Политический режим современной России

2.2. Политический режим современной России

Кризис вызывает стремление «пассивной» массы к новому времени, лучшему порядку, к более высокой легитимации. Ожидания в преодолении кризиса связываются с более твердым режимом, который идет на смену утратившим доверие властям и прежним правителям. Именно на вол­не массовых ожиданий порядка и укрепления закона в стране, возрождения национальной государственности Путин пришел к власти и до сих пор сохраня­ет высокий рейтинг.

Практически все аналитики согласны, что современный российский по­литический режим есть результат завершения демократической революции постсоветского периода. В то же время способы консолидации новой власти заставляют принять в расчет новую логику отношений общества и государства, роль бюрократии в осуществлении планируемых социальных изменений.

__________________________________________________________________

¹ Шелохаев В.В. Модернизация как теретико-методологическая проблема. В сб.: Куда идет Россия? Кризис институциональных систем. – М.: Голос, 1999. – С.30.

В последнее время среди исследователей-политологов, историков и со­циологов крепнет мнение, что ряд особенностей и тенденций путинского режима позволяет сравнить его с некоторыми проявлениями классического бонапартизма. Эмпирически это верифицируется как «гибридная политика»: в экономической области пытаются восстановить в правах скомпрометирован­ный радикал-либеральный курс с присущим ему игнорированием социальных аспектов; в политической – усилить властную вертикаль, не посягая, однако, на демократический антураж, сохранившийся с ельцинского времени; в идеоло­гической – реанимировать советскую символику, вроде старого советского гим­на и многих ценностей советского прошлого; в области внешней политики – сделать акцент на восстановлении державных позиций России, не обостряя при этом отношений с западными странами, прежде всего с Западной и Централь­ной Европой; в методах – лавировать, дистанцируясь и от левых, и от пра­вых, демонстрируя отсутствие явной публичной позиции при активизации административно-бюрократических, закулисных, скрытых механизмов приня­тия решений. Таким образом, современный российский политический режим с очевидностью лавирует между силами старого порядка, жаждущими реванша, и силами, выступающими за модернизацию по либеральному образцу. Начавшаяся фактическая перестройка основного законодательства и высших институтов власти идут в том же направлении. Цель реформ очевидна: найти приемлемый исторический синтез старого и нового, революции и контрреволюции, модерниза­ции и консерватизма. Для этого стремятся создать национальное авторитарное государство, новую политическую элиту, ориентированную на интересы власти.

По своей социально-политической сути бонапартизм (в той или иной исторической форме) выступает как завершающая фаза крупных исторических циклов, связанных, как правило, с радикальными социальными изменениями. Сущность бонапартизма состоит в том, что он позволяет совместить демократи­ческую легитимность (в виде всеобщего избирательного права) и возможности для исполнительной власти активно вмешиваться в процесс модернизации об­щества. В условиях расколотого общества данный тип политического режима становится системной реакцией на процесс социального распада.

Стремясь встать над враждующими партиями, выражающими и укрепля­ющими линии социального раскола, бонапартизм повсюду выступает как сто­ронник единства и ищет его источники в интегрирующих идеалах, символах, исторических прецедентах. Ими могут стать идеи национализма, патриотизма, религиозной аутентичности, но в равной мере социального прогресса, реформ, модернизации. На этой основе делается попытка радикального пересмотра су­ществующего режима партий (с целью добиться господства одной из них – правительственной) и системы административного регулирования и управле­ния. В условиях кризиса или угрозы государственного переворота приоритетное значение имеет опора на армию и силы госбезопасности, которые являются постоянными опорами режима.

Складывающийся русский вариант бонапартизма нисколько не противо­речит тенденции усиления бюрократизации российского государства, превра­щения государственной бюрократии в самостоятельную опору политического режима.

2.3. Бюрократия и олигархия

Концепция бюрократии, выдвинутая Максом Вебером, имела одной из сво­их причин преодоление господствующего в современной ему науке консерва­тивного направления (Г. Шмоллер), рассматривающего бюрократию как поли­тически нейтральную силу, возвышающуюся над партийными и классовыми интересами. В отличие от классов и партий со своекорыстными устремления­ми, бюрократия выражала, согласно этому взгляду, интересы общества в целом и была наделена особой политической мудростью. Вебер же заявляет, что за­частую за фасадом официальной власти скрывается бесконтрольное правление бюрократии. Почему так происходит? Для чиновников характерна вера в то, что, благодаря своей специальной подготовке и компетентности, они обладают превосходством над публичными политиками (членами парламента, предста­вителями общественности), лишь они одни понимают, в чем состоят истинные потребности государства. Но под видом интересов государства, отмечает иссле­дователь, бюрократы во многих случаях отстаивают свои собственные интересы. Последние включают в себя прежде всего заинтересованность в уменьшении власти и значения парламента, а также других неподконтрольных бюрократии социальных сил и, напротив, – в расширении сферы влияния самого бю­рократического аппарата. Индивидуальный чиновник прежде всего разделяет общий интерес всех функционеров в сохранении аппарата и продолжении его рационального господства.

Поэтому совершенно не удивительно, что решающим субъектом эко­номической и политической трансформации в 90-е гг. в России, который до поры до времени находился в тени, стала именно партийно-государственная бюрократия, а результаты ее деятельности сегодня однозначно обозначаются как «номенклатурно-чиновничья революция». «Номенклатура, – подчеркивает в этой связи Р. Г. Пихоя, – в значительной своей массе смогла разменять свое политическое влияние на социально-экономический статус, завершив, таким образом, сложный и противоречивый процесс превращения из про­фессиональной группы в сословие». Ряды «новых русских», как это сегодня уже подтверждено документально, формировалось в основе своей из наибо­лее циничной и хваткой части партийно-советского «истеблишмента», вовремя сумевшего подчинить массовые надежды и ожидания на демократизацию об­щества целям своего превращения из управленцев в собственников. Уйдя в ходе модернизационного процесса от сословного строя в начале XX века, мы к его исходу парадоксально возвращаемся к реставрации в извращенной форме от­дельных ее элементов. Не случайно политологи и социологи констатируют «тенденцию квазифеодализации» процесса элитообразования в нашей стране. «В России 90-х гг., – утверждает в этой связи О. В. Гаман-Голутвина, – про­изошла реконструкция европейской модели элитообразования феодального, а не современного Запада...»¹. Характерные черты этой модели – подмена го­сударственных интересов кланово-корпоративными: «Источниками политического влияния стала собственность, причем прежде всего собственность на институты государства и гражданского общества»².

Начав стремительно и смело с реформирования политико-государственной власти, Путин скоро понял, что главная проблемы, которая потребует от него политической воли, смелости и решительности – это проблема «укрощения» верховной бюрократии.

Государственная бюрократия способствовала концентрации собственности в руках узкой, «прикормленной» и «своей» группы предпринимателей, крепко связанной с ней. «Разжиревшие» финансовые группировки (олигархи) стали претендовать на политическую субъектность и демонстрировать абсолютную независимость от интересов страны. К середине 90-х гг. степень политического влияния кланово-корпоративньгх структур и масштаб «приватизации» ими ин­ститутов гражданского общества и государства (а также функций последнего) оказались столь высоки, что эксперты рассматривали их, на фоне тотальной десубъективации других участников политического процесса (включая государ­ство), в качестве ведущих субъектов современной российской политики.

Путин, используя низовой антиноменклатурный порыв, сумел поставить под политический контроль государства деятельность олигархов, взяв за осно­ву принцип «равноудаленности» их от власти. Но не всех и не до конца, а избирательно (деятельность – одних, вроде Гусинского и Березовского – практически прекращена, других, вроде Абрамовича, Мамута, была вытеснена на региональный уровень, тихо и при новой «пиаровской» упаковке проявилась деятельность новых олигархов-невидимок – «питерских» по происхождению – В. Когана, С. Пугачева и др.). Но проблема чрезмерно тесных отношений между властью и бизнесом никуда не ушла. Просто она спустилась на более низкий уровень. Большинство членов российского руководства по-прежнему тесно свя­заны с различными олигархическими группировками. Реальные правила игры между бизнесом и властью поменялись не так уж сильно. Но следует отме­тить, что именно в последнее время, после острых политических столкновений с чрезмерно «обнаглевшими» олигархами, олигархат начал консолидироваться. Свидетельством тому является, например, образование бюро Президиума Со­юза промышленников и предпринимателей, состоящее из олигархов, которые договорились по поводу раздела сфер влияния и кусков недоделенного пирога.

__________________________________________________________________

¹ Гаман-Голутвина О.В. Бюрократия или олигархия. – М., 2001. ² Там же.

Они договорились и о новых процедурных взаимоотношениях рождающей­ся и самоидентифицирующейся корпорации олигархов и властной верхушки, и о лоббировании, формируют механизмы экспертного нормативно-правового творчества и выстраивают схемы продвижения этих правил игры. Корпора­ция олигархов, вместо персонифицированного вхождения любыми способами во власть (через личные связи, через отстрел конкурентов, через взятки), пе­решла к установлению правил игры, т. е. процесс отдаляется от уголовщины и начинает перетекать в более упорядоченные формы. Олигархам теперь не надо быть лично вовлеченными во властный механизм и присутствовать там.

Но есть и другой момент, который не может не тревожить. Это проблема методов и средств реализации хороших идей. Пугин слишком увлекается идеей реформирования сверху, абсолютизируя административное воздействие взамен политического, теневое – взамен публичного. По мнению многих известных политиков и политологов, публичная политика в России сегодня умирает, а торжествует интрига, провокация, сплетни. В целом, парламент, как арена публичного дискурса различных общественных интересов и групп, задвинут на задний план еще больше, чем раньше.

Местное самоуправление – как реальная основа гражданского общества – фактически игнорируется. Если эти тенденции возобладают в дальнейшем, то бюрократические методы взорвут демократическое содержание реформ и можно будет говорить об усилении бюрократического, а не демократического государства. Сегодня к управлению государством пришла принципиально новая генерация бюрократии – готовая к мно­гоходовым комбинациям и сложным играм с олигархами, способная к выстраиванию новых механизмов, каналов и типов коммуникаций с политико-экономическими субъектами различного (включая глобальный) уровня, свободная от догматики не­зыблемых истин и владеющая современными технологиями власти и лидерства.