Сатирические типы персонажей в произведениях В.Шукшина

2. сатирические типы персонажей в произведениях В.Шукшина

Укрепление сатиры в творчестве писателя можно отметить, сопоставляя характеры, конфликтные ситуации и способы их разрешения в произведениях разных лет. Шукшин так говорил о задаче, которую он ставит перед собой: «… как только принимаюсь работать – писать рассказ, снимать фильм, тотчас передо мной являются две трудности: жизнь человека внешняя (поступки, слова, жесты) и жизнь души человеческой, потаённая дума, его боль, надежда, то и другое вполне корректно, реально, но трудно всё собрать вместе, трудно обнаружить тут логику, да ещё «прийти к выводу».

Так и получается. Человек у Шукшина подвергается целостному художественному исследованию. Наум Кречетов («Волки», 1967) характеризуется автором как «расторопный мужик, хитрый и обаятельный». В ходе действия раскрываются отталкивающие качества кречетовского «обаяния»: жестокость, наглость, вероломство хищного собственника. Шукшин оставляет конфликт Наума Кречетова с зятем неразрешенным, ограничившись очерком нравов, хотя логика действия вела к сатирическому обличению. Тип Наума Кречетова предваряет появление Губошлепа из «Калины красной» и «энергичных» («Энергичные люди»), которые изображаются глубоко чуждыми нашему обществу: конфликт выявляет порочную сущность паразитов и приобретателей.

В повести «Там вдали» (1966) история падения Ольги Фонякиной, связавшей свою жизнь с ворами и спекулянтами, дана описательно. Лица, окружающие героиню, лишь названы. Эту ситуацию можно назвать прологом «Калины красной» или «Энергичных людей». Рассказ «Ванька Тепляшин» (1972-1973) о бегстве из больницы героя, обиженного вахтером, сюжетно предваряет остро обличительный публицистический очерк «Кляуза» (1974). В нём автор, обращаясь к читателям с вопросом «Что с нами происходит?», требует от них не только немедленного ответа, но и прямого участия в общественно значимом деле разоблачения мздоимцев.

«Последние сатирические произведения Шукшина как бы собирают воедино замеченные ранее отрицательные явления, типы, ставшие теперь предметом социально-психологического анализа и художественного обобщения. Формы сатиры Шукшина кристаллизуются как органичные природе творчества писателя, заостреннее выражая его типологические черты: синкретизм, полифонию, характерологию, цикличность»[8].

Понятна сложность исследования сатиры В. Шукшина, чье искусство всегда сопротивлялось любому вольному или невольному стремлению упростить его, выпрямить или разъять на части, каждый раз, вопреки всему, подтверждая свою цельность. Это высокое качество присуще и сатире писателя, с ее пафосом гражданственности и правды. Наибольшую трудность поэтому составляет анализ внутренней динамики характеров и ситуаций, превращения их в комедийно-сатирические. Выявление сатирической сути характера протекает совершенно логично в пределах избранного сюжета, сохраняющего свою целостность. Первоначально намеченная, ярко выраженная драматическая ситуация в своем развитии обнаруживает комедийные элементы, сдвиги, а порой резкую смену качеств.

В особенности сложен характер Князева («Штрихи к портрету»), самоотверженного поборника идей целесообразности, рационального использования свободного времени. Вспомним рассуждения героя об использовании человеческих возможностей («каждый… кладет свой кирпичик…») или «Опись жизни», сделанную им. Человек суровый, лишенный чувства юмора, Князев аскетически предан своему избранничеству – учить, исправлять, указывать людям путь спасения от заблуждений и плохого поведения. Кажется, все в Князеве – от его трудной судьбы, аскетической преданности идеям совершенствования человечества до его избранничества – исключает само предположение о комизме, не оставляя никаких оснований для сатиры. На самом деле сатирическое отрицание Князева заключено в его подлинной сущности, в его собственном «я». Человеческая несостоятельность Князева опровергает претензии персонажа на роль учителя и духовного врачевателя.

Самомнение Князева, сознание собственной непогрешимости, нетерпимость, эгоцентризм, амбициозность – черты разрушения и гибели личности – выявляются в рассказе со всей определенностью. Всматриваясь в Князева, обнаруживаешь в его словах, деятельности какое-то недружелюбие, презрение к окружающим.

И тем не менее, многие персонажи тяготеют к типу Князева, соотносятся с ним, так или иначе вовлекаются в его орбиту. Так Баев, «крепкий мужик» Шурыгин, «непротивленец» Макар Жеребцов… В каждом из них мы угадываем варианты живучего типа Князева. От Князева тянутся нити к деревенским «знатокам» - Кудряшову («Психопат», 1973) и Глебу Капустину («Срезал»). Всем этим героям свойственно некое мессианство, вероучительство, гордое сознание своей непогрешимости и неограниченного права всех и вся обличать. Удел непризнанных, непонятых? Нет. В этих персонажах можно, конечно, разглядеть традиционные черты. Какая деревня или город обходились без своего блаженного или пророка, мудреца или дурачка? Но Шукшина в данном случае интересуют не исконные черты деревенских книгочеев, а типы, сложившиеся в новых социально-исторических условиях, пути их формирования и развития. Яростные противники мещанства, корыстолюбия, приобретательства, невежества в действительности выступают как утописты, догматики, новоявленные невежды. В судьбах таких героев Шукшин воплощает драму социальной изоляции, показывая ее логическое завершение в комедии человеческой несостоятельности.

В этих трагикомедиях изображено преимущественно то состояние сознания и духа, которое порождается изоляцией личности и несет в себе черты самоотрицания. В случае с Баевым средства сатирического отрицания очевидны: «исповедь» героя корректируется автором-повествователем, ирония которого образует второй план нравственно-эстетической критики. Напыщенные самооценки Баева снимаются, высвечиваются истинные качества персонажа – жулика, крохобора, мздоимца. Достигается разоблачение Баева также посредством столкновения стилистически разноплановых голосов и речевых потоков: самодовольного, нагловато-глупого – баевского и иронически спокойного – авторского. «Люди, они ведь как – сегодняшним днем живут, - рассуждал Баев. – А жизнь надо всю на прострел брать. Смета!.. – Баев делал выразительное лицо, при этом верхняя губа его уползала куда-то к носу, а глаза узились щелками… Смета!.. какой же умный хозяин примется рубить дом, если заранее не прикинет, сколько у него есть чего… А то ведь как: вот размахнулся на крестовый дом – широко жить собрался, а умишка, глядишь, на пятистенок едва-едва. Просадит силенки до тридцати годов, нашумит, наорется, а дальше – пшик». «Баев всю свою жизнь проторчал в конторе… все кидал и кидал эти кругляшки на счетах, за целую жизнь, наверно, накидал их с большой дом».

«Крепкий мужик» Шурыгин не сразу узнается как сатирический тип. Его упрямство, глупость, самомнение раскрываются в эпизоде разрушения церкви. Зловещие следы «деятельности» Шурыгина отнюдь не доказательство его правоты или победы над разумом и здравым смыслом. Осуществление его разрушительных замыслов вопреки протестам окружающих – мнимая победа. Шурыгин посрамлен, осужден своими близкими, односельчанами, и только из упрямства он не желает признать своего поражения. Читателю ясны социальная опасность и цена «раскованности» подобных натур.

Рассказ «Крепкий мужик» позволяет судить о специфике сатиры Шукшина: о внутренних резервах сюжета, о функции отрицания, о взаимодействии жанровых тенденций, о роли саморазоблачения персонажа и т.д. Сам ход событий, обнаруживая несостоятельность претензий героя, вредоносность его активности, предостерегает от снисходительности, терпимости, а то и равнодушия, которые могут парализовать сопротивление людей самодурству. Поэтому драма человеческого разума, бессильного в какой-то момент обуздать самодура, разрешается в конечном итоге разоблачением Шурыгиных, их моральным поражение социальной изоляцией.

Проанализировав всех этих героев, можно сказать, что все они так или иначе необычны. Однако именно людей ищущих, мечтательных, чем-то увлечённых, лишённых зависти и корысти и ценил Шукшин. «Их отношение к миру ничего общего не имеет с мещанской психологией тех, кто привык на всё смотреть с точки зрения личной материальной выгоды».[9]

Прошло уже много лет, как завершился творческий путь Шукшина, но всё ещё имеет хождение точка зрения, что своеобразие его творческой манеры в создании образа только «чудиков» или «озорников». Это не так. Шукшин, художник социально чуткий, заметил в жизни и сделал достоянием литературы разнообразные типы людей, которые долгое время оставались незамеченными. Ему удалось воссоздать в своём творчестве атмосферу образа жизни.

Именно поэтому, сатира Шукшина глубоко реалистична, ей свойственны аналитичность, динамизм, конкретность. Пусть специфические черты сатиры меньше всего выражены во внешнем рисунке характеров. Но их нужно искать в природе внутренних изменений, в сути динамики, завершающейся удивительными метаморфозами персонажей. Созданные Шукшиным типы осознаются нами как сатирические только лишь в действии или в финале. Примером могут быть характеры Князева, Шурыгина, Капустина, логика развития которых заключается в саморазоблачении, обнаружении собственной несостоятельности, своей отрицательной сущности – в самоопровержении.

Действие в этих произведениях развертывается в двух планах: как внешнее, видимое на поверхности, и внутреннее, раскрывающее сущность характера, обусловливающее закономерность его развития. И хотя мы не можем резко разграничить явление и сущность, но представлять себе эти различия необходимо. Наиболее сложен в этом смысле сюжет «Штрихов к портрету». «Понимая величие идеи высокой нравственности и человечности, определяющей смысл жизни личности и плодотворность ее деятельности, мы осознаем, что идеи Князева «прорастают» в духовной пустоте, питаясь раздражением и озлоблением «мыслителя», теми отрицательными эмоциями, которые стали почвой его бесчеловечной философии»[10].

Рассказ о Шурыгине и Глебе Капустине совершенно конкретен. Случай с Капустиным можно было бы свести к досадному недоразумению или даже курьезу – «экзамен на чин». Но здесь как раз внутренняя логика действия обнаруживает духовную несостоятельность персонажей.