Основные уровни социальной стратификации

2.2 Основные уровни социальной стратификации

В каком бы выверенном контексте эмпирических и теоретических данных не интерпретировалась историческая действительность, в пределах каких бы строгих логических структур не разворачивались попытки ее реконструкции, она в диалектике своих взаимосвязей и противоречий оказывается всегда сложнее и многообразнее концептуальной версии. Частным подтверждением этого постулата могут служить и рассматриваемые здесь явления социальной стратификации.

Введенный в научный оборот исторический материал высвечивает настолько обширную гамму имевших место в традиционном обществе социоструктурных вариаций, что любые просчитанные схемы делаются просто не способными вместить всю их данность. Понятно, что это обстоятельство существенно затрудняет выход на генерализованные представления. И, тем не менее, такая возможность не снимается, ибо все действительные события формировали континуум с четко прослеживающейся средней равнодействующей, которая, собственно, и выводит на укрупненный план, т.е. на преобладавшие тенденции.

Опыт изучения этих ведущих линий имеет достаточно длительную традицию. Первые искания здесь относятся еще к начальному периоду Советской власти; Тогда они были движимы сугубо прагматическими мотивами: стремлением разобраться в конгломерате субъектов социальной структуры с целью адекватного экономического и политического воздействия на них. При решении этой задачи основной упор делался на методы непосредственного наблюдения. Многочисленные исследователи (в качестве таковых нередко выступали партийные, советские, хозяйственные и другие практические работники), и экспедиции выезжали в аул, где по определенным программам проводили социологические описания. Опосредованное таким образом видение проблемы в дальнейшем, как правило, трансформировалось в разнообразные итоговые отчеты и публицистические суждения. Сформулированные в них выводы и положения вскоре «перекочевывали» в политические документы и официальные идеологемы. Испытав подобную метаморфозу, то есть, обретя в конечном итоге вид директивных констатации, они начинали восприниматься уже в качестве некоего истинного знания.

Между тем полученные представления далеко не всегда могли «работать» на объективный анализ, поскольку очень часто отражали чисто внешний срез явления. Кроме того, нужно учитывать то обстоятельство, что в подавляющем большинстве случаев схема предлагавшихся оценок проецировала ассоциации и характеристики, выработанные традиционным массовым сознанием в процессе длительного развития иерархических принципов организации социума.

В самом деле, пожалуй, трудно найти примеры, где бы ни проглядывалась явная абсорбция обыденных канонов общественного ранжирования с их критерием традиционно понимаемого социального престижа. Зато случаи обратного порядка фиксируются в изобилии. В качестве типичной в этом отношении иллюстрации можно указать на опубликованные и в дальнейшем широко использовавшиеся материалы экспедиции У. Джандосова и В. Соколовского.

Обследовав в 1925 года ряд волостей Джетысуйской губернии, экспедиция представила РКП (б) детальную разработку социальных моментов в ауле. Лежащая в ее основе структурная разгруппировка, основываясь на блоке разнопорядковых критериев (имущественных, правовых, институциональных, деятельностных и пр.), в значительной мере разворачивалась и по линии таких фиксируемых традицией статусных позиций, как «Kipмe», «жанама», «қоңсы», «мыңғыраған бай», «сасық-бай» и т. д. Причем, выделяемые под этими понятиями группы определяются в отчетах экспедициикак «социально-классовые прослойки»[38].

Отмечая глубоко адаптированный характер существовавших тогда подходов, невозможно не обратить внимания и на такое, бывшее в те годы всеобщим, явление, как стремление раскодировать действовавшую систему традиционных обозначений через ее соотнесение с «классическими» аналогами. Этот момент проявлялся в попытках выразить социоструктурную ситуацию посредством преломления обыденно-бытовых понятий в такие эталонные категории, как «кулак», «середняк», «батрак» и т. д.

Сходную исследовательскую процедуру, но только уже в обратном направлении осуществляла современная историография. Определяющим мотивом при этом служило утверждение, что существовавшие в доколхозном ауле общественные отношения могут быть более точно осмыслены в контексте традиционных понятий, тогда как общепринятая терминология (кулак, середняк, бедняк, батрак и т. п.) входит в конфликт с имевшими место реалиями и, следовательно, вносит элементы деформации в историческое знание.

Даная посылка способствовала распространению так называемой понятийной экстраполяции. Опыт ее получил развитие в монографиях С.Е. Толыбекова, Б.С. Сулейменова и других исследователей, а применительно к собственно доколхозному аулу - А.Б. Турсунбаева и Г.Ф. Дахшлейгера. В работах последнего этот метод используется наиболее последовательно. На протяжении почти всей своей книгиГ.Ф. Дахшлейгер стремится оперировать категориями типа «орта шаруа», «даулетти шаруа», «аукатты», что позволяет ему в из-вестной мере избежать калькирования, хотя и на условиях постоянного обращения к неким соизмерительным параллелям (так, он регулярно оговаривает, что, например, кедей - это бедняк, а, скажем, кунгургиш - маломощный середняк и т. д.) [39].

Итак, по-видимому, можно говорить о том, что в ходе развития историографии проблемы и последовательной переориентации исследовательских установок (с утилитарно-прикладных приоритетов на научно-познавательные) сложились как бы две взаимокорректирующие системы категориально-понятийных средств описания социальной структуры доколхозного аула. Первая целиком основывалась на понятиях преимущественно когнитивных, т. е. заимствованных из традиционного комплекса восприятий и представлений, вторая являла собой набор опривыченных категорий («кулак, «бедняк», «середняк»; «батрак» и т. п.). Взаимоналожение обеих систем позволяло находить более или менее эквивалентные значения, то есть переводить «единицы» измерения социальной структуры из одной системы в другую и обратно.

Почти все авторы, так или иначе затрагивающие вопросы социальной стратификации казахского аула, подчеркивают, что в основе их поиска лежит экономическое деление по месту индивидов в общественном производстве, то есть, по отношению к собственности на средства и условия производства. Между тем на поверку оказывается, что они подчас, сами того не замечая, остаются в плену совершенно иных критериев - имущественных, социально-функциональных, деятельностных, институциональных, правовых, статусных и т.д. Детерминанты данного ряда, будучи интегрированными в экономическую субстанцию, в строгом смысле все же не выступают ее родовыми категориями. Следовательно, в рамках заданной системы координат фиксируется не экономическое деление, а характеристики, отражающие, сословную стратификацию.

В результате довольно часто за социальную структуру выдается сугубо сословная раскладка. Такая инверсия отнюдь не безобидна, если учесть, что на ее фоне; делается незаметной вульгарно-упрощенная суть некоторых весьма распространенных подходов. А последние стали в историографии настолько повторяемы, что успели обрести вид устоявшейся традиции.

За исключением специальных исследований почти во всех работах, касающихся социоструктурной проблематики, анализ социальных страт ограничивается хрестоматийной схемой «бай - середняк - бедняк». Узость подхода видится в том, что реализуется он на уровне априорных констатации и вне какого-либо сопряжения с сущностными связями. На это прямо указывают авторские комментарии, в которых обозначенная выше понятийная триада рассматривается не более как некая персонификация категорий «много», «умеренно», «мало». Чтобы придать этим категориям какую-то конкретность, то есть, обозначить их пределы, а, следовательно, и границы ассоциирующихся с ними социальных групп, в анализ вводятся эталонные интервалы в виде количественной разбивки: скажем, обеспеченность до 25 голов мелкого скота на хозяйство - «мало» - «бедняк», от 25 до 50 - «умеренно» - «середняк», свыше 50 - «много» - «бай» и так далее [40].

Безусловно, без имущественных критериев неизбежна тупиковая ситуация. Но если они полностью абстрагированы от субстратных компонентов (например, таких, как «степень и условия включенности в процесс производства», «отношения по поводу производства» и др.), то, очевидно, могут рассматриваться, лишь в качестве формальных признаков, «грающих роль не столько социальных, сколько сословных индикаторов.

Предпринимаемый ниже социоструктурный анализ ориентирован именно на первичные характеристики, то есть в его стержень выносятся дифференцирующие признаки из производственно-экономической сферы. Тем более что наше стремление к реализации такого подхода существенно облегчается наличием историографических прецедентов, в данном случае имеются в виду публикации Н.Э. Масанова, где интересующие нас методики получили концептуальную разработку и практическую апробацию применительно к реалиям дореволюционного казахского общества. Многие из положений, выдвинутых этим исследователем по поводу социальной организации номадов, используются в рамках освещаемой далее проблематики.

Материалы, наработанные в предыдущих разделах данной работы, дают возможность констатировать, что^: социально-экономические механизмы традиционного общества совершенно объективно обусловливали наличие, по меньшей мере, трех крупных социальных когорт среди населения.

Во-первых, выделялась группа, крупных владельцев средств производства, социальное функционирование и деятельность которых обеспечивались вне пределов общины (хотя и в рамках интегральной производственной общности). Данный сегмент социальной структуры олицетворял собой носителей частнособственнического» уклада.

Во-вторых, отчетливо проступал широкий слой самостоятельных или, так сказать, свободных общинников. Жизнедеятельность их предопределялась функционально-корпоративной интеграцией, то есть совместной деятельностью в рамках общинной, организации производства на почве солидаризации хозяйственных интересов. Представители этой категории населения были многочисленны и формировали, бесспорно, основной класс традиционного социума. Соответственно, они же выступали агентами самого массового уклада - общинного.

Наконец, третью, тоже достаточно массовую, группу образовывали десоциализированные субъекты, выпадавшие из процесса производства, разворачивавшегося в рамках общинной организации. Данный слой являлся основной базой эксплуатации частнособственнического уклада. Понятно, что социальная структура не исчерпывалась выделенными группами, хотя последние и давали ее главные срезы. Поэтому, обозначив основные социальные уровни, перейдем к более детальной градации. В этой связи, прежде всего, укажем на тот обширный структурный пласт, который образовывался индивидами, вступавшими в отношения по поводу необходимого продукта. В силу своей некоторой неоднородности, он поддается разложению на несколько горизонтов, то есть подгрупп.

К первой из них принадлежали трудящиеся, обеспечивавшие необходимый продукт через общинную организацию производства и имманентный ей механизм редистрибуции. Другими словами, эта категория населения имела относительно стабильную возможность получения необходимого продукта, гарантом которой выступала община.

Ко второй подгруппе относились те работники производства, которым не удавалось обеспечить необходимый продукт посредством только общины, то есть они не могли обойтись только интеграцией в общину. Поэтому они вынужденно прибегали к побочным, дополнительным источникам преимущественно путем вступления в отношения найма-сдачи рабочей силы.

Другая подгруппа включала в себя субъектов, обеспечивавших необходимый продукт исключительно за счет найма внутри традиционного хозяйству. Формы его были различны, проявления многообразны. Вслед за этим шла подгруппа, объединявшая ту часть населения, у которой необходимый продукт формировался за счет источников, связанных с несельскохозяйственными занятиями (охотой, рыболовством, отходничеством и т. п.), и найма в частнопредпринимательских (а иногда и потребительских) хозяйствах деревни, казачьей станицы, кишлака (уйгурского, дунганского, узбекского). И замыкала обозначенный ряд подгруппа индивидов, которых отличала полная дезинтеграция относительно процесса производства. Входившие в обозначенную выше группу делились на тех, которые обеспечивали необходимый продукт на, так сказать, биологическом уровне, и тех, кто располагал возможностью осуществлять это и в контексте определенных социокультурных параметров.

Первый уровень предполагал получение объема жизненных средств, достаточного для воспроизводства рабочей силы с неизменными качествами, исторически сформировавшимися в традиционном аграрном производстве. Другими словами, в данном случае речь шла о таком минимуме необходимого продукта, который позволял достигать стандартов, приемлемых в плане физического поддержания живого труда на биологически необходимом уровне, то есть попросту давал индивиду возможность выживать как существу биологическому [41].

Несоизмеримо меньшая часть группы обеспечивала необходимый продукт в объеме, достаточном не только для реализации простого жизнеобеспечения, но и допускавшем определенное поддержание существовавших в данном обществе и вытекавших из его общественно-экономической структуры элементов соционормативного комплекса. Данная категория населения еще оказывалась способной выполнять какие-то традиционно-обрядовые ритуалы и обыденно-бытовые действия (свадьба, рождение ребенке, инициация, похороны, поминки, обычаи гостевания и т.п.) или даже вступать в отношения сбалансированной реципрокации (она предполагает возмещение каждой дачи эквивалентной отдачей).

В общественной структуре казахского аула четко отслеживалась еще одна совокупность хозяйствующих субъектов. Она включала в себя тех, кто вступал в отношения по поводу воспроизводства средств производства. У этой категории населения проблема необходимого продукта отступала как бы на второй план, поскольку последний обеспечивался полностью. Более приоритетной представлялась здесь иная цель, а именно,- повторим еще раз, воспроизводство средств производства. Между тем реализация данной установки могла состояться лишь в рамках общинной кооперации, по мере достижения через принцип дополнительности требуемого производственно-технологического оптимума.

Условия интеграции носили как асимметричный, так и более или менее симметричный характер. Второй вариант имел место тогда, когда кооперировались, последовательно дополняя друг друга, скажем, 6 хозяйств с собственностью в пределах 90-100 голов мелкого скота в каждом. Но было немало случаев, когда в целях получения оптимума, т. е. обеспечения воспроизводства средств производства кооперировались дополняя друг друга, допустим, 5 хозяев с 50-60 головами скота на каждое и один домохозяин, обладавший 300 баранами. Понятно, что в этом и подобных ему примерах условия интеграции, сохраняя получался нужный оптимум), уже изначально были явно асимметричными с режимом наибольшего благоприятствования для обладателя наибольшей собственности. Особую нишу в социальной структуре занимала также весьма многочисленная группа лиц, вступавших в отношения по поводу прибавочного продукта. В нее входили крупные владельцы собственности, хозяйства которых имели возможность функционировать вне императивной зависимости от общинной кооперации, и эксплуатировавшиеся ими работники.

Хозяйства крупных собственников, насчитывавшие более 400-600 голов мелкого скота, были способны обеспечить социальное функционирование и деятельность уже за пределами общинной кооперации за счет качественно иных принципов организации производства. В рамках их имели место отношения по поводу прибавочного продукта. Другими словами, эту группу наполняли крупные байские хозяйства и эксплуатируемые ими наемные работники традиционного типа (то есть, олицетворявшие собой докапиталистический найм).

Завершая вычленение основных социальных уровней, было бы ошибкой не назвать и такие элементы структуры, как батрачество (сельские пролетарии) и хозяйства кулацкого типа (пользуясь привычными категориями). Как известно, последние выделялись своей ориентацией на создание прибавочной стоимости путем капиталистической эксплуатации труда наемных работников. В своем типологически «чистом» («классическом») виде такие хозяйства встречались в ауле редко. Гораздо чаще имели место хозяйства трансформировавшегося или маргинального (промежуточного, пограничного) типа, которые по ряду параметров уже не являлись сугубо традиционными, но и еще не накопили всей суммы признаков типичного сельского частнокапиталистического предприятия. Что касается сельских пролетариев (батраков), то их было существенно больше. Однако являлись они таковыми в силу своих связей с кулацкими хозяйствами-деревни, станицы или кишлака.

Все перечисленные социальные группы и слои, находясь в состоянии динамики и постоянно варьируясь в своих пропорциях, функционировали вплоть до самого «великого перелома». По мере же проведения сплошной коллективизации и ликвидации кулачества и байства как класса полиструктурность аула стала ликвидироваться, окончательно уступая позиции доминантам социальной однородности. Попытаемся рассмотреть этот чрезвычайно важный момент более подробно.

Конституционная декларация о «полной и окончательной победе социализма», то есть сталинской модели казарменного социализма, предполагала и соответствующую интерпретацию социальной структуры общества. Ее официальная версия сводится к констатации двух классов (рабочие и колхозное крестьянство) и прослойки (интеллигенции). Покрывшись хрестоматийным глянцем, эта классическая триада стала определять квинтэссенцию социологической теории социальной структуры общества.

В свете ее опривыченных установок вопрос о социальной структуре аульного населения периода завершения социалистического строительства не представляется сложным, ибо логическая схема здесь отработана до максимальной простоты. Известно, что традиционное хозяйство в результате коллективизации трансформировалось в колхозную и совхозную формы производства. Следовательно, аульное население было тотально охвачено отношениями социалистической собственности в виде ее государственной и кооперативно-колхозной форм.

С самых первых дней своей организации колхозы выступали кооперативами лишь по форме, а по существу являлись огосударствленными нехозрасчетными предприятиями. В то время (да и позже) они, скорее всего, служили своеобразными инфраструктурами по обеспечению директивно установленных объемов производства и бесперебойной (несмотря ни на что, хотя бы и голод) сдачи продукции государству. Так называемая внутриколхозная демократия в действительности была мифом, поскольку рядовые члены сельхозартели отчуждались от средств производства, распределения созданного продукта и его реализации, функций управления и планирования и т. д. Кооператив был больше похож на казарму, наполненную бесправными (лишенными даже паспорта) исполнителями чужой воли (райкома, райисполкома, обкома и т. д.), работавшими больше не за интерес, а за страх и прожиточный минимум [42].

В этой связи трудно не согласиться с мнением тех социологов, которые замечают, что в результате поглощения государством гражданского общества и превращения его в верховного собственника всех средств производства, узурпации им главного классообразующего признака в социальной структуре стало иметь место не столько классовое, сколько сословное деление.

Таким образом, в процессе коллективизации огромные массы аульного населения были оторваны от сооветствующего социокультурного субстрата, то есть оказались вне традиционных социальных связей. В качестве альтернативы они должны были наладить новые для них социальные связи путем консолидации в класс колхозного крестьянства. Но поскольку поглотившая крестьянский массив новая социальная общность вследствие сдерживания государством классообразовательных процессов не смогла консолидироваться в «класс для себя», то этого не случилось. В результате аульное население, будучи в массе своей включенным в процесс коллективизации, утратило исходные традиционные социальные связи, не приобретя новые. Образно говоря, оно отчалило от одного берега, но так и не пристало к другому.

Похожие работы

Свободная и вынужденная миграция. Социально-экономические аспекты

Скачать

53005

0

0

... миграции в Республике Беларусь. 6. Специфика миграционной проблемы для России Специфика миграционной проблемы для России состоит в том, что все основные миграционные потоки, даже социально-экономической миграции, носят вынужденный характер. За последние два года в Российскую Федерацию переехало более 2,5 миллиона человек из государств нового зарубежья. При этом только за девять месяцев в 1994 ...

Опыт и реализация стратегии социально-экономического развития муниципального образования

Скачать

284794

21

24

... будут являться: развитие жилищной сферы, улучшение экологической обстановки, и улучшение городской инфраструктуры, 3 Опыт и реализация стратегии социально-экономического развития муниципального образования 3.1 Применение стратегического планирования в развитии муниципального образования в Российской Федерации Российские города начали активно заниматься вопросами собственного социально- ...

Рынок труда и проблемы формирования социально-экономической модели занятости в Республике Казахстан

Скачать

133475

9

2

... а то и вовсе отсутствуют действенные механизмы государственного и социального регулирования его параметров. 1.3 Проблемы формирования социально-экономической модели занятости в Республике Казахстан Относительно стабильное состояние республиканской сферы труда и занятости достаточно высоким уровнем занятости сменилось значительными колебаниями трудовой конъюнктуры. Их источниками послужили ...

Казахстан. Модернизация проблемы и перспективы

Скачать

224827

0

1

... Касымбеков М.Б. Сравнительный анализ института президентства в странах «псевдомодернизации» и .«авторитаризма развития» // Казахстан-Спектр. Алматы.- 2001.- № 4(18) 27.             Касымбеков М.Б. Факторы эффективности института президентства в странах догоняющей модернизации. / Проблемы рыночной трансформа­ции на постсоветском экономическом пространстве. Материалы междуна­родной научно- ...