Петербург в жизни Пушкина

1. Петербург в жизни Пушкина.

В Петербурге Пушкин провел более трети своей жизни –лучшие годы юности и годы зрелости, наивысшего напряжения духовных сил, творческого подъема и бренных житейских проблем. И, наконец, трагическая развязка – дуэль на Черной речке как символ страданий и фатализма в судьбе поэта. Ни один город не был им воспет с таким высоким чувством как “град Петров” и в таких разных произведениях: поэмах, прозе, стихах, письмах.

Но Петербург в восприятии великого поэта оставался всегда двойственным. Это был город его друзей и соратников, символ величия России, но в то же время – столицей империи, дом самодержцев Российских, исполнительно следящей за ним жандармерией (во главе с А.Х.Бенкендорфом, попортившим немало крови поэту; чего стоит объемная переписка только по поводу цензуры его произведений), оплот русской научной мысли и придворного общества. Вот откуда идут столь различные образы Петербурга в творчестве Пушкина.

С одной стороны, известное всем со школьной скамьи:

“Люблю тебя, Петра творенье,

Люблю твой строгий, стройный вид,

Невы державное теченье,

Береговой ее гранит,

Твоих оград узор чугунный,

Твоих задумчивых ночей

Прозрачный сумрак, блеск безлунный,

Когда я в комнате моей

Пишу, читаю без лампады,

И ясны спящие громады

Пустынных улиц, и светла

Адмиралтейская игла,

И, не пуская тьму ночную

На золотые небеса,

Одна заря сменить другую

Спешит, дав ночи полчаса”.

(из “Медного всадника”)

С другой – “свинский Петербург” и

Город пышный, город бедный,

Дух неволи, стройный вид,

Свод небес зелено-бледный,

Скука, холод и гранит…

или из письма Н.М.Языкову в Дерпт от 14 июня 1928 г.[8, стр.20]

“…И я с веселою душою

Оставить был совсем готов

Неволю Невских берегов –

И что ж? Гербовые заботы

Схватили за полы меня

И на Неве, хоть нет охоты,

Окованным остался я.

Ах, юность, юность удалая!

Могу ль тебя не пожалеть?

В долгах, бывало, утопая,

Заимодавцев избегая,

Готов я всюду был летать,

Теперь докучно посещаю

Своих ленивых должников

И тяжесть денег и годов,

Остепенившись, проклинаю”,

то есть можно говорить о Петербурге величественном и низком, Петербурге юности А.С.Пушкина и восприятии его же в зрелые годы.

Пушкин впервые осознанно познакомился с Петербургом в июле 1811 года, когда двенадцатилетним мальчиком приехал поступать во вновь открывающееся учебное заведение – Царкосельский лицей. (Есть сведения, что Пушкин на втором году жизни увидел Петербург, но прожила семья Пушкиных в Петербурге всего около года. Об этом Пушкин пишет в письме к жене: “Видел я трех царей: первый велел снять с меня картуз и пожурил за меня мою няньку”. (1801 г.) Он приехал вместе со стихотворцем Василием Львовичем Пушкиным (дядей поэта) и приятельницей В.Л.Пушкина Анной Николаевной Ворожейкиной. Жили они, в считавшейся одной из лучших в Петербурге, гостинице Демута.

Столица ошеломила Александра. Она была так не похожа на его родную тихую Москву! (Много позже в письме к своей жене Н.Н.Гончаровой он напишет: “Не люблю я твоей Москвы!”) После пестрой Москвы Петербург поразил его своей величественной красотой, блеском вод и белыми ночами. Испытания (экзамены) проходили в доме самого министра народного просвещения графа А.К.Разумовсвкого. Вскоре после экзамена Иван Пущин, живший на Мойке в доме своего деда, направился к Пушкину, “как к ближайшему соседу”. “С той поры, - вспоминал он, - установилась и постепенно росла наша дружба…” Он же вспоминал о том, что Пушкин знал гораздо больше других детей, “многое прочел, о чем мы и не слыхали, все, что читал, помнил”. Случилось так, что приехав в Петербург в июле 1811 года, Александр Пушкин жил недалеко от дома Пущиных. Спустя четверть века поэт снова оказался на Мойке – в доме Волконских. И этот, соседний с пущинским, дом стал его последним жилищем. Осенью 1811 года (19 октября) началась учеба в лицее и на 5 лет Пушкин расстается с Петербургом. “Безбожно молодого человека держать взаперти…” – жаловался Пушкин в письме к Вяземскому за год до выпуска из лицея [3, стр.209]. Наконец, наступил долгожданный июнь 1817 года. Окончив Лицей, Пушкин переезжает в Петербург (в квартиру родителей на Фонтанке у Калинина моста) и начинает самостоятельную жизнь взрослого человека. От ощущения свободы и независимости у него кружится голова, он не знает, куда броситься, с чего начать; ему теперь доступно всё – и театры, которые он непрестанно посещает, и балы, и “Арзамас”. Заветное в начале XIX века слово “театр” рождает у Пушкина желание воспеть это славное детище русской культуры в романе “Евгений Онегин” и ключом к “онегинскому” Петербургу является театр:

“Волшебный край! там в стары годы,

Сатиры смелый властелин,

Блистал Фонвизин, друг свободы,

И переимчивый Княжнин;

Там Озеров невольны дани

Народных слез, рукоплесканий

С младовой Семеновой делил,

Там наш Катенин воскресил

Корнеля гений величавый;

Там вывел колкий Шаховской

Своих комедий шумный рай…”

Образ северной столицы, созданный Пушкиным в первой главе романа, - это декабристский Петербург, Петербург высокой духовности, исполненный красоты и добра, город, помогающий новому, порожденному великой освободительной войной (1812 года) поколению самоотверженно искать пути к свободе России, к ее спасению от абсолютной монархии, пути к парламентаризму. Пушкин знакомится с членами тайных антиправительственных организаций – с Рылеевым, Каховским, Якушкиным, поэтом-партизаном Денисом Давыдовым. Постоянно бывает на литературных “субботах” у Жуковского вместе с Крыловым, Гнедичем и Батюшковым; вводит в круг признанных корифеев своих лицейских друзей – Дельвига и Кюхельбекера. Пущин Жано осуждал жизнь Пушкина этого периода, наблюдая, например, за поведением Пушкина в театре, Пущин недоумевал и досадовал, видя, как тот, “либеральный по своим воззрениям”, искал внимания у светских “львов”,… “желалось, чтобы он (Пушкин), наконец, настоящим образом взглянул на себя и понял свое призвание”. К огорчению друзей, Пушкин слишком часто проводит дни и ночи в обществе петербургских “прелестниц” и повес. “Пушкин здесь – весь исшалился…”, “Праздная леность, как грозный истребитель всего прекрасного и всякого таланта, парит над Пушкиным…” - встревоженно сообщал Вяземскому их общий друг А.И.Тургенев. Но именно в этот период Пушкин создал поэму “Руслан и Людмила” и по прочтении ее в доме у Жуковского получил портрет его со знаменитой, триумфальной надписью: “Победителю – ученику от побежденного учителя в тот высокоторжественный день, в который он окончил свою поэму “Руслан и Людмила”. 1820 марта 26 великая пятница. Пушкин стал певцом декабристов, певцом свободы. Ода “Вольность”, эпиграммы на графа Аракчеева и министра просвещения князя Голицина по словам Лажечникова “…наскоро, на лоскутках бумаги, карандашом переписанные, разлетались в несколько часов огненными струями во все концы Петербурга и в несколько дней Петербургом вытверживались наизусть” [3, стр.213]. И все – разом, катастрофически мгновенно – рухнуло 14 декабря. Декабристский город был повержен, Петербург завоевал император Николай I, сделав его твердыней самодержавия и оплотом своего правления.

Пушкин за оду “Вольность” был выслан из Петербурга еще 6 мая 1820 года. Вернулся после ссылки ровно через семь лет – в мае 1827 года уже в Петербург императорский. Всё изменилось. Пушкин в 1829 году констатировал: в новом Петербурге истреблена духовность. Устами одного из героев повести, начатой в это время Пушкин утверждал: в 1818 году “строгость правил и политическая экономия были в моде. Мы являлись на балы не снимая шпаг – нам было неприлично танцевать и некогда заниматься дамами… Теперь это все переменилось, - французская кадриль заменила Адама Смита…” [6, стр.543]. Пушкин возвращается знаменитым поэтом и поселяется в гостинице Демута – это жилище стало прибежищем поэта в Петербурге, пока он не завел своего семейного очага. Вот тогда-то и появились строчки:

“Город пышный, город бедный,

Дух неволи, стройный вид,

Свод небес зелено-бледный,

Скука, холод и гранит”.

Свою новую жизнь в столице Пушкин начал радостно, чувствуя себя легко и свободно, поверив обманчивым обещаниям Николая I (ему обещана была даже свобода от цензуры: Письмо Пушкина к А.Х.Бенкендорфу от 17 августа 1828 г.[7, стр. 25]). Однако вскоре поэту пришлось убедиться, что свобода его мнимая, что он связан по рукам и ночам, как, может быть, никто из его современников. О каждом своем шаге он должен был докладывать царю, на все просить разрешения через шефа жандарма Бенкендорфа. Если же Пушкин осмеливался ослушаться, то получал письма с предупреждениями, выговорами, просьбой явиться для отчета к Бенкендорфу:

письмо от 17 марта 1830 г. Бенкендорфа к Пушкину (г.Петербург):

“Милостивый государь, Александр Сергеевич!

К крайнему моему удивлению, услышал я, по возвращении моем в Петербург, что Вы внезапно рассудили уехать в Москву, не предверя меня, согласно с сделанным между нами условием, о сей Вашей поездке. Поступок сей принуждает меня Вас просить о уведомлении меня, какие причины могли Вас заставить изменить данному мне слову?…” [7, стр. 70].

О душевном состоянии Пушкина этой поры говорят воспоминания его новых друзей: “…В нем было заметно какое-то грустное беспокойство, какое-то первенство духа… По многим признакам я мог убедиться, что покровительство и опека императора – Николая Павловича тяготили его и душили”. Светское общество его раздражало: “… пошлость и глупость обеих наших столиц равны, хотя и различны”; “… шум и сутолока Петербурга мне стали совершенно чужды – я с трудом переношу их”, - писал он П.А.Осиповой в Тригорское; а московскому другу С.Д.Киселеву: “В Петербурге тоска, тоска…”.

Противоречивое отношение к столице – притягивание и отталкивание – сопровождает поэта на всем его жизненном пути. “Петербург уже кажется мне страшно скучным, и я хочу сократить насколько возможно мое пребывание в нем”, - пишет он Н.Н.Гончаровой, а через несколько месяцев Плетневу: “Москва мне слишком надоела”, и снова жене: “… меня тянет в Петербург. – Не люблю я твоей Москвы”.

На Пушкина писались доносы. Об одном из них он упоминает в письме к Вяземскому П.А. от 1 сентября 1828 года из Петербурга: “…Ты зовешь меня в Пензу, а того и гляди, что я поеду далее,

Прямо, прямо на восток.

Мне навязалась [новая <?> п <…> <?>] на шею преглупая шутка. До правительства дошла наконец Гаврилиада; приписывают ее мне; донесли на меня, и я вероятно отвечу за чужие проказы, если кн. Дм.Горчаков не явится с того света отстаивать права на свою собственность. Это да будет между нами…”.