Развитие культа личности, репрессии журналистов. Шаблонность в освещении жизни

3. Развитие культа личности, репрессии журналистов. Шаблонность в освещении жизни

печать пропаганда репрессия журналист

Первый массовый расстрел белорусских литераторов провели в ночь с 17 на 18 мая 1934 г. – тогда белорусская культура потеряла сразу 15 человек. 29 октября 1937 г., в день ленинского комсомола, в Минске за одну ночь расстреляли 20 белорусских литераторов.

Толчком к действительно массовым репрессиям в обществе стало убийство Кирова в 1934 г. и провозглашение курса на революционный террор. В рамках новой судебной практики срок следствия по политическим делам ограничивался 10 днями, прокурора и адвоката в судах заменила легендарная «тройка», смертные приговоры стали приводить в исполнение немедленно, без рассмотрения ходатайств о помиловании. В результате к 1938 г. были репрессированы Платон Головач, Максим Горецкий, Язеп Пуща, Тишка Гартный, Владислав Голубок, Алесь Гурло, Алесь Звонак. По свидетельству одного из свидетелей страшной картины тех дней, «из 540–570 литераторов, выступавших в белорусской печати в 1920–1930 г., большевики репрессировали не менее 440–460 (80%), а если учитывать тех, кто вынужден был покинуть родину и, по сути, перестать участвовать в литературном процессе, получится, что репрессиям подверглись не менее 500 авторов».

О масштабах развернувшейся чистки можно судить по следующему факту: 17 сентября 1936 г. первый секретарь ЦК КП(б) БССР Николай Гикало сообщал главе НКВД СССР Ежову, что в результате выявления классово-враждебных элементов от работы «освобождено» огромное количество работников печати, что создало исключительную в них потребность. В БССР не хватало около 70 руководящих работников печати. Даже в Главлите (главное цензурное ведомство) из 12 ответственных работников остались только 2.

В 30-е гг. XX в. в «Лиме» печатались протоколы партсобраний. Вот один доклад, прозвучавший на собрании 25 марта 1937 г., который сделал заместитель главы правления Союза писателей Александрович: «Жилунович – Тишка Гартный – это законченный, заклятый враг белорусского народа; Зарецкий продолжает те же идеи, что и Жилунович. Сымон Баранавых – кулак, юродивый бандит». Доцент В. Борисенко в академических статьях 1936 г. называл М. Горецкого «национал-фашистом», а Я. Коласа – пропагандистом «мистики и буржуазного национализма».

Ряд архивных документов позволяют сделать вывод, что некоторое единое дело писателей все же готовилось. Если бы НКВД и ОГПУ довели его до конца, репрессированных литераторов было бы значительно больше. Оперативная разработка этого дела началась в 1938 г. с подачи «заступника» Союза белорусских писателей Пантелеймона Пономаренко.

В 50-х гг., в бытность секретарем ЦК ВКП (б), Пономаренко рассказывал своим коллегам, журналистам и историкам, как «спас» Коласа и Купалу от репрессий. Якобы Сталин, ссылаясь на Цанаву, называл руководство Союза белорусских писателей предателями и нацдемами. Но Пономаренко грудью встал на их защиту, послал Сталину какого-то «нарочного поездом» и выхлопотал ордена вместо ордеров. А уж после награждения писателей орденами Ленина репрессировать их было не положено – изменник родины с Ильичем на груди – явление немыслимое. Из его воспоминаний следовало, что, узнав о предстоящем награждении, он пригласил Коласа и Купалу в свой кабинет, включил радио и дал заслушать постановление о награждении. А те, не сдержав эмоций, расплакались прямо у него на глазах.

В реальности же роль Пономаренко в судьбах наших писателей была вовсе не такой светлой. Являясь тестем Георгия Маленкова и одним из наиболее влиятельных людей в окружении Сталина, он не только не заступался, но и доносил на них. Известен донос «отца-заступника» белорусских писателей, будущего министра заготовок СССР П. Пономаренко на руководство Союза писателей. В гневном письме сообщается о нацдемовских настроениях в среде писательской организации, о таких страшных преступлениях, как замена «революционного подъема» непонятным Пономаренко словом «уздым» [1, Ф. 4, Оп.21, Д.1269, Л.18].

Зная или не зная о подобной деятельности секретаря ЦК КП(б) БССР, в ноябре 1938 г. руководство Союза советских писателей БССР было готово к массовым арестам. В середине 90-х Вера Даниловна Мицкевич, внучка Якуба Коласа, вспоминала, что в 1938 г. ее дед спал, не раздеваясь. Рядом с кроватью он ставил чемоданчик со сменой белья, провиантом и бритвенными принадлежностями. Он был готов к тому, что за ним придут среди ночи и, дав 10 минут на сборы, увезут неизвестно куда. Интересно отметить, что Колас не поверил в свою безопасность даже после трогательной сцены у Пономаренко (которая, скорее всего, была не вымышленной) [94, с. 215]. Он продолжал спать в верхней одежде, ожидая неминуемого ареста.

Так, 1 августа 1937 г. в «американке», внутренней тюрьме НКВД в Минске, развели костер, куда полетела изъятая во время арестов и обысков литература, а также не прошедшие цензуру труды. Было предано огню то, что писалось «в стол» для потомков… Говорят, что принимавших участие в этой расправе на выходе обыскивали, чтобы, не дай Бог, кто-то из них не вынес тайком даже листка с «крамолой». Увы, в ту ночь горела не бумага, а интеллект Беларуси, ее шанс стать свободной, независимой страной.

В 1938 г. разработанное и готовое к производству «дело писателей» замяли. Кропотливо собранные НКВД «архивы» на Коласа, Купалу и других деятелей Союза писателей были возвращены со стола Пономаренко в сейфы. По мнению родственников писателей, Пономаренко спустил дело на тормозах в силу большого общественного резонанса, который мог вызвать расстрел ведущих литераторов БССР. А потому белорусская литература потеряла «только» 500, а не несколько тысяч своих лучших представителей.