Криминология уголовного закона

КРИМИНОЛОГИЯ УГОЛОВНОГО ЗАКОНА

Важнейшей особенностью генезиса отечественной криминологии явилось то, что она зародилась в недрах уголовного права. Это, с одной стороны, обусловило преимущественно социологический подход к основным проблемам криминологии (причины преступности, личность преступника, меры борьбы с криминальными явлениями). С другой стороны, как в XIX (М. В. Духовской, И. Я. Фойницкий), так и в XX в. (сначала А.А. Пионтковский, А.Н. Трайнин, затем А.А. Герцензон) делались неоднократные попытки удержать криминологию в рамках уголовного права.

Между тем еще в 70-годах XIX в. Н. Д. Сергеевский обосновал невозможность сосуществования уголовного права и криминологии в рамках одной науки ввиду достаточно принципиальных различий в предмете и методах их исследования.

Возникшее обособление уголовного права и криминологии наряду с преимуществами, присущими всякой специализации, повлекло и ряд негативных последствий в виде излишней догматизации уголовного права, оторванности уголовного законодательства от социально-политических, духовных и прочих реальностей общества, международной обстановки, в также бесплодности криминологических изысканий и рекомендаций. Высказывавшиеся в 70-е годы нашего столетия надежды на то, что проводником криминологической информации в сфере уголовного нормотворчества и правоприменения станет социология уголовного права (В. В. Орехов и др.), не оправдались ввиду того, что последняя “застряла” на этапе своей институциализации. Поэтому требуется, не нарушая самостоятельности этих двух наук, решать проблемы борьбы с преступностью на основе междисциплинарного (комплексного) подхода.

В определенной мере разрыв между уголовным правом и криминологией был преодолен в ходе реформы уголовного законодательства в первой половине 90-х годов. Однако она была искусственно и преждевременно свернута принятием в 1996 г. нового УК России. По-прежнему остается актуальным проведение тщательной криминологической экспертизы всей совокупности уголовно-правовых норм, и внесения по ее результатам целого пакета изменений и дополнений в УК РФ.

В рамках криминологии для этого целесообразно начать разработку нового самостоятельного направления, посвященного изучению криминологической обоснованности уголовного закона. В будущем оно может оформиться в самостоятельную отрасль криминологии — криминологию уголовного права. Предметом этой отрасли могут стать нормы Общей и Особенной частей уголовного законодательства с точки зрения их соответствия всем без исключения элементам предмета криминологии. Конкретно это означает, что уголовный закон должен не только соответствовать главным показателям современной преступности, но и учитывать коренные тенденции ее развития, используя научно обоснованный прогноз, составляемый криминологами. Нормы и институты уголовного права должны не декларативно, а реально обеспечивать реализацию принципа справедливости на базе последовательной дифференциации и индивидуализации уголовной ответственности и наказания с тем, чтобы более опасные, профессиональные преступники не оказались (как это нередко бывает) в более выгодном, льготном положении, нежели менее опасные, “случайные” преступники. Наконец, уголовно-правовые установления государства должны обладать не только чисто репрессивным, принудительным зарядом, но и в максимальной степени способствовать предупреждению новых преступлений. Во всяком случае, нормы уголовного закона не должны становиться детерминантами, вызывающими преступное поведение или способствующими совершению общественно опасных деяний (что, к сожалению, присуще некоторым положениям современного уголовного законодательства России). Рассмотрим некоторые аспекты решения этой задачи.

1. Система уголовного законодательства

Как известно, криминология базируется на основных понятиях уголовного права, изучает природу деяний, отнесенных им к категории преступных. Однако предмет криминологии значительно шире круга уголовно-противоправных поступков человека за счет так называемого отклоняющегося поведения.

Это позволяет криминологии давать обоснованные рекомендации по включению или, напротив, исключению тех или иных общественно опасных деяний из сферы уголовно-правового регулирования. Речь идет о, так сказать, “встречных” процессах криминализации и декриминализации. К сожалению, приходится констатировать, что законодатель и в прошлом и в настоящем игнорировал и игнорирует предложения как криминологии, так, впрочем, и уголовно-правовой науки, в силу чего многие его нормотворческие решения выглядят волюнтаристскими и даже импульсивными.

Некоторые юристы склонны к упрощенному пониманию криминализации (декриминализации), представляя ее в виде включения (исключения) тех или иных статей в Особенную часть уголовного законодательства. Так, А.В. Наумов приводит в качестве примера криминализации закрепление уголовной ответственности за порчу земли в ст. 254 действующего УК. 3 Между тем отравление, загрязнение или иная порча земли вредными продуктами хозяйственной или иной деятельности, повлекшая причинение вреда здоровью человека, и в период действия УК РСФСР 1960 г. была преступлением (см., в частности, ст. 114 этого УК).

Представляется, что причина ошибки, допущенной А. В. Наумовым, — игнорирование того обстоятельства, что нормы Особенной части многократно “перекрывают” круг криминализированных поступков человека и поэтому введение тех или иных статей в Особенную часть или, напротив, исключение из нее таковых далеко не всегда приводит к криминализации или декриминализации. Скажем, изъятие такого состава преступления, как посредничество во взяточничестве (174 1 УК 1960 г.) отнюдь не привело к декриминализации этого деяния, поскольку по ныне действующему законодательству оно рассматривается как соучастие в даче или получении взятки.

Конечно, нельзя недооценивать значения включения (исключения) тех или иных норм в действующее уголовное законодательство. Это важно для процесса правоприменения, так как органы предварительного расследования и суд непосредственно ориентируются на борьбу именно с этой разновидностью преступной деятельности.

Для того, чтобы оценить реальность криминализации общественно опасного поведения человека, надо конкретно представлять, в каких именно источниках сосредоточены признаки составов преступлений, сконструированные законодателем на данный момент.

На первый взгляд, подобный вопрос не имеет под собой достаточного основания, поскольку в ч. 1 ст. 1 действующего УК России записано: “Уголовное законодательство Российской Федерации состоит из настоящего Кодекса. Новые законы, предусматривающие уголовную ответственность, подлежат включению в настоящий Кодекс”.

Однако это правильное установление перечеркивается самим же законодателем, который в ч. 3 ст. 331 УК указывает, что “уголовная ответственность за преступления против военной службы совершенные в военное время либо в боевой обстановке определяются законодательством Российской Федерации военного времени”. Таким образом, по существу речь идет о создании особого, обособленного (во всяком случае, в своей Особенной части) военно-уголовного права.

Даже в 40-е годы XX в. данный вопрос не решался столь кардинально. Скажем, В. М. Чхиквадзе обращал внимание на то, что действовавшее в то время Положение о воинских преступлениях 1927 г. “не является особым военно-уголовным кодексом”. Что же касается заменившего названное Положение Закона об уголовной ответственности за воинские преступления 1958 г., то он был включен непосредственно в Особенную часть принятых несколько позднее уголовных кодексов союзных республик, входивших в бывший СССР.

Такое определение места норм об ответственности представляется оптимальным и для сегодняшнего дня.

Законодатель, к сожалению, пошел другим путем, расчленив единый по своей природе институт Особенной части. Можно предполагать, что это сделано в угоду чисто политическим запросам некоторых кругов нашего общества, желающих приобщиться к “цивилизованным” странам. Дело в том, что преступления против военной службы, совершаемые в военное время, наказываются исключительно жестко, в том числе и смертной казнью. Их включение в действующий УК нарушило бы гуманистический глянец на нем, поскольку резко повысило бы число статей, санкции которых содержали расстрел. К чему приводит подобная лакировка, хорошо известно из российской истории, в том числе новейшей.

Но главным пороком предпринятого законодателем шага является то, что он, текстуально различая “военное время” и “боевую обстановку” (в ч. 3 ст. 331 УК между этими терминами стоит разделительный союз “либо”) по существу отождествляет их, отнеся боевую обстановку исключительно к реалиям военного времени.

Между тем, с одной стороны, военное положение не обязательно сопровождается ведением боевых действий на территории, где оно введено. Скажем, Указом Президиума Верховного Совета СССР от 22 июня 1941 г. “Об объявлении в отдельных местностях СССР военного положения”. Таковое было объявлено не только в приграничных союзных республиках европейской части страны, но и в Краснодарском крае, Воронежской области, где боевые действия начались только в 1942 г., а также в Архангельской, Вологодской и Ярославской областях, где таковые действия в период Великой Отечественной войны вообще не велись.

С другой стороны (и это более актуально в настоящее время), боевая обстановка может сложиться и складывается вне рамок военного положения (военного времени). 6 Дело в том, что объявлять кому-либо войну ныне считается правилом плохого тона. “Цивилизованные” государства деликатно именуют массовые кровопролития “конфликтами”, “горячими точками”, “столкновениями” и даже “миротворческими” (!) операциями. Страны НАТО, прежде всего

США и Великобритания, проводят широкомасштабные военные операции на ближневосточном и балканском театрах с применением авиации, ВМФ и ультрасовременной ракетной техники. Интенсивные боевые действия ведутся Турцией в отношении курдских формирований.

В полной мере сказанное выше относится и к России. Военнослужащие нашей страны, не находящиеся в состоянии войны ни с одним из других государств (за исключением отсутствия мирного договора с Японией) практически каждодневно ведут боевые действия с применением различного вооружения и другой боевой техники.

В прошедшем десятилетии военно-политическое положение России неуклонно ухудшалось. Поражения наших войск в чеченских войнах могут привести к последствиям, сходным с теми, которые наступили после неудач в советско-финской войне 1939-1940 гг. (правда, вывод о слабости советской военной машины, к счастью, оказался тогда неверным для наших врагов). Угроза иностранного военного вторжения на территорию России, по нашему убеждению, в настоящее время весьма реальна.

Важен и другой аспект. Преступные формирования в современных условиях обладают значительной и все более возрастающей боевой мощью. Так, Н. А. Романов еще в начале 90-х годов писал: “В последнее время отмечается активизация организованной преступности в отношении воинских формирований. Нападения на воинские части и патрули с целью овладения оружием, взрывы в районе штабов, блокирование гарнизонов, убийства и нанесение военнослужащим и их родным тяжких телесных повреждений, грубые оскорбления в их адрес — все это характеризует антиармейскую направленность в деятельности организованных преступных группирований... Фиксируются нападения на воинские части, на вооружении которых имеется ядерное оружие. В таких случаях у преступников появляется реальная возможность овладения им”. Ясно, что для пресечения деятельности подобных военизированных преступных групп обычных оперативно-следственных процедур совершенно недостаточно. Надо вести боевые действия (проводить войсковые операции) с привлечением значительного числа военнослужащих и боевой техники.

Сказанное убеждает в необходимости незамедлительно возвратить в пределы Особенной части УК такие составы, как сдача или оставление противнику средств ведения войны; самовольное оставление поля сражения или отказ действовать оружием; добровольная сдача в плен; мародерство; насилие над населением в районе военных действий и др., а также дополнение ряда имеющихся норм (прежде всего, о неисполнении приказа, сопротивлении начальнику и насильственных действиях по отношению к нему, дезертирстве, умышленном уничтожении или повреждении военного имущества, уклонении от исполнения обязанностей военной службы и др.) таким отягчающим обстоятельством, как совершение деяния в военное время или в боевой обстановке.

В связи с тем, что к ведению боевых действий все чаще привлекаются сотрудники МВД, не являющиеся военнослужащими, следует расширить рамки субъекта воинских преступлений (ч. 1 и 2 ст. 331 УК) за счет таковых лиц, имея в виду, конечно, лишь время привлечения их к боевой службе.

Наконец, следует дать оценку криминологической обоснованности тех норм об уголовной ответственности за преступления против военной службы, которые законодатель счел возможным включить в действующий УК.

Как известно, сложившаяся в Вооруженных Силах России криминологическая обстановка является крайне неблагоприятной. Как отмечает В.В. Лунеев, “коэффициент преступности в войсках в расчете на 100 тыс. человек личного состава обычно вдвое выше коэффициента преступности в гражданском обществе. Это обусловлено рядом обстоятельств, но в первую очередь тем, что военную службу несут главным образом молодые мужчины — наиболее криминогенная в демографическом отношении часть населения”

С.М. Иншаков констатирует, что “в 1995 году число зарегистрированных преступлений, совершенных в войсках, по сравнению с 1994 годом выросло на 24 %, тяжких преступлений — на 76,3 %. Число умышленных убийств, совершаемых военнослужащими увеличилось в два раза. На 78,3 % возросло количество хищений оружия и боеприпасов... Самый распространенный вид преступления — уклонение от военной службы... В 1995 году наибольший рост преступности зафиксирован в ВДВ, среди военных строителей железнодорожных войсках. Судимость за дедовщину возросла в 1995 г. в сухопутных войсках на 17%, в военно-строительных частях центрального подчинения и в войсках противовоздушной обороны — почти на треть, в военно-воздушных силах — на 45%”.

Однако законодатель во многом игнорировал складывающуюся криминологическую действительность. Например, в 1995 г. в так называемом “согласованном” проекте УК предполагалось установить за дезертирство, совершенное с оружием, наказание в виде лишения свободы на срок от трех до пяти лет. И это в условиях чрезвычайной распространенности данного воинского преступления (в срок амнистии, завершившейся 24 декабря 1998г., в органы военной прокуратуры добровольно явилось 11269 чел., самовольно оставивших службу в 1985-1998 гг. ), а также той опасности, которую представляет дезертир, особенно вооруженный, в плане совершения новых, нередко более тяжких преступлений.

После того как этот проект УК был подвергнут критике, законодатель значительно усилил санкцию в составе квалифицированного дезертирства (ч. 2 ст. 338 ныне действующего УК предусматривает лишение свободы на срок от трех до десяти лет). Однако и это наказание заметно мягче, чем за хищение оружия, боеприпасов и взрывчатых веществ, совершенных, скажем, организованной группой (ч. 4 ст. 226 УК устанавливает за такое преступление лишение свободы от восьми до пятнадцати лет с конфискацией имущества), а ведь состав дезертирства также предусматривает признак совершения этого преступления организованной группой в той же ч. 2 ст. 338 УК.

Частично восстановлена системность в нормах ст. 348, 350 и 351 УК, 12 что касается преступления, предусмотренного ныне ч. 2 ст. 346 УК 13 (умышленное уничтожение или повреждение военного имущества, повлекшее тяжкие последствия), то ее нижний предел необоснованно снижен с трех лет до шести месяцев. И это на фоне все ухудшающегося финансового и материального обеспечения Вооруженных Сил, а также постоянных напоминаний в средствах массовой информации о впечатляющей стоимости одного танкового выстрела, разовой заправки боевого самолета и других расходов на эксплуатацию современной боевой техники.

Более верный путь криминализации избрал законодатель в отношении таких обладающих качественным криминологическим своеобразием явлений, как коррупция и организованная преступность.

На рубеже 80-90-х годов в большинстве своем ученые отрицали наличие этих явлений в нашей стране. Однако, как отметил еще в 1993 г. С. А. Орлов, “споры о существовании организованной преступности в основном окончены. И точку в этом вопросе поставили не ученые и политики (хотя для многих из них это давно очевидно), а сама организованная преступность, диктующая сегодня свои условия практически во всех сферах жизни общества”. Однако на этом пути пока нет ощутимых результатов. В 1993 г. Верховный Совет РФ принял закон “О борьбе с коррупцией”, разработанный группой ученых (Б. В. Волженкин, А. И. Долгова, С. Э. Жилинский, С. А. Орлов и др.) и сотрудников правоохранительных органов. Часть 2 ст. 4 названного закона закрепляла принципиально важные положения о том, что уголовная ответственность за коррупционные деяния наступает по статьям УК о преступлениях по службе. Одновременно Верховный Совет РФ принял и закон о внесении соответствующих изменении и дополнений в УК РСФСР и УПК РСФСР. Однако оба эти закона в силу не вступили, так как Верховный Совет не успел их рассмотреть и принять повторно после возвращения их Президентом РФ.

В 1995 г. Государственной Думой РФ был принят новый закон “О борьбе с коррупцией”, также одобренный Советом Федерации. Однако и он был отклонен Президентом РФ.

Еще одна попытка принять закон “О борьбе с коррупцией” окончилась в декабре 1997 г. тем же. Правда, в апреле 1998 г. Президент РФ внес в Государственную Думу свой вариант названного закона. 16 Последний законопроект был отвергнут уже Госдумой подавляющим большинством голосов в сентябре 1998 г.

Не менее драматично (итожилась и судьба законопроекта “О борьбе с организованной преступностью”. Он дважды рассматривался Госдумой в первом чтении, после чего был разослан в правительство, правоохранительные органы, суды, а также субъектам Федерации. Указанные адресаты (за исключением одного) высказались за безотлагательное принятие данного закона. Госдумой он был принят во всех чтениях, после чего рассматривался Советом Федерации и согласительной комиссией обеих палат Федерального Собрания при участии представителей Президента РФ. 9 декабря 1995 г. он был одобрен Советом Федерации, а 22 декабря того же года (одновременно с законом “О борьбе с коррупцией”) отклонен Президентом РФ. 15 марта 1996 г. новый состав Госдумы не смог преодолеть указанное вето и было принято решение о создании еще одной согласительной комиссии.

Итак, действующее уголовное законодательство не в полной мере криминализирует общественно опасные деяния в сфере несения военной службы, коррупционной и организованной преступности (разделение двух последних видов весьма условно), игнорируя предложения криминологической науки.

Однако было бы опрометчиво сводить эту проблему лишь к регламентации ответственности за деяния в этих очень важных, но все же специфических областях криминального поля. Можно утверждать, что “прорехи” законодательной ткани имеются и в тех разделах Уголовного кодекса, где их, казалось, никак не должно быть, а именно, в нормах и институтах, регулирующих ответственность за традиционные преступления против личности и собственности. На практике приходится “латать” их путем применения аналогии закона.

Чем, как не аналогией, по сути дела, является так называемое расширительное (или распространительное) толкование, нередко применявшееся следователями и судами на основе руководящих разъяснений Пленумов Верховных Судов СССР и РСФСР?

Примером тому могут служить два постановления Пленума названных судов, в которых “действия участников разбоя или грабежа, совершенные по предварительному сговору группой лиц, и группового изнасилования следует рассматривать как совершенные в группе, даже... если остальные участники преступления вследствие невменяемости или малолетнего возраста не подлежат уголовной ответственности”.

Учитывая, что эти разъяснения обязательны для органов предварительного расследования, а также судов и в настоящее время, невозможно согласиться с А. Н. Игнатовым, что расширительное толкование отражает лишь “позицию юстиции тоталитарного государства, допускавшей возможность подмены законности целесообразностью”, а “в правовом, демократическом государстве недопустимо... расширительное толкование закона, которое ведет..., по существу, к его коррекции незаконодательным путем”.

Конечно, УК РФ 1996 г. снизил потребность в аналогии закона не столько закреплением в ч. 2 ст. 3 декларативной нормы о недопустимости таковой, сколько совершенствованием ряда норм Особенной части. Но предстоит еще немало сделать для того, чтобы уголовное законодательство в полной мере отражало криминологическую реальность.