляется и в его апелляции к жанрам народного словесного творчества (легенды, народные сказки и т.п.). Толстая создает особый сказочный мир.

Главная особенность этого мира в том, что фантастичное здесь плавно переходит в естественное, при этом, правда, теряя символ «чуда». Чудом же здесь является естественное для читателя. К примеру, в романе «Кысь» «необычные» куры Анфисы Терентьевны были задушены жителями Федоро-Кузмичьска, хотя читатель понимает, что они-то были совершенно нормальны. Фантастические начала, переплетенные с реальностью в «Кыси», напоминают «Мастера и Маргариту» Булгакова, где мир реальный не отделен от мира фантастического, они – единое целое.

Один из таких легендарных образов – страшная Кысь, рассказ о которой создан как народная легенда, например, можно сравнить страшные рассказы о леших, водяных и прочей нечисти, которой изобилует русский фольклор. Если же говорить о значении этого образа, некоторые исследователи считают, что Кысь – это сочетание всех низменных инстинктов в человеческой душе. Другие говорят, что Кысь – прообраз русской мятущейся души, которая вечно ставит перед собой вопросы и вечно ищет на них ответы. Не случайно именно в минуты, когда Бенедикт начинает задумываться о смысле бытия, ему кажется, будто к нему подкрадывается Кысь. Наверное, Кысь – что-то среднее между прообразом вечной русской тоски (а Кысь кричит в романе очень тоскливо, грустно) и человеческим невежеством. В русском человеке эти два качества почему-то очень хорошо сочетаются. Живет, по слухам, в северных дебрях (так и хочется добавить: «в страшных муромских лесах»), заманивает голубчиков в самую чащобу и коготком главную жилку вытягивает, и становится голубчик беспамятным – вот чего больше всего на свете боится Бенедикт: этот страх даже больше его страха остаться вообще без чтива. А еще, тоже по слухам, далеко на востоке живет белая Княжья Птица Паулин с глазами в пол-лица и с «человечьим красным ртом», и так-то она себя любит, и так-то она красотой своей любуется, что голову поворачивает и всю себя обцеловывает. Их образы как будто остаются за рамками основного сюжетного повествования, но упоминаются настолько часто, что любознательный читатель начинает догадываться: а уж не является ли Кысь нематериализованным воплощением бессознательных человеческих страхов, а Княжья Птица Паулин – отображением их надежд и подсознательной жажды красоты жизни? Этакий преломленный в воображении Ад и Рай? В придуманном же Толстой мире общество находится на примитивном научном уровне. В результате Взрыва повредился сам язык, пропала грамотность, все слова с абстрактным значением и иноземного происхождения искажены. В Федоре-Куэьмичске бытуют древние мифологические представления о мире (вера в лешего, русалку, лыко заговоренное, Рыло, поэтичный миф о Княжьей Птице Паулин).

Интертекстуальность воплощается также в языковой плоскости текста, в котором присутствуют почти все языковые уровни: высокий, нейтральный, разговорный и просторечный. По мнению Н. Ивановой, в романе «авторская речь намеренно вытеснена словами героев – сентиментальным (Бенедикт). Вот пример такой речи: «С Бенедиктом в Рабочей Избе и другие писцы рядком сидят. Оленька, душечка, рисунки рисует. Хороша девушка: глаза темные, коса русая, щеки – как вечерняя заря, когда к завтрему ветра ожидаем, – так и светятся. Брови – дугой, али, как теперь ведено будет звать, коромыслом; шубка заячья, валенки с подошвами – небось семья знатная < > Как к Оленьке подступишься? Бенедикт только вздыхает да искоса посматривает, а она уж знает, лапушка: глазыньками моргнет да головкой-то эдак подернет. Скромница» [5, c. 23].Также присутствует речь официозная (указы набольшего мурзы, а потом и Главного Санитара): «Вот как я есть Федор Кузмич Каблуков, слава мне, Наибольший Мурза, долгих лет мне жизни, Секлетарь и Академик и Герой и Мореплаватель и Плотник, и как я есть в непристанной об людях заботе, приказываю…» [5, c. 67] Роман написан и псевдонародным, стилизованно фольклорным: «Вот, стало быть, мимо ихней слободы пробежишь, бросишь чем али так – и на трясину. За неделю ржавь свежая подросла, красноватая али как бы с прозеленью. Ее курить хорошо. А старая побурей будет, ту на краску али на брагу больше применяют. Вот в сухой листик мелкой ржавки напехтаешь, самокруточку свернешь, в избу какую постучишь, огоньку у людей спросишь» [5, c. 32]. Нередки слова-монстры, такие как ФЕЛОСОФИЯ, ОНЕВЕРСТЕЦКРЕ АБРАЗАВАНИЕ РИНИСАНС и тому подобное, слова – обломки «старого языка» (язык образованщины). По нашему мнению, здесь можно усматривать предостережение, тревога за состояние современного русского языка, который может превратиться в такого же монстра без норм и правил. Что же касается синтаксиса, то Н. Иванова считает, что «синтаксис возбужденный, бегучий, певучий, – всякий, кроме упорядоченно-уныло-грамматически правильного» [6, c. 41]. Мы можем отметить, что синтаксис текста Толстой характерен для сказовой формы, где часто используются простые предложения и инверсия. Это синтаксис русского народного фольклора.

Для романа Т. Толстой характерно также смешение слов разных уровней. По мнению Е. Гощило: «смешивая слова разных уровней даже в пределах маленького словаря, мы получаем стилистический оксюморон, это производит определенный эмоциональный эффект. Вы получаете нечто живое возбуждающее эмоции. Хорошие писатели работают на определенных сдвигах между уровнями, постоянно используя их комбинации. Индивидуальный стиль писателя прежде всего проявляется в этом выборе, это – мера его вкуса, чувства гармоничного баланса или намеренной дисгармонии» [7, c. 243].Несмотря на то, что в романе «Кысь» присутствует множество интертекстуальных элементов, на наш взгляд, нельзя рассматривать его как чисто игру автора с текстами. Интертекстуальность в данном случае является не самоцелью, а средством, с помощью которого Т. Толстая соединяет все взаимосвязывающее в художественной реальности воедино, подражая и пародируя их для достижения наибольшего художественного эффекта и иронической силы.

Единство произведений Т. Толстой очевидно, проявляется прежде всего в стилевом плане. И рассказы, и роман Т. Толстой глубоко интертекстуальны: переработка темы, использование элементов «известного» сюжета, явная и скрытая цитация, аллюзии, реминисценции, заимствование, пародия и другие приемы присутствуют в обоих жанрах. Как отмечает Б. Парамонов: «Татьяна Толстая не то что изменила свою манеру, отнюдь нет, но развернула ее в крупную форму: написала роман» [2, c. 43]

Особую роль в романе играет цитата. Можно сказать, что весь роман практически построен на всевозможных цитатах. Цитата здесь выполняет функцию и элемента пародии на культурную жизнь Федор-Кузмичска и самого Мурзы, с его претензией на гениальность, и служат культурными ориентирами, играют роль аллюзий и реминисценций, давая читателю широкий пространство для размышлений над проблемами романа. И, действительно, в ткань романа, созданного Т. Толстой, искуснейше вплетены бесчисленные нити явных и скрытых литературных цитат: от Библии до Окуджавы. Слепцы, т.е. слепые певцы, распевают арии из «Кармен» и песни Гребенщикова. Убогие мысли главных героев плавно чередуются с возвышенными строками из Лермонтова, Цветаевой, Мандельштама, Блока, Пастернака… Имя Пушкина, самый образ его, равно как и то, что им написано, стоит здесь на особом месте: от набившего оскомину рефрена «Пушкин – это наше всё» до рукотворного памятника ему, вырезанного Бенедиктом под руководством Никиты Иваныча из древесины дубельта. Означенный памятник играет в романе чуть ли не самую важную роль: и идейную, и сюжетную, и композиционную. Неграмотные голубчики, т.е. обычные люди, привязывают к его шее веревки, тянущиеся к заборам, и развешивают белье. На пересечении сюжетных линий всенепременно оказывается деревянный идол. Наконец, казнить Никиту Иваныча должны не где-нибудь, а привязав к дубельтовому туловищу Пушкина, чтобы сгорели оба, но разве можно сжечь Литературу и Традицию? Оба, хотя и изрядно обгоревшие, остаются живы отныне и во веки веков.

Эта сцена, кроме того, представляет собой реминисценцию античного мифа – мифа о птице Феникс, никогда не умирающей и возрождающейся из пламени, а так же библейскую легенду о воскрешении праведников и вознесении их на небо.

Так же нужно отметить еще одну особенность текста романа. Он изобилует авторскими неологизмами: огнецы, ржавь, червыри, дубельт, кысь и так далее. Этот прием так же связан с проблематикой романа. Толстая таким образом показывает, эволюцию общества и слова, с одной стороны – создание нового, с другой стороны – забвение уже созданного. У автора в романе этот процесс происходит под знаком минус.

Произведения Т. Толстой сохраняют внутреннее единство и в том плане, что идеи ее романа заложены уже в ее публицистике. Например, критик А. Агеев выделяет статьи Толстой, из которых, собственно, и вырос роман «Кысь». В романе «Кысь» затрагивается вопрос о тоталитаризме, о «государственном уме» – вспомним эпизоды о назначении государством праздников и правил их отмечания. Этой проблеме посвящен также эссе Т. Толстой «Женский день».

Единство творчества Т. Толстой заключается также в том, что и в рассказах, и в романе происходит некая трансформация мифов в сказки.

Более того, по наблюдению Е. Гощило, стиль художественного творчества Т. Толстой вполне соответствует образу писателя как оратора, критика, журналиста, уровень ее интервью и некоторых примеров публицистики соответствует уровню ее рассказов. Т. Толстая просто перенесла свои авторские художественные приемы в другие жанры. Эти главные особенности прозы Толстой озорной юмор, гротесковость, живая образность и тяга к повествовательности.

Единство произведений Т. Толстой не означает однообразие ее творчества. Наблюдается эволюция творческого пути и развитие художественного сознания, которое заключается в следующем.

Во-первых, создание романа «Кысь» означает расширение круга интересов писателя и увеличение масштаба видения. Если критики говорят о тяге к «вечным темам» Толстой, о ее метафизических склонностях и об аполитичности ее рассказов, и о том, что советские реалии, такие, как жилищная проблема, магазины, пища, очереди, черный рынок и теневая экономика и т.д., служат лишь «привычным фоном» произведений, то, как мы выяснили, в романе «Кысь» автор становится лицом к лицу с этими вопросами. Роман практически коснулся всех сторон социальной жизни и даже может быть назван «энциклопедией» современной русской жизни.

Во-вторых, если в рассказах Т. Толстая ставит цель только изображать жизнь, описать темные ее стороны и невезущих в ней людей, т.е. показать «что», то в романе «Кысь» она пытается ответить на вопрос «что делать?». Путем создания положительного героя Никиты Иваныча она намерена, на наш взгляд, указать на путь разрешения проблем.

В-третьих, в технике повествования произошло некоторое смещение акцентов. Если в рассказах постоянно подчеркиваются авторская речь или авторские слова в виде несобственной прямой речи и разных «вставных» сюжетов, то, по мнению критика Н. Ивановой, «так называемого авторского слова, авторской интонации в романе нет».

«Кысь», несмотря на броскую цитатность, деконструирует центральный миф русской культуры. Традиции – ожидание от книги (а шире: культуры) высшего и спасителъного знания о жизни. Однако в отличие от иных оппонентов «литературоцентризма», Толстая далека от цинического восторга разрушения. Для нее (и ее героя) то, что неуклюже называется «литературоцентризмом», составляет смысл, радость и неотъемлемую красоту существования. Испытание этой идеи не может не быть мучительно драматичным.

В «Кыси» разворачивается та же, что и в рассказах Толстой, трансформация авторитетных мифов культуры в сказочную игру с этими мифами. Ту остраняющую роль, которую в рассказах играло детское сознание, в романе сыграл Взрыв – всех (или почти всех) превративший в детей, отбросив в первобытное состояние (в романе буквально недавно было заново изобретено колесо). Именно Взрыв создает мотивировку, позволяющую всю прошлую, настоящую и, возможно, будущую историю, культуру и литературу России представить как одномоментно существующие в едином, постисторическом пространстве – после катастрофы, уничтожившей всю предыдущую цивилизацию и оставившей одни Последствия. С другой стороны, сами эти Последствия выглядят не столько страшно, сколько баснословно, точнее, сказочно: летающие зайцы и курицы, ядовитые яйца, охота на мышей и неведомых агнцев, кошачьи когти у Главного Санитара и его семейства, женитьба героя на принцессе, оказавшейся оборотнем, присутствие на заднем плане страшной и невидимой Кыси, а главное – сказочная интонация повествования; все это представляет собой масштабную экспликацию сказочных мотивов, знакомых по новеллистике Толстой.

Однако в отличие от рассказов, в центре которых всегда невидимо возвышалась фигура творца – сочинителя реальностей, «Кысь» помещает в центр сюжета Бенедикта, абсолютного читателя, с равным пылом поглощающего все подряд, от «Колобка» до «Гигиены ног в походе», от Пастернака до «Таблиц Брандеса». Этот сдвиг очень показателен, поскольку Толстую интересует именно воздействие Слова на «малых сих». Спасает ли Слово – а Шире: культура и ее мифы – или только соблазняет и обманывает? Любовь к Слову, к букве – напоминающая безусловно о гоголевском Башмачкине – приводит героя «Кыси», переписчика Бенедикта, к Санитарам, главным гонителям книги, делает его пособником тестя Главного Санитара, захватывающего место набольшего Мурзы, но неясно, отдает ли себе Бенедикт отчет в том, во что он впутался: начав читать, он вполуха слышит и вполглаза видит все, что не принадлежит пространству печатного слова.

Парадокс романа Толстой состоит в том, что насыщенный, с одной стороны, богатейшей литературной цитатностью (книги, которые читает Бенедикт, в пределе представляют всю мировую литературу), а с другой стороны, роскошным квазипростонародным сказом, новой первобытной мифологией и сказочностью – он, тем не менее, оказывается блистательно острой книгой о культурной немоте и о слове, немотой и забвением рожденном.

Заключение

В ходе выполнения этой работы нами было изучены жанрово-стилистические особенности романа Татьяны Толстой «Кысь». Опираясь на мнения критиков и исследования самого текста, а так же используя теоретическую литературоведческую базу, мы пришли к следующим выводам.

В жанровом отношении роман представляет собой антиутопию с ее признаками: 1) в романе поднимаются актуальные проблемы современной культуры, общества, экологии, так и не нашедшие своего разрешения. Это роман-предостережение, предупреждающий об опасности, которая может ожидать, если они так и не будут решены; 2) в романе смещены временные и пространственные структуры; 3) в тексте широко используются фантастика, гипербола, гротеск, символы, аллегории; 4) особый тип героя – бунтарь, но бунт не нашел своего воплощения.

В стилистическом отношении одной из роман сохранил ряд устоявших черт стилистики Толстой. Это сказочность, смешение фантазии и реальности, превращение культурных мифов в мифы культуры, игра с этими мифа, пародийность, ироничность. Она из главных особенностей романа «Кысь» – это его интертекстуальность. Она выражается и в выборе жанра – антиутопия, которая отсылает нас к другим подобным произведениям, в первую очередь к роману Е. Замятина «Мы», В. Войновича «Москва 2042», «О, дивный новый мир!» Хаксли, и «1984» Оруэлла, Рея Бредбери «457 градусов по Фарингейту». Также Татьяна Толстая аппелирует в своем романе к различным формам фольклора, будь то легенда, народная сказка. В романе так же использована сказовая манера повествования. Текст содержит слова различных стилей и пластов языка: высокой стиль, нейтральный, разговорный, просторечия, речь сентиментальная, официозная на фоне стилизованного народного фольклорного языка. При этом роман содержит и слова современного русского языка, изуродованные и обезображенные корявыми нормами, а вернее, их отсутствием. Кроме того, текст изобилует авторскими неологизмами, отражающими процесс изменения слова и общества, который носит у Толстой негативное значение, хотя и отражает известный закон – все новле стремиться занять место старого.

Особую роль в романе играют цитаты. Текст романа практически построен на цитатах. Это и выдержки из Библии, и русские заговоры, и отрывки из русской классики, начиная от Пушкина и заканчивая Есениным, Маяковским, Серебряным веком и современность. Таким образом, в романе охватываются все культурные пласты, т.е. выделяется Традиция культуры. С помощью цитат автор отсылает читателя к главным проблемам, поднимаемым в романе. Так же цитирование в контексте романа создает эффект пародии, иронии, показывая несостоятельность попыток уничтожить слово, литературу, традицию.

Примечания

 

1.   Золотоносов М. Татьянин день // Молодые о молодых. – М, 1984.

2.   Парамонов Б. Русская история наконец оправдала себя в литературе // http: // www. guelmen. ru /slava/kis/paramonov. htm.

3.   Немзер А. Азбука как азбука. Татьяна Толстая надеется обучить грамоте всех буратин // http: // www. guelmen. ru /slava/kis/nemzer. htm.

4.   Степанян К. Отношение бытия к небытию // Знамя. 2001, №3.

5.   Толстая Т. Кысь. М.: Эксмо, 2006.

6.   Иванова Н. Точка зрения: О прозе последних лет. М., 1988.

Библиография

 

Текст – источник:

1. Толстая Т. Кысь. М.: Эксмо, 2006. – 368.

Литература:

2. Золотоносов М. Татьянин день. Молодые о молодых. – М, 1984.

3. Иванова Н.Б. Точка зрения: О прозе последних лет \ Н.Б. Иванова. – М., 1988. – 264 с.

4. Иванова Н.Б. Настоящее: собрание наблюдений / Н.Б. Иванова – М., 2002. – 304 с.

5. Кулаков В.С. Поэзия как факт: Статьи о стихах / В.С. Кулаков. – М., 1999. – 288 с.

6. Ланин Б.А., Боришанская М.М. Русская антиутопия XX века \ Б.А. Ланин, М.М. Боришанская. – М., 1994. – 368 с.

7. Немзер А.С. Литературное сегодня: О русской прозе: 1990‑е \ А.С. Немзер. – М., 1998. – 292 с.

8. Нефагша Г.Л. Русская проза второй половины 80‑х – начала 90‑х годов XX века / Г.Л. Нефагша. – Минск, 1998. – 342 с.

9. Роднянская И.Б. Литературное семилетие / И.Б. Роднянская. – М., 1995. – 254 с.

10.       Скоропанова И. Русская постмодернистская литература / И. Скоропанова. – М., 1999. – 302 с.

11.       Чаликова В. Утопия и свобода / В. Чаликова. – М., 1994. – 268 с.

12.       Шестаков В.П. Эволюция русской литературной утопии // Утопия и антиутопия XX века / В.П. Шестаков. – М., 1990. – 384 с.

13.       Эиштейн М. Постмодерн в России / М. Эпштейн. – М., 2000. – 278 с.

Справочная литература:

14.       История русской литературы XX века (20–90‑е годы): Основные имена / Отв. ред. С.И. Корнилов. – М., 1998. – 432 с.

15.       Русская литература XX века: В 2 т. – Т. 2 (1940–1990‑е) / Под ред. Л.П. Кременцова. – М., 2002. – 684 с.

16.       Русские писатели 20 века: Биографический словарь / Гл. ред. и сост. П.А. Николаев. – М., 2000. – 698 с.

17.       Русская проза конца XX века / Сост. и вступ. статья С.И. Тиминой. – М., 2002. – 672 с.

18.       Русские утопии: Альманах. – СПб., 1995. – 126 с.

19.       Нефагина Г.Л. Русская проза конца XX века. – М., 2003. – 590 с.

20.       Хализев В.Е. Теория литературы. – М.: Высшая школа, 1999. – 384 с.

21.       Черняк М.А. Современная русская литература. – СПб. – М., 2004. – 654 с.

Статьи:

22.       Багно В. Свое в чужом, чужое в своем / В. Багно // Русские утопии: Альманах – СПб., 1995. – С. 162 – 176.

23.       Беньяшь Е. Дунин сарафан / Е. Беньяш // Дружбы народов. – 2001. – №2. – С. 102 – 105.

24.       Гальцева Р., Роднянская И. Помеха – человек: опыт века в зеркале антиутопий / Р. Гальцева, И. Роднянская // Новый мир. – 1988. – №12. – С. 98 – 113.

25.       Зверев А. Когда пробьет последний час природы. Антиутопии XX века / А. Зверев // Вопросы литературы. – 1989. – №1. – С. 123 – 134.

26.       Иванова Н. Возвращение к настоящему / Н. Иванова // Знамя. – 1990. – №8. – С. 46 – 58.

27.       Касаткина Т. Литература после конца времен / Т. Касаткина // Новый мир. – 2000, №6. – С. 83 – 96.

28.       Кукулин И. Про мое прошлое и настоящее / И. Кукулин // Знамя. – 2002. – №10. – С. 94 – 102.

29.       Латынина А. В ожидании золотого века: от сказки к антиутопии / А. Латынина. – Октябрь. – 1989 – №6. – С. 76 – 89.

30.       Лейдерман Н. Траектории «экспериментирующей эпохи» / Н. Лейдерман // Вопросы литературы. – 2002. – №4. – С. 122 – 134.

31.       Немзер А. В поисках утраченной человечности / А. Немзер // Октябрь. – 1989. – №8. – С. 46 – 54.

32.       Степанян К. Отношение бытия к небытию / К. Степанян // Знамя. 2001, №3. – С. – 66 – 78.

 

Источники из Интернета:

33.       Немзер А. Азбука как азбука. Татьяна Толстая надеется обучить грамоте всех буратин // http: // www. guelmen. ru /slava/kis/nemzer. htm.

34.       Парамонов Б. Русская история наконец оправдала себя в литературе // http: // www. guelmen. ru /slava/kis/paramonov. htm.

 

Источники на иностранном языке:

35.       Gosilo Xelena. TNT: The Explosive World of Tatyana N. Tolstaya. – Armonk: M.E. Sharpe, 1996.