Стихотворений // «Тарусские страницы», 1961

16 стихотворений // «Тарусские страницы», 1961

Рождение века. Поэма // «Молодая гвардия», 1962, № 8 Годы, 1963

Поэма греха // «Новый журнал», № 116, 1974

Времена, Frankfurt / M., 1976

Сплетения, Frankfurt / M., 1981

«Письмо в Москву» (стихи и поэмы, 1991)

«Время дано» (стихи и поэмы, 1992)

«На скосе века» (Время, 2008)

От автора

Моя судьба издавать не сборники, как все поэты, а «Избранное». Единственный мой сборник «Годы» (Москва, «Сов. писатель», 1960) представлял первые двадцать лет моего творчества. Этот — уже тридцать лет. Я никогда не издавал сборники нормально, по мере накопления стихов, — так, чтоб каждый сборник отражал определенный период творчества.

Книга делится на три раздела, совпадающих с периодами моего внутреннего развития (а отчасти — так складывалась моя жизнь — и с развитием страны).

Первый раздел включает стихи, написанные до ареста, то есть до конца 1947 года. Это — блуждание в потемках, наощупь, молодое желание жить и верить.

Второй раздел — по первой строке одного из стихотворений, он называется «В наши трудные времена» — обнимает стихи, написанные с 1948 по 1956 год. Здесь это блуждание в потемках, характерное для первого раздела, уже связано со страданием, а значит, и с нарастанием трезвости.

Третий раздел — он называется «Приобщение» — связан уже с трезвостью. Трезвость эта относится не только к ощущению политической или исторической реальности, а прежде всего — к трезвому ощущению шкалы человеческих ценностей и извечной трагедии жизни. В тяжелые времена эта трагедия заслоняется другими, менее существенными, но более ощутимыми трагедиями, от которых никуда не деться, но высокая поэзия, как я думаю, — прежде всего, ответ на извечную трагичность бытия.

Разумеется, вся эта классификация весьма условна. Тем более, что заслоняющие гармоническое восприятие факторы (идеологическое и административное давление на сознание и восприятие) не прекратили своего действия и после 1956 года, а прорывался я сквозь них (так я думаю) и задолго до этой даты. К сожалению, полностью игнорировать эти факторы я не мог, это значило бы игнорировать всё, в чем я жил, а постигать вечные ценности, без которых поэзии нет, мы можем только на основе своей временной жизни. В этом я уверен. Вот всё, о чем мне хотелось предупредить читателя.

Н. Коржавин (сборник "Времена")

Забвенье смысла и лица

Клонит старость к новой роли,

Тьму наводит, гасит свет.

Мы всю жизнь за свет боролись

С тьмой любой... А с этой — нет.

Мало сил, да и не надо,

Словно впрямь на этот раз

Тьмою явлен нам Порядок

Выше нас, мудрее нас.

Словно жизнь в чаду событий

Нам внушает не шутя:

Погостили — уходите,

Не скандальте уходя.

***

Горожане в древнем городе Содом

Были заняты развратом и трудом.

Рос разврат и утончался... И всегда

С ним росла производительность труда.

И следил все время строго их Сенат,

Чтоб трудом был обеспечен их разврат.

Телевидение в городе Содом

Просвещение вносило в каждый дом.

Дух прогресса всех учило постигать,

Наслаждаться, но расплаты избегать.

Пусть кто хочет, превращает в матерей

Их одиннадцатилетних дочерей.

Что пугаться? — были б в деле хороши!

В том и жизнь. И нет ни Бога, ни души.

Наслаждайся!.. А к вакханкам охладел,

Есть в запасе свежесть юношеских тел.

Что там грех — забвенье смысла и лица

Перед скукой неизбежного конца?

Все ли думали так в городе Содом?

Может быть. Да кто расскажет нам о том?

Остальные ведь молчали — вот напасть! —

В ретрограды было стыдно им попасть...

И от тех, кто прямо чтил не Дух, а плоть,

Их потом не отделял уже Господь.

Чем все кончилось — известно без меня.

Что вникать в природу Божьего огня.

Все сгорели в древнем городе Содом,

А при жизни размышляли не о том,

Не о том, за что сожгут, на что пенять.

Лишь — куда себя девать и чем занять.

«Я просто чувствовал, что когда слишком много ненависти, то получается пустота. Я как-то с этим старался бороться. Применительно в основном к нашей стране: в нашей стране уже настолько все запуталось, что ненавидеть уже почти некого... Людям надо сочувствовать».

Своими строками Наум Коржавин показал существующую в то время ситуацию в России, то общество, мировоззрение, идеи, идеалы и ценности. Всё то, чем жили люди.

Вот уже более полувека стихи Наума Коржавина живут в российском поэтическом пространстве. И всегда в историческом контексте – порой как будто даже слишком строго заданном. Иногда кажется, что почти все они – от трагических («…А избы горят и горят») до саркастических («…Любовь к добру разбередила сердце им…») – суть реакции на что-то настолько узнаваемое в контексте эпохи, что невольно возникает вопрос: а потом, в новых исторических декорациях, будет ли это щедрое слово понятно без перевода «на современный»?коржавин творчество нравственный лирика

 

Очерк "Будни «тридцать седьмого года»" — февраль 2004

Фрагмент

"Передо мной в ксерокопии документ, очень важный для понимания нашей истории. Я его не открыл и не добыл хитроумным способом. Просто нашел в книге, которая доступна всем. Он — один из фрагментов, составляющих приложение к этой книге. Называется она — «МИНА ЗАМЕДЛЕННОГО ДЕЙСТВИЯ (Политический портрет КГБ)» и выпущена московским издательством РУСАРТ еще в 1992 году. Автор книги и, следовательно, первый публикатор этого документа — известная журналистка Евгения Альбац, написавшая много интересных и важных статей о «ЧК-ГБ». Некоторые из них в расширенном виде вошли в эту книгу. Но сейчас меня интересует только вышеназванная публикация.

Материал этот важен, а в том, что содержит его вторая часть — достаточно сенсационный. То, что многие подозревали, о чем догадывались, что глубокомысленно выводили из имевшихся у них фактов,— подтверждено теперь официальным документом — приказом — и служебной перепиской. И вот об этом-то материале мне за три года не обмолвился ни словом ни один человек. По-видимому, такие факты уже никого не волнуют — о них даже не говорят. Даже Евгения Альбац почти не комментирует свою публикацию. Видимо, считая, что документ говорит сам за себя. И что не такая уж это новость — то, о чем все, кто об этом думал, давно догадывались. Да, если рассматривать этот документ только как еще одну улику против сталинщины — тут и говорить не о чем. Уличать эту напасть и лично товарища Сталина (а в том, что за приказом стоит Сталин, читатель вполне скоро убедится) в безграничном беззаконии и в государственном бандитизме — нелепо и скучно. Впрочем, даже если скучно, всё равно надо: желающие этому не верить не перевелись до сих пор. Но я займусь другим.

Я попытаюсь прокомментировать этот приказ как документ эпохи. А это — необходимо. Прежде всего, потому, что исчезает память. Эпоха, крайним выражением которой был этот приказ (вторая половина 30-х годов XX века), становится, ввиду своей ирреальности, непонятной (гораздо непонятней, чем 30-е годы XIX века) и поэтому как бы не существовавшей. Привычные термины — террор... жестокость... произвол — ставят ее в ряд обычных неприятных эпох. Дескать, прискорбно, но о чем тут говорить... Между тем, говорить тут есть о чем. Ибо эта ни на что не похожая, непредставимая и практически невыносимая эпоха не только существовала, но до сих пор держит нас в тисках своих последствий..."

Заключение

Невольно на ум приходит цитата из В. Набокова, созвучная моим мыслям о стихах Коржавина: «Так, бывало, душа моя задохнется на миг, лежу навзничь, широко открыв глаза, и стараюсь изо всех сил побороть страх, осмыслить смерть, понять ее по-житейски, без помощи религий и философий. И потом говоришь себе, что смерть еще далека, что успеешь ее продумать, — а сам знаешь, что все равно никогда не продумаешь, и опять в темноте, на галерке сознания, где мечутся живые, теплые мысли о милых земных мелочах, проносится крик — и внезапно стихает, когда наконец, повернувшись на бок, начинаешь думать о другом.» (Ужас. Владимир Набоков)

14 октября — день 85-летия несгибаемого таланта, чистого и острого, как клинок, Наума Моисеевича Коржавина, или Манделя (настоящая фамилия), или Эмки (для друзей). Киевлянин Наум Мандель был внуком цадика и страшным нонконформистом.

Некоторые превращают Наума Коржавина в какого-то агитатора-горлана-главаря. Нет, он всю жизнь был самим собой, старался осознавать свои чувства и их связь в поэзии. Этим он, собственно, и занимался. Как и все люди его поколения, Коржавин был заворожен примером Маяковского. Был заворожен идеей новаторства, революционности. Революционности эстетической. Но это ушло от него. Это шло от футуризма, от модернизма и, в конечном счете, от Серебряного века... Одновременно с этим – он говорит не о годе, а о годах, о периоде – в литературу пришли и другие поэты, очень разные… Был Слуцкий, был Самойлов, а до этого – Коган, Кульчицкий и другие. Он ощущал единство с ними и не чувствовал себя одиночкой. Цитируя слова Коржавина: «Я продирался к самому себе, а не к решению политических вопросов. Но поскольку все было запрещено, то все выглядело как политика. Но это не значит, что есть такая область, куда я уйду, и вот там будет вечность. Что ты отгородишь какое-то маленькое пространство, и это пространство будет вечностью. Чепуха это. Вечность – не в темах. А в отношении к ним».

 

Список литературы:

 

1. Статья в Энциклопедии «Кругосвет»

2. Наум Коржавин. Журнальный зал.

3. К 65-летию Победы. Лев Аннинский. Мальчики державы. Наум Коржавин

4. Интервью с Наумом Коржавиным в ЧасКоре (автор Юрий Чекалин)

5. Интервью с Наумом Коржавиным (автор Михаил Бузукашвили, журнал «Чайка»)

6. Наум Коржавин: Катастрофа не неизбежна (журнал «Кругозор»)

7. Литература русского зарубежья. Статья в Энциклопедии «Кругосвет»

8. Наум Коржавин. Статья в интернет википедии.

9. Электронная библиотека АЮ Белоусенко.

10. «Новый мир» 1994г. №12