Сценическое воплощение драм А.П. Чехова (1980 -2008 гг.)

2. Сценическое воплощение драм А.П. Чехова (1980 -2008 гг.)

2.1 "Иванов" Традиционный и экспериментальный

Жанр первой пьесы А.Чехова "Иванов" (1887-1889) сначала был обозначен автором как комедия. Но после первого провала в 1887 г. на сцене русского драматического театра Корша (публика то и дело шикала) драматург переписал свою пьесу, раз и навсегда поменяв жанр: бывшая комедия стала драмой. К тому, что спустя десятилетие назовут "новой драмой" театры в то время просто были не готовы. И даже после очередной редакции пьесы случился провал, но уже в Александринке.

А.Чехов написал пьесу о своих сверстниках — потерянном поколении 1880-х, сделав героем самого обыкновенного человека (отсюда и фамилия Иванов), вроде бы и неплохого, но надломленного, до срока уставшего, задохнувшегося в уездной помещичьей среде. "Я хотел соригинальничать: не вывел ни одного злодея, ни одного ангела (хотя не сумел воздержаться от шутов), никого не обвинил. Никого не оправдал." [69, с. 290] Комментируя ее далее автор писал: "Вся моя энергия ушла на немногие действительно сильные и яркие места; мостики же, соединяющие эти места, ничтожно вялы и шаблонны" [69, с.413]. Если вспомнить, то А.Чехов никогда не относился с восхищением к своим драматическим произведениям, считал их слабыми и скучными.

Атмосфера пьесы "Иванов" - уныние, поглотившее жизнь всех действующих лиц. В пьесе не хватает интриги и на протяжении всех действий ничего коренным образом не изменяется, только показаны мучения уставшего от жизни главного героя. Действующие лица не в силах изменить сложившиеся вокруг них обстоятельства.

История постановок первой пьесы А.Чехова в Беларуси не богата - было поставлено только три "Иванова". В 1996 г. в Брестском областном театре драмы и музыки, в 2000 г. в театре "Дзе-Я?", в 2007 г. в Республиканском театре белорусской драматургии.

Впервые за всю историю профессионального театра "Иванов" был поставлен в Брестском областном театре драмы и музыки режиссером Я.Натаповым под названием "Иванов, Сарра и Шурочка…". Режиссер перенес героев пьесы из дворянского дома одного из уездов средней полосы России в сумасшедший дом. Сценографическое решение сумасшедшего дома было решено художником В. Лесиным образно, перед зрителем оказалось помещение с белыми стенами и полом, разделенное целлофановыми пленками-перегородками. В таком сюрреалистическом пространстве и находился главный герой, в памяти которого всплывали отрывки из жизни. Иванова в постановке брестского театра показали душевнобольным человеком, от этого персонаж стал мельче, исчезла внутренняя драма героя. А его нерешительность, беспомощность подменилось обычным диагнозом - психическое расстройство.

Режиссер Я.Натапов эпатировал зрителей вводом в спектакль слуг нетрадиционной ориентации, что никоим образом не было оправдано и не несло никакой смысловой нагрузки. "Фишка" ради "фишки" еще больше отдалила спектакль от чеховского настроения, тональности, а главное замысла. Данный эксперимент брестским театром был проведен ради самого же эксперимента. Стремление режиссера к современному и оригинальному звучанию чеховской драмы привело к искажению образов и их неоправданному существованию на сцене.

Противоположным по отношению режиссера к пьесе оказался спектакль Р.Талипова "Иванов" в театре "Дзе-Я?". Режиссер бережно отнесся к материалу, сохранил и донес идею пьесы до зрителя. Хотя спектакль и не был решен в традиционном ключе. Не было и привычного бытового интерьера, сада, аллеи, о которых не раз упоминалось в диалогах персонажей. Но присутствовали предметы-символы, которые приобретали тайный смысл. Большие настенные часы, зеркало, в котором отражался зрительный зал, режиссер как будто говорил: "Посмотрите на себя. Вы думаете, что смеетесь над этими людьми, а нет, это жизнь смеётся над вами.". Черный футляр с виолончелью, который никто так и не открыл, это тоже символ. Футляр – человеческая душа, точнее душа Иванова, которую никто не разгадал, не помог ей раскрыться. Ружье, которое так и не выстрелило, хотя по сценическим законам и должно было оглушить выстрелом зрителей в зале, тоже символ – это то счастье, которое мы заслужили, но которое с нами так и не случится. Неосуществившийся выстрел можно принять, как режиссерскую интригу. Так как пьеса написана в двух вариантах, в первом Иванов погибал от разрыва сердца во время свадьбы с Шурой, во втором стрелялся, покарав себя за смерть Сарры, и за всю уездную пошлость, которой он позволил себя опутать.

Режиссер не раскрывал свой замысел до самого конца спектакля и зритель не знал, какой финал выбрал режиссер. Не предугадывался поступок Иванова, но логика подсказывала: "если на сцене ружье, значит, оно должно выстрелить". Но режиссер не дал разгореться страстям. Он выбрал первый вариант – комедию, комедию жизни, как было уточнено в программке. Иванов не сумел покончить жизнь самоубийством, у него не было воли даже на это, и он умер тихо, "интеллигентно", без внешней театральности. Жизнь его была тихой внутренней борьбой с самим собой, приносил он всем горе, и даже умер на собственной свадьбе, не подарив даже осколочка счастья бедной Саше. Как будто он был рожден для несчастья.

В спектакле не было мелочей, даже цвет имел значение. Режиссер в костюмах героев использовал три основных цвета красный (любовь), белый (жизнь), черный (смерть). И так же, как наша жизнь складывается из трех основных цветов, из трех стадий, так и жизнь Иванова сложилась из этого трехцветия. Но только жил он не весело, любил скупо, умер нелепо. Спектакль "Иванов" Р.Талипова - калейдоскоп, как вечный родник, в нем затрагивалось множество извечно важных тем. И для достижения такого эффекта режиссеру не нужно было прибегать к крайним мерам, выставлять главного героя психически больным, переселять персонажей на дальнюю галактику. Главное было найти в пьесе общечеловеческие проблемы и не отклоняться от авторского текста. Уж тем более, если это классика.

Режиссер соединил прошедшее время и современное, сделав пьесу актуальной, при этом она не потеряла особого чеховского настроения, и тона. В постановке все персонажи приобрели неожиданное современное звучание, а на первый план был выведен не Иванов, а женщины, хотя драматург был против всякого женского первенства. Женщины по характерам резко отличались друг от друга.

Сарра (З.Белохвостик) предстала истинной героиней: яркой, живой, любящей, страдающей, неординарной, загадочной и необыкновенной женщиной. Она появилась на сцене как райский цветок, в красном восточном халате и с ухоженной прической, не играя уходящего из жизни несчастного человека. З.Белохвостик не концентрировала внимание зрителя на болезненном состоянии своей героини. Наоборот, в каждом своем выходе ее Сарра поражала жизнерадостностью и одухотворенностью.

Противоположным образу Сарры была жена председателя земской управы Зинаида Савишна Лебедева, скупая, властная и эгоистичная хозяйка. В исполнении Л.Баталовой Зинаида Савишна была наделена не только этими чертами, но и представала привлекательной светской львицей с утонченным вкусом современной леди. Третий женский образ весьма обычный и современный образ Саши милой и доброй, готовой к самопожертвованию ради Иванова, которого она любит за то, что он не такой как все. Но в исполнении Н.Капитоновой образ Саши приобрел новые краски: напористость, нагловатость и самоуверенность.

Еще одна героиня это Марфа Бабакина, которая только и знала, что за женихами бегала и мечтала о титуле графини. Исполнила эту роль яркая актриса О.Сизова, она выгладела не такой, какой ее написал драматург, а обольстительной, утонченной дамой с прекрасными манерами, фигурой и умением держать себя в любой ситуации. Актриса доказала через свою героиню, что яркая внешность еще не гарант счастья. Вот она богатая, красивая, яркая, стильная, а мужчины ее бояться.

Женские образы в талиповском "Иванове" наполненные и содержательные, а главное не похожие друг на друга. Женские образы заняли главенствующие позиции в постановке, так как герои мужчин в спектакле не были способны к борьбе. Центральный образ пьесы Иванов, в исполнении И.Подливальчева, отошел на задний план, представ уставшим до смерти, измученным, аморфным человеком, не способным ни на любовь, ни на ненависть. Иванов Подливальчева — не герой, в отличие от традиционного варианта русского театра, не русский "Гамлет". Он молод, но уже устал: "в тридцать лет уже похмелье, я стар".

Для того чтобы спектакль, поставленный, по классической драматургии оказался успешным, необходимо актуализировать постановку, но не за счет современных костюмов или непонятных декораций и вводом людей не традиционной ориентации, как это было сделано в Брестском театре драмы и музыки. В первую очередь необходимо найти в персонаже ноты созвучные времени. Р.Талипову удалось в отличие от Я.Натапова сделать постановку современной.

Режиссер, сместив акценты, главенствующие позиции у него заняли женщины, показал, что и в современном мире идентичная ситуация. Женщина сейчас не только мать, жена, радующая своего мужа, кормилица, она и опора общества. В современной женщине сейчас больше напора, энергии, жизнелюбия, чем в мужчине. И это вовсе не феминистический взгляд на жизнь это реалии времени. Р.Талипов нашел современных персонажей в пьесе, которой уже сто лет, не изменил их, а просто обогатил, разнообразил палитру каждого героя.

Попытка традиционно прочесть пьесу А.Чехова была предпринята режиссером В.Анисенко в Республиканском театре белорусской драматургии. Его спектакль оказался первым белорусско-язычным "Ивановым" (перевод поэта В.Скоринкина). Для работы над сценографией и костюмами была приглашена художница А. Снопок-Сорокина. Впереди сценической площадки супер-занавес с изображением А.Чехова. С одной стороны огромный портрет настраивал на философско-интеллигентное восприятие постановки, с другой - казалось, что зритель присутствовал в школе на открытом уроке русской литературы и педагог не знающему школьнику показывал изображение русского классика. Таким образом, занавес разрушал театральность, некую условность, наверняка этот прием и можно назвать ноу-хау режиссера или сценографа, так как ни в одном театре такого зритель больше не увидит, но к сожалению, занавес-портрет не оказался важной деталью постановки.

То, что было за занавесом-портретом не напоминало дворянское гнездо, интерьер декорационного оформления перенес зрителя скорее всего на дачу, обставленную плетеной мебелью. В таком интерьере пианино на втором этаже выглядело, как музейный экспонат, нечаянно завезенный в глухое местечко. Некоторые детали костюмов были сделаны из шелестящей ткани и при каждом движении актеров они странно шуршали. Эти шуршащие детали олицетворяли искусственность людей, окружавших Иванова. Искусственными и неуместными в спектакле оказались многие образы. Авдотья Назаровна (Т.Мархель), Бабакина (В. Шипилло), Зинаида Савишна (Г.Чернобаева) напоминали купчих из пьес А.Островского. Эти образы были упрощены и окарикатурены. С одной стороны интеллигентность Иванова и его жены, а с другой жалкий мир Бабакиных и Савишных разделил постановку на две части, на два различных спектакля. Одна часть актеров пошла по пути переживания, вхождения в образ, а другая - по пути представления, примеряя на себя характер. Режиссеру необходимо было соединить в одном спектакле два различных принципа актерского существования на сцене для показа фальшивости, грубости мира Лебедевых и Бабакиных.

Шура, Сарра, доктор Львов и Иванов существовали как отдельный организм. Сцены с участием измаянных интеллигентов были скучными и монотонными. Как только зритель уставал смотреть на мучающегося Иванова, умирающую Сарру и изнывающую от своей любви Шурочку его переносили в "иной" мир. Где актеры разыгрывали комедию: под звуки гармошки играли в карты, пили водочку из чайных чашек, курили папиросы, травили анекдоты, сплетничали, одним словом убивали время, а время медленно отвечало тем же. Так и в пьесе герои проживали время и произносили многозначительные диалоги о смысле жизни. Но в исполнении актеров РТБД монологи звучали либо в наивно-романтичных, либо пародийно-комедийных тонах.

Многие герои получились односторонними, например Граф Шабельский, которого сыграл В.Лосовский, в спектакле оказался старым интриганом, и мечта о том, что бы побывать на могиле родной жены, звучала из его уст, как брюзжание сентиментального старика. Не выразительным был образ председателя земской управы Лебедева, который, как выяснилось в финале у А.Чехова, единственный, кто готов снять последнюю рубашку, отдать все свои сбережения, чтобы людям было хорошо.

Спектакль "Иванов, Сарра и Шурочка…" Брестского театра драмы и музыки нельзя назвать экспериментальным, несмотря на то, что и действие разворачивалось в сумасшедшем доме, и что на сцене присутствовали непонятные образы. Драма "Иванов" стала тренировочной базой, тогда еще молодого режиссера Я.Натапова, где он оттачивал мастерство экспериментатора-подражателя, в поисках своего индивидуального стиля. Постановку можно назвать эпатажной, китчевой и броской. Но эксперимент был проведен, как самоцель и не принес определенного успеха ни театру, ни актерам. Неподражаемый стиль и утонченный вкус Р.Талипова помогли создать ему по истине сценический шедевр. Что бы не быть голословной подкреплю свое мнение цитатами из статей: " "Иванов" в театре "Дзе-я?" открыл нам совсем другого Р.Талипова, уверенно подтвердившего легенду о своем таланте" [3, с.17] "Талипов сделал необходимый шаг от зрелищ бессодержательных, поверхностных, необязательных в мыслях и действиях к театру глубокому, наполненному сердечным смыслом. Нелишне напомнить, что полноценно сыграть Чехова не очень-то получалось даже у наших театральных академиков" [30,с.1] "Иванов" в театре "Дзе-я?" не традиционный спектакль и не экспериментальный, это сочетание особой режиссерской манеры, проникновенного внедрения в авторский замысел и точная выверенность в деталях. При постановке пьесы "Иванов" театры Беларуси прошли путь от эксперимента к традиционному прочтению. Причем эксперимент режиссера Я. Натапова оказался псевдоэкспериментом, а традиционным можно назвать спектакль режиссера В. Анисенко. В последнем соблюдены костюмы, время и место действия. Но по причине того, что на протяжении нескольких лет у театра была определенная задача - это поиск и интерпретация белорусских современных пьес, актеры были в прямом смысле слова выращены на белорусской драматургии, они-то и "обогатили" русских интеллигентов "белорусскостю". Чеховские образы подменились "сялянскими" героями Я.Купалы, В. Дунина-Марцинкевича и Я.Коласа. В спектакле РТБД отсутствовала интересная и созвучная времени концепция. Режиссер не сумел "выудить" из классической пьесы хоть что-то актуальное, что-нибудь, отражающее сегодняшнюю действительность.

А.Чехов, после первой премьеры спектакля писал: "…актеры капризны, самолюбивы, наполовину необразованны, самонадеянны; друг друга терпеть не могут… Режиссер Корш — купец, и ему нужен не успех артистов и пьесы, а полный сбор… [69,с. 417]. Слова А.П.Чехова оказались пророческими по отношению к спектаклю Брестского театра драмы и музыки. Но в отличие от постановок Я.Натапова и Р.Талипова в "Иванове" режиссера В.Анисенко был главный герой. Наконец-то зритель смог увидеть настоящего Иванова. Того "чеховского Гамлета" о котором говорили многие критики. В исполнении И.Сигова Иванов оказался истинным интеллигентом, человеком, запутавшимся в жизненных обстоятельствах, страдающим и приносящим страдания близким людям.

2.2 "Дядя Ваня". Стилистические особенности спектаклей

Продолжением главной темы "лишнего человека" драмы "Иванов" стала пьеса А.Чехова "Дядя Ваня". В отличие от первой пьесы драматурга к "Дяде Ване" обращались многие театры Беларуси.

За период с 1980 – 2008 г. первым кто поставил "Дядю Ваню" был режиссер Ю.Лизингевич в Национальном академическом театре имени Якуба Коласа (1996 г.). Ю.Лизингевича можно считать приверженцем традиционной режиссуры. Он не раз обращал свое внимание на классическую драматургию. В основном подход к классике у режиссера был традиционным, но некоторые спектакли не были лишены эксперимента. Он не только воплощал пьесы на сцене театра, но и художественно обогащал их своими режиссерскими идеями, что придавало спектаклям особое и неповторимое звучание.

В "Дяде Ване" режиссер сделал акцент на духовные ценности, показав пролог и эпилог, в которых под колокольный звон выходили герои постановки с горящими церковными свечами. Звучала молитва, люди склоняли головы друг перед другом, будто прося прощения и за то, что уже свершили, и за что им еще предстоит свершить. В прологе и эпилоге режиссер объяснил, почему люди мучаются: из-за того, что человек теряет веру и духовность. И пройдет сто, двести лет, но мы так и не увидим небо в алмазах, потому что утратили способность слушать и слышать друг друга.

Даже на первый взгляд благоприятная обстановка в доме (художник А.Пронин): стол, скатерть, самовар, чайный сервиз и другие детали интерьера, создающие только внешний уют, были лишены человеческого тепла. Художник выбрал два цвета в оформлении декораций: черный и белый. Это и придало некую статичность, холодность нежилого помещения, как будто люди там не жили, а только существовали, каждый в своем мире.

Они общались друг с другом, но не слышали друг друга. Сцена, где Соня (Т.Лихачева) внимает словам доктора Михаила Львовича тому подтверждение. Девушка с любовью смотрит на него и даже не замечает, что он жутко пьян, падает, пристает, что-то бормочет себе под нос…. Она не видит этого не из-за того, что любит доктора, она любит собственную любовь к нему. Милая, душевная, чистая девушка, не лишенная чувства сострадания к людям, постепенно тоже стала эгоистичной, а иначе, как оправдать ее монолог, где она говорит, что несчастна и некрасива. Она жалеет себя, потому что в окружении лицемерных и думающих только о своих бедах людей, она стала уподобляться им. В этих случаях о человеке говориться "среда заела".

Ю.Лизенгевич не обвинял чеховских героев за их черствость и душевную глухоту. Он показал через эти образы, что может стать с человеком, если он утратит духовные качества. Заканчивался спектакль так же, как и начинался: выходили люди, звучала молитва, и все склоняли головы перед зрителем, говоря ему о добре, сострадании и справедливости. "Дядя Ваня" колосовцев - это пример традиционного прочтения классики, вдумчивого и глубокого.

Спустя некоторое время (1999 г) в Минске за "Дядю Ваню" возьмутся два режиссера А.Гарцеув и В.Котовицкий. Спектакль режиссера А.Гарцуева обязан своим рождением Белорусскому фонду развития культуры, пьесу осуществили в учебном театре Академии Искусств. Эта работа — эксперимент. Оформление спектакля аскетично и лаконично. Из предложенных А.Чеховым атрибутов на сцене лишь качели, стол и стулья. Экспериментальный характер постановки не в том, что костюмы не соответствуют описанной в пьесе эпохе, а возраст актеров - указаниям драматурга (так, в роли старой няни молодая девушка в обычном для наших дней наряде). Все это лишь способ освободить действие от привязки к определенному времени. Подобные события могли произойти в любом году и в любом месте. Эксперимент заключался в том, что режиссер обнажил души героев, сделал зримыми их эмоции и мысли, так называемый душевный "стриптиз".

В этом спектакле у него была возможность особенно полно выразить себя и свои творческие принципы. Ведь здесь он выступил не только как постановщик, но и автор сценографии, музыкального оформления. А.Гарцуев не допустил размытости, все было скульптурно и графично. Световой занавес, словно туман, в котором пытались найти свой путь чеховские герои. А музыка, то оглушающая, то лирически–печальная делала происходящее на сцене ближе и понятнее зрителю. Режиссер не стал уходить ни в сторону авангардизма, ни в сторону традиции, он выбрал свой собственный стиль: оголенные нервы актеров, оглушающая и резко затихающая музыка, постоянная динамика действия, стилизованные костюмы.

Приближенной к современности оказалась и следующая постановка "Дяди Вани" 1999 г. в Молодежном театре режиссера В.Котовицкого. Действие спектакля разворачивалось на протяжении суток, а не в течение более продолжительного времени, как в оригинале, и не в доме, а рядом с ним. Режиссеру удалось создать два измерения. В первом существовали персонажи, к нему присоединилось второе измерение – зал как бы вовлекался в действие. Проект сценографии, музыкальное оформление постановки Молодежного театра принадлежал самому режиссеру В.Котовицкому: декорации отличались простотой. Так же как и в спектакле А.Гарцуева в "Дяде Ване" В.Котовицкого на сцене бушевали страсти. Оба "Дяди Вани" перекликались друг с другом.

В обоих спектаклях не было точно определено время действия. В первом была молодая няня в современной одежде, а во втором герои спектакля пили чай из самовара, слушая при этом блюзы на кассетном магнитофоне.

В отличие от режиссера Ю.Лизингевича А.Гарцуев и В.Котовицкий оказались более свободными при сценическом воплощении классики. Они не определили конкретного времени действия, персонажи внешне не соответствовали чеховским образам. Для них не была важна ситуация, главным оказались человеческие чувства, переживания, страсти.

Немаловажным оказалось для режиссера А.Латенаса сохранение чеховских образов, атмосферы пьесы. Его "Дядя Ваня" 2003 г. в Брестском областном театре драмы и музыки отличается от всех вышеупомянутых постановок полным раскрытием чеховского подтекста, традиционным, но совершенно нескучным решением. Брестский театр не прогадал, когда решил пригласить литовского режиссера на постановку пьесы А.Чехова. А.Латенас уже до этого спектакля осуществил "Чайку" и "Иванова". И его можно поставить в ряд с такими литовскими режиссерами, как Э.Някрошюс и Р.Туминас. Они открыли А.Чехова в Литве к 1980-ым годам. Позже другие страны узнали о "литовском метафоризме", "ребусной стилистике" Э.Някрошюса, о предельно ясном подчерке Р.Туминаса, и о простоте А. Латенаса. Но только на первый взгляд кажется, что в "Дяде Ване" А.Латенаса все просто и незатейливо.

Тема спектакля - предназначение человека в жизни, в чем заключается смысл, в чем спасение человека. "В труде" – так ответила в конце спектакля Соня-О.Жук: "…Будем трудиться для других и теперь и в старости, не зная покоя… И бог сжалится над нами, и мы с тобою, дядя, милый дядя, увидим жизнь светлую, прекрасную…" [16,ст. 160] Как приговор звучали слова Сони-О.Жук. Но слова противоречили действительности, так как дядя Ваня и Соня никогда не увидят небо в алмазах, они так и будут работать каждый день и ничего не изменится. Они приговорены к серым пожизненным будням в деревне, приговорены к мелкой, кропотливой работе, к работе изнуряющей, приговорены к жизни, в которой нет счастья и веселья, а есть только душевные страдания.

Войницкий Иван Петрович в исполнении М.Метлицкого в начале спектакля спокойный и сдержанный человек. Всю жизнь он работал для того, чтобы профессор Серебряков (Н.Маршин) мог творить, но, как известно, творчество профессора не приносило никаких результатов. А приехав в деревню к Войницкому, Серебряков перестроил жизнь других жильцов под свой график. Он был вечно недовольным и раздражительным.

Войницкий, влюбленный в молодую жену профессора Елену Андреевну–Юрик, не мог понять, как молодая и красивая женщина приносит себя в жертву никчемному и эгоистичному профессору. Какая идея движет ею? И под влиянием этих событий Войницкий-Метлицкий пересмотрел свои жизненные принципы и осознал, что жизнь он прожил ради человека, который использовал его, как марионетку. Поэтому в своем монологе дядя Ваня высказал все то, что накопилось в его душе за долгие годы. Произнеся свой отчаянный и гневный монолог, он пытался застрелить профессора, но его порыв сумели сдержать. И жизнь снова пошла своим чередом – работа, работа, работа…

Великолепная красавица Елена Андреевна (Т.Юрик), для которой собственная красота и великолепие попросту скучны в той глуши, в которой она вынуждена проживать. Героиня Т.Юрик, кажется, тяготится всем, что происходит вокруг нее: и "нытьем" дяди Вани, и "романом" с Астровым — ничто не приносит ей радости, ибо все это выглядит для нее глупо, бессмысленно и бесполезно. Достаточно глуп и Астров, которого традиционно принято играть сельским интеллигентом-экологом. В исполнении С.Петкевича он человек достаточно нерешительный: местный "красавчик" и "любимчик" не может построить и обустроить собственную жизнь, поэтому и занимается лесами. И рядом с таким Астровым дядя Ваня выглядит не "сельским нытиком", а человеком умным и глубоко понимающим трагичность собственной нереализованности. Для него эта сельская жизнь не жертвенность и не собственная убогость, а ловушка, в которую попал не один он.

Режиссер тонко выстроил сценическое действие, не создав замысловатого ребуса. Но при этом постановка не лишилась метафоричности. Например, в сцене, где профессор Серебряков (Н.Маршин) предлагает Войницкому (М.Метлицкий) продать имение, дядя Ваня в ответ на это на доске с математическими расчетами профессора сверху пишет: "враг". Но Астров (С.Петкевич) заменяет первую и последнюю букву и получается слово "брат". Серебряков и Войницкий испытывают неприязнь друг к другу – они враги, но они также оба несчастны, они не нашли себя в жизни, не реализовались и их это объединяет, делает братьями по несчастью.

Еще одна сцена, наполненная символом. Астров и Софья остались наедине, девушка уже практически призналась ему в любви, но он резко заявил: "Я никого не люблю и… уже не полюблю". И нечаянно разливает стакан с водой. Вода - это чистая любовь Софьи, которую он не заметил, нечаянно "опустошил" душу молодой и наивной девушки, вычерпал надежду из ее сердца.

В финальной сцене Соня и Войницкий остаются одни, и чтобы не захандрить, чтобы не впасть в отчаяние Соня быстро находит им работу. Они садятся и перебирают фасоль, четко слышны звуки фасоли, бьющейся о дно металлической посуды, как будто слезы падают и разбиваются, как будто фасоль это надежны, а металлическая тарелка – это быт, о который и разбились мечты.

Каждая выстроенная мизансцена в спектакле наполнена смыслом. В сцене, где Елена Андреевна (Т.Юрик) интересовалась у Астрова, что же такого привлекательного он нашел в лесах, Астров даже не смог ответить, так как за него это сделала Соня. Она увлеченно рассказывала о любимом деле доктора, и постепенно становилось понятно, что она говорила не о своей любви к лесу, а о любви к Астрову. Но Елена Андреевна и Астров, не обращая внимания на монолог чуткой Сони, приближались друг к другу все ближе и ближе. Соня пыталась остановить их, но силы были не равны, и тут на помощь хрупкой девушке нечаянно пришел дядя Ваня. Одной только фразой "разбудил" Елену Андреевну и Астрова: "все это мило, но не убедительно". Никто напрямую так и не сумел сказал о своих чувствах, но эта сцена раскрыла все сложные взаимоотношения между героями.

В спектакле чувствуется как внутреннее, так и внешнее напряжение. Оно выражается в игре актеров, в музыке и сценографии. Художник В.Лесин не просто вынес на сцену мебель русского дома конца ХIХ ст. Деревянные стулья, шкафы, буфеты, стол, часы составлены в хаотичном порядке, создается впечатление, что жители дома собираются переехать или заменить мебель на новую, а старую выбросить. Перевернутые стулья лежат, то на шкафу, то на столе, самовар на полу, часы на березовых пнях. Жители дома даже не замечают беспорядка, в котором обитают. Они как будто находятся в другом измерении, они привыкли ничего не замечать вокруг себя. Они стали "глухи" и "слепы" к чужим горестям.

Жанр брестского "Дяди Вани" совпал с жанром, который определил драматург. А.Чехов не конкретизировал жанр своей пьесы, не назвав ее ни комедией, ни драмой или трагедией. Просто - это сцены из деревенской жизни, где показано, как люди жили, любили и страдали. Режиссер оставил чеховскую концепцию, сохранил чувство недосказанности и не завершенности. Была показана лишь душевная борьба, а ее результата не было ни на сцене, ни в жизни самих героев. Они словно попали в замкнутый круг, откуда уже не вырваться, они так и будут без устали работать и работать, и отдохнут уже не здесь, а в другой, не земной жизни.

Режиссеру удалось уловить внутреннюю динамику действия, развитие характеров и выявить точность чеховских подтекстов. Действие разворачивалось плавно и без перепадов – настоящий ритм сельской жизни! На сцене были истинно чеховские персонажи. Была достигнута ансамблевость игры, и поэтому не возможно было определить, кто лучше сыграл, кто хуже. Все актеры занимали равные позиции, каждый герой был важен, это как цепочка, если вырвать одно звено, то цепь рассыплется. Все были одновременно значительными. Литовскому режиссеру удалось раскрыть русского драматурга, что редко удавалась как белорусским так и российским коллегам.

Еще один "Дядя Ваня" был поставлен в Гомельском областном драматическом театре. Спектакль, скорее всего можно назвать "датским", так как поставили его к 100-летию памяти А. Чехова 2004 г. На его постановку был приглашен режиссер из Санкт-Петербурга Г.Крук, ученик режиссера Г.Товстоногова. Это его первая постановка А.Чехова. К нему у режиссера был долгий путь — через И.Бунина, Б.Шоу. Режиссер очень осторожно отнесся к авторскому тексту. Не прибегнул ни к каким излишним внешним выразительным средствам (в спектакле минимум декораций), поставил спектакль, точно прочитывая автора.

Каждая из рассмотренных постановок стилистически отличается друг от друга. Режиссер Ю.Лизингевич, приверженец классики и традиционного прочтения в "Дяде Ване" отыскал философские и духовные мотивы, которые и стали центральными в постановке.

Для режиссеров В.Котовицкого и А.Гарцуева важным стало осовременить классику за счет стилизованных костюмов и оригинальной сценографии. В первом случае – это был чисто режиссерский эксперимент, во втором того требовали обстоятельства, в спектакле участвовали студенты Академии искусств.

Режиссер А.Латенас проявил бережное отношение к авторской идее поэтому ему удалось достигнуть значительного художественного результата. На гастролях в Минске, затем на фестивале "Белая вежа", он затмил многие, претендующие на высокое искусство, столичные постановки. Режиссура А.Латенаса – это согласие и понимание всех актеров, понимание природы драматургии, налаживание живых связей между действующими мизансценами, настройка единого общего верного тона. Кажется, что для режиссера абсолютно неважно было отыскать в А.Чехове "что-то, до чего еще никто не додумался". История "Дяди Вани" выглядела в его прочтении необычайно простой и бесхитростной. И именно эта кажущаяся простота покорила зрителей.

2.3 "Три сестры". Поиск выразительных средств

Жанр "Трех сестер" был назван А.П.Чеховым драмой, но в пьесе трагические мотивы переплетаются с комическими, много смеха, радости, музыки. В этом произведении А.Чехов еще более настойчиво и мягко отказывается от прямого противоборства характеров, интересов, воль. "Три сестры", как и предыдущие пьесы драматурга не сразу были оценены. Первая постановка во МХАТе в 1901 году была принята зрителем только через три сезона своей сценической жизни. В театрах Беларуси "Три сестры" впервые были поставлены в 1945 году режиссером Л.Новицкой в Государственном русском драматическом театре Беларуси, через сорок два года театр снова осуществил эту драму на своей сцене.

В 1987 г. над спектаклем работала постановочная группа из Ленинграда - режиссер А.Сагальчик, художник М.Китаев, композитор Б.Тищенко. Режиссер создал чеховскую атмосферу в постановке, композитор добавил в партитуру спектакля музыкальные фрагменты: звуки задорной гармошки сменялись скрипичным стоном и военным маршем. Художник оформил дом Прозоровых в зелено-коричневых и серых тонах. Создатели заботились о воссоздании на сцене поистине театрального зрелища.

Зрелищная сторона им удалась, но только она-то и потеснила актеров. Они не могли органично существовать на фоне условно обозначенных стен, раскрашенных в непонятные цвета (зеленый, коричневый, серый – цвет хаки). Сценография жила своей жизнью, она была отделена от всего действия. Мизансцены не всегда наполнялись живым актерским исполнением, определение предметов иногда казалось случайным и искусственным. Зато спектакль не был лишен метафоричности. Сестры кружили по комнатам и умышленно обходили Соленого стороной, старались держаться от него поодаль, словно предугадывали: "от него нужно ждать неприятностей". Если мизансцены режиссер четко разработал и продумал, то актеров он, наверное оставил без внимания, так как практически все сценические образы были далеки от чеховских.

Театр отказался видеть необычность чеховских сестер, трех лучших людей в провинциальном городе. Исполнительницы ролей приземлили поэтические образы, трактуя их безвольными мечтательницами. Они то судорожно суетились, то с плаксивой интонацией произносили слова, порой были бестактны. Ольга, учительница гимназии, так хотела выйти замуж, что кажется, пошла бы без любви, "кто бы ни посватал". Но время идет, Ольга постарела, она уже начальница гимназии, но по-прежнему одинока. Ольга в исполнении О.Клебанович была взвинченной и нервной.

Средняя сестра, Маша, брала свое счастье урывочками, стала "злющей", но полк из города перевели в "царство Польское", и наступило горькое расставание с любимым. Эту роль исполняли Л.Былинская и Б.Масумян. Маша Л.Былинской тонкая, чуткая и умная. У Б.Масумян образ получился неврастеничным, раздражительным, суетливым, строптивым. Актрисам не удалось вдохнуть поэтичность в чеховский образ, им обоим не хватало интеллигентности, тонкости, душевной чуткости.

Младшая, Ирина, еще "не любила ни разу в жизни", не может полюбить и Тузенбаха, ее душа — как "дорогой рояль", который заперт, а "ключ потерян". В этой роли удачно дебютировала А.Маланкина, она нашла точное определяющее качество в характере своей героини, но полноты оттенков, глубины чувств явно недоставало.

Сгорели все надежды сестер. В этом смысле ночной пожар третьего акта символичен. Главное желание, мечта трех сестер — уехать в Москву, — кажется, вот-вот осуществится, но каждый раз откладывается, пока, наконец, не становится ясно: никуда они не уедут. Мечта оказалась несбыточной, иллюзорной. Сестры остались одни, все их надежды рухнули. Настоящим противником трех сестер выступила не одна лишь мещанка Наташа, жена их безвольного брата Андрея, которая постепенно прибрала весь дом к рукам. По отношению к сестрам оказывается враждебной вся окружающая их среда, "уклонившаяся от нормы". Три сестры утратили многие иллюзии, но не потеряли веру в будущее.

Не теряли веру в спектакли некоторые театроведы: "не будем спешить делать конечные выводы. Театру пожелаем настойчивости и отдачи, зрителю – терпения" [54, с. 3]. Но сценическому произведению не была суждена долгая жизнь: "Мы, критики, опозорили артистов, зачеркнули режиссера… вынесли приговор. Спектакль быстро исчез из репертуара…" [4, с. 24]

Постановка "Три сестры" А.Сагальчика был подвергнута детальному анализу со стороны театроведов. Сценическая жизнь "Трех сестер" в Русском театре была не долгой. Существовали причины, по которым спектакль не удался. Отсутствовала интересная, созвучная времени концепция, многие чеховские образы утратили поэтичность. После болезненного поражения театр больше не предпринимал серьезных попыток поставить что-нибудь по А.П. Чехову. На целых девятнадцать лет имя этого русского классика исчезло с афиши театра.

В Национальном академическом театре им. Я.Купалы в переломное время для страны (1992 г.) решили поставить "Трех сестер". В то время, когда в моду входило Голливудское кино и в почете были такие фильмы, как "Молчание Ягнят", "Терминатор", "Рембо" и т.д. Массовый зритель начал воспитываться именно на этом искусстве, на фильмах со счастливым концом, "Три сестры" для них были бы чересчур скучны и пессимистичны ведь в финале пьесы становиться ясно, что мечты и желания сестер не сбудутся, не будет "хэпи энда". Для кого же поставил театр "Трех сестер" и почему именно Чехов? На этот вопрос ответил художественный руководитель театра и режиссер спектакля В.Раевский: "Во-первых, это попытка снять табу, которое висело над театром: мол, белорусский – мощный бытовой театр, а чеховская поэзия и психология, элегантная драматургия – не для него. Во-вторых, "Три сестры" были написаны в конце прошлого столетия, а теперь на дворе конец двадцатого. И мы переживаем примерно те же самые события, что настигли Россию тогда. В-третьих, постановка Чехова – это благодарная работа и для актеров, и для меня, и для зрителей. Наконец-таки, классика долго не ставилась на сцене театра, актеры как бы растренировались. Чехов, я надеюсь, даст хороший импульс к творчеству" [51, с.3].

Как видно из рассуждений режиссера точной художественной мотивировки для постановки "Трех сестер" у В.Раевского не было. Ставить А.Чехова только из-за дефицита его драматургии на отечественной сцене, и для того чтобы что-то доказать – это еще не причины для постановки классической драматургии. Но если обратиться непосредственно к "Трем сестрам" и спектаклю, то можно провести некоторые параллели между событиями в пьесе и 1990-ми годами. Герои спектакля находились в состоянии ожидания новой жизни. После развала СССР, также было время перемен и ожиданий. А слова подполковника Вершинина (А.Милованова): "А я всю жизнь мою болтался по квартиркам с двумя стульями, с одним диваном и с печами, которые всегда дымят" словно вырваны из жизни 1990-х. В пьесе, которой было 100 лет, режиссер увидел настроение, соответствующее своему времени. Настроение грустное, печальное, состояние ожидания счастья.

От этого жанр спектакля был не драма, как в оригинале, а грустная комедия. Это не спонтанный шаг режиссера, ведь пьеса насквозь пронизана грустными мотивами, и кроме печали в пьесе есть комедийные черты – много смеха, танцев и шуток. Но спектакль не превратился в легкий водевиль, он не был лишен определенной культуры сценического прочтения классики. И даже в переводе на белорусский язык В.Некляева пьеса звучала естественно и одновременно утонченно.

Сценография "Трех сестер" в купаловском (художник Б.Герлован) заметно отличалась от художественного оформления спектакля в русском театре режиссера А.Согальчика. Декорации Б.Герлована были более метафоричными, и как это свойственно данному сценографу, величавыми. Над сценой свисали огромные грозди люстр-канделябр, они создавали впечатление то звездного неба, то напоминали церковные купола. А в финале, люстры покрытые паутиной, лежали на подиуме среди перевернутых кресел и засыпались желтыми осенними листьями. Все тише и тише звучала мелодия "Прощание славянки", уходила артиллерийская бригада, а сестры оставались навсегда в этом городе, приговаривая свое извечное: "Будем жить и мы".

Сценическое решение некоторых драматургических образов в спектакле вызвало у театральных критиков недопонимание и двоякую оценку. Б.Бурьян написал на спектакль две статьи. "Перед собою не таясь" [19], "...И тихий дом встревожен" [18]. Они отличаются друг от друга настроением автора. В первой Б.Бурьян категорически не принял спектакль, намекнув, что купаловские "Три сестры" скучны и печальны, но уже во второй статье автор противоречил своим предыдущим суждениям. "...И тихий дом встревожен" - своеобразная попытка автора заново разгадать спектакль, понять почему режиссер обратился в то время именно к "Трем сёстрам". Рецензент провел параллели между спектаклем и временем. И увидел в спектакле некоторые очертания режиссерского замысла. Б.Бурьян утверждал, что театр специально приземлил Вершинина, нарочито состарив его, тем самым разрушив традиционное представление об этом образе. Сначала это казалось режиссерской ошибкой, то, что роль отдана не молодому исполнителю, но затем стало понятно, что режиссер добивался неприятия зрителя такого образа подполковника.

Оценка других персонажей осталась по-прежнему критичной. Актер В.Павлють не вжился в образ интеллигентного барона Тузенбаха. Барон Тузенбах В.Павлютя оказался антиподом интеллигента: перед дамой мог вальяжно развалиться, не знал куда девать руки, мельтешил, впадал в ложную значительность. Отсутствовала в этом образе обаятельность. Маша (Е.Сидорова) в спектакле предстала женственной и трепетной, а вот Ольга (Т.Пузиновская) была постоянна угрюмой, от этого в спектакле не доставало художественного контраста Маше. Однотонное переживание Ольги и Ирины превалировало в постановке.

Но для В.Раевсого не было главным точно скопировать чеховских персонажей, он захотел отыскать внутреннее созвучие пьесы и современности, по сути, ему это удалось. Из чеховских интеллигентных военных он сделал современных офицеров, более приземленных и упрощенных. Ведь жизнь продолжается и даже сестры, которые остались одни верят в то, что они будут жить, не существовать и проживать время в надеждах, а жить.

Молодой актер, начинающий режиссер О.Коц в 2006 г. попытался поэкспериментировать с чеховской драмой в Национальном академическом театре им. М.Горького. Он продемонстрировал свой способ сценического воплощения классики на театральной сцене. Замысел "Трёх сестер" был интригующ и эпатажен. Идея о спектакле возникла у режиссера на четвертом курсе в Белорусской государственной академии искусств. Первоначально играть все роли, мужские и женские, должны были актеры-мужчины. Это было что-то наподобие японского театра в стиле Кабуки и Но: "Здесь будет пластика, определенный грим, маски, свет, музыка и минимум декораций. У нас есть и свой кузнец, который изготавливает мечи" [13, с.10]. Первая версия "Трёх сестер" прошла на малой сцене театра. Участники проекта, посвятили спектакль памяти народной артистки СССР и Беларуси А.Климовой.

Театр Кабуки для Беларуси экзотика, а его сценические законы далеки от наших. В труппе классического японского театра – только мужчины. Поэтому в первой версии "Трех сестер" О.Коца роли исполняли мужчины. В.Глотов – Ольга, он же Тузенбах; А.Кривецкий – Маша, Чебутыкин, Вершинин; В.Гречухин – Андрей; О.Коц – Ирина, Соленый.

Первое смелое режиссерское решение О. Коца воспроизвело в памяти одну давно прочитанную рецензию под названием "Увидим ли мы Нину Заречную в кимоно?" и сразу же напрашивается ответ: "Увидим, но не Нину, а трех сестер". И эта была бы "новая форма", но всего лишь "была бы", так как режиссеру не хватило смелости, куража для осуществления задуманной идеи.

Пересмотрев все творческие решения, О. Коц отдал женские роли актрисам (Е. Дубровской, М. Денисовай, А. Козыревой). Теперь в постановке только четыре персонажа, три сестры и сборный персонаж: Андрей, Отец – П.Вишняков. И название режиссер подобрал соответствующее - "Сестры", но "и теперь спектакль не утратил восточного колорита, который передается через музыку, сценографию и движение актеров" [8, с. 10]. Постановка больше экспериментальная и до конца не завершенная, как сказал сам режиссер: "я же не такой как мой российский коллега А. Кац, который выдает завершенные произведения" [8 ,с.10].

Настроение - особый эмоциональный тон чеховских пьес. Но уловить и передать его на сцене оказалась сложной задачей. В спектакле "Сёстры" режиссер всеми силами пытался заставить зрителя почувствовать острую тоску по настоящей жизни. И даже музыка, которая "играла так весело", на самом деле казалась очень грустной, лиричной. Много воздуха в сценографии. Зловещий звук часов. И огромная шестеренка висит на заднике, как символ быстротечности времени. Сестры Прозоровы в спектакле одиноки, они могут рассчитывать только друг на друга и на себя. В финале они остаются одни. Три усталых, измученных, заплаканных женских лица запрокинуты вверх.

По сути "Сестры" - это еще не спектакль, это набор этюдов, набросков по теме. Три сестры уже есть, осталось населить спектакль остальными, пусть эпизодическими, но очень важными персонажами. Многие не смогли принять "Три сестры" О.Коца, считая его работу пробной, не понятной и не претендующей на высокое искусство. Но это был полезный опыт, как для актера, так и для молодых актрис. Он оказался важным, так как режиссер не захотел просто эпатировать публику он попробовал ответить на вопрос: "Почему несчастны сестры?". Даже, если О.Коц не сумел дать ответа на поставленный вопрос, он хотя бы не поверг зрителей в культурный шок, как это сделал литовский режиссер Р.Туминас в своих парадоксальных "Трех сестрах".

Вот некоторые сцены из скандальной постановки. Маша (В.Бичкуте) и Ирина (Э.Латенайте), увидев полковника Вершинина (А.Сакалаускас), взгромоздились на стулья и задрали юбки. Маша, расставаясь с Вершининым, повисла у него на шее, повалила наземь; на них кинулись Ольга (В.Битуте) и Ирина. Вчетвером они катались по сцене, орали, визжали. Ирина разгуливала в белой ночной рубашке, черных солдатских сапогах, черных перчатках, плюс к тому размахивала хлыстиком. И таких вот "интермедий" в спектакле было изобилие.

Как видно выразительные средства могут быть разными. И все они применяются для одной цели, воплотить драматургический материал на сцене. Тем не менее, художественный результат, как правило, не одинаков.

В спектакле режиссера А.Сагальчика, были и продуманность в мизансценах, и качество подобранного музыкального сопровождения, и оригинальная сценография, но режиссер недостаточно внимания уделил самому главному выразительному средству – игре актеров, этот немаловажный момент и был упущен из виду. Сценические метафоры, условные формы в "Трех сестрах" помогали созданию на сцене живой атмосферы, но не содействовали максимальному проявлению актерского мастерства.

В спектакле В.Раевского, сценография и актеры органично взаимодействовали. Только, возможно, некоторым исполнителям не хватило точности в раскрытии характеров персонажей. Так как попытка вписать чеховских героев в контекст современной реальности снизила поэтичность некоторых образов.

Герои спектакля "Три сестры" О.Коца выступили самыми экзотическими персонажами. Режиссер изменил саму структуру пьесы, оставив только трех сестер и Вершинина. Но придуманные режиссером эпизоды и сцены не складывались в цельную картину оттого, что не было ни одной, пусть даже очень простой мысли, на которую можно было бы нанизать пафосные монологи сестер. Потребность игры оказалась сильнее потребности высказывания. При таком подходе совершенно неважно, какой драматургический материал брали для эксперимента.

Какими только выразительными средствами не пользовались режиссеры и актеры при постановке "Трех сестер", главным же является то, что театр не боится экспериментировать и искать новые подходы к классической пьесе, по своему трактуя ее текст и смысл, что придает каждому спектаклю особое звучание и колорит. Только до сих пор подлинных "Трех сестер" в театрах Беларуси мы так и не увидели.