Булат Окуджава – " духовный отец " Высоцкого

2. Булат Окуджава – " духовный отец " Высоцкого

 

Самое время, однако, назвать имя другого поэта — Булата Окуджавы, ибо он был первым. Искренне желая выразить свое уважение, Высоцкий называл его своим "духовным отцом", не расшифровывая это несколько высокопарное определение. Так или иначе, общность тут очевидна — так же как и различие.

Поэзия Окуджавы в конце 50-х — начале 60-х годов ввела в песенный, достаточно обезличенный мир психологию отдельно взятого, частного человека. Не только в темах личных, интимных, но и в самых что ни на есть общественных, таких, как война, индивидуальный человек обнаружил свою самоценность и гораздо более сложные связи с общим, всенародным, нежели было принято думать ранее. Единственное, личное, неповторимое в поэзии Булата Окуджавы было принадлежностью характера одного человека — автора. Этот автор имел свой возраст, биографию, человеческую судьбу и, что очень важно,— принадлежность к определенному поколению. Он потерял в лагере отца, встретил вышедшую на волю мать и заново узнал ее. Он семнадцатилетним юнцом пошел на войну и вернулся живым, пройдя весь этот страшный путь рядовым. Окуджава остался среди живых. И в нем остался (не искаженным, не изуродованным) опыт его поколения — уникальный опыт детской веры, последующих потрясений, войны, драматического врастания в послевоенную жизнь с ее новыми, отнюдь не мирными внутренними взрывами.

 

а) ролевая лирика Владимира Семеновича

Поэтический голос Высоцкого был совсем иным. Он вступил на завоеванную Окуджавой территорию, но на свой лад обошелся со всем, что на этом участке поэзии принадлежало как бы всем и никому в отдельности.

Что означает "на свой лад"? В чем заключалось очевидное различие? Сам Высоцкий объяснял происходящее актерской своей профессией — ему, мол, удобно петь от чужого лица, играть роль и т. п. И действительно,— в его песнях выступил не один человек, а множество, и самых разных. Каждый со своей биографией (социально очень определенной, безошибочно угадываемой любой аудиторией, при том, что автор дает лишь косвенные, краткие приметы биографии, чаще всего отраженные в складе речи), своей манерой общаться, оценивать окружающее, приспосабливаться к нему и т. д. У Владимира Высоцкого есть песни, которые чем-то похожи на роли. Роли из никем не поставленных и – более того – никем еще не написанных пьес.

Пьесы с такими ролями, конечно, могли бы быть написаны, могли бы появиться на сцене. Пусть не сегодня, так завтра, не завтра, так послезавтра. Но дело в том, что ждать до завтра Высоцкий не хотел. Он хотел играть эти роли сегодня, сейчас, немедленно! И потому сочинял их сам, сам был режиссером и исполнителем.

Он торопился, примерял на себя одежды, характеры и судьбы других людей-смешных и серьезных, практичных и бесшабашных, реальных и выдуманных. Он влезал в их заботы, проблемы, профессии и жизненные принципы, демонстрировал их способ мыслить и манеру говорить. Он импровизировал, увлекался, преувеличивал, был дерзок и насмешлив, дразнил и разоблачал, одобрял и поддерживал.

Причем все это он делал так талантливо, так убедительно, что иные слушатели даже путали его с теми персонажами, которых он изображал в своих песнях. Путали и - восторгались. Путали и - недоумевали.А Высоцкий вроде бы не обращал на это никакого внимания. Он снова и снова выходил на сцену, продолжал сочинять и петь свои – всегда неожиданные, разноплановые, злободневные – " песни – роли ". За всеми этими ролями – масками, однако, скрывается сходный психологический тип: сильный человек, испытываемый на излом в экстремальной, предельной ситуации, часто на границе между жизнью и смертью.

Д. Самойлов настаивает, что истоки подобного творчества уходят в жанр городского романса. Но при всей очевидности "чувствительной" природы жанра, его лирической откровенности, исповедальности и т. п., следует сказать, что социальные исповеди песенных монологов Высоцкого не столько даже возродили жанр, сколько взорвали его изнутри особой содержательностью. Нечто традиционное если и было извлечено на свет, то только для того, чтобы встряхнуть традиции как следует на чистом воздухе и вытряхнуть из них пыль. Напомнить то, что было, и поразить тем, чего еще не было.⁶

Благодаря песням Высоцкого множество раньше молчащих людей получили возможность высказаться, что называется, излить душу, сказать о себе и о жизни самое существенное. Распространенные в литературе и театре 60-х годов термины "самовыражение" и "исповедальность" к случаю с Высоцким применимы, но с существенной поправкой: право выразить себя, право на исповедь получил не один человек (автор), а — через него — огромное множество. Оттого это " самовыражение " не могло иссякнуть, не могло быть монотонным, не надоедало эгоцентризмом, чуждо было самолюбованию. Вот самое существенное; Высоцкий открыл дверь в искусство множеству людей, не имевших доступа в подобные сферы. Заслуга Высоцкого — сегодня, оглядываясь, видишь это с полной определенностью,— в том, что не дожидаясь позволения сверху, минуя запреты и заслоны своего времени, он расширил, если можно так сказать, социальный диапазон поэзии, указал на непременность связей "высокого" материала с самым "низким". Такие понятия, как "уличное", "площадное", "неказенное", "неофициальное", издавна бытуют в эстетике. Высоцкий наполнил их реальным содержанием, ибо вел речь о жизни масс, становился выразителем их мощной разноголосицы. Вводя в поэтический язык неофициальную простонародную речь, он не занимался "стилизацией", как иногда принято думать, но обнаруживал и обнародовал природный, массовый уклад мышления, проявляющий себя в ничем не стесненном слове. Он искал и находил нравственную гармонию там, где, казалось, никакой гармонии нет. Автор выявлял здоровое, корневое начало народной души и речи, намекая на сохраняемые где-то в глубине душ здравые представления о жизни, о ее ценностях, о добре и зле.

Как актер, он сыграл в своих песнях множество ролей. Но прежде всего он их сочинил как автор, как поэт. Они оформились в его сознании в виде художественных образов, которые просились выйти наружу в слове, опираясь при этом не только (и даже не столько) на талант актера, сколько на традиционные для русской поэзии основы.

Пример Высоцкого исключителен, потому что его художественная судьба, как бы ни соприкасалась она с театром и кинематографом, определялась конечно же волей русской поэзии прежде всего. Вопреки ежедневной, узаконенной в актерском деле зависимости, его собственный — авторский — мир рос и расширялся буквально не по дням, а по часам. Да, замысел песни нередко был неотрывен от исполнения, но только воля автора, поэта вызывала к жизни слово и звук живого голоса. В этом собственном мире Высоцкий творил один, независимо ни от кого, и один за все отвечал. Характерно, как сам он объяснял то, что в начале 60-х годов позволило ему выйти с гитарой, правда, не в Политехнический, где выступали Вознесенский, Евтушенко, Ахмадулина, Рождественский, но одновременно с ними. Это был памятный всем взлет современной поэзии и выход на подмостки новых, молодых. Скромного таганского актера никто не приглашал тогда в Политехнический, но в его словах — и уважительная "отдельность", и, что важнее, несомненная причастность к происходящему.

Каждую "роль", сочиненную в песне, этот автор проживал. То есть пропускал через себя. "Втискивался" в нее, как он сам говорил. (Станиславский любил повторять слова Щепкина о том, что играть надо так, чтобы между актером и ролью нельзя было просунуть иголки. По существу, речь о том же.) Есть обиходное выражение: побыть в чужой шкуре. Высоцкий часто им пользовался. Побыть в чужой шкуре — для него не значило набросить ее себе на плечи и покрасоваться. "Чужая шкура" для него — опыт чужой жизни, который он принимает на себя, заново, зрением уже другого человека пересматривая все окружающие обстоятельства. Это напряженная работа души, стремящейся перевоплотиться, это непрекращающийся процесс познания.

Почему его принимали и понимали люди разных возрастов, социальных групп, уровней и профессий? Одно из простейших и главных объяснений сказанному: потому что он очень многое знал о жизни других. Это тоже было определенной позицией в искусстве: знать. Не брать на веру чужие знания, а иметь свои. Чтобы "дойти до самой сути", надо признать относительность собственного опыта и с головой погрузиться в чужой, ничто не считая там ненужной мелочью. Потом произойдет отбор — останутся лишь те подробности, которые нужны для "сути". Поэзия Высоцкого необычайно богата этими подробностями, деталями, раньше даже казалось — перенасыщена ими.

Кабинетное знание изолирует человека, отстраняет литератора от других людей. В данном случае — знание постоянно бросало поэта в толпу, иногда почти растворяло его в ней. А масса питала его собой, давая огромную информацию — фактическую, чувственную, историческую, социальную, современную — какую угодно.

Иногда казалась почти стертой граница между "я" Высоцкого и его персонажем. Это и было искомой полнотой перевоплощения и переживания. Но как раз в печатных текстах, лишенных магии актерского обаяния, мгновенной смены интонаций, игры мимики и т. п.,— как раз в них более уловимо "я" поэта, всегда излучающее свою собственную энергию, независимо от того, героический или низменный объект взят для поэтического изучения. По энергии словотворчества, далекой от распространенного обиходного косноязычия, по той нравственной позиции, которая всегда недвусмысленна, хотя на первый взгляд совершенно растворена в чужой психологии и чужом говоре, по особому лукавству, доброте и еще многим другим приметам стихотворных текстов всегда можно узнать: это — Высоцкий.

б) военный цикл – один из самых больших и известных

В шестьдесят четвертом, еще вперемежку с воровскими песнями, Высоцкий сочиняет " Братские могилы ". Начатый с этой песни военный цикл станет одним из самых больших и самых известных (" Сыновья уходят в бой", " Он не вернулся из боя ", " Мы вращаем Землю "). О военных песнях Высоцкого много написано, ибо этот "раздел" его поэзии явился наиболее доступным для официального признания. Действительно, эти песни и патриотичны, и мужественны, и жива в них человеческая память. Но суть подхода поэта к теме была в том, что безымянный (для некоторых почти безликий) герой войны в песнях Высоцкого как бы размножился и разъединился на десятки реальных лиц, индивидуальных характеров, драматических (нередко — трагических) судеб. Каноны официально принятой "типизации" и "героизации" отступили перед убежденностью художника в ценности каждой человеческой жизни, перед его пристальнейшим интересом не только к реальности войны, но и к ее чудовищно-абсурдной нереальности, неправдоподобию, беззаконию, уносящему миллионы человеческих жизней. Он стремился заглянуть в лица тех, кто составлял армии и роты. И голос одного-единственного, нередко попавшего в ситуацию исключительную (смешную или страшную), оказался важным до чрезвычайности. Высоцкий не воевал, война застала его ребенком (он родился 25 Января 1938 года), но он был сыном военнослужащего и, может быть, поэтому знал больше сверстников о том, что происходит на фронте и в тылу.

Песни Высоцкого о войне – это, прежде всего, песни настоящих людей. Людей из плоти и крови. Сильных, усталых, мужественных, добрых. Таким людям можно доверить и собственную жизнь, и Родину. Такие не подведут.

Сегодня не слышно биенье сердец-

Оно для аллей и беседок.

Я падаю, грудью хватая свинец,

Подумать успев напоследок:

"На этот раз мне не вернуться,

Я ухожу - придет другой".

 Мы не успели оглянуться –

А сыновья уходят в бой!⁴

 

Именно так и продолжается жизнь, продолжается общая судьба и общее дело людей. Именно так и переходят от родителей к детям самые значительные, самые высокие понятия…

Неведомо, написал ли кто-нибудь из прозаиков реальную трагическую историю евпаторийских десантников, но Высоцкий рассказал правду об этом обреченном на смерть героическом десанте в "Черных бушлатах". Еще до конца не рассказано в литературе о том, что такое психология людей, попавших в штрафные батальоны,— Высоцкий, минуя известные пределы героической темы, приоткрыл тему еще и с этой стороны, известной народу, но неведомой литературе.

Короче — то, что сегодня путем трудной борьбы завоевывает все сферы общества, поэт, не дожидаясь никаких указаний, реализовывал, полагаясь на собственный природный демократизм, гражданскую и поэтическую интуицию.

Нередко пишут, что стихи Высоцкого "высмеивают наши недостатки". К этому штампу прибегают, дабы утвердить отношение поэта к так называемым "негативным явлениям ".

 

в) юмор – сигнал человеческого сближения

Высоцкий не часто высмеивает, хотя и смеется, и вообще без юмора никогда не обходится. Он не издевается, не бичует и даже не осуждает. Хотя и судит. Судит о жизни и о людях, которых видит насквозь в их прошлом и настоящем, в их подвигах и грехах, в несоответствии мнения человека о себе и его реальной значимости.

Забавность облика, личины — это юмор первого, поверхностного плана. А так как второй план юмора есть не что иное, как второй смысл,— нередко куда более общий, расширительный, всегда требующий напряжения ума и не поддающийся одной-единственной разгадке,— возникали и будут возникать сложности с трактовками стихов. Дело в том, что эти стихи многозначны. В них есть и второй, а нередко и третий смысл. Расхожим является термин: "шуточные песни Высоцкого". Действительно, скажем, шутка в рассказе о Жирафе, который влюбился в Антилопу, наглядна для всех, даже для самых маленьких. Но когда Гоголь утверждал, что басни Крылова "отнюдь не удел детей", он, не отрицая понятного детям смысла басенных сюжетов, звал оценить маленькие притчи еще и как собрание парадоксов бытия, книгу мудрости, отмеченную особым, даром автора — выражаться "доступно всем". Простота, доступность, очевидность — это лучший способ первоначального познания. На этой ступени можно и остановиться. А можно пойти дальше. И каждый сделает это в соответствии с собственными фантазией, опытом и, разумеется, чувством юмора.

Кстати, предваряя исполнение именно песни про Жирафа, автор сказал, что в каждой шуточной песне должен быть какой-то "второй слой", а иначе у него не потянется рука к перу. Этот второй слой (непременное условие народной поговорки) существует в простейшей строке, тут же ушедшей из стиха в нашу обиходную речь: "Жираф большой — ему видней!"

Как известно, смех — это сигнал человеческого сближения. Смеются равные. Смех уравнивает людей, он восстает против всяческих разделяющих перегородок, чинов и различий. В стихах Высоцкого эта роль смеха имеет явно выраженный общественный характер. В его смехе — призыв, вера и, что очень важно, ощущение идеала, иногда смутное у его персонажей, но постоянное и отчетливое у автора.

Иногда он "полушуткой" называл нечто очень серьезное и сложное. Например, назвал так песню "В сон мне — желтые огни...", одну из самых трагических. Но трагическое состояние души, которой "всё не так", и страшный в своей выразительности перечень полярных явлений, сближенных тем, что и там и тут "ничто не свято",— сам этот перечень закамуфлирован такой нарочито расхожей цыганщиной, что уже одно это почти смешно. Любители песенных стилизаций блаженно улыбаются лихому переплясу строф, строк, мелодии, между тем слова и строфы соединяются в причудливый, но достаточно строгий порядок, минуют житейскую логику, притом чувство выражают несомненно трагическое. В данном случае песенная природа стиха дает некий исход тому, что в общем-то безысходно, трагично.⁵

Смех различен, как отпечатки пальцев. Смех Высоцкого имеет характер защиты — человек защищает все живое. Он защищает жизнь — как природу в себе и вокруг, как нормальную среду обитания. Путем смеха он обнаруживает в этой среде все неестественное, искаженное, извращенное. Он в самом себе не боится увидеть искажение идеала и посмеяться над этим.

Набравшись дерзости у народного юмора, то есть у народного склада ума, Высоцкий ввел юмор туда, где ему, вроде бы, мало места,— в тему войны. Он не первый это сделал, но не случайно так долго не могли пробиться к публикации песни Высоцкого "Тот, который не стрелял", "Жил я с матерью и батей...". Кому-то чуть ли не кощунственной казалась интонация этих стихов. Между тем поэт лишь продолжил свое исследование состояния человека на войне, зная, что тема требует полноты объема, а запретных ракурсов в стремлении к правде нет и быть не может.

Он ввел юмор и в ту тему, которая в его время вообще не поднималась, а у него открыто прозвучала и в "Баньке по-белому", и в "Райских яблоках". Жутковатый там юмор, но, однако, несомненный. "А на левой груди — профиль Сталина, а на правой — Маринка анфас". И это — не будем ханжами — смешно. Как говорит народ, что грешно, то смешно. В самые страшные стихи о побеге из мест заключения тоже введен юмор — как страшноватый оскал, как стальной блеск той улыбки бывшего зека, о которой Твардовский писал в поэме "За далью — даль".

Шуткой — вольной, яростной — в народе издавна принято подавлять страх, побеждать его. В эпоху множественных страхов Высоцкий извлекал из себя и из своей огромной, массовой аудитории эту великую способность — смеяться над тем, что страшно.

Подтрунивание над собой — традиционная интонация русских солдатских песен. (В чистом виде она воспроизведена, в одной из песен к "Иван-да-Марье".) В этом смысле Высоцкий — поэт глубоко традиционный. И язык, и смех Высоцкого не являются, строго говоря, фольклорными. Это искусство поэта-профессионала. Но, вступая в стихию вольной беседы (такова наиболее употребимая им поэтическая форма), откровенного скоморошества и балагурства, он чувствовал себя абсолютно естественно, будто в этой стихии и родился. Неизвестно, сколько книг о фольклоре было им прочитано. Но любой специалист, прислушавшись к гулу его поэтической ярмарки, уловит там многие речевые жанры площади — голоса зазывал-шарлатанов, прибаутки балаганных "дедов", юмористические проклятия, обращенные к публике и к себе. Словом, тот культ смеха, который уходит в глубь народной жизни и сохраняется там веками.

Слово Высоцкого открыто, распахнуто к людям, не зашифровано. Оно лишено интеллектуальной усложненности. Но в нем природное изящество и своя стать. Поэт охотно и часто играет словами, рифмами (в исполнении — мелодическими ритмами). Эта игра тоже более всего продиктована веселой свободой общения — и со словом, и с аудиторией. Поэзия Высоцкого прямодушна. С простотой, которая в быту лишь ребенку прощается, поэт говорил то, что думал сам и что думали (но не говорили, молчали) многие. Но эта простота, эта как бы немудреная природа содержит в себе свои загадки.

У него самого было военное детство и послевоенное невеселое отрочество. От звуков и настроений того времени он никогда не отмахивался, помнил их прекрасно. Он говорил, что ранние песни дали его голосу "раскрепощенность"², и это немаловажно. Постоянно звучит в них мотив свободы — то мнимой, временной, то подлинной, угадываемой как идеал. "У меня гитара есть — расступитесь, стены!" — в наивной форме выражено и счастливое обладание такой собственностью (возможно, единственной), как гитара, и вера в некую свою волшебную силу, которая раздвигает уготованное тесное пространство. Право же, нет смысла как-либо "очищать" то начало, которое Высоцкому органично как поэтическое начало и по-своему чисто и закономерно. И видится какая-то связь между этим юношеским "расступитесь, стены!" и тем постоянным желанием "раздвинуть горизонты", которое стало знаком, метой поэтической зрелости. Тут и связь есть, но и стремительное движение очевидно, и рост мастерства, и определенность художественного самосознания.

 

III. Высоцкий – певец народной воли

 

Не верится, что прошло уже двадцать четыре года с тех пор, как не стало с нами Владимира Высоцкого. Было странно и досадно в те дни, когда страна прощалась со своим актером, поэтом и певцом – болью и совестью народа. "Он пел, как играл, а играл, как жил – неистово, гибельно ", с болью и надрывом в душе. Его можно назвать певцом народной воли. Всю жизнь Высоцкого сопровождало горячее желание любви, чтоб чаще ощущать состояние приподнятости над обыденным и земным, как он сам говорил: "…желание как можно больше работать. И как можно чаще ощущать вдохновение".

На многое открыл глаза Владимир Высоцкий. То время – семидесятых и восьмидесятых годов – и называют теперь не иначе как " застойные – застольные ".

… Да еще вином

Много тешились,

Разоряли дом,

Дрались, вешались…³

 

Поколению 60-х годов в чем – то повезло, " оттепель " в стране помогла подтолкнуть их к самовыражению и реализации своих дремлющих творческих сил. Нужно поучиться у Высоцкого больше общаться с народом, прислушиваться к живому, разговорному русскому языку. Он, как никто, мог передать интонацию и тон доверительного разговора со слушателем при помощи живых слов народной речи. Высоцкий как актер понимал всю важность расстановки именно таких акцентов в своем творчестве, верно сделал упор на эту сторону при создании своих песен, бьющих не в бровь, а в глаз – в самую точку – в душу каждого.… Случилось это с ним неожиданно, когда он слушал Булата Окуджаву и понял, что "… впечатление можно усилить музыкальным инструментом и мелодией…. Это помогает, то есть даже сочинять – с гитарой…". Он жил среди нас в годины непростые, в странное и сонное время…. Но он сумел докричаться до каждого, он посмел думать, чувствовать, петь песни свои, стихи не без контекста: стихи – вопль, стихи – слезы, стихи – роль…

Песенная поэзия Владимира Высоцкого создавалась в муках при отстаивании своих взглядов на жизнь, борьбу и любовь. Ему было странно и страшно " в забавах свой век коротать…". Высоцкий прекрасно знал и чувствовал, что спасение и смысл настоящей жизни – в творческой работе.

Он начал с примитива, с однозначности, постепенно обогащая свое поэтическое и гражданское видение, дошел до высоких литературных образцов; он постоянно учился у жизни, у литературы, что происходит с любым поэтом независимо от степени его одаренности. Владимир Семенович начал писать для узкого круга друзей, а пришел к самой широкой аудитории, пришел к предельному выражению себя, а выражать себя – значит добиваться наивысшего наслаждения.

Вся Москва слушала и пела запретные для печати тексты прославленного барда, который официально считался только автором пьес и сценариев. Песни Высоцкого напоминают гриппозную эпидемию не только по скорости распространения, но и по невозможности избежать этой " болезни ", не заразиться ее прилипчивыми мелодиями и текстами.

Нельзя считать, что в СССР Владимиру Семеновичу " не додали славы ", - он, как и Шукшин, стал национальным героем, что не так часто случается с писателями. Не в том ли его " особость ", что совместил его дар разные грани художника – певца, поэта, актера – и что сплав этот оказался уникальным, неповторимым в своем редкостном единстве анекдотический или "роковой" сюжет.

Список литературы

1.  В.С. Высоцкий в контексте русской культуры ( сб. текстов –составитель Л. Абрамова и др.). - М., 1990.

2.  Владимир Высоцкий Нерв Стихи 6 – е издание. – М., 1998,стр. 239, стр. 3-14.

3.  Владимир Высоцкий Избранное.- Москва, Советский писатель,1988, стр.509, стр.481 – 502.

4.  Кормилов С.И. Песни Владимира Высоцкого о войне, дружбе и любви //Русская речь. – 1983. -№3

5.  Кохановский И. Серебряные струны: О песенном творчестве В.Высоцкого: Воспоминания// Юность. – 1988. - №7.

6.  Новиков В.И. Живая вода: Заметки о языке поэзии В. Высоцкого// Рус. Речь. – 1988. - №1.

7.  Обсуждаем наследие В.Высоцкого// Вопр. Лит-ры. – 1987. -№4.