Функциональные модальности языка

2. Функциональные модальности языка

Высший полюс реализации творческого потенциала языка являет собой национальная литература, а в ней в первую очередь философия, проявляющая базовые рациональные возможности понимания человека и мира, и поэзия, углубляющая и утончающая чувственно-эмоциональное восприятие мира. Этот высший уровень конкретно-исторического бытия языка мы именуем креативной функциональной модальностью.

Термин «модальность» означает здесь качественную характеристику функциональных проявлений языка (коммуникативных и познавательных), выражающуюся в их способности оказывать креативное (творческое), стабилизирующее или подавляющее (репрессивное) воздействие на языковое сознание индивидов, на их мировосприятие.

Творческое воздействие языка на сознание его конкретных носителей связано со способностью национальной словесности открывать новые горизонты бытия и стимулировать духовный рост личности. В свете этого главная культурная задача и социальная «польза» национальной литературы состоят в том, чтобы возделывать, «обживать» поле сокрытых (до поры) смыслов, которое потенциально доступно языковому обнаружению (выражению), но актуально не реализовано в языковом сознании конкретной национально-языковой общности людей. Яркий, точный и насыщенный смыслами язык может не только стимулировать развитие интеллектуальных творческих способностей, но и оказывать позитивное воздействие на нравственное сознание и эстетические качества личности. Недаром с давних времен известна поговорка: «Доброе слово и злых делает добрыми, а злое слово и добрых делает злыми».

Не вызывает сомнений, что конкретно-историческое языковое сознание нации всегда относительно устойчиво, особенно в одном поколении людей, где наиболее четко прорисовывается единство культурных доминант и предпочтений (значимых акцентов в мировидении). Этот относительно статичный, типизированный смысловой образ реальности организуется адаптивно-стабилизирующей функциональной модальностью языка, суть которой заключается в обеспечении устойчивости и экономности коммуникативной и познавательной деятельности в социуме. Непосредственным проявлением адаптивной модальности языка служит сознательное или, что случается чаще, бессознательное пользование заведомо ограниченным набором терминов и стилистических фигур речи как рационально истолкованных (например, научные и профессиональные терминологические системы), так и неопределенных, но интуитивно ясных (слова обыденной речи). Изучение адаптивно-стабилизирующего аспекта бытия языковой реальности, наиболее зримо воплощенного в повседневной коммуникации, тесно связано с такими группами проблем, как сосуществование коммуникативных стилей; возникновение и организация дискурсивных мифологем; существование внутри общенационального языкового сознания разнообразных специфических «коммуникативных обычаев», задающих бессознательно действующие пропорции говоримого и умалчиваемого; наличие языковых «предрассудков», «дирижирующих пониманием», и т.д.

Вне стабилизирующего адаптивного фактора общение и познание в обществе были бы серьезно затруднены. Однако последнее отнюдь не свидетельствует о необходимости доминирования данной модальности в языковом сознании вообще. Когда «цели легкости истолкования предпочитаются остальным положительным моментам языка», тогда «уменьшается необходимость в напряжении ума», — писал еще В. Гумбольдт. В результате значение отдельных элементов языка (как правило, наиболее творческих) все более затемняется, и на место воображения и фантазии встает привычность употребления, приводящая «к неизбежному отвлечению от деталей языкового устройства». Формирование языковых стереотипов приводит не только к обеднению языка, но и к подавленности языкового сознания, поскольку язык начинает выполнять роль «социального фильтра» (Э. Фромм), тормозящего осознание множества размышлений и переживаний, выходящих за рамки общепризнанного.

Такова репрессивная модальность языка, проявляющаяся равно и в актах коммуникации, ив познавательной деятельности. Ее суть в том, что привычность словесных формулировок постепенно приводит к ограниченности и зашоренности сознания людей. Более того, этот язык будней — привычный и простой — начинает воспитывать сознание своих реципиентов, навязывая им посредством расхожих языковых штампов определенную «схему дозволенных мыслей». Так формируется, по меткому определению английского поэта и литературного критика Т.С. Элиота, «коллективное неосознанное чувство здравого смысла»5. На вышеозначенной способности языка подавлять сознание своих носителей, создавая иллюзию понимания в обход творческого осмысления происходящего, базируются технологии идеологического манипулирования массовым сознанием.

Современная массовая культура почти целиком построена на принципах репрессивного дискурса, ибо ориентирована не столько на удовлетворение «культурных» потребностей, сколько на целенаправленное формирование этих потребностей, причем с несомненной тенденцией к их примитивизации и унификации. В рамках этой «культурной» стратегии весьма удобным средством формирования общественного мнения и потребительского спроса является языковой по своей сути феномен искусственной стимуляции «пред-ожидания». Суть его в том, что посредством определенных риторических приемов сначала ненавязчиво создается «ситуация ожидания», т.е. интерес потребителя культурной информации с самого начала направляется к какой-то одной (идеологически выгодной) стороне проблемы. Затем эта искусственно созданная познавательная неопределенность (а по существу, интрига) «благополучно» разрешается. Оно содержит общую оценку событий (включая мнения «специалистов») и задает тему (обычно разворачивая предысторию происходящего), занимая как минимум половину, а то и 2/3 объема информационного выпуска, и лишь в конце с выборочным умолчанием излагается сама информация, восприятие и оценка которой большинством читателей уже вряд ли будут существенно разниться от того, что им хотели внушить. Этот риторический прием использовался еще греческими софистами. Например, Сократ, разбирая вместе с Федром в одноименном диалоге Платона софистические уловки ритора Лисия, отмечает, что тот начинает свою речь с конца, давая наводящее определение того предмета, о котором еще только будет идти речь. Суть такого красноречия Сократ справедливо усмотрел в обмане и добавил дальше, что для большей эффективности такого обмана ритор должен изучить природу человеческой души — ее склонности и предубеждения, — чтобы с наибольшей легкостью обманывать там, где люди «блуждают без дороги». Этот ироничный (даже саркастичный) совет Сократа относительно того, как лучше манипулировать сознанием реципиентов, нашел «адекватное» воплощение в информационных стратегиях с самого начала их возникновения.

Риторическим приемам, наиболее распространенным в современной общественно-политической речи, посвящены многие научные исследования в лингвистике, семиотике, психологии, философии и политологии. Ученых интересует, главным образом сущность тех языковых выразительных средств и приемов (фонологических, синтаксических, семантических, стилистических), которые являют в действии репрессивную силу языка, зачастую не просто навязывая реципиентам правильное мнение, но последовательно внушая его. Цель такого суггестивно-репрессивного воздействия отмечается всеми исследователями. Она состоит в том, чтобы «воспитать» массовое сознание в рамках системы социальных мифологем, удобной для политики правящей «верхушки». Первостепенная задача такого «воспитания» усыпить (а в перспективе — убить) критическую мысль, что осуществляется вышеописанным древним риторическим приемом «настраивания» восприятия.

Из вышесказанного следует, что репрессивная функциональная модальность языка прямо противоположна креативной его модальности. Тем не менее, их нельзя однозначно соотносить с отрицательными и положительными оценками. Оценочное разделение здесь преимущественное, но не абсолютное, поскольку репрессивность может иметь в определенных контекстах положительное значение в качестве стабилизирующего, адаптивного фактора. Во-первых, она является необходимым моментом коммуникативного взаимодействия, обусловливая саму возможность наличия устойчивых языковых норм. Во-вторых, нормативность значений создает устойчивость «жизненного мира» индивида, что является важным фактором психологического равновесия. В-третьих, использование репрессивного потенциала языка может быть полезным в плане подавления агрессии отдельных преступных индивидов или маргинальных социальных групп, разрушающих социальный мир и согласие в обществе.

Креативный потенциал языка, в свою очередь, может выступать отрицательным, дестабилизирующим фактором, препятствующим взаимопониманию. Ярким примером здесь могут служить некоторые произведения современной художественной литературы (типа «Поминок по Финнегану» Дж. Джойса), а также некоторые философские тексты, трудные для понимания в силу того, что их авторы в поисках адекватных выразительных средств слишком увлекались «игрой» с языком. В последнем случае иллюстративным является феномен «заразности» стиля, когда язык такого «мастера слова» вызывает лавину дилетантских подражаний.

Традиция противопоставления двух модальностей (сил, потенций) языка, связанных со способностью слова оказывать воздействие — творческое или авторитарное — надушу воспринимающего, уходит корнями в глубокую древность. Уже первые античные риторы — софисты, способные, как известно, с равной убедительностью доказывать противоречащие друг другу утверждения, — основывали это свое умение на неоднозначности слов языка. Последующая традиция европейской риторики продолжала изучать «средства вербального влияния на психику и поведение человека». Цели всех этих риторик были однозначно манипуляторские, в результате чего воздействующие силы языка в риторике и близких к ней дисциплинах исследовались односторонне — лишь в репрессивном аспекте. Способность же языка оказывать творчески-стимулирующее воздействие на сознание слушающего чаще всего даже не замечалась, поскольку большинство ученых придерживалось утилитаристских взглядов на сущность языка.

3. Онтологический философский подход к языку

В противовес этой традиции, ориентированной на доминанту языковой произвольности и производности от нужд человеческой коммуникации, в истории филологии и философии сложилась и иная традиция, ведущая свое начало еще от Платона. Ее можно назвать «онтологической» — в пику утилитаризму и функционализму в исследованиях языка; «метафизической» — в противоположность конвенционалистской позитивистской установке; «динамической» или «диалектической» — в противовес статике структурных методов. Все эти названия адекватны и приемлемы. Однако во избежание терминологической путаницы мы далее будем именовать ее «онтологической» традицией. Ее представители (Ц. Вико, В. Гумбольдт и неогумбольдтианцы, А.С. Хомяков, А.А. Потебня, П.А. Флоренский, А.Ф. Лосев, М. Хайдегтер, М.М. Бахтин, а также многие писатели и поэты) не отрицают наличие сильного репрессивного начала в языке, использование которого (особенно в устах демагога) может стать «смертным приговором» для многих людей (Г. Бёлль). Однако проявление этого потенциально присущего языку смертоносного начала целиком и полностью зависит от волеизъявления мыслящего субъекта, от его совести.

Сущность «онтологического» подхода к языку как явной оппозиции инструменталистски-утилитаристскому подходу может быть сформулирована в нескольких основных положениях.

За материально-несущим «телом» языка (его фонематическим строем, грамматикой и т.д.) полагается наличие некой универсальной и надперсональной смысловой реальности. Это или идеально-эйдетическая в духе Платона, или информационная, или семантическая действительность, которая обнаруживается (объявляется) «материей» языка.

Имена и языковые символы являются, по выражению П.А. Флоренского, «отверстиями, пробитыми в нашей субъективности», они связывают нас с этой объективной смысловой реальностью. И хотя раскрываются и созидаются они лишь в творческих индивидуальных актах, однако не творятся людьми произвольно, не изобретаются, «как предполагает замкнутие в субъективность». Человек, следуя «онтологическому подходу» к языку, представляется не самовольным творцом, а скорее послушным субъектом обнаружения его идеально-смысловой реальности «в» и «через» несущие структуры языка.

Эта универсальная смысловая реальность, в свою очередь, «нуждается» в человеке как носителе языка, дабы осуществиться (проявиться) в человеческом мире, обретя благодаря его свободному и творческому участию бесконечную вариативность и, стало быть, полноту воплощения.

Все сугубо научно-рационалистические и утилитарно-ориентированные подходы к сущности языка неадекватны, так как, выступая в качестве оторванного от человека предмета научного исследования, язык теряет самое существенное — свою целостность и подлинную онтологичность. «Позитивисты, — по выражению П.А. Флоренского, — расстригли Слово Божие на строчки и слова, язык растолкли в звуки, организм измельчили до молекул, душу разложили в пучок ассоциаций и поток психических состояний».

Таким образом, «онтологическая парадигма» понимания сущности языка, представленная в трудах русских философов-«имяславцев», а также в рамках западной онтологической герменевтики (М. Хайдеггер и его последователи), постулирует имманентно-трансцендентную природу языковых смыслов, что и отличает «онтологический» подход от всех иных — филологических, аналитических и семиотических — концепций и парадигм исследования языка.

Подытожим сказанное. В языке как целостной и динамической смысловой реальности в единстве ее сущих и несущих компонентов можно выделить две основные функции — коммуникативную и познавательную. Они могут приобретать специфическую функциональную модальность: креативную, адаптивную и репрессивную. Весьма перспективным в плане исследования этой противоречивой и многомерной динамики языка как важнейшего условия гармоничного и восходящего человеческого бытия-в-мире является онтологический подход, вновь выходящий на первый план после стольких лет доминирования инструменталистско-утилитаристских моделей.

Однако о каких бы проявлениях языка мы ни говорили, важнейшим условием его бытия служит наличие человеческого сознания, которое может иметь не только языковую, но и вневербальную форму существования. К проблематике сознания мы теперь и переходим. Эта тема особенно важна, если учесть, что именно сознание выдвигается сегодня на первый план в метафизических и научных исследованиях и именно здесь, по-видимому, следует ожидать в ближайшее время самых важных научных открытий.

Литература

1.  Гумбольдт В. фон. Избранные труды по языкознанию. М., 1984.

2.  Лотман Ю.М. Внутри мыслящих миров. М., 1996.

3.  Павиленис Р.И. Проблема смысла. М., 1983.

4.  Соссюр Ф. де. Труды по языкознанию. М., 1977.

5.  Флоренский П.А. Имена. Кострома, 1993.

6.  Хайдеггер М. Путь к языку//Хайдеггер М. Время и бытие. М., 1993.