Навигация
Особенности узбекско-турецких отношений в 90-е годы
38025
знаков
0
таблиц
0
изображений
Введение
В начале 1990-х годов в связи с образованием новых независимых государств Центральной Азии (и Закавказья) наблюдатели предсказывали кардинальное изменение геополитической конфигурации на всем пространстве от Турции и Саудовской Аравии до Индии и Китая включительно. Следует признать, что подобные прогнозы оправдались лишь отчасти. На шкале взаимных внешнеполитических приоритетов центрально-азиатские государства и их южные соседи по-прежнему, как и в начале 1990-х годов, занимают весьма скромное место, уступая не только России, США и Западной Европе, но и традиционным субрегиональным соседям.
Ситуацию принципиально не изменили вступление центрально-азиатских республик в ОЭС и ОИК, их участие в общетюркских саммитах или волнообразные попытки закрепиться на пространстве бывших советских республик, предпринятые Ираном и Турцией, равно как и Китаем, Индией, Пакистаном и Саудовской Аравией, рассчитывавшими как на сугубо экономические выгоды, так и на возможность существенного укрепления собственного регионального статуса.
При всех многочисленных принципиальных отличиях внешнеполитических курсов Анкары и Тегерана, при всей бескомпромиссной многолетней конкуренции двух стран нельзя не указать и на определенное сходство в наиболее общих проявлениях как иранского, так и турецкого факторов на постсоветском пространстве в целом и на центрально-азиатском направлении в частности. С одной стороны, именно эти две страны изначально приковывали к себе наибольшее внимание исследователей Центральной Азии, с другой стороны, именно Иран и Турция стали неофициальными лидерами по числу несбывшихся прогнозов.
Во-первых, несмотря даже на очевидную российскую инертность начала 1990-х годов и определенное дистанцирование от стран региона, ни Анкара, ни Тегеран по большому счету оказались не в состоянии сыграть роль полноценного альтернативного России партнера центрально-азиатских государств. Более того, и турки, и иранцы, пусть и с запозданием, но пришли к осознанию необходимости и неизбежности выстраивания здесь (равно как и в Закавказье) тесных партнерских отношений с Россией. Другой вопрос, что Тегеран в этом плане проявил на порядок больше гибкости и расторопности.
Во-вторых, традиционное ирано-турецкое противостояние (в мусульманском мире, на Ближнем и Среднем Востоке) на постсоветском пространстве оказалось ограничено практически лишь Закавказьем: в Центральной Азии подобная жесткая конкуренция в целом не состоялась. Те или иные удачи или провалы каждой страны в рамках данного региона носили вполне самостоятельный, независимый друг от друга характер.
В-третьих, судя по направленности и результатам внешнеполитической активности двух стран, имел место своего рода обмен прогнозировавшимися ролевыми нишами, когда крайне идеологизированное исламское государство демонстрировало на порядок более трезвые и реалистические подходы к центрально-азиатским партнерам, нежели светская полуевропеизированная страна с пресловутыми традициями тюркского прагматизма. В результате весьма дозированное использование Ираном идей исламской солидарности выгодно контрастировало с неадекватно акцентированным пантюркизмом Анкары.
Думается, что изначальный расчет Тегерана лишь на собственные (пусть и весьма ограниченные) возможности также, вопреки прогнозам, обернулся в конечном счете лишь дополнительным иранским преимуществом. Подтверждением этому стала и динамика двусторонних (как экономических, так и политических) отношений со странами Центральной Азии (в частности, с Узбекистаном): в худшем случае – периоды стагнации, сменявшиеся в целом тенденцией к устойчивому росту. В Анкаре же, напротив, вырабатывали свою центрально-азиатскую стратегию в значительной степени в расчете на ускоренный приход западных (прежде всего американских) капиталовложений как собственно в турецкую, так и через нее в центрально-азиатскую экономику. Отсюда во многом – и неадекватные обещания Анкары, и соответственно завышенные ожидания Ташкента, Алма-Аты, Бишкека и Ашхабада. Результатом стали и неоправданно резкие колебания в двусторонних отношениях Турции со странами региона, и постепенно возобладавшие в ЦА настроения недоверия к ней и разочарования.
Если при этом иметь в виду общую для стран ЦА тенденцию к более трезвым и прагматичным оценкам своих внешнеполитических партнеров, то динамика их восприятия Ирана в этом смысле – это, скорее, движение со знаком «плюс», а Турции, – скорее, со знаком «минус». Периодически регенерируемые Западом очередные проекты с участием Турции (на сегодня – это прежде всего транскаспийские трубопроводные проекты) позволяют, тем не менее, и далее отмечать вышеуказанную синусоидальную динамику. Наиболее же неблагоприятным сценарием в этом плане для Турции, вероятнее всего, станет неизбежная, если не в среднесрочной, то в долгосрочной перспективе нормализация американо-иранских отношений, что не просто приведет к резкому усилению позиций Тегерана во всем макрорегионе, но и может надолго вывести Турцию из числа приоритетных региональных игроков.
Впрочем, и в настоящее время, и на перспективу по крайней мере опосредованное влияние Турции в Центральной Азии будет заключаться в накопленном ею, пусть и небесспорном, опыте светской модернизации, особенно важном для правящих режимов ЦА, все еще продолжающих непростые поиски собственной модели социально-политического и экономического развития. Следует отметить, что определенное сходство политических традиций, однотипность проблем, стоящих перед обществом, пораженным «постколониальным» синдромом, в 1990-е годы во многом предопределили при выборе нового типа ориентации и самоидентификации обращение стран Центральной Азии и, в частности, Узбекистана к опыту государств «южного пояса». В самом общем плане речь шла о выборе между четырьмя основными моделями:
1) светская турецкая модель;
2) исламская иранская модель – исламская республика под руководством исламского духовенства;
3) смешанная или переходная пакистанская модель – светский режим в рамках исламского государства;
4) этатистская авторитарная китайская модель.
При этом необходимо подчеркнуть, что ориентация на ту или иную модель лишь опосредованно могла означать и ориентацию на соответствующее государство. Непонимание этого обстоятельства, в частности турецким руководством, обусловило некоторые дополнительные сложности в турецко-узбекских отношениях в 1990-е годы. На практике Узбекистан использовал преимущественно элементы китайской и турецкой моделей. В первом случае речь шла об экономических реформах, которые не просто предшествуют политическим, но даже протекают на фоне авторитарной стагнации в политической области. Из турецкой же модели была прежде всего взята идея отделения религии от государства, до некоторой степени – концепция отца нации (Турция периода Ататюрка) и, наконец, – попытка интегрировать мусульманскую страну в немусульманское геополитическое пространство.
Похожие работы
... этих карточек каждый прибывающий в Казахстан гражданин из этих республик должен будет декларировать цель своего приезда в нашу страну. Глава III. Политические аспекты казахстанско-турецких отношений на современном этапе 3.1. Сотрудничество Казахстан – Турция как составная часть интеграционных процессов Мировое сообщество с удовлетворением отмечает, что Казахстан и Турция, являясь ...
... культурно-исторической общности евразийских народов». В предлагаемой статье будет сделана попытка лишь выборочно, кратко – из-за обширности темы – оценить тенденции развития российско-турецких отношений в контексте общерегиональных евразийских процессов, которые в их созидательном варианте призваны обеспечивать каждому субъекту системы евразийского взаимодействия мирное независимое развитие, рост ...
... в вопросе урегулирования карабахского конфликта и т.д. В июле 1992 г. состоялась первая встреча президента Тер-Петросяна с премьер-министром Турции Сулейманом Демирелем. Тема урегулирования карабахского конфликта на этой встрече стала основной. Турецкая сторона выдвинула требование оставить города Шуши и Лачин, занятые армянскими силами, а также отметила особую важность Нахичевани для Турции. В ...
... отличие от конституций союзных республик, Основной закон Союза включил специальную, хотя и маленькую, главу об органах государственной безопасности - об Объединенном государственном политическом управлении. Конституция 1924 года просуществовала с точки зрения исторической весьма не долго - каких-то 12-13 лет. Но это были сложные и ответственные годы строительства социализма, победа которого была ...
0 комментариев