Начало изучения античности в России XVIII век

1. Новые исторические и культурные условия (петровские преобразования и приобщение России к европейскому классицизму)

[46] Преобразования конца XVII - начала XVIII в. затронули самые разнообразные области общественной и государственной жизни: законодательство и управление, финансы и военное дело, дипломатия, образование и просвещение - все подверглось решительной перестройке и во всем ощущалось стремление сократить тот разрыв в культурном развитии, который обнаружился между Россией и Западом в последние два века. Решение новых задач требовало новых же, по-европейски образованных людей: отсюда понятна та забота, которую проявлял Петр и его правительство по насаждению просвещения в России. Дальнейшее развитие книгопечатания, выпуск первой русской газеты, открытие светских школ и училищ, наконец, основание Петербургской Академии наук - все должно было служить этой цели.

Конечно, чисто практический подход к делам просвещения и образования, характерный для Петра и его окружения, страдал известной односторонностью: упор делался на подготовку новых, образованных служителей государства, между тем как интересы собственно научные часто отодвигались на второй план.¹ Тем не менее, как бы односторонне ни подходило тогдашнее русское правительство к делам просвещения, оно много сделало для развития науки и образованности в своей стране. В особенности много выиграла от петровских преобразований историческая наука: "говоря образно, - замечает С. Л. Пештич, - организация исторической работы изменилась настолько, насколько, скажем, отличается ремесленная мастерская от мануфактурного производства".² Росту исторических знаний, интересу к занятиям историей, наконец, самому становлению исторической науки, ибо, как наука, история оформляется именно в XVIII в.,³ способствовало множество факторов: [47]  здесь и причины общего характера, такие, как подъем национального самосознания и обусловленный им интерес к прошлому своего народа; и конкретные потребности современной политики, как, например, необходимость исторически обосновать те или иные законодательные меры, военные реформы или дипломатические представления; здесь и общий культурный подъем, тесно связанный с развитием просвещения и образования; и, наконец, установление более тесных политических и культурных связей с западно-европейскими странами, что особенно способствовало интересу к всеобщей истории, равно как и к истории тех государств древности, чья культура легла в основу европейской цивилизации.

Сам Петр I проявлял живой интерес к русской и всеобщей истории. По его инициативе было начато собирание старинных летописей и других рукописных материалов, важных для изучения древнейшего прошлого русского народа,⁴ и были предприняты работы по составлению новой истории русского государства (труды Ф. П. Поликарпова - Орлова и др.).⁵ Петр заботился также о переводе на русский язык исторических произведений, выходивших за границей. В его библиотеке были самые разнообразные сочинения по истории - рукописные и печатные, русские и иностранные.⁶ Между прочим, царь был хорошо знаком с историей и литературой античного мира. В его письмах и записных книжках часто встречаются ссылки на исторические примеры древности,⁷ а об его интересе к античной литературе можно судить хотя бы по таким фактам. В октябре 1708 г. царь через И. А. Мусина-Пушкина приказывал московскому печатнику Федору Поликарпову: "историю Курциеву об Александре Македонском, исправя, напечатать"⁸; этот перевод вышел год спустя в Москве. В марте 1716 г. Петр писал из Данцига русскому поверенному в делах в Вене: "Г. Веселовский! По получении сего приищите историю Юлия Цезаря, чтоб оная была такова выхода, как в приложенном при сем реестре написанном, и на латинском языке, а не на немецком, и пришлите к нам".⁹ По возвращении [48] из Персидского похода царь как-то заинтересовался историей языческой религии; узнав, что по этому вопросу есть сочинение древнего греческого писателя Аполлодора, он повелел перевести это сочинение на русский язык, что и было сделано типографским справщиком Алексеем Барсовым.¹⁰ Наконец сохранилось любопытное свидетельство современника, мекленбургского посла Вебера, о том, что царь Петр хорошо знал басни Эзопа и умел при случае сослаться на них.¹¹

Живой интерес Петра к античной культуре подтверждается не только поощрением с его стороны перевода и издания памятников греко-римской литературы, но и приобретением по его заказу лучших образцов античного изобразительного искусства, и в том числе - знаменитой статуи Венеры Таврической, положившей начало императорской коллекции античной скульптуры.¹²

Вообще в петровское время интерес к античности несомненно возрос. Об этом свидетельствует наличие соответствующих исторических книг и произведений античных авторов в библиотеках многих сподвижников и современников Петра, например, у царевны Натальи Алексеевны,¹³ у Якова Брюса, графа А. А. Матвеева, царевича Алексея, князя Д. М. Голицына, В. Н. Татищева и др.¹⁴ В особенности распространению сведений об античном мире и повышению интереса к античной истории и литературе способствовал приток новой литературы, усилившийся в результате мер царя, направленных на расширение книгопечатания и переводческой деятельности. Стремясь как можно быстрее наладить издание необходимых книг, Петр I старался использовать для этого не только возможности, имевшиеся в самой России, но и помощь частных типографий западных стран, в особенности Голландии, которая была тогда одним из основных поставщиков книжной продукции в Европе. С 1699 г. в Амстердаме у Яна Тесинга, а затем и в некоторых других частных типографиях стали печататься книги по заказу русского [49]  правительства. Разумеется, сами голландские печатники, за незнанием русского языка, ограничивались технической стороной дела, непосредственной же подготовкой книг к изданию занимался главным образом Илья Федорович Копиевский, человек довольно образованный, судя по некоторым данным - выходец из Польши.¹⁵ Ему мы обязаны появлением на русском языке первых печатных пособий по истории и иностранным языкам, а также первыми русскими изданиями переводов древней литературы.

Первой русской книгой, напечатанной в типографии Яна Тесинга, было составленное И. Ф. Копиевским "Введение краткое во всякую историю" (1699 г.). В этом довольно-таки посредственном еще учебнике по всемирной истории, среди других материалов, давались также хронологические таблицы правителей, в том числе греко-македонских царей и римских императоров.¹⁶ В следующем, 1700 г. вышли в свет также составленные Копиевским латинская грамматика - "Latina grammatica in usum scholarum celeberrimae gentis slavonico - rosseanae adornata" (с русским переводом)¹⁷ и два небольших лексикона - латино-русско-немецкий и латино-русско-голландский, в которых слова или, как тогда говорили, "вокабулы" были подобраны по определенным темам.¹⁸ В этом же году были изданы переведенные Копиевским басни Эзопа и "Война мышей и лягушек": "Притчи Эссоповы на латинском и русском языке, их же Авиений стихами изобрази, совокупно же Брань жаб и мышей Гомером древле описана, со изрядными в обоих книгах лицами (т. е. иллюстрациями) и с толкованием".¹⁹ Впрочем некоторые из басен Эзопа были переведены и изданы Копиевским еще раньше, в качестве приложения к составленному им же "Краткому и полезному руковедению во аритметыку" (1699 г.).²⁰ "Эсоповы притчи" в переводе Копиевского дважды затем переиздавались в России: в 1720 г. в Москве и 1717 г. в Петербурге.²¹

Книгоиздательская деятельность И. Ф. Копиевского представляет [50] несомненный интерес для всякого, кто занимается историей нашей гуманитарной науки. Тем не менее не следует преувеличивать значение этих голландских изданий для истории русского книгопечатания: книги эти ни количеством своим, ни тематикой не могли удовлетворить потребности русского государства в новой литературе.²² Вот почему, независимо от печатания книг в Голландии, русское правительство энергично занималось реорганизацией и расширением книгоиздательского дела в самой России. При этом, параллельно с устройством новых типографий, много внимания уделялось организации в широких масштабах переводческого дела. Недостаток, а по некоторым вопросам и прямое отсутствие отечественной литературы правительство стремилось компенсировать переводом иностранных книг. Неслучайно, что в эпоху преобразований переводная литература составляла основную часть книжной продукции России.²³

Конечно, в выборе книг для перевода правительство руководствовалось прежде всего соображениями практической пользы: предпочтение отдавалось произведениям, трактующим о каких-либо "художествах", под которыми тогда понималось не столько искусство, сколько конкретное ремесло и прикладные науки. Этими же соображениями руководствовалось правительство и в своих заботах по подготовке грамотных переводчиков. "Для переводу книг, - говорится в указе Петра от 23 января 1724 г., - зелоv нужны переводчики, а особливо для художественных ... Художества же следующие: математическое хотя до сферических триангулов, механическое, хирургическое, архитектур цивилис, анатомическое, ботаническое, милитарис и прочие тому подобные".²⁴ Тем не менее растущий интерес к политической и культурной жизни европейских государств способствовал переводу и других произведений - исторических и даже художественных (в нашем понимании этого слова). В частности из книг по всеобщей истории, которые в начальных своих частях затрагивали также античную эпоху, в петровское время были переведены и изданы:

"Введение в гисторию европейскую" знаменитого немецкого историка и правоведа Самуила Пуфендорфа (1632 - 1694 гг.). Книга [51] была переведена видным церковным деятелем и писателем Гавриилом Бужинским по личному приказу Петра I и выдержала два издания (СПб., 1718 и 1723 гг.).²⁵ В 1-й главе этого произведения рассказывалось о Римской державе, из разделения которой "многие новые государства произыдоша"; затем шли главы об Испании, Португалии, Британии и других европейских государствах. "Введение" Пуфендорфа в русском переводе, - замечает академик П. П. Пекарский, - и есть первое (если не считать пустую компиляцию Копиевского ...) в России изданное руководство к всеобщей истории".²⁶

"Деяния церковные и гражданские" Цезаря Барония, заново переведенные с польского сокращения Петра Скарги и изданные в Москве в 1719 г. Перевод этот, свидетельствующий об интересе к церковной истории Запада, продолжал традиции допетровских переводов XVI - XVII вв.²⁷

Книга протестантского историка Вильгельма Стратемана "Theatrum historicum", изданная впервые в Иене, в 1656 г., и переведенная на русский язык группой переводчиков во главе с Гавриилом Бужинским. О содержании ее до известной степени можно судить по заглавию русского перевода: "Феатрон или позор (т. е. обзор) исторический, изъявляющий повсюдную историю священного писания и гражданскую чрез десять исходов и веки всех царей, императоров, пап римских и мужей славных ... " (СПб., 1724).²⁸

Помимо этих трудов по всеобщей истории, переводились на русский язык и другие произведения, в которых также можно было найти сведения об античном мире. Так, в 1720 г. было издано в русском переводе сочинение итальянского гуманиста Полидора Вергилия (1470 - 1555 г.) "Осмь книг о изобретателех вещей" (название подлинника - "De rerum inventoribus libri VIII"). Сочинение это, хотя и сильно устаревшее к петровскому времени (оно было издано впервые в 1499 г.), все же могло представлять интерес для русского читателя, поскольку в нем имелись любопытные сведения о зарождении науки, техники и искусств, о возникновении общественных форм жизни и происхождении религиозных обычаев у различных народов древности и средневековья. К тому же это был первый [52] труд по истории человеческой культуры, переведенный на русский язык. Разумеется, как и во всяком другом произведении, вышедшем из под пера гуманиста, античности в этой книге уделялось много места и внимания.²⁹

Столь же тесно связано с античностью и содержание другого любопытного произведения - "Символы и емблемата", изданного по заказу Петра I в Амстердаме в 1705 г.³⁰ В этой книге дается 840 аллегорических изображений - "эмблем" с соответствующими пояснениями - "символами", составленными в форме афоризмов на русском и шести других европейских языках.³¹ В основу этого произведения было положено аналогичное издание Даниэля де Ла Фей (Daniel de La Feuille), вышедшее в Амстердаме в 1691 г. "Символы и емблемата" сыграли видную роль в приобщении русского общества к европейскому классицизму. "Сборник этот систематически вводил русского человека в круг условных образов и аллегорических представлений, заимствовавших свой материал в значительной степени из той же античной мифологии, на язык которых переводился мир живой реальности (явлений природы, вещей, понятий). Сборник выращивал и культивировал то особое "иконологическое", т. е. мифологизированно-аллегорическое мышление, которое составляет существенную черту эстетики классицизма".³² Произведение это неоднократно переиздавалось в России и служило настольной книгой для нескольких поколений русских писателей и художников.

Ознакомление русских читателей с мифологическими образами классической древности ставило своей целью другое иллюстрированное издание петровского времени - "Овидиевы фигуры в 226 изображениях" (СПб., 1722). В этой книге были перегравированы с соответствующими пояснениями рисунки к "Метаморфозам" Овидия, изданные в свое время И.-У. Краусом в Аугсбурге.³³

От "Овидиевых фигур" естественно теперь обратиться к той [53] части переводной литературы, изданной в России в 1-й четверти XVIII в., которая была уже непосредственно связана с античной историей. Надо сказать, что петровское время несравненно богаче переводами классиков и других произведений, посвященных античности, чем предшествующие два столетия. При этом в переводах этого времени можно различить две струи: одну - продолжающую традиции древней русской литературы, с ее интересом к переводным повестям и сборникам изречений, и другую - вызванную новыми культурными веяниями и запросами, сближающими русское общество с европейским. К первой группе относится новый перевод популярной повести Гвидо де Колумна: "Историа, в ней же пишет о разорении града Трои ... " (М., 1709). Книга эта пользовалась неизменными симпатиями читателей и неоднократно переиздавалась на протяжении XVIII и даже в начале XIX в. Прослеживая распространение сведений об античном мире в России в XVIII в., мы не должны забывать о той роли, которую сыграли в этом отношении печатные издания "Троянской истории": "имевшиеся в "Истории" пересказы и переделки некоторых моментов Илиады подготовляли русского читателя к восприятию последовавших переводов из Гомера" ...³⁴

К этой же группе переводов надо отнести и переведенный с польского сборника "Кратких, витиеватых и нравоучителных повестей "Бениаша Будного (М., 1711), более известный под названием "Апофтегмата", которое закрепилось за ним, начиная со 2-го издания (М., 1712). Сборник этот содержал изречения и беседы различных философов древности, а также полуанекдотические рассказы из жизни знаменитых писателей и политических деятелей, главным образом греческих и римских. Книга пользовалась большой популярностью и также неоднократно переиздавалась в XVIII в.³⁵

Еще больший интерес представляют переводы второй группы, которые знакомили русских читателей с подлинными образцами античной литературы. Из четырех переводов, о которых мы собираемся упомянуть, три отражали живой интерес Петра и его окружения к военной и политической истории древних. Первым в ряду этих произведений следует назвать рукописный перевод сочинения Фронтина "Стратегемы": "Книги Иулия Фронтина, сенатора римского, о случаех военных, на четыре части разделенные". Перевод [54] этот, поднесенный Петру I, датирован 1692 годом. Он был сделан с польского издания Фронтина, вышедшего в Познани в 1609 г.³⁶

В 1709 г. в Москве, по инициативе Петра, был опубликован перевод исторического сочинения Курция Руфа: "Книга Квинта Курция о делах содеяных Александра Великого царя Македонского". Это был "первый на русском языке печатный перевод латинского классика".³⁷ Поводом к изданию этого произведения послужило, быть может, "желание Петра ознакомить интеллигенцию того времени и своих сподвижников с походами и маршрутом македонского героя в те страны азиатского Востока, за которыми русский царь следил с тем же неослабным вниманием, как и за странами европейского Запада".³⁸ Перевод снабжен "Приполнениями", в которых дается краткий обзор событий, составлявших содержание утраченных частей сочинения Курция Руфа (книг I и II). Эти "Приполнения" - тоже перевод; оригинал - "Supplementa" Христофора Брунона, впервые приложенные к его изданию Курция Руфа (Базель, 1545). Анонимный перевод, изданный в 1709 г., был далек от совершенства. Сорока годами позже следующий русский переводчик Курция Руфа академик С. П. Крашенинников справедливо отмечал слабые стороны этого "московского издания": шероховатость стиля, неудачный выбор слов (злоупотребление славянизмами, украинизмами и другими "чужестранными речами"), частые неточности при переводе отдельных выражений и даже периодов (особенно в речах). "Одним словом, - заключал Крашенинников, - сей перевод только к тому полезен, что по нем рассуждать можно, в каком состоянии науки в России были около времен своего начала".³⁹ Тем не менее в пору растущего внимания общества к восточным делам первый печатный перевод Курция Руфа пользовался несомненным спросом: за короткий срок, с 1709 по 1724 г., он был переиздан четырежды.⁴⁰

Через два года после выхода в свет перевода Курция Руфа было [55] опубликовано еще одно произведение, посвященное военному искусству древних: "Краткое описание о войнах из книг Цезариевых с некоторыми знатными приметы о тех войнах, со особливым о войне разговором [или описанием]" (М., 1711). Перевод был сделан с французского сокращения Луи де Рогана, который своим изданием преследовал чисто практическую цель - на примере войн Цезаря познакомить современного офицера с важнейшими тактическими приемами (французское издание носило поэтому характерное название - "Le parfait capitaine"). Впрочем, есть указание на то, что в 1723 г. Петр приказывал сделать более полный перевод Цезаря - с латинского и голландского языков, однако это приказание не было исполнено, очевидно в связи со скорой смертью царя.⁴¹

Несколько особняком стоит четвертый перевод: "Аполлодора грамматика афинейского библиотеки, или о богах" (М., 1725). Выше мы уже упоминали об интересе Петра I к языческой религии, что и послужило непосредственной причиной для издания этой книги. Перевод был выполнен справщиком московской типографии А. Барсовым; в конце книги были помещены два ученых рассуждения: "Следование о родословии первых богов языческих", переведенное из книги французского богослова С. Бохарта, и дополнение к нему, составленное специально для данного издания русским церковным деятелем и писателем Феофаном Прокоповичем "Другие священных историй знатные следы в еллинских баснях обретающиеся". В обоих рассуждениях доказывалась зависимость религиозного мифотворчества древних греков от ветхозаветных преданий.⁴²

Таким образом, в первой четверти XVIII в. русская литература пополнилась целым рядом новых переводных произведений, содержавших сведения об античном мире. Ознакомление с этими книгами несомненно способствовало расширению исторического кругозора русских читателей. Однако одного лишь знакомства с переводами было еще недостаточно, чтобы читатель, хотя бы и наделенный от природы недюжинным умом, мог стать исследователем. Для этого требовалось нечто большее, а именно, правильное историческое образование. Общее представление об историческом процессе, знание древних языков, знакомство со вспомогательными [56] историческими дисциплинами, наконец, усвоение критических методов обработки исторического материала - всем этим можно было овладеть лишь путем систематического обучения в средней и высшей школе с гуманитарным уклоном. А между тем именно таких школ и не было в России.

Правда, существовали так называемые греко-латинские школы и даже академии - училища более высокого типа, полудуховного-полусветского характера, основанные в Киеве и Москве еще в XVII в.; к ним в 1-й трети XVIII столетия добавились новые духовные академии в Петербурге (1721 г.) и в Казани (1732 г.). В этих училищах обучали древним языкам - греческому и латинскому, преподавали пиитику, риторику и начатки философии. Однако специального курса по истории программами названных академий не было предусмотрено, и лишь преподаватели риторики использовали время от времени отдельные примеры, почерпнутые из трудов древних историков. К тому же надо учесть, что все преподавание в этих академиях было пронизано традициями средневековой схоластики и подчинено задачам богословия, - естественно, в ущерб светской науке.

Впрочем, и здесь бывали свои исключения. Среди воспитанников и преподавателей таких училищ встречались оригинальные люди, чья деятельность выходила за рамки церкви и чьи труды косвенно влияли и на формирование исторической науки. Одним из таких исключений был Феофан Прокопович (1681 - 1736 гг.) - выдающийся деятель русской церкви и русского просвещения, преподаватель, а затем и ректор Киевской академии, вице-президент Синода и архиепископ Новгородский, верный сподвижник Петра Великого, поддерживавший и теоретически обосновывавший все его начинания. Феофан Прокопович был разносторонним писателем, одновременно оратором и публицистом, драматургом и поэтом. Он пробовал свои силы и в историческом жанре: им было составлено несколько специальных работ по русской (главным образом о Петре) и всеобщей истории.⁴³ В частности, античности касались упоминавшееся выше рассуждение о греческой религии, опубликованное в качестве приложения к переводу Аполлодора, и какой-то не дошедший до нас трактат об амазонках, о котором говорит В. Н. Татищев.⁴⁴ Феофана Прокоповича интересовала также [57] теория историописания: этому предмету он уделил специальный раздел в своей "Риторике".⁴⁵ Рассуждая здесь о пользе истории, о правилах и приемах историописания, Феофан Прокопович высказывает мысли, схожие с теми, которые лет за тридцать до этого были высказаны автором "Исторического учения".⁴⁶ Точно так же Феофан Прокопович постоянно опирается на опыт великих писателей древности: им широко используются сочинения Лукиана ("Как надо писать историю", - в связи с критикой польских католических историков, позволявших себе различные вымыслы по поводу России), Иосифа Флавия, Цицерона, Дионисия Галикарнасского, Квинтилиана.

Вообще Феофан Прокопович был большим знатоком античной истории и литературы: его трактаты по теории литературы - "Поэтика" и "Риторика" - буквально наполнены ссылками на античных авторов, особенно на латинских поэтов - Горация, Вергилия и Овидия, которых он часто и помногу цитирует. Однако античность не была для Феофана Прокоповича предметом исследования; интересы этого глубоко государственного человека лежали всецело в области современной истории и литературы, и если он обращался к античности, то лишь для того, чтобы почерпнуть оттуда необходимые примеры и параллели. И тем не менее косвенно его литературная и публицистическая деятельность во многом способствовала пробуждению в русском обществе интереса к классической древности: недаром Феофан Прокопович считается одним из предшественников русского классицизма.⁴⁷ Между прочим, до появления Академической гимназии единственным учебным заведением в России, где история преподавалась в качестве самостоятельного предмета, была частная школа Феофана Прокоповича. Эта школа была открыта Феофаном Прокоповичем в Петербурге, в собственном доме на Карповке в 1721 г. Среди предметов, которые преподавались в ней, были древние языки - греческий и латинский, история и даже специальный курс римских древностей.⁴⁸