И. Фихте «Каков человек, такова и его философия»

2.4  И. Фихте «Каков человек, такова и его философия»

Последователь И. Канта И.Г. Фихте тоже внес весомый вклад в развитие философии понимания, и точно также не испытывал в ней нужды, как оказалось в итоге. Такой парадокс объясняется тем, что И.Г. Фихте уже имел возможность наблюдать влияние неокантианства на немецкую публику. Эта публика на словах превозносила Канта и восторженно принимала общечеловеческие ценности, но на деле вовсе не торопилась воплощать их в жизнь.

Вывод, сделанный И.Г. Фихте, был таким: некоторые люди по характеру, по темпераменту своему просто не могут принять кантианскую философию, даже если желают этого всей душой. Эти люди не находят в себе энергии, нужной для преобразования. Они не способны сами создавать представления о предмете, они предпочли бы получать его в готовом виде.

И.Г. Фихте пришел к выводу, который трудно переоценить: «Каков человек, такова и его философия». Всех людей он разделил на догматиков и критиков. Догматики не способны к кантианскому мышлению. Они воспринимают мир как данность, а предмет - как «готовую» вещь, к которой надо приспосабливаться, сообразуясь с ней. Догматик - это исполнитель, принимающий мир таким, какой он есть.

Критик, напротив, склонен сам выстраивать свое представление о предмете, сам упорядочивать данные опыта.

Если бы И.Г. Фихте остановился на этой констатации, он, возможно, сделался бы родоначальником теории психологических типов. Однако он не остановился на ней, поскольку не обладал необходимой психологу беспристрастностью. Он страстно желал распространения среди немцев людей критического типа, а потому не был готов признать, что догматичность или критичность детерминированы какими-то внешними факторами и, стало быть, соотношение догматиков и критиков в любом обществе остается неизменным. Фихте, скорее, надеялся, что догматизм - это не черта характера, а результат непросвещенности, признак отсталости, которую можно преодолеть пропагандой своего учения. Однако низкие результаты пропаганды кантианства и фихтеанства в германских пределах убеждали в обратном.

Возможно, сам, не сознавая того, Фихте нанес по кантианству сокрушительный удар. А именно: если есть мышление догматическое и есть мышление критическое, то нет никакого мышления общечеловеческого. Каждый человек - либо догматик, либо критик. Это открытие И.Г. Фихте было развито затем Ф. Ницше, который говорил о великих людях, устанавливающих новые ценности (это и есть «критики»), и о людях заурядных, пассивно принимающих эти ценности в «готовом виде», будто они существуют «от природы» («догматики»). И у Ницше, впрочем, одному из двух этих типов отдается явственное предпочтение. Только беспристрастный психолог и основатель прагматизма У. Джемс ставит «догматиков» и «критиков» на одну доску, признавая равными и равнозначными эти «философские темпераменты», которые он именует, соответственно, «жестким» и «мягким».

Из вопроса онтологического и гносеологического вопрос о существовании «объективной реальности» превращается, таким образом, в вопрос понимающей психологии. «Объективная реальность» - это специфическая интеллектуальная конструкция, которую создает для себя человек «догматического» темперамента для оправдания своей пассивности, приспособленчества, нежелания предпринимать активные действия. Ссылаясь на то, что «обстоятельства объективно сложились так», он снимает с себя ответственность и избавляется от чувства вины за бездействие. Такую же роль играет для него представление о «воле Божьей» или «судьбе».

Повторим еще раз: это психологическое толкование существования двух методов в философии и науке – «объясняющего» и «понимающего» - впервые было предложено И.Г.Фихте. Однако оно не получает у него беспристрастно-психологического развития, поскольку сам И.Г.Фихте весь пыл своего красноречия употребляет на пропаганду только одного, «критического» стиля мышления. Тем самым, он опять-таки отказывается от метода понимания, в обоснование которого внес столь значимый вклад, поскольку начинает навязывать «критическое» мышление всем немцам. Немцы должны мыслить критически - и нет нужды понимать, как они мыслят на самом деле. Только мысля критически, они смогут преодолеть феодальную отсталость Германии и объединиться в единую нацию.

Однако Фихте, как и Кант, вовсе не желает, чтобы «критическое» мышление приводило к анархии. Позволить каждому самостоятельно создавать собственную картину предмета и собственную картину мира нельзя - при подобном разброде «догоняющая модернизация» невозможна. ( Подобный же стиль рассуждений мы наблюдаем сегодня в России: здесь осуждается либеральная идея вольного рынка, поскольку она не позволила бы догнать развитые постиндустриальные державы, экономика которых начинала развиваться именно на основе идеи либерализма локковского толка).Поэтому « конечное Я» у Фихте творит предмет ( не-Я) не по собственному произволу, а под постоянным надзором бесконечного Я, т.е. Бога, присутствующего в человеческой душе и говорящего в ней.

По сути, однако, это означает возвращение к докантовскому философствованию - возрождение той самой метафизической идеи Бога, от которой Кант пытался отказаться. Таким же возвращением к докантовскому философствованию оказывается и гегельянство. Здесь Бог как Мировой Разум последовательно вкладывает свои идеи в исторически существующие общества и в головы людей. Тем самым, кантовский антропологический переворот снова преодолевается: не человек создает идею Бога, а идея Бога создает человека.

Предыдущие этапы становления понимающего метода можно кратко представить так. Дж. Локк показал, что человек заслуживает не меньшего внимания, чем космос; больше того, исследование космоса может быть лишь первой ступенью человеческого познания, а высшей ступенью должно быть исследование человеческой души. И.Кант продолжил эту линию, доказав, что знание о космосе «в себе», о космосе «самом по себе», как он есть без человека, невозможно; мы можем иметь только человеческое знание, а потому необходимо исследование человеческих познавательных способностей, позволяющих получать такое человеческое знание. И.Г. Фихте впервые связал специфику человеческого познания с менталитетом, выделив два «интеллектуальных темперамента», «догматический» и «критический». Неокантианцы баденской школы - В. Виндельбанд и Г. Риккерт показали необходимость особого метода гуманитарного познания, непозволительность переноса в эту область генерализирующего метода естествознания.

Черед В. Дильтея и К. Ясперса наступил тогда, когда проявились в полной мере проблемы, не решенные их названными выше предшественниками. Перечислим эти проблемы.

1. Уже И. Кант заметил, что его учение не воспринимается многими читателями. Как он ни доказывал, что метафизика ненаучна, люди продолжали рассуждать о том, каков мир в целом, что представляют собой душа, Бог и свобода, то есть пытались судить о непознаваемых «вещах в себе». Кант вынужден был признать, что эти рассуждения, далекие от науки, имеют какое-то психологическое значение для человека. Человек предпочитал иметь ненаучное представление о смысле жизни, чем на научной основе не иметь никакого. Такое представление о смысле жизни позволяло человеку примириться со своим существованием и оправдать его. Смысл жизни, естественно, определялся путем создания собственных представлений о том, что такое мир, что такое создавший его Бог и что такое наделенный душой человек - каковы его возможности в этом мире. Иными словами, обнаружилось, что философское мировоззрение имеет не только научное значение. Оно помогает человеку жить, утешает в случае неудач и мобилизует волю, необходимую для совершения важных поступков. Возникла проблема: либо, сохраняя научность, отказываться от смысложизненной проблематики, либо, отказываясь от научности, создавать поддерживающее человека в жизни мировоззрение.

2. Сам Кант признавал, что душа человека не может быть постигнута научно, что она останется навсегда вещью-в-себе. Неокантианцы баденской школы попытались преодолеть этот пессимистический прогноз. Просто их гуманитарные науки должны были использовать другой метод (« идеографический» или «индивидуализирующий»). Однако при этом они все же оставались науками, для которых оставалось обязательным - как для всех наук- требование рационального доказательства своих выводов, которые должны иметь общеобязательный характер. Ведь наука является таковой только тогда, когда она доказывает свои положения логически. Ведь ни вера, ни эмоции, ни возбуждение воли к действию доказательствами истинности положений науки не являются. Положения науки должны быть истинными для всего человечества. Не может быть науки только для европейцев или только для азиатов, науки только для молодежи, неприемлемой для стариков, науки только для городских пролетариев, неприемлемой для крестьян или для предпринимателей.

Но позднее выяснилось: то, что неокантианцы именовали «общезначимыми ценностями», вовсе не является, безусловно, значимым для всего человечества. Представления о добре и зле, справедливости и несправедливости, счастье и несчастье и т.п. вовсе не совпадали у представителей различных культур, различных поколений, различных социальных слоев одного и того же общества. Возникла дилемма: либо доказывать, что ценности, отличающиеся от общечеловеческих, неправильны, и от них надо отказаться (этим до сих пор занимается вся система образования в гуманитарной ее части), либо открыто признать, что различные культурные общности, поколения, социальные слои живут, руководствуясь своими представлениями о ценностях.

Тогда оказалось бы, что «общечеловеческие ценности» - это всего лишь ценности европейских интеллектуалов-гуманитариев.

3. Общечеловеческие ценности, как предполагали Кант и его последователи-неокантианцы, должны были не только придавать смысл всей культуре, но и двигать историей, побуждать людей к поступкам. Социум будущего должен быть устроен научно, на основе разума. В этом у Канта и его последователей не было никаких сомнений. Однако жизнь показала иное: поступки людей, определяющие смысл истории, крайне редко совершаются по зрелом научном размышлении. Больше того: тот, кто чересчур обстоятельно размышляет, чаще всего воздерживается от поступка. Во всяком случае, его опережает тот, кто действует под влиянием эмоционального порыва, страсти, даже инстинкта. Но если так, то мы, желая постичь движущие силы человеческой истории, должны изучать все эти внерациональные факторы. Можно ли понять их разумом? Весь опыт развития человеческой культуры заставляет усомниться в этом. Но тогда, если ставить вопрос по-кантовски, гуманитарное познание возможно лишь при наличии у исследователя особой способности, позволяющей постигать эмоции, чувства, инстинкты, волевые порывы.