Проза Булата Окуджавы Роман «Упраздненный театр»

2. Проза Булата Окуджавы Роман «Упраздненный театр».

Это произведение автобиографическое. В нем Булат Окуджава рассказывает о своей жизни в Москве, на Арбате, о своих первых впечатлениях о жизни, о трагедии своей семьи и о том, что же не дало ему сломаться и утратить веру в жизнь и человека. Мне кажется, вера и надежда не покинули его, потому что он поверил в Бога. Через весь роман идет восприятие мальчиком Бога и всего, что с этим связано. Сначала о Боге рассказывает няня, но мама, убежденная большевичка, запрещает поминать Бога. Потом няня пропала, и никто не объяснил, куда она делась. Идет страшное время репрессий, мальчик видит все это через призму коммунального быта, где живет его интернациональная семья (отец – грузин, мать – армянка), семья бывшего владельца фабрики, с дочерью которого Жоржеттой дружит маленький Булат, соседка Ирина Николаевна, из деревни, злая и завистливая женщина, которая постоянно доносит на соседей в НКВД. Потом вместо няни у мальчика появляется приехавшая погостить бабушка-армянка, мамина мама. Она тоже молится, как-то по своему, но молится, это Булат понимает. Повествование идет медленно, как жизнь наша. Вот и подрос мальчик. Отец идет на повышение, он становится большим начальником, и вдруг его арестовывают, семья рушится, и тогда мама просит у Бога помощи… Конечно, Булат Окуджава не мог по-настоящему верить в бога, не в то время он был воспитан, но именно в этом произведении он хочет дать понять читателю, что спасение наше – в вере. Может быть в Бога, может быть в любовь, может быть, в порядочность… К несчастью, бог не помог матери Булата (Ванваныча), и не вернулся ее муж, да и сама она девятнадцать лет провела в лагерях.

Потом Булат напишет:

Совесть, благородство и достоинство –

вот оно, святое наше воинство...

И еще автобиографическое:

Собрался к маме - умерла,

К отцу хотел - а он расстрелян,

И тенью черного орла

горийского

весь мир застелен.

Это самые горькие строки о своей семье, написанные Булатом Окуджавой…Роман «Упраздненный театр» был удостоен Букеровской премии.

К числу парадоксов, связанных с творчеством писателя, можно отнести тот факт, что большую часть его наследия составляет прекрасная проза, о которой сегодня мало кто помнит. А ведь его рассказы, повести и романы несомненная классика. «Бедный Авросимов», «Мерси, или Похождения Шипова», «Путешествие дилетантов» и «Свидание с Бонапартом», метафорически воссоединяя разорванную связь времен, открыли совершенно новые возможности исторического романа. По чистоте и красоте языка ему мало равных в русской прозе. А все же он остался в нас стихами – стихами недостижимой простоты и непостижимой глубины.(1)

 (1)Владимир Ермаков БУЛАТ ОКУДЖАВА: ЛЮБОВЬ И РАЗЛУКА М., 1998 http://www.oryol.ru

3. Тема надежды как основная в произведениях писателя

Мне не хочется писать

Ни стихов, ни прозы,

хочется людей спасать,

выращивать розы.

Плещется июльский жар,

воском оплывает,

первый розы красный шар

в небо уплывает.

Раскрываются цветы

сквозь душные травы

из пчелиной суеты

для чести и славы.

За окном трещит мороз

дикий, оголтелый –

расцветает сад из роз

на бумаге белой.

Пышет жаром злая печь,

лопаются плитки,

соскользают с гордых плеч

лишние накидки.

И впадают невпопад

то в смех, а то в слезы

то березы аромат,

то дыханье розы.

 Это одно из ранних стихотворений поэта. Сколько здесь простых, понятных истин и какая философская глубина! Его песни и стихи — это всегда лирический монолог, даже когда он писал от лица других персонажей. У него всегда один герой — автор. Характерно, что и проза Булата Окуджавы, - это тоже продолжение его песенной поэзии. Только в другой стране — стране прозы. Может быть, именно поэтому и проза его так же неповторима по своей интонации, как песни.(1) А.М. Городницкий в интервью так сказал о Булате Окуджаве:

«Я очень люблю его поэзию, все любимые строчки не перечислить. Булат, написавший песню «Молитва», стал по существу пророком нашего поколения, вернувшим людям смысл и свет жизни. Не случайно многие крылатые строчки его песен сродни заповедям Нового Завета, я их так и воспринимаю, как заповеди... Хотелось бы пересказать молодежи кавказскую притчу, которую рассказал мне именно Окуджава, всегда бывший подлинным русским патриотом:

«Пришли к сороке и спросили, что такое Родина. «Ну, как же, — ответила сорока, — это родные леса, поля, горы». Пришли к волку и спросили у него, что такое Родина. «Не знаю, — сказал волк,– я об этом не думал». А потом взяли обоих, посадили в клетки и увезли далеко. И снова пришли к сороке и задали тот же вопрос. «Ну, как же, — ответила сорока, — это родные леса, поля, горы».

Пришли к волку, а волка уже нет — он сдох от тоски». (2)

.(1) Ирина Алексеева. Возвращение на Арбат. – М., 1998.

 (2) Там же.

В этой притче автор хотел напомнить нам, что жить можно только с ощущением Родины. Окуджава, вынужденный доживать свой век за границей (он умер в Париже), лучше всех понимал, что Родина должна быть в сердце и умирает тот, кто не задумывается о Родине.

Оттолкнувшись от старинного городского романса, Окуджава придал органичной и безотчетной фольклорной основе продуманность и шарм профессиональной поэзии, сохранив естественность прототипа. В основе его работы лежали вкус, лаконизм и точность: эмоциональная, смысловая, интонационная. Удивительно то разнообразие мелодий и ритмических рисунков, которые он извлекал из нескольких минорных аккордов, взятых в двух-трех тональностях. Ему — человеку в узко-школьном значении слова музыкально необразованному — могли бы позавидовать многие сочинители крупных форм, ведь он умел то, что давалось вовсе не каждому из них: преображать звуковой хаос в простой и ясный космос одушевленной мелодии. Моцарт считал, что самое трудное в музыке — написать простую песенку, которую подхватили бы все. Именно это — самое трудное — и удавалось Булату. Свои сочинения он так и называл «песенками», пряча за непритязательностью и как будто легкомыслием формы серьезность содержания, щепетильное отношение к выразительности и уместности каждого слова. Его «песенки» были слишком интимны, философичны, вольнодумны, чтобы войти в реестр массовой культуры, получить одобрение людей внутренне нечутких, завоевать придворный статус или снискать признание в композиторских кругах. Между тем Окуджава олицетворял собой классического барда в «триединстве» певца, композитора и поэта. Его способности во всех трех формах не были бесконечными. Камерный голос не мог претендовать на оперную мощь. Композиторство ограничивалось сочинением песен. А лирический талант не покушался на эпические масштабы. Поэм Окуджава не создавал. Но на том творческом поле, которое он возделывал, ему не было равных.

Сразу узнаваемый голос: тревожный, приковывающий к себе внимание, полный индивидуальных модуляций, то отрывистый, то ласково льющийся — переливающийся, как ручей, в унисон чередующимся гитарным арпеджио. Безупречные интонации. Точные акценты. Та сила воздействия при максимальной экономии средств, какая доступна лишь очень большим артистам и поэтам, поскольку артистическое начало неотделимо от поэтического дара.

Легко запоминающиеся, словно пунктиром прошитые, мелодии — стилистически единые и вместе с тем всегда разнообразные, настолько органично связанные со словом, что Шостакович на полушутливое предложение сочинить «настоящую музыку» на стихи Окуджавы заметил, что это не нужно. Жанр, в котором работает бард, не требует музыкального вмешательства извне.

Наконец, стихи, существующие не только в звуке, но и в книге. Романсовость поэзии Булата очевидна, однако в традиционных рамках он настолько изобретателен и современен, что исключает всякие сомнения по поводу своей новизны и неповторимости. Его романс не жесток, а благороден. Стих прост, но никогда не банален. Воображение не улетает за облака и в то же время романтически приподнято.

Что же касается его «каталитического» влияния на самодеятельную песню, то оно оказалось просто феноменальным. Пример барда сподвигнул многих взяться за перо и гитару. (1)

(1) Алексей Смирнов. Песенка нечаянной радости. – Голос надежды: новое о Булате Окуджаве. Т.1.

Как просто и как мудро пишет поэт о человеке:

ЧЕЛОВЕК

Дышит воздухом, дышит первой травой,

камышом, пока он колышется,

всякой песенкой, пока она слышится,

теплой женской ладонью над головой.

Дышит, дышит - никак не надышится.

Дышит матерью - она у него одна,

дышит родиной - она у него единственная,

плачет, мучается, смеется, посвистывает,

и молчит у окна, и поет дотемна,

и влюбленно недолгий свой век перелистывает.

(Русская советская поэзия 50-70х годов. Хрестоматия. Составитель И.И.Розанов. Минск: Вышэйшая школа, 1982)

Для отечественной культуры минувшего века Булат Окуджава, пожалуй, самая парадоксальная фигура. Столь же необходимая и неприкаянная, как его памятник в Москве. Видимо, настоящей поэзии ничего для себя не нужно, потому что поэзия не стяжание совершенства, а дар божий. Для того, что может осуществиться, поэзии не нужно.

Окуджава ускользает из воспоминаний. Кажется, к тому, что сказано им – не о себе, но от себя – не нужно никаких комментариев. Мемуарные мелочи и прочие пустяки только затемняют его образ. Память о нем постепенно сгущается в миф.

Великий русский поэт… литературные либералы иронически скривятся, не принимая к нему определения великий; этнические патриоты агрессивно набычатся, оспаривая его право на титул русский; те и другие предпочли бы числить его в известных бардах, но не им его судить…

Отчуждение его от среды началось задолго до смерти. В одном из сборных концертов, в которых он, уставший от публичности, участвовал скорее по долгу, чем по желанию, случился показательный казус. Один из бардов, от избытка чувств и при нехватке вкуса, сочинил из отголосков авторской песни нечто похожее на пародию. И проникновенно спел, как летит в небесах лебединая стая, и впереди вожак, которого зовут Булатом… А потом на сцену вышел Окуджава, предыдущего певца не слышавший, и словно по наитию исполнил песню о дураках:

Дураки любят собираться в стаю.

Впереди – главный во всей красе.

В детстве я думал, что однажды встану,

а дураков нету: улетели все.

Восторг публики был неописуем… В самом деле, очень смешно. И очень грустно. Ибо искажение смысла и извращение образов его поэзии преследовало поэта всю жизнь. Самые светлые его строки, превратно отражаясь в кривых зеркалах пересудов, возвращались наветами. Истинной причиной всех нападок была не поэтика, но этика поэта. Ему не могли простить чувства собственного достоинства, редкого по всем временам. Независимость воспринималась как вызов системе. Когда Окуджава призывал всех людей доброй воли взяться за руки, руководящие лица не подавали ему руки. Когда же новые времена связали сильных мира сего круговой порукой, Окуджава оказался вне замкнутого круга. И еще более одиноким и уязвимым, чем в годы идеологических гонений.

Окуджава умер в Париже 12 июня 1997 года. Лет ему было не так уж и много. Сердце не выдержало разочарований во времени и в современниках. Пришла юная и наглая свобода, - и ушла старая добрая надежда. Случилось что-то не то и не так. Роковой поединок с подлостью не состоялся. Дантес поднял пистолет… а потом отвел в сторону, пристрелил пробегавшую мимо собаку, сел в джип с охраной и укатил в свой офис на Арбате; по дороге по мобильнику позвонил куда надо и заказал черный пиар на члена литфонда Б.Ш. Окуджаву, имевшего некогда неосторожность написать строчку о комиссарах в пыльных шлемах.

Чем он жил в последние годы? Он больше не питал иллюзий, не подкармливал прекрасных грез гитарными аккордами. Вспоминал минувшее и поминал ушедшее; сочинял стихи о розе, стоявшей на его столе в склянке темного стекла из-под импортного пива. О последней срезанной им в саду розе, роняющей вянущие лепестки цвета запекшейся крови на белый лист с неровными строчками:

Ну а покуда мы жизнь свою тешим

и притворяемся, будто творим,

всё – в лепестках ее неоскудевших:

страсть, и разлука, и вечность, и Рим.

Наверное, так ему и представлялось; впереди вечность, которой не хочется; позади Третий Рим, в который нет обратной дороги; а что кроме того, сверх того, до того? – любовь и разлука, любовь и разлука, любовь и разлука… Всё как у всех. А разве могло быть иначе? В конце концов, это два основных параметра нашего существования. И всё бы ничего, но почему-то разлуки в нашем мире намного больше, чем любви. Человек давно бы уже сошел на нет, если бы поэзия не восполняла недостающее. Весь Окуджава об этом, именно об этом и только об этом. (1)

(1)Владимир Ермаков БУЛАТ ОКУДЖАВА: ЛЮБОВЬ И РАЗЛУКА М., 1998

Творческая жизнь Булата Окуджавы, его признание миллионами слушателей и читателей, не дает покоя всем, кто не любит и не верит уже ни во что. Собирая материал для данного исследования, нам пришлось познакомиться со многими «мнениями» очень признанных ученых, критиков и писателей. Даже после смерти они препарируют стихи Окуджавы, доказывая, что не стихи это вовсе, а так – баловство. Нет в его произведениях глубины, не продуманы рифмы, много восторгается по поводу еды, не любит свой народ… Неправда все это. Конечно, с законами стихосложения не поспоришь, но поэзия – это крик души, а кто ее, душу-то, видел? На мой взгляд, Окуджава на протяжении всей своей творческой жизни хотел понять, во что же верить… Как жить в этом безумном мире, где уже нет места надежде… А эти «критики» писали, что ничего героического в его стишках нету, он, дескать, даже о войне пишет, как трус. Да, действительно, Булат Окуджава всегда говорил, что на войне ему было очень страшно, он очень боялся погибнуть. А вот стихотворение Юлии Друниной, которая тоже прошла всю войну:

Я только раз видала рукопашный,

Раз наяву – и тысячу – во сне,

Кто говорит, что на войне не страшно,

Тот ничего не знает о войне…

По-моему, поэтесса как нельзя лучше подтверждает правоту Окуджавы о страхе перед войной. Это нормально не хотеть умирать…

В стихах-песнях Булата Окуджавы одна тема – надежда на то, что человек сможет стать лучше. Что ему поможет в этом? Любовь и разлука, надежды маленький оркестрик, рука друга, Бог… Но главное, что нельзя утратить – это веру… Во что? В любовь, в надежду, в Бога…

Умереть - тоже надо уметь,

на свидание к небесам

паруса выбирая тугие.

Хорошо, если сам,

хуже, если помогут другие.

Смерть приходит тиха,

бестелесна

и себе на уме.

Грустных слов чепуха

неуместна,

как холодное платье - к зиме.

И о чем толковать?

Вечный спор

ни Христос не решил, ни Иуда...

Если там благодать,

что ж никто до сих пор

не вернулся с известьем оттуда?

Умереть - тоже надо уметь,

 как прожить от признанья до сплетни,

и успеть предпоследний мазок положить,

сколотить табурет предпоследний,

чтобы к самому сроку,

как в пол - предпоследнюю чашу,

предпоследние слезы со щек...

А последнее - Богу,

последнее - это не наше,

последнее - это не в счет.

Умереть - тоже надо уметь,

как бы жизнь ни ломала

упрямо и часто...

Отпущенье грехов заиметь –

ах как этого мало

для вечного счастья!

Сбитый с ног наповал,

отпущением что он добудет?

Если б Бог отпущенье давал...

А дают-то ведь люди!

Что - грехи?

Остаются стихи,

продолжают бесчинства по свету,

не прося снисхожденья...

Да когда бы и вправду грехи,

а грехов-то ведь нету,

есть просто

движенье.

В этом стихотворении – все, что выстрадал поэт всей своей жизнью…

Заключение. Вклад Булата Окуджавы в литературу ХХ века.

В нормальном обществе существованием таких, как Окуджава, дорожат. Дорожат уже потому, что оглядываются, боятся: что подумает, что скажет? Дорожат, как и положено дорожить находящимся наготове чувством стыда — этим первичным признаком человека, без которого он попросту не человек. В обществе ненормальном, заражающем ненормальностью даже тех, кто против нее восстает, таких — ненавидят. Слава богу, не все — что внушает надежду на нашу небезнадежность. Наше общество всегда было разным – и нормальным, и ненормальным, это подтверждает его (общества) такое разное отношение к своим поэтам…

Всенародная любовь к Окуджаве обречена была сопровождаться и ненавистью, отмечающей ненавидящих, как клеймо. Сперва это был официоз, потом — те, кого по-разному, но равно сближает неприязнь к удивительной и, как им, вероятно, казалось, оскорбительно вызывающей независимости, которой поистине, как никто, обладал Булат Окуджава. При том что он-то ничуть не вел себя вызывающе, не эпатировал, не дразнил; он просто проходил над пропастью, не замечая ее…

Этот полет над пропастью (куда так легко обрушиться, стоит лишь на мгновение усомниться в том, что поэзия, как сказал Мандельштам, «есть сознание своей правоты») невесом, как бывает только во сне. Вот он и шел над пропастью, пока не сорвался… Сердце не выдержало…

Фольклором городской интеллигенции» гениально назвал песни Окуджавы Александр Володин: фольклором, то есть искусством для всех, однако — интеллигенции, той среды и породы, которой свойственно пестовать индивидуальность. И любопытно, что слухи или легенды льстят не Окуджаве, притискивая его бочком к одному из самых знаменитых героев или самых суровых правителей, но — им самим, очеловечивая их любовью к песне или роману. Окуджава сам — персонаж фольклора, что, с одной стороны, замечательно, а с другой — не так уж и хорошо, так как способно обобществить его уникальность. Как бывает со всеми, кого слишком пристрастно любим, ревниво ища в них, как в зеркале, подобие нас самих.

Эта страсть, как страсть вообще, эгоистична, и, надеюсь, настанет пора, когда мы научимся любить в нем — его самого. Введем в тот ряд русских поэтов, которым он много родственней, чем сверстникам-современникам, вместе с кем собирал когда-то полные «Лужники».

Русский грузин Окуджава — поэт снов, то есть того, интимней и индивидуальней чего не бывает. Поэт подсознания? Нет, лучше сказать — надсознания, ибо какое тут «под», какое подпольное существование! Здесь то, что прежде назвали бы воспарением, а Окуджава назвал и теперь: «Давай, брат, воспарим!»

Он — рассказчик своих снов, но не толкователь их, поскольку каждый волен их понимать по-своему.

Вспомним его знаменитое: «Моцарт на старенькой скрипке играет… красный камзол, башмаки золотые, белый парик, рукава в кружевах». Где, ежели не во сне, на какой картине можно увидеть Вольфганга Амадея Моцарта (1756-1791), разряженного, как маркиз ?

И когда вольнолюбцы, прозревшие за чужой (в том числе и за его) счет, принялись поносить  Окуджаву за «комиссаров в пыльных шлемах» — вот они, шестидесятнические иллюзии, вот тоска по «ленинским нормам»! — это ведь не только жалкое высокомерие тех, это показатель их невежества…

Между прочим, с иллюзиями тоже не всё просто.

Иллюзии могут быть подобием спасительного, лечебного сна — но они еще и привилегия Пушкина, Мандельштама, Зощенко, Пастернака с их высокой доверчивостью, обычно отличающей гениев. И, коли на то пошло, самая опасная из иллюзий — что мы, нынешние, будто бы раз навсегда отрезвели: вот самый прямой путь к отупляющему самодовольству.

Что ж до «Сентиментального марша», корить Окуджаву им не только неисторично, неблагодарно, но и неграмотно. Тут — эстетика прощания. Эстетика обреченности — не только иллюзий, но и себя самого. По крайней мере той части собственной (однако и общей) жизни, собственной (но и общей) судьбы, которая прожита с этой иллюзией.

«Но если вдруг когда-нибудь мне уберечься не удастся… я всё равно паду…» Это даже независимо оттого, что думал Булат Окуджава, сын расстрелянного отца и матери-лагерницы, чья тогдашняя реабилитация могла хоть ненадолго воскресить былую иллюзию. Так или иначе, он ее не воспел, а отпел…

Со временем мы поймем, сколь духовно подвижен был тот, кого мы (простительное заблуждение современников), единожды полюбив, сделали заложником своей постоянной любви. А он, создав свой элегически-романтический имидж, принялся за его ироническое разрушение. Доброволец Отечественной войны, встретивший День Победы и свой день рождения солдатом, долечивающим рану, он готов был сказать о пуле, настигшей его, с показательным легкомыслием: «раной одной откупился сполна от смерти на этой войне».

Ирония, а там и жесткость, даже жестокость к себе — вот что проступит, допустим, в рассказе «Девушка моей мечты», одним из, лучших прозаических сочинений Окуджавы.

 Все это делалось писателем для создания своей второй реальности, отстоять ее перед пошлостью реальности первой, а потом подвергнуть собственной жестокой ревизии. Испытать на истинность и на прочность — также собственные, не чужие.

Как бы то ни было, Булат Окуджава — своего рода независимое государство; островное — учитывая и независимость, и неотрывное от нее одиночество. Может быть, целый архипелаг, разнородный, но однопородный. Замкнутая цивилизация со своей историей, кризисами и взлетами, с разрушением и созиданием. Окуджава был одним из тех, едва ли не главных, кто рушил Большой Стиль социалистического реализма,— однако с годами и для себя самого сыграл в одиночку роль постмодернизма. Всего, в целом. Перехватил эту роль у тех, кто ее обдумывал и разучивал. Сочинил даже пародию на себя — «на несуществующие стихи», то есть предупредил их появление, остерег себя самого от им же самим проторенного пути.

 «Дело поэта вовсе не в том, чтобы достучаться непременно до всех олухов; скорее, добытая им гармония производит отбор между ними, с целью добыть нечто более интересное, чем среднечеловеческое, из груды человеческого шлака»- сказал Александр Блок.

Булат Окуджава произвел свой отбор — уже настолько явный, что иные из не желающих ему соответствовать сами о том заявляют.(1)

(1) Станислав Рассадин. Архипелаг Булат. – Голос надежды: новое о Булате Окуджаве. Т.1.

Когда поэта любят все, тут что-то не так: или в поэте, или в любящей массе. Для Окуджавы наступает время любви, обремененной — и количественно ограниченной — пониманием. Только им, пониманием, можем мы оправдать свою самолюбивую надежду, что прошли отбор и отсев.

Окуджава, во всяком случае ранний, — звенящая музыкальная нота наших надежд. Не зря в ностальгических фильмах, будь то оскароносный «Москва слезам не верит» или всенародно полюбленные «Покровские ворота», звучит он, Окуджава. Звучит не всегда в ладу с хронологией — но в той же степени, в какой не ладят с ней сами шестидесятые, начавшиеся чуть раньше и завершившиеся много позже.(1)

(1) Станислав Рассадин. Архипелаг Булат. – Голос надежды: новое о Булате Окуджаве. Т.1.

Использованная литература.

 

1.  Я.И. Гройсман. Голос надежды: новое о Булате Окуджаве. Т.1 – М., 2006. Использованы воспоминания:

1.  Станислав Рассадин. Архипелаг Булат.

2.   Алексей Смирнов. Песенка нечаянной радости.

3.   Ирина Алексеева. Возвращение на Арбат.

2.  В. Новиков. Авторская песня как поэзия сопротивления. – М., 1998.

3.  Энциклопедия «Кругосвет» - материалы с сайта

4.  Владимир Ермаков. Булат Окуджава. Любовь и разлука. 1998.- материалы сайта

5.  Рассадин С. Сны Булата Окуджавы. Дело. 1994. №8 (май).

6.  Булат Окуджава. Избранное. Стихотворения. – М., - 1989.

7.  Чаепитие на Арбате. Стихи разных лет. – М., ПАН, 1996. То же (в сокр.) Сост. О.Окуджава. – М., Корона-Принт, 1997.

8.  Избранные произведения. В 2-т. Вступ. Ст. Г.А.Беловой. – М., 1989.

9.  Упраздненный театр. Семейн. Хроника. – М., - Издат. Дом Русанова. 1995.