История романа и прозы Пастернака

Введение

Борис Пастернак с первых шагов своего творчества стремился к созданию книги,- «которая есть кубический кусок горячей, дымящейся совести». В наибольшей степени ему удалось приблизиться к этому идеалу в романе «Доктор Живаго».

История Романа и прозы Пастернака

Я не считаю целесообразным отдельно описывать историю романа, «Доктор Живаго» от эволюции прозы Пастернака. Борис Леонидович, несмотря на то, что преимущество в количестве его деятельности берут стихи, беспрестанно трудился в области прозы и именно ее Пастернак считал, вопреки общепринятым представлениям о нем, главным делом своей жизни. Роман, завершающий творчество Бориса Леонидовича, подводит итог под всеми прозаическими достижениями, когда-либо им созданными. Поэтому история романа зиждется на истории прозы Пастернака в целом и с ней не разделима.

Первые прозаические наброски Пастернака датируются тою же зимой 1910г., что и первые поэтические опыты, и с этого времени рядом с писанием стихов постоянно шла работа над прозой. Своими первыми опытами Пастернак остался неудовлетворен. Формальный блеск их - качество, особенно восхищавшее литературное окружение молодого Пастернака, - сам он очень скоро осознал как препятствие, мешающее поискам «человека в категории речи» и заглушающее «голос жизни, звучащий в нас».

Зимой 1917/1918 года, завершив книгу лирических стихотворений «Сестра моя жизнь». Пастернак начал работу над большим романом с предположительным названием «Три имени». Воплощение этого замысла и тогда, и много позже он считал поворотным пунктом в своей литературной судьбе. В марте 1919 г., заполняя анкету Московского профессионального союза писателей, на вопрос: «Пишете ли Вы, помимо стихов, художественную прозу?» - Пастернак ответил: «Да, и в последние два года - главным образом - прозу. Роман в рукописи около 15 печатных листов, свободный для издания. Центральная вещь нижеподписавшегося». Посылая летом 1921 года В.П. Полонскому отделанное начало романа (в следующем году опубликованное как самостоятельная повесть «Детство Люверс»), Пастернак в сопроводительном письме объяснял ему внутренние мотивы появления этой вещи: «...Я решил, что буду писать, как пишут письма, не по-современному, раскрывая читателю все, что думаю и думаю ему сказать, воздерживаясь от технических эффектов, фабрикуемых вне его поля зрения и подаваемых ему в готовом виде...»

Появление в печати «Детства Люверс» сразу выдвинуло ее автора в число самых заметных прозаиков современной России. Однако роман, в котором «Детство Люверс» занимает чуть ли ни пятую часть, так и остался не завершенным. Здесь сыграли свою роль и давление жизненных обстоятельств, и занятость в 20-е годы другими крупными оригинальными работами. Но главную причину сформулировал сам писатель: «Я ждал каких-то бытовых и общественных превращений, в результате которых была бы восстановлена возможность индивидуальной повести, то есть фабулы об отдельных лицах, репрезентативно примерной и всякому понятной в ее личной узости, а не прикладной широт».

В 1931 году в автобиографической прозе «Охранная грамота» автор эпоса о 1905 годе и поэмы «Высокая Болезнь» объяснил свое отчуждение от «Помпа и парада», окружавшего его, и впервые открыто заговорил о достоинстве художника «перед лицом своего времени - любого времени».

В 1932-33 гг. Пастернак возвращается к решению писать роман о судьбе своего поколения. Первые наброски были сделаны им, вероятно, летом 1932 года под Свердловском, куда Пастернак поехал собирать материал о социалистических преобразованиях хорошо знакомого ему Урала. По утверждению французского литературоведа Ж. Нива, Пастернак говорил ему, что именно там, под Свердловском, он «написал много кусков будущего «Доктора Живаго» (у партизан, в Сибири)», но «был еще далек от мысли о «Докторе Живаго» в том виде, в каком он сложился». Работа над романом (с перерывами) затянулась на годы, но в конце концов, как и предыдущие попытки большой прозы, осталась неисполненной. Объясненьем этому служит фраза автора: «Очень трудно мне писать настоящую прозаическую вещь, ибо кроме личной поэтической традиции здесь примешивается давление очень сильной поэтической традиции XX века на всю нашу литературу».

В октябре 1936 г., находясь в угрожающем положении, Борис Леонидович сообщал О. М. Фрейденберг: «Как раз сейчас, дня два-три, как я урывками взялся за сюжетную совокупность, с 32 года преграждающую мне всякий путь вперед, пока я ее не осилю, - но не только недостаток сил ее тормозит, а оглядка на объективные условия, представляющая весь этот замысел непозволительным по наивности притязаньем. И все же у меня выбора нет, я буду писать эту повесть». В мае 1937 года, когда ежеминутно можно было ждать ареста, Пастернак писал отцу: «...Ядром, ослепительным ядром того, что можно назвать счастьем, я сейчас владею. Оно в той, потрясающе медленно накопляющейся рукописи, которая опять, после многолетнего перерыва ставит меня в обладание чем-то объемным, закономерно распространяющимся, живо прирастающим, точно та вегетативная нервная система, расстройством которой я болел два года тому назад, во всем здоровье смотрит на меня с ее страниц и ко мне отсюда возвращается...» Попытки продолжать работу над «генеральной прозой» были надолго оставлены Пастернаком уже в 1938 году, как явствует из его письма к Л. К. Чуковской от 5 ноября 1938 г. (в этом же письме он говорит о своем намерении перевести шекспировского «Гамлета»). «...Если бы можно было и имело бы смысл (не для друзей и благожелателей, а вообще неизвестно ради кого) продолжать эту прозу (которую я привык считать частью некоторого романа), то я зазимовал бы в Переделкине, потому что широте решенья соответствовала широта свободнейших рабочих выводов. <...> Но, не составляя в этом отношении исключенья из остальных моих повествовательных попыток <...>, хромает и это начинанье, и совершенно не интересно, с добра или от худа хромает эта проза, так показательна ее хромота в тех внешних испытаньях, где художественным притязаньям первым делом не полагается хромать».

Сохранившееся «начало прозы 1936 года» слишком невелико по объему, чтобы с уверенностью судить о замысле, сюжете и хронологических рамках романа в целом. Можно лишь утверждать на основании косвенных данных, что повествование охватывало куда больший жизненный пласт по сравнению с уцелевшими главами, относящимися в основном к событиям 1905 года. На второй странице машинописи, обнаруженной в бумагах Вс. Вишневского, рукою Пастернака записан вариант заглавия - «Начало романа о Патрике». Рукопись романа, все следы подготовительных работ и главы продолжения погибли зимой 1941/42 года при пожаре дачи Вс. Иванова в Переделкине, куда Пастернак осенью 1941 года перед эвакуацией перенес сундук со своими бумагами и работами отца. В рукописном отделе Института мировой литературы сохранилась обложка предложенного к печати фрагмента романа с двумя зачеркнутыми названиями – «Когда мальчики выросли» и «Записки Живульта».

Смысловое тождество фамилий Живульт и Живаго очевидно и само по себе свидетельствует об их несомненной эмблематичности, а не случайном происхождении. Еще большее значение для осмысления единства всего творческого пути Пастернака приобретает это тождество, если учесть, что в рукописях ранних набросков прозы начала 10-х годов, во фрагменте, носящем заглавие «Смерть Реликвимини», встречается вариант его имени - Пурвит (от искаженного французского pour vie - ради жизни), образующего вместе с двумя другими - Живульт и Живаго - триаду тождественных по смыслу имен-эмблем. В тройственной форме этого по существу единого имени заключена центральная интуиция всего пастернаковского творчества - интуиция бессмертия жизни. Его герои – поэт Реликвимини-Пурвит, возникший в самом начале творческого пути Пастернака, и поэт Юрий Живаго, этот путь увенчивающий, - страдают и умирают, чтобы чудо жизни обрело бессмертие в их слове. Можно предположить, что та же тема лежала в основе неоконченных «Записок Патрикия Живульта». Имя героя - Патрикий - как и большинство имен персонажей будущего «Доктора Живаго» - тоже выбрано не случайно, и этот выбор может быть объяснен сопоставлением его значимой «внутренней формы» с одним из ранних вариантов заглавия «Доктора Живаго» - «Нормы нового благородства». Таким образом, смысл словосочетания «Патрикий Живульт» приблизительно может быть передан как «рыцарь жизни».

«Записки Патрикия Живульта» - «генеральная» проза Пастернака 30-х годов - были несомненно важнейшим звеном, связующим воедино все прежние попытки «большого романа» с замыслом «Доктора Живаго». Целый ряд мотивов, положений, имен и топонимов в дошедшей до нас части («Начало прозы 36 года») указывают на это с полной ясностью. Композиция этой части воспроизводит композицию «Повести» (действие начинается на Урале во время первой мировой войны и затем переносится в начало 1900-х годов). Явная претендентка на роль героини Евгения Викентьевна Истомина - это выросшая Женя Люверс, хотя обстоятельства ее детства изложены иначе, чем в ранней повести. Ее муж, «физик и математик» в гимназии уральского города Юрятина, ушел на войну добровольцем и, как Стрельников, пропал без вести. Облик Истоминой в «романе о Патрике» предвосхищает некоторые черты будущей Лары Антиповой. Как и героиня «Доктора Живаго», Истомина одна воспитывает дочь Катю. В образе Патрикия, от имени которого ведется повествование, легко опознаются автобиографические черты, с одной стороны, и признаки, сближающие его с Юрием Живаго, - с другой. Настоящее воспитание Патрик получает в доме Александра Александровича и Анны Губертовны (в «Докторе Живаго» – Анны Ивановны) Громеко вместе с их дочерью Тоней, которая впоследствии становится его женой и матерью его сына Шуры. Мотивы влечения Патрика к Истоминой предвосхищают описания чувств Юры к «девочке из другого круга»: «Истомина единственная из нас была человеком с откровенно разбитой жизнью. Она всех полнее отвечала моему чувству конца. Не посвященный в подробности ее истории, я в ней угадывал улику времени, человека в неволе, помещенного во всем бессмертии его задатков в грязную клетку каких-то закабаляющих обстоятельств. И прежде всякой тяги к ней самой меня потянуло к ней именно в эту клетку».

Образ «человека в неволе, в клетке» поясняет происхождение еще одной «говорящей» фамилии в романе «Доктор Живаго» - Гишар (от французского guichet - тюремное окошко) и, в сочетании с русским значением имени Лариса (чайка), делает понятным обилие «птичьих» ассоциаций в описаниях героини романа. Сближению Патрикия и Истоминой, фабульно не завершенному, предшествует отъезд семьи первого с Урала. И все же Пастернак не смог дописать этого сюжетно так ясно завязанного романа. В конце 30-х годов ему недоставало «далекого отголоска» живой человеческой реальности, свободного дыхания, того чувства всеобщности социальной связи, основанной на единстве ценностных представлений, без которого обращение художника к большой романной форме фатально обречено на провал. Достаточно сравнить пастернаковские письма 10 - 20-х годов с немногочисленными письмами конца 30-х, чтобы почти физически ощутить в последних катастрофическое падение жизненного напора.

Во время войны Пастернак находился в Чистополе, там он начал писать военную пьесу «На этом свете». Вернувшись в Москву осенью 1942 года, Пастернак попытался прочесть уже готовые куски двум-трем друзьям, но слушатели пришли в ужас от ее содержания, и по их настоянию Пастернак уничтожил почти все написанное. В его архиве сохранились два небольших фрагмента этой пьесы. Большую часть второго фрагмента занимает монолог солдатки Кузякиной, в переработанном виде ставший впоследствии рассказом Таньки Безочередевой, беспризорной дочери Живаго и Лары. Главные действующие лица пьесы - офицеры Дудоров и Гордон. В конце лета 1943 года Пастернак побывал на фронте в расположении Третьей армии, освободившей Орел. Во время этой поездки Пастернак вел путевые заметки и, кроме того, собирал материалы о жизни и смерти Зои Космодемьянской. Впоследствии они послужили ему основой для биографии погибшей невесты Дудорова - Христины Орлецовой (еще одного значимого имени в «Докторе Живаго»).

Зимой 1945/46 года был начат роман «Доктор Живаго». В позднем письме Вяч. Вс. Иванову, за несколько месяцев до известных «нобелевских» событий 1958 года, Пастернак подробно объяснял, чем был для него этот важнейший жизненный шаг: «Я давно и долго, еще во время войны, томился благополучно продолжающимися положениями стихотворчества, литературной деятельности и имени, как непрерывным накапливанием промахов и оплошностей, которым хотелось положить разительный и ощущаемый, целиком перекрывающий конец, которые требовал и расплаты и удовлетворения, чего-то сразу сокрушающего привычные для тебя мерила, как, например, самоубийства в жизни других или политические судебные приговоры, - тут необязательно было, чтобы это была трагедия или катастрофа, но было обязательно, чтобы это круто и крупно отменяло все нажитые навыки и начинало собою новое, леденяще и бесповоротно, чтобы это было вторжение воли в судьбу, вмешательство души в то, что как будто обходилось без нее и ее не касалось. Я не говорю, что роман нечто яркое, что он талантлив, что он - удачен. Но это - переворот, это - принятие решения, это было желание начать договаривать все до конца и оценивать жизнь в духе былой безусловности, на ее широчайших основаниях. Если прежде меня привлекали разностопные ямбические размеры, то роман я стал, хотя бы в намерении, писать в размере мировом. И - о, счастье, - путь назад был раз навсегда отрезан».

Переписка Пастернака свидетельствует о крайней интенсивности его работы над романом в зимние месяцы 1945/46 года. В январских письмах уже поступают, правда еще в самой общей форме, контуры замысла в целом. «Я, как угорелый, пишу большое повествование в прозе, охватывающее годы нашей жизни, от Мусагета до последней войны, опять мир «Охранной грамоты», но без теоретизирования, в форме романа, шире и таинственнее, с жизненными событиями и драмами, ближе к сути, к миру Блока и направлению моих стихов к Марине. Естественна моя спешка, у меня от пролетающих дней и недель свист в ушах» (письмо С. Н. Дурылину от 27 января 1946 года).

Первоначальный замысел романа к февралю 1946 года, по-видимому, настолько оформился в сознании Пастернака, что он твердо рассчитывал воплотить его в течение нескольких месяцев. «Пожелай мне выдержки, - просил он О. М. Фрейденберг 1 февраля 1946 года, - то есть, чтобы я не поникал под бременем усталости и скуки. Я начал большую прозу, в которую хочу вложить самое главное, из-за чего у меня «сыр-бор» в жизни загорелся, и тороплюсь, чтобы ее кончить к твоему летнему приезду и тогда прочесть».

В марте 1946 года Пастернаку пришлось отложить захватившую его работу над романом и обратиться к текущим литературным делам. Только в июле, находясь в Переделкине, он вновь смог серьезно приняться за прозу. «...С июля месяца, - сообщал он О. М. Фрейденберг в октябре 1946 года, - я начал писать роман в прозе «Мальчики и девочки», который в десяти главах должен охватить сорокалетие 1902-1946 г. г., и с большим увлечением написал четверть всего задуманного или пятую его часть... Я уже стар, скоро, может быть, умру, и нельзя до бесконечности откладывать свободного выражения настоящих своих мыслей». В сохранившихся рукописных материалах к роману лист с названием «Мальчики и девочки» отсутствует (почти все подготовительные материалы и черновые наброски были пущены Пастернаком на растопку переделкинской печи).

4 сентября 1946 года на заседании президиума правления Союза писателей СССР А. А. Фадеев обвинил Пастернака в отрыве от народа и непризнании «нашей идеологии». 9 сентября в переделкинском доме Пастернак устроил для знакомых чтение первых двух глав романа.

9 сентября в переделкинском доме Пастернак устроил для знакомых чтение первых двух глав романа. 17 сентября на общемосковском собрании писателей в Доме ученых А. А. Фадеев предупредил, что «безыдейная и аполитичная поэзия Пастернака не может служить идеалом для наследников великой русской поэзии».

Поначалу Борис Леонидович не замечал творившейся шумихи вокруг его имени, но подавленное состояние его близких со временем перекинулось и на него. Работу над романом пришлось отложить и заняться переводами Шекспира, чтобы получить хоть какие-нибудь средства для существования.

Работа над первыми главами романа была возобновлена в середине октября. В письме к О. М. Фрейденберг от 13 октября 1946 года Пастернак следующим образом излагал его замысел: «Это все так важно и краска так впопад ложится в задуманные очертания, что я не протяну и года, если в течение его не будет жить и расти это мое перевоплощение, в которое с почти физической определенностью переселились какие-то мой внутренности и частицы нервов».

В последние месяцы 1946 года работа над третьей главой, начавшаяся еще в августе, была приостановлена, и Пастернак принялся за радикальную переработку второй, вчерне уже написанной главы.

«У меня был перерыв в работе над романом, - писал он Симону Чиковани в декабре 1946 года, - и во второй главе, действие которой приходится на 1905 г., мне насоветовали усилить и детализировать революционный фон изложения, стоявший на заднем плане. Теперь я это вынес вперед, делаю вставки в уже написанное и, наверное, порчу вещь, задерживая ее развитие».

Не исключено, что вставки и переделки во второй главе были связаны с намерением Пастернака в тот момент создать «боковую» редакцию романа с другим главным героем: 23 января 1947 года он заключил с «Новым миром» договор на роман в 10 авторских листов под названием «Иннокентий Дудоров» («Мальчики и девочки»).

Переполнявшее его в то время ощущение творческого счастья и сознание небывалости задуманной работы требовали выхода и отклика - Пастернаку не терпелось поделиться ими со своими друзьями. 27 декабря 1946 года он читал начало романа в доме М. К. Баранович. Не считая «домашних» чтений в Переделкине, это была первая «публикация» незаконченного романа, с которой началось его долгое «догуттенберговское» бытование в литературе. На память об этом вечере Пастернак подарил хозяйке дома только что вышедшую книжку своих переводов («Грузинские поэты». М., 1946), на шмуцтитуле и четырех вклеенных листках которой им были вписаны три первых тогда стихотворения из будущей тетради Юрия Живаго: «Гамлет», «Бабье лето», «Зимняя ночь», соответственно датированных февралем, сентябрем и декабрем 1946 года.

В январе 1947 г. Пастернаком было написано четвертое стихотворение в «Юрину тетрадь» - «Рождественская звезда». 6 февраля 1947 года в квартире пианистки М. В. Юдиной, при довольно большом стечении гостей, Пастернак читал первые две главы романа и стихи из него.

Критические нападки продолжали учащаться. Серьезность положения была ясна и самому Пастернаку, но, несмотря на худшие опасения, он не оставлял работы. К апрелю 1947 года была завершена (в одной из первых редакций) глава «Елка у Свентицких». 5 апреля О. В. Ивинская устроила чтение романа у своего знакомого литератора П. А. Кузько. К весне 1947 года Пастернак все еще не нашел названия своему роману, которое с наибольшей полнотой и точностью передавало бы его главную мысль (название «Мальчики и девочки» с начала 1947 г. исчезает из его переписки). В рукописных материалах частично сохранились следы этих настойчивых поисков. В центре пожелтевшей бумажной обложки черновой карандашной рукописи крупно написано «Р_ы_н_ь_в_а» - упоминаемое во второй книге «Доктора Живаго» название «знаменитой судоходной реки», на которой стоит город Юрятин. Название это, в географии неизвестное, образовано Пастернаком, хорошо знакомым с уральской топонимикой, по типу реально существующих местных гидронимов (реки Вильва, Иньва и др.), но, на первый взгляд кажется непонятным, что, помимо колоритного звучания, побудило его избрать это слово в качестве заглавия романа о бессмертии. К ответу приводит нас контекст, в котором упоминается Рыньва уже в «начале прозы 36 года»: «Это была Рыньва в своих верховьях. Она выходила с севера вся разом, как бы в сознании своего речного имени...» «Речное имя» Рыньвы составлено Пастернаком из наречия «рын» (настежь), встречающегося в одном из диалектов языка коми, и существительного «ва» (вода, река) и может быть переведено как «река, распахнутая настежь». Наделенная атрибутами одушевленности («сознанием», «созерцанием» и т. д.) Рыньва - «живая река», или, метафорически, «река жизни», и текущая в ней вода, конечно, та же самая, что «со Страстного четверга вплоть до Страстной субботы... буравит берега и вьет водовороты» в стихотворении Юрия Живаго («На Страстной»). Это река жизни, текущая в бессмертие. В рукописи это заглавие решительно перечеркнуто - по-видимому, Пастернак отказался от него из-за сложности ассоциативных ходов, требующихся для его адекватного понимания.

Только к весне 1948 года, когда Пастернак заканчивал четвертую часть («Назревшие неизбежности»), появилось наконец устойчивое название романа - «Доктор Живаго», среди смысловых обертонов которого отчетливо различим и «доктор Фауст».

«Вторая книга» романа, первоначально открывавшаяся частью пятой (окончательная композиция романа была установлена Пастернаком только в 1955 году), создавалась на протяжении шести лет, с большими перерывами в работе, вызванными необходимостью исполнения срочных переводных обязательств. В начале октября 1949 года Пастернак пережил личное горе - арест О. В. Ивинской. Написанные в ноябре-декабре 1940 года семь стихотворений в тетрадь Юрия Живаго пропитаны тоской, болью и ощущением неотвратимого конца. Три «евангельских» стихотворения - «Дурные дни», «Магдалина I», «Гефсиманский сад» - появились в ноябре. 13 января 1950 г., посылая вдове Андрея Белого К. Н. Бугаевой четыре декабрьских стихотворения («Осень», «Нежность», «Магдалина II», «Свидание»), Пастернак писал: «в «Осени» вытье почти собачье, а «Нежность» должна была быть глубже и не удалась» (последнее стихотворение не было включено Пастернаком в цикл «стихов из романа»).

К началу октября 1952 года были написаны еще две части романа («В дороге» и «Приезд»), а 20 октября Пастернака увезли в Боткинскую больницу с обширным инфарктом миокарда. Выйдя из больницы, Пастернак писал из санатория Болшева в феврале 1953 года своему другу В. Ф. Асмусу: «Мне лучше. Я стал работать, засел за окончание Живаго».

Летом 1953 года Пастернак пережил ощущение творческого взлета, напомнившее ему другое счастливое для него лето - 1917 года. В эти необыкновенно плодотворные месяцы Пастернак стремительно продвинулся к завершению работы - им были написаны еще одиннадцать стихотворений в «тетрадь Юрия Живаго» (два из них - «Бессонница» и «Под открытым небом» - не вошли в цикл) и черновые редакции прозаических кусков, составивших в окончательном тексте шесть частей (с девятой по четырнадцатую).

Прошло еще целых два года, прежде чем чем Пастернак смог сообщить друзьям об окончании романа.

«...Вы не можете себе представить, что при этом достигнуто! - писал он Нине Табидзе 10 декабря 1955 года. - Найдены и даны имена всему тому колдовству, которое мучило, вызывало недоумение и споры, ошеломляло и делало несчастными столько десятилетий. Все распутано, все названо, просто, прозрачно, печально. Еще раз, освеженно, по-новому даны определения самому дорогому и важному, земле и небу, большому горячему чувству, духу творчества, жизни и смерти...»

«Я окончил роман, - писал он в тот же день В. Т. Шаламову, - исполнил долг, завещанный от Бога».

Б.Л. Пастернак трудился над своей эпопеей в течение всей своей жизни. Широта мысли и чувства, данных в романе, удивительна и необъятна. Я отдаю себе отчет, что раскрыть все темы, дать толкование всем идеям «Доктора Живаго», не возможно не только для меня, но и для любого читателя, будь то литератор-искусствовед или простой обыватель, так как по глубине своего творения Пастернак приблизился к всеобщему мерилу и эталону – Александру Сергеевичу Пушкину. Поэтому я попытаюсь отразить в своей работе лишь малую часть тем романа, каждой из которых будет соответствовать глава моего реферата.

Глава 1. Жизнь честного человека в нашем мире, на примере Юрия Живаго

пастернак роман доктор живаго

С самого раннего детства Юру сопутствовали горе и неудача. Умирает мать, отец не пожелал даже увидеть своего оставшегося сиротой сына. Автор начинает роман с похорон Марьи Николаевны (матери Живаго), как бы предрекая своего героя на будущие страдания. Вот как Борис Пастернак описал первую боль Юры: «На ней – могиле - вырос холмик. На него взошел десятилетний мальчик.

Только в состоянии отупения и бесчувственности, обыкновенно наступающих к концу больших похорон, могло показаться, что мальчик хочет сказать слово на материнской могиле.

Он поднял голову и окинул с возвышения осенние пустыни и главы монастыря отсутствующим взором. Его курносое лицо исказилось. Шея его вытянулась. Если бы таким движением поднял голову волчонок, было бы ясно, что он сейчас завоет. Закрыв лицо руками мальчик зарыдал. Летевшее на встречу облако стало хлестать его по рукам и лицу мокрыми плетьми холодного ливня…»

Отсюда начинается путь Юрия Живаго. Он будет тернист, порою даже опасен. Характерным является поведение главного героя при встрече с первым ненастьем: «Он поднял голову и окинул с возвышения осенние пустыни и главы монастыря». Мальчик безусловно заплачет, вот только перед этим он взберется на пригорок постигшего его горя и посмотрит на мир с высока своего собственного опыта. Таким символом писатель определил черту характера будущего доктора: не склонятся перед несчастьем, не уходить в себя, а встречать его в полном объеме – плакать над ним, и в тоже время извлекать из него урок, переходить на следующую ступеньку своего развития и, тем самым, возвышаться над проблемой. Особенность эту можно проглядеть и вчитавшись в стихи Юрия. Стихотворение, начинающее цикл его стихов, можно привести в качестве примера:

Гамлет

 

Гул затих. Я вышел на подмостки.

Прислоняясь к дверному косяку,

Я ловлю в далеком отголоске

Что случилось на моем веку.

На меня наставлен сумрак ночи

Тысячью биноклей на оси.

Если только можно, Авва Отче,

Чашу эту мимо пронеси.

Я люблю твой замысел упрямый

И играть согласен эту роль.

Но сейчас идет другая драма,

И на этот раз меня уволь.

Но продуман распорядок действий,

И неотвратим конец пути.

Я один, все тонет в фарисействе.

Жизнь прожить – не поле перейти.

Казалось бы, Живаго просит бога отвести от него «чашу» мучений, можно подумать, что поэт пытается уйти от жизненных невзгод. Это не так, даже Иисус Христос, в молитве перед распятием, просил отца избавить его от предстоящих истязаний, лишь с третьего раза он согласился с волей божьей. Несмотря на название стихотворения, говорящие о причастности темы, представленной нем, со знаменитым Шекспировским произведением, «Гамлет» в большей степени ориентирован на христианские, божественные мотивы. Концовка же стихотворения указывает на мудрость и силу духа доктора Живаго: «Жизнь прожить – не поле перейти».

Таким Живаго останется до конца своей жизни. Эта черта, поможет еще юному студенту медицинского училища отказаться от наследства погибшего отца. Эта черта, быть может сформирует талант, который он сам определил как совокупность «энергии и оригинальности», он считал их «представителями реальности в искусствах, во всем остальном беспредметных, праздных и ненужных».

Однако на этом особенности доктора Живаго не заканчиваются. Далее я бы хотел перечислить все, попавшие в мое поле зрения плюсы и минусы поэта и доктора. Смысл такого приема я открою в конце главы.

Нестандартным является его отношение к профессии: «В Юриной душе все было сдвинуто и перепутано, и все резко самобытно – взгляды, навыки и предрасположения. Он был беспримерно впечатлителен, новизна его восприятий не поддавалась описанию.

Но как не велика была его тяга к искусству и истории, Юра не затруднялся с выбором поприща. Он считал, что искусство не годится в призвание в том же самом смысле, как не может быть профессией прирожденная веселость или склонность к меланхолии. Он интересовался физикой, естествознанием и находил, что в практической жизни надо заниматься чем-нибудь общеполезным. Вот он и пошел по медицине».

Мне также бросился в глаза один факт - Юрий Живаго поразительно чувствует и понимает этот мир. Он отожествляет живое и не живое, видит участие природы в каждом изменении, которое претерпевает человек и общество. Пример такого мировосприятия можно встретить в описании предреволюционных событий, данных автором глазами Юрия: «И не то чтоб говорили одни только люди. Сошлись и собеседуют звезды и деревья, философствуют ночные цветы и митингуют каменные здания.». Все это говорит, во-первых, о таланте главного героя (он пытается проникнуть в тайны существование мира через понимание взаимосвязи между природой и социальными явлениями), а во-вторых, это помогает проглядеть сходство Юрия Андреевича и самого Бориса Пастернака (они оба поэты и чувствуют, как мне показалось, примерно одно и тоже).

Интересными, на мой взгляд, являются размышления Живаго о смерти. Вот какие аргументы к своей теории приводил будущий доктор, успокаивая женщину, принявшую его в свою семью и любившую Юру как сына, – Анну Ивановну: «Воскресение. В той грубейшей форме, как это утверждается для утешения слабых, это мне чуждо. И слова Христа о живых и мертвых я понимал всегда по-другому. Где вы разместите эти полчища, набранные по всем тысячелетиям? Для них не хватит вселенной, и Богу, добру и смыслу придется убраться из мира. Их задавят в этой жадной живой толчее.

Но все время одна и та же необъятно тождественная жизнь наполняет вселенную и ежечасно обновляется в неисчислимых сочетаниях и превращениях. Вот вы опасаетесь, воскреснете ли вы, а вы уже воскресли, когда родились, и этого не заметили.

Будет ли вам больно, ощущает ли ткань свой распад? То есть, другими словами, что будет с вашим сознанием? Но что такое сознание? Рассмотрим. Сознательно желать уснуть - верная бессонница, сознательная попытка вчувствоваться в работу собственного пищеварения - верное расстройство его иннервации. Сознание яд, средство самоотравления для субъекта, применяющего его на самом себе. Сознание - свет, бьющий наружу, сознание освещает перед нами дорогу, чтоб не споткнуться. Сознание это зажженные фары впереди идущего паровоза. Обратите их светом внутрь и случится катастрофа.

Итак, что будет с вашим сознанием? Вашим. А что вы такое? В этом вся загвоздка. Разберемся. Чем вы себя помните, какую часть сознавали из своего состава? Свои почки, печень, сосуды? Нет, сколько ни припомните, вы всегда заставали себя в наружном, деятельном проявлении, в делах ваших рук, в семье, в других. А теперь повнимательнее. Человек в других людях и есть душа человека. Вот что вы есть, вот чем дышало, питалось, упивалось всю жизнь ваше сознание. Вашей душою, вашим бессмертием, вашей жизнью в других. И что же? В других вы были, в других и останетесь. И какая вам разница, что потом это будет называться памятью. Это будете вы, вошедшая в состав будущего.

Наконец, последнее. Не о чем беспокоиться. Смерти нет. Смерть не по нашей части. А вот вы сказали талант, это другое дело, это наше, это открыто нам. А талант - в высшем широчайшем понятии есть дар жизни. Смерти не будет, говорит Иоанн Богослов, и вы послушайте простоту его аргументации. Смерти не будет, потому что прежнее прошло. Это почти как: смерти не будет, потому что это уже видали, это старо и надоело, а теперь требуется новое, а новое есть жизнь вечная».

Юрий Живаго не совершенен, и в этом прелесть главного героя. К примеру доктор абсолютно не чувствовал радости от рождения Саши: «Спасена, спасена, - радовался Юрий Андреевич, не понимая того, что говорила сиделка, и того, что она своими словами зачисляла его в участники совершившегося, между тем как при чем он тут? Отец, сын - он не видел гордости в этом даром доставшемся отцовстве, он не чувствовал ничего в этом с неба свалившемся сыновстве. Все это лежало вне его сознания. Главное была Тоня, Тоня, подвергшаяся смертельной опасности и счастливо ее избегнувшая». Это анормальная реакция для мужчины, ставшего отцом, но она имеет место быть, что говорит о многогранности и неоднозначности образа Юрия Андреевича.

Я не могу охарактеризовать взаимоотношения Юрия Андреевича и Лары Антиповой как обыкновенные и сами собой разумеющиеся. Можно приводить различные трактовки их любви, все равно суть останется прежней. Живаго и Лариса Федоровна были замужними людьми и их ребенок (появившаяся в конце романа Танька Безочередева) является незаконнорожденным. Борис Леонидович сам был женат дважды и таким поведение главных героев, скорее всего, пытался оправдать себя. Я же так поступить не смею, но и обличать великого поэта и писателя не собираюсь. У меня слишком мало жизненного опыта, поэтому вопрос этот я оставлю открытым.

Я так много и цитировал, и описывал главного героя лишь для того, чтобы прийти к его основной черте. Для меня таковой является честность. Юрий Живаго поразительно искренен, как перед окружающими, так и перед самим собой. Доказательством этому служит верность собственным позициям и принципам, сохранившимся даже после разрушения всего привычного для доктора Живаго: строя, порядка, законов. Большой контраст получается при сопоставлении неизменного внутреннего мира доктора с лицом массы, так легко перерождающаяся с изменением исторической реальности: «Пока порядок вещей позволял обеспеченным блажить и чудесить на счет необеспеченных, как легко было принять за настоящее лицо и самобытность эту блажь и право на праздность, которым пользовалось меньшинство, пока большинство терпело! Но едва лишь поднялись низы, и льготы верхов были отменены, как быстро все полиняли, как без сожаления расстались с самостоятельной мыслью, которой ни у кого, видно, не бывало! Теперь Юрию Андреевичу были близки одни люди без фраз и пафоса, жена и тесть, да еще два-три врача сослуживца, скромные труженики, рядовые работники».

Безусловно, данная особенность частично вытекает из первой черты характера Юры, которую я привел в начале главы, и самое главное формируется из всех особенностей приведенных далее.

Справедлив и уместен был бы вопрос о причине столь большого внимание именно к честности, ведь Живаго ещё и талантлив, добр, умен, проницателен… На мой взгляд честность наинеобходимейшая из черт для любого времени и для каждой жизненной ситуации. Честность перед самим собой перед людьми, тебя окружающими, - это условие существование в нашем мире, без честных людей человеческое общество погрязло бы во лжи и в конце концов обмануло и поглотило бы само себя. Я часто вижу лживых и низких людей, они всегда очень популярны. Они не сходят с экранов телевизоров, постоянно говорят посредством радио, они ставят себя в пример и заставляют следовать своей идеологии. Их аргументация до парадоксальности проста: «Все воруют, лгут и убиваю, значит и мне можно, чем я хуже?…». Поэтому крайне необходимо, чтобы хоть иногда находился такой человек, который смог бы противопоставить себя этим малоталантливым и тупоумным созданиям. Необходимо, чтобы он подал пример молодым и увел их от бесперспективного для человеческой души пути, диктуемого СМИ и Интернетом. Такую роль в себе несет Юрий Андреевич Живаго. Честность не единственная положительное свойство человека, однако я полагаю, что она предопределяет все остальные возможные достоинства любого из живущих на земле. Так пусть же хотя бы литературный, в каком-то смысле романтический герой, послужит идеалом и вырвет этот мир из духовного запустения. Вот как бы, на мой взгляд, сформулировал основную идею образа поэта и доктора сам Борис Леонидович Пастернак.

Глава 2 В.И. Комаровский

Образ Комаровского восходит к первой любви Зинаиды Пастернак. Вторая жена Бориса Леонидовича, в воспоминаниях о муже, сама его описала: «Комаровский же - моя первая любовь. Боря очень зло описал Комаровского, Н. Милитинский был значительно выше и благороднее, не обладая такими животными качествами. Я не раз говорила боре об этом. Но он не собирался ничего переделывать в этой личности, раз он так себе его представлял, и не желал расставаться с этим образом».

Виктор Ипполитович Комаровский с первого знакомства читателя с ним производит впечатление настоящего подлеца. Вначале он подчиняет себе Амалию Карловну Гишар, затем входит в тайные порочные отношения с ее дочерью – Ларисой Гишар (в будущем Антиповой). Позднее Лариса Гишар попытается убить Виктора Ипполитовича, но промахнется. Удивительным является реакция Комаровского на акт насилия в его сторону. Адвокат с неплохой профессиональной славой возьмется помогать Антиповой выбраться из сложившегося положения, избежать следствия и уехать на Урал. Долго еще Лара Антипова не увидит Виктора Комаровского, но он появится и вновь в нелегкий для нее час. Она долго не принимала помощи, так как ей пришлось расставаться со своим возлюбленным – Юрием Живаго, только страх за ребенка подтолкнул Ларису оставить Юрия Андреевича и бежать с Комаровским из находящегося в зоне военного противостояния армии красных и одной из белых гвардий. Больше Виктор Ипполитович на страницах романа не появлялся.

В образе Комаровского Пастернак поднял проблему, поднятую еще Михаилом Евграфовичем Салтыковым-Щедриным в «Господах Головлевых». Иудушка, главный герой рассказа, всю жизнь оставался подлым, низким человеком. Он обокрал собственную мать, довел до самоубийства сына и все же в конце рассказа происходит раскаяние. Бывший прирожденный льстец и обманщик в морозную ночь в одном халате выходит из дома и идет, влекомый совесть в неизвестную даль. В дороге он и умирает. М.Е Салтыков-Щедрин и Б.Л. Пастернак дали своим героям возможность, раскаяться, жить. Они не затолкали эти, пусть и низкие личности, в рамки литераторов-реалистов, говорящих о непреодолимых условиях, возникающих на нашем пути, с которыми личность бороться не в состоянии. Напротив они дали вторую жизнь мудрой и древней идее, говорящей о невозможности встретить человеческий дух, неспособный совладать с мирскими страстями. Поэтому В.И. Комаровский безвозмездно помогает Ларисе Антиповой, а Иудушка, не имеющий возможности ничего исправить, идет, по сути дела, на самоубийство.

Непредсказуемость личностей героев своих произведений делает, по моему мнению, Бориса Леонидовича и Михаила Евграфовича философами большой величины, чей талант не уступает перед мудростью древних.

Глава. 3 Павел Павлович Антипов

Сын железнодорожника, воспитанный чужими людьми Павел Антипов еще с юных лет был влюблен в Ларису Гишар: «Паша Антипов был так еще младенчески прост, что не скрывал блаженства, которое доставляло ему ее посещения. Словно Лара была какая-нибудь березовая роща в каникулярное время с чистою травою и облакам, и можно было беспрепятственно выражать свой телячий восторг по ее поводу, не боясь, что за это засмеют». Позже они повенчаются и уедут на Урал. Интерес представляет сцена, предшествующая их отбытию в Юрятин. Пред балом у Свентицких волнующаяся Лариса зашла в комнату к Антипову (в то время у них уже начался роман). Будущие муж и жена говорили о предстоящей свадьбе, своего истинного волнения, связанного с задуманным ею убийством Комаровского, Лариса Федоровна не открыла. Они так и проболтали на отвлеченные темы. В это время Юрий Живаго проезжал по Камергерскому проспекту. Вот как автор описал, что он увидел: «Юра обратил внимание на черную протаявшую скважину в ледяном наросте одного из окон. Сквозь скважину просвечивался огонь свечи, проникавший на улицу почти с сознательностью взгляда, точно пламя подсматривало за едущими и кого-то поджидало.

«Свеча горела на столе. Свеча горела…» - шептал Юра про себя начало чего-то смутного неоформившегося, в надежде, что продолжение придет само собой, без принуждения. Оно не приходило».

Два предложения, приведенных в цитате, являются анафорой одного из лучших стихов доктора Живаго – «Зимняя ночь».

ЗИМНЯЯ НОЧЬ

Мело, мело по всей земле

Во все пределы.

Свеча горела на столе,

Свеча горела.

Как летом роем мошкара

Летит на пламя,

Слетались хлопья со двора

К оконной раме.

Метель лепила на стекле

Кружки и стрелы.

Свеча горела на столе,

Свеча горела.

На озаренный потолок

Ложились тени,

Скрещенья рук, скрещенья ног,

Судьбы скрещенья.

И падали два башмачка

Со стуком на пол.

И воск слезами с ночника

На платье капал.

И все терялось в снежной мгле

Седой и белой.

Свеча горела на столе,

Свеча горела.

На свечку дуло из угла,

И жар соблазна

Вздымал, как ангел, два крыла

Крестообразно.

Мело весь месяц в феврале,

И то и дело

Свеча горела на столе,

Свеча горела.

Свеча горела на столе в комнате у Антипова во время его беседы с Ларисой Федоровной. Автор использовал такой лейтмотив, чтобы связать судьбы трех героев романа: Юрия Андреевича и супругов Антиповых. Действительно они постоянно пересекаются по ходу сюжета. Постоянные встречи Живаго с Антиповой, происходящие во всех уголках России, их дальнейшая любовь...

Мне же интересней рассмотреть взаимосвязь Антипова с доктором. Так уж сложилось, что Павел Павлович представлен в романе с морфемой «анти-». Об этом говорит его фамилия (Антипов). Противопоставляется же он главному герою, как своим поведением, так и судьбой. Я встречался с мнением критиков характеризующих Павла Антипова, как бездарного человека. Эти люди подтверждали свою позицию тем, что он участвовал в военных действиях, рушил режим, а талантливому человеку (вроде Живаго) ничего этого не нужно, талантливый человек может жить в мире и творит в любых обстановках, вне зависимости от исторической реальности. Я не соглашусь с подобной трактовкой. Антипов получил два высших образование, причем последнее самостоятельно. Способен ли на такое бездарь? Воевать же Павел пошел не ради свержения порядков, причина его ухода в армию кроется в другом. Живя в браке с Антиповой, будущий Стрельников, очень переживал из-за отношения Ларисы Федоровны к нему, вернее из-за особенностей ее любви к нему. Лара была старше своего мужа не только физически, но и морально, и любила она его с оттенком той материнской нежности. Поэтому Антипов уходит на войну, дабы стать ровной парой своей жене. Вот как он сам объяснил сой поступок: «Ради этой девочки я пошел в университет, ради нее сделался учителем и поехал служить в этот, тогда еще неведомый мне, Юрятин. Я поглотил кучу книг и приобрел уйму знаний, чтобы быть полезным ей и оказаться под рукой, если бы ей потребовалась моя помощь. Я пошел на войну, чтобы после трех лет брака снова завоевать ее, а потом, после войны и возвращения из плена воспользовался тем, что меня считали убитым, и под чужим, вымышленным именем весь ушел в революцию, чтобы полностью отплатить за все, что она выстрадала, чтобы отмыть начисто эти печальные воспоминания, чтобы возврата к прошлому больше не было, чтобы Тверских-Ямских больше не существовало. И они, она и дочь были рядом, были тут! Скольких сил стоило мне подавлять желание броситься к ним, их увидеть! Но я хотел сначала довести дело своей жизни до конца. О что бы я сейчас отдал, чтобы еще хоть раз взглянуть на них. Когда она входила в комнату, точно окно распахивалось, комната наполнялась светом и воздухом».

Из цитаты следует - Антипов был честным и сильным человеком. Противостояния между Живаго и ним я не вижу. Я считаю, что Пастернак ввел роль Павла Павловича с целью показать две возможных судьбы похожих людей в различных обстоятельствах. Не стоит ставить на одну сторону весов личность Живаго, а на другую Антипова, вспомним хотя бы до чего опустился Юрий Андреевич, помещенный в похожие со Стрельниковым условия (когда первый лишился Лары), вспомним как бывший талантливый доктор и поэт превратился в рухлядь и, если бы не его судьбоносный сводный брат Евграф, Юрий так бы и умер. Не нужно забывать, что приставку «анти-» можно перевести как «противоположный путь развития», а не обязательно «против». Поэтому ля меня Павел Павлович Антипов – это второй Живаго, только с другой, более трудной, судьбой.

 

Заключение

 

Рассмотрев три мужских образа романа «Доктор Живаго» я бы хотел подвести итог. Любой значимый литератор, для более полного раскрытия характеров своих героев (если они конечно мужчины), проводит их через взаимоотношения с женщиной. Так поступил и Борис Леонидович. На страницах эпопеи Антипов, Живаго, Комаровский влюбляются и какое-то время живут с великолепной женщиной – Ларисой Гишар. Узнать, кого же автор считает достойнейшим, можно заметив, кому отдает свое предпочтение Лариса Федоровна. Им стал Юрий Андреевич Живаго. Для доказательства своих выводов я процитирую сцену их последней встречи: «И вот она стала прощаться с ним простыми, обиходными словами бодрого бесцеремонного разговора, разламывающего рамки реальности и не имеющего смысла, как не имеют смысла хоры и монологи трагедий, и стихотворная речь, и музыка и прочие условности, оправдываемые одною только условностью волнения. Условностью данного случая, оправдывавшего натяжку ее легкой, непредвзятой беседы, были ее слезы, в которых тонули, купались и плавали ее житейские непраздничные слова.

Казалось именно эти мокрые от слез слова сами слипались в ее ласковый и быстрый лепет, как шелестит ветер шелковистой и влажной листвой, спутанной теплым дождем.

- Вот и снова мы вместе, Юрочка. Как опять Бог привел свидеться. Какой ужас, подумай! О я не могу! И Господи! Реву и реву! Подумай! Вот опять что-то в нашем роде, из нашего арсенала. Твой уход, мой конец. Опять что-то крупное, неотменимое. Загадка жизни, загадка смерти, прелесть гения, прелесть обнажения, это пожалуйста, это мы понимали. А мелкие мировые дрязги вроде перекройки земного шара, это извините, увольте, это не по нашей части.

Прощай, большой и родной мой, прощай моя гордость, прощай моя быстрая глубокая реченька, как я любила целодневный плеск твой, как я любила бросаться в твои холодные волны.

Помнишь, прощалась я с тобой тогда там, в снегах? Как ты обманул меня! Разве я поехала бы без тебя? О, я знаю, я знаю, ты это сделал через силу, ради моего воображаемого блага. И тогда всё пошло прахом. Господи, что я испила там, что вынесла! Но ведь ты ничего не знаешь. О, что я наделала, Юра, что я наделала! Я такая преступница, ты понятия не имеешь! Но я не виновата. Я тогда три месяца пролежала в больнице, из них один без сознания. С тех пор не житье мне, Юра. Нет душе покоя от жалости и муки. Но ведь я не говорю, не открываю главного. Назвать это я не могу, не в силах. Когда я дохожу до этого места своей жизни, у меня шевелятся волосы на голове от ужаса. И даже, знаешь, я не поручусь, что я вполне нормальна. Но видишь, я не пью, как многие, не вступаю на этот путь, потому что пьяная женщина это уже конец, это что-то немыслимое, не правда ли.

И она что-то говорила еще и рыдала и мучилась. Вдруг она удивленно подняла голову и огляделась. В комнате давно были люди, озабоченность, движение. Она спустилась со скамейки и, шатаясь, отошла от гроба, проведя ладонью по глазам и как бы отжимая недоплаканный остаток слез, чтобы рукой стряхнуть их на пол.

К гробу подошли мужчины и подняли его на трех полотенцах.

Начался вынос».

Фамилия главного героя романа - доктора и поэта Юрия Живаго - это форма церковнославянского слова "живой". Умный, талантливый человек, который отстаивал единственное право - жить своей жизнью. Но мир вокруг него летел в пропасть: "Сейчас страшный суд на земле, милостивый государь, существа из апокалипсиса с мечами и крылатые звери, а не вполне сочувствующие и лояльные доктора", - так, свысока говорил Юрию волевой Стрельников. Вот только та эпоха, которая легко ломала даже мужественных военных, ничего не смогла поделать с доктором Живаго. С его верой в Бога, в жизнь, в простые человеческие ценности. Жизнь бессмертна, если она идет путем жертвенности и самоотречения. Борис Леонидович Пастернак был в этом убежден.

Но в полночь смолкнут тварь и плоть,

Заслышав слух весенний,

Что только-только распогодь -

Смерть можно будет побороть

Усильем Воскресенья.

 

Поэтому и выберет Лара Антипова с виду не столь сильного и мужественного Юрия. В общем и целом же, рассмотренный мною роман — роман нравственного перелома двадцатого века, роман, поставивший историю человеческих чувств выше истории как таковой.

Литература

 

1. «Новый мир», №8, 1995г. Григорий Шумаков – «Третье рождение Бориса Пастернака».

2. «Нева», 4/1990. З. Пастернак – Воспоминания.

3. В. М. Борисов – «Река, распахнутая настежь».

4.Е. Б. Пастернак – Вступительная статья к роману.

5. Яков Кумок – «Понять Пастернака».

6. Н. Вильмонт «О Борисе Пастернаке. Воспоминания и мысли»

7. http://pasternak.niv.ru/ - «Жизнь и творчество Б. Л. Пастернака»