Школьное дело после Екатерины II

Каптерев П. Ф.

С внешней стороны история народного образования после Екатерины II представляется более или менее благополучной: число школ всякого наименования, число учеников и учителей понемногу возрастает; главные народные училища преобразуются в гимназии; прежний их энциклопедизм постепенно входит в надлежащие педагогические берега; открывается несколько университетов и духовных академий; наряду с другими министерствами учреждается министерство народного просвещения с разделением России на учебные округа и созданием местных органов образования ввиду сознания, что "народное просвещение в Российской империи составляет особенную государственную часть"; появляется устав гимназий; возникает и некоторое время существует, к сожалению очень недолго, стройная система народного образования (в начале царствования Александра I), включающая в себя четыре последовательные ступени: училища — приходское (один класс) и уездное (два класса), губернскую гимназию (четыре класса) и университет. Приходское училище — это начальная народная школа, которую должен был иметь каждый приход или два вместе; уездное училище составляло достояние уездных городов и было начальной школой более высокого уровня, чем деревенская, предназначенное для горожан; за двумя училищами шла губернская гимназия, соответствующая старшим классам нынешних гимназий, за гимназией следовал университет. Учащийся низшей школы по ее окончании заочно переходил в высшую, т.е. из городского училища — в уездное, из уездного — в гимназию, из гимназии — в университет. Все эти школы, давая каждая некоторое законченное образование, в то же время составляли четыре ступени одного целого — народного образования. Ни одна школа, ни приходское училище, ни университет не стояли обособленно, все были связаны между собой, все вместе составляли одну последовательную систему образования.

Но это внешняя сторона школьного дела. Внутри же история наших учебных заведений есть история давления политики на школу с позиций сословности и крайнего консерватизма, с чем связана задержка в развитии собственно народного образования. Устав гимназий и университетов 1804 года был лишь зарей русской школьной жизни, быстро угасшей и сменившейся серым, сумрачным и холодным днем, почти потемками.

Борьба с многопредметностью

Александровские школы носили весьма отчетливые следы предшествующей эпохи — были энциклопедичны, а время, отведенное на изучение положенных в них предметов, совсем не отвечало сложности их и числу. Приходская школа была одногодичной, в ней учили чтению, письму, главным началам закона Божия и нравственности, первым действиям арифметики, а также читали книгу "Краткое наставление о сельском домоводстве, произведениях природы, сложении человеческого тела и вообще о средствах к предохранению здоровья". И все это предполагалось совершить в один год и при тогдашних методах и приемах обучения. А кто были учителя? Приходские училища в казенных селениях вверялись приходскому священнику или одному из почетнейших жителей, а в помещичьих селениях они предоставлялись просвященной и благонамеренной попечительности помещиков. Государство на содержание приходских училищ ничего не давало, а потому они остались в городах на содержании городских обществ, в казенных селениях — на содержании поселян, а в помещичьих — на иждивении помещиков. Ясное дело, что они не пошли, распространялись туго и, если даже держались и множились, то благодаря духовенству, которое, хотя и с грехом пополам, учительствовало в приходах, поддерживая слабый свет просвещения в народных массах, не давая ему угаснуть.

Уездное училище имело двухлетний курс и учило следующим предметам: закону Божию, чтению книги "О должностях человека и гражданина", грамматике русского и местных языков, чистописанию, правописанию, правилам слога, географии русской и всеобщей, истории русской и всеобщей, начальным правилам геометрии, физике, естественной истории, технологии и рисованию. Это в два года при двух учителях, не получивших педагогической подготовки!

В четырех классах гимназии при 8 учителях преподавались: чистая и прикладная математика и опытная физика (1-й учитель — 18 часов); история, география и статистика общая и государства Российского (2-й учитель — 18 часов); философия, изящные науки и политическая экономия (3-й учитель — 20 часов); естественная история, технология и коммерческие науки (4-й учитель — 16 часов); латинский язык (5-й учитель —16 часов); французский язык (6-й учитель — 16 часов); немецкий язык (7-й учитель — 16 часов) и рисование (8-й учитель — 4 часа). Ни русский язык, ни русская литература, ни закон Божий в александровских гимназиях не преподавались, их курс заканчивался в уездном училище.

Приходские училища готовили юношество для уездных училищ и сообщали детям земледельческого и других сословий сведения, им необходимые; уездные училища готовили юношество для гимназий и давали учащимся знания, сообразные их состоянию и промышленности горожан; гимназии готовили к университету, а также знакомили с основными научными сведениями тех, кто не желал идти в университет, сведениями, необходимыми для всякого благовоспитанного человека; в университетах преподавались "науки во всем пространстве, нужныя для всех званий и разных родов государственной службы".

Из сказанного вытекают два следствия: 1) все образование, даже и в университете, сводилось к подготовке для государственной службы, к воспитанию гражданина, толкового чиновника, но не человека; 2) эта цель достигалась путем прохождения весьма сложных и обширных курсов, совершенно непосильных учащимся и не соответствовавших количеству времени, отведенному на их прохождение.

Борьбу с многопредметностью гимназий особенно энергично вел С. С. Уваров, сначала еще будучи попечителем Санкт-Петербургского учебного округа, а затем на посту министра народного просвещения. Он полагал, что многие предметы, преподаваемые в гимназиях, должны изучаться только в университете, ибо для своего усвоения они требуют большей умственной зрелости, чем та, какую может дать учащимся гимназия. Поэтому он значительно урезал гимназический курс, исключив из него философию, политическую экономию, коммерческие науки, эстетику и сильно сократив естествознание. Закон Божий, отечественный и классические языки, серьезно поставленная история, география со всеми ее разделами, математические науки, грамматика, логика, риторика, отечественная и иностранная словесности — вот, по его мнению, предметы занятий в гимназии. Но после произведенных сокращений гимназический курс все еще оставался очень широким, а потому он подвергся дальнейшим урезкам: постепенно были исключены из него право естественное и науки политические, статистика, начертательная и аналитическая геометрия, логика, сокращен объем других предметов.

По уставу 1828 года в гимназичесий курс (7 лет обучения) входили уже следующие предметы: закон Божий, русская словесность и логика (последняя исключена из курса в 1847 году), языки латинский, греческий, немецкий, французский, математика, география и статистика (последняя исключена из курса в 1844 году), история, физика, чистописание, черчение и рисование. При этом существовали гимназии двух видов: с обоими древними языками и с одним, латинским, начинавшимся с IV класса... Словом, мало-помалу выяснялся и утверждался тот принцип, который позднее господствовал долгое время, формулировался на разные лады, но совершенно отчетливо и просто был высказан графом Сиверсом в комитете, готовившем устав гимназии 1828 года: "Древние языки и математика должны составлять главнейшую и существенную часть учебного курса гимназий: первые, как надежнейшее основание учености и как лучший способ к возвышению и укреплению душевных сил юношей; последняя, как служащая в особенности к изощрению ясности в мыслях и к образованию принципиальности и силы размышления". Это в значительной степени правильный педагогический взгляд, делающий честь автору и особенно интересный, если принять во внимание время, в которое он был высказан. Курс уездных училищ был сокращен в 1819 году исключением из него естественных наук и технологии.

Введение в гимназии уроков по закону и русскому языку

Несмотря на многопредметность и даже энциклопедизм курса, александровские гимназии не обучали ни закону Божию, ни русскому языку. Переворот, произведенный со времени Петра в постановке всего образования и в культурном положении духовенства, сказался отсутствием уроков закона Божия в гимназиях. В уставе только глухо было упомянуто, что "будут читаны и переводимы сочинения, служащие к образованию сердца и дающие чистое понятие о законе Божием и гражданских обязанностях" (§ 35). А сущность дела состояла в том, что закон Божий, очевидно, признавался лишним из-за наличия в курсе философии. Националистические идеи, в изобилии проникавшие в Россию с Запада, а особенно из Франции, и установившаяся школьная политика по отношению к духовенству и всей религиозной стороне жизни сделали возможным ограничение преподавания закона Божия приходским и уездным училищам и замену его в гимназии философией, хотя и не совсем ясно, какая же философия была возможна, например, в двух низших классах гимназии. На философию вместе с изящными науками и политической экономией отводилось наибольшее число учебных часов в гимназии, а именно 20, тогда как на другие группы предметов полагалось по 18 часов (математика и физика) и даже по 16 (все остальные группы, кроме рисования). Философский век сказывался, книга "О должностях человека и гражданина" конкурировала с законом Божиим.

Первые уроки закона Божия были введены в гимназии Казанского учебного округа в 1809 году по ходатайству попечителя. В 1819 году чтение Св. Писания вместе с катехизисом было введено во всех гимназиях в качестве обязательного предмета, без определения плана, программы, без руководств, учебных часов и средств содержания законоучителей. Постепенно закон Божий как предмет гимназического преподавания выяснился и определился, принял устойчивые формы и, наконец, сформулировался в 1851 году, когда обработанный протоиреем Райковским план преподавания закона Божия был утвержден синодом и по распоряжению министра народного просвещения был принят во всех гимназиях. По плану Райковского, изучение закона Божия слагалось из изучения молитв, священной истории, катехизиса, кратких учений о богослужении и истории церкви, отечественной и вселенской.

Подобное же положение в уставе гимназий 1804 года занимал и русский язык со словесностью: философии учили, всему учили, а русскому языку, как и закону Божию, не учили. Это, очевидно, был отзвук весьма давней школьной практики западноевропейских школ, когда латинской грамматике учили, а грамматике родного языка не учили, когда думали, что родному языку учить нечего, так как он практически хорошо известен всем, говорившим на этом языке. Первый ввел русскую грамматику в гимназический курс Уваров при преобразовании в 1811 году петербургской гимназии, как он же ввел в ней и закон Божий в виде краткого катехизиса и священной истории, а в 1819 году русский язык был введен во всех гимназиях.

Сословность образования

По уставу 1804 года в гимназии принимались ученики всякого звания (§ 14). Московский университет, открыв губернскую гимназию в 1804 году, объявил в местных ведомостях, "что в ней могут получать сведения в языках и науках отроки всех состояний". Даже по Высочайше утвержденному положению о евреях (9 декабря 1804 года) "все дети евреев могут быть принимаемы и обучаемы, без всякого различия от других детей, во всех российских народных училищах, гимназиях и университетах". Нигде еврейское дитя во время воспитания в училище не должно быть ни под каким видом отвлечено от своей религии, ни принуждаемо учиться тому, что идет против этой религии или может быть несогласно с нею. Если бы евреи не захотели отдавать своих детей в общие народные училища, тогда учреждать для них особенные школы за счет особой с них подати. Но начало бессословности школы держалось недолго, его начали помаленьку ограничивать скоро, при Александре же. В 1813 году было разъяснено, что дети несвободных состояний могут поступать в гимназию каждый раз лишь с особого разрешения министра; в 1817 году было объявлено, что учреждается министерство духовных дел и народного просвещения, "дабы христианское благочестие было основанием истинного просвещения". В школах начали внедрять христианское благочестие: народными книгами сделались по преимуществу книги Св. Писания или духовного содержания; из прописей были изгнаны все нравственно-философские сентенции и статьи и заменены выдержками из книги "Подражание Христу" и из евангелистов вследствие желания "и в прописях знакомить учащихся с единою на потребу истинною нравственностию христианскою".

В последующие годы царствования Александра поворот от общегуманных целей образования к узкосословным делается еще круче и решительнее. В 1820 году был издан устав Дерптского университета, в котором (§ 2) прямо заявлялось, что "круг действия и цель училищ всякого рода сами собой определяются различными классами, на которые человеческое общество разделяется. Классы сии, в отношении к публичному учению, могут быть следующие: первый тот, принадлежащие к коему снискивают себе ежедневное пропитание тяжелою телесною работою; второй тот, состоящие в котором назначаются к ремеслам или промышленности; третий класс тот, котораго члены посвящают себе наукам для службы государственной или общественной", хотя при этом и прибавлено, что различные роды училищ не должны принадлежать исключительно одному какому-либо классу граждан ¹. Соответственно этому и дерптской гимназии указывалась такая задача — подготовка служилого сословия. Спустя несколько лет такие цели были поставлены и всем гимназиям. В уставе 1828 года сказано: "Общая цель учебных заведений, состоящих в ведомстве университетов, заключается в том, чтобы при нравственном образовании доставлять юношеству средства к приобретению нужнейших по состоянию каждого познаний" (§ 1). В соответствии с таким общим назначением учебных заведений и гимназиям была поставлена задача: готовить к университету и давать приличное по званию учащихся воспитание (§ 134), т. е. приличное воспитание для детей дворян (§ 137).

Стремление сделать образование строго сословным, пригвоздить каждое сословие к определенной для него школе и ни в какие другие не пускать, было основным стремлением петровской школьной политики — узкого сословного профессионализма. Общее образование и развитие казалось не только бесполезным, но даже вредным, умственным развратом, ведь государству люди не нужны, а пожалуй, они могут быть и вредны, ему нужны профессионалы разных сортов и видов. Правительство отказывалось смотреть на граждан как на людей. Граждане или, точнее, подданные суть дворяне, мещане, духовные, крестьяне, торговцы, но не люди. К чему годны просто люди?

Сословная школьная политика, никогда во второй период не исчезавшая, а только временами замиравшая, с особенной энергией возродилась с семидесятилетним министром народного просвещения Шишковым (1824). Он прямо заявлял, что "кажется, как будто все училища превратились в школы разврата, и кто оттуда не выйдет, тотчас покажет, что он совращен с истинного пути и голова у него набита пустотой, а сердце самолюбием, первым врагом благоразумия". Главная причина неудовлетворительности учебных заведений, по мнению Шишкова, заключалась в несовершенстве уставов, в которых упущена из виду главнейшая цель народного просвещения — "образование, приспособленное к потребностям разных состояний".

И не один Шишков так думал. Другие, например граф Ламберт, также полагали, что дети разных сословий не могут быть воспитываемы вместе: и нравственные качества их различны, и знания им требуются неодинаковые и не в одинаковом размере. Образование дворянства должно быть совершенно отлично и отделено от образования других сословий. Большинство членов комитета, обсуждавшего проект устава гимназий 1828 года, держалось такого взгляда, что при устройстве учебных заведений следует принять за правило, чтобы они составляли каждому сословию приличное званию образование, чтобы "дети каждого состояния получали такое образование, которое соделывало бы их способными быть полезными и довольными в том состоянии, к коему они при рождении своем назначены всевышним промыслом". Поэтому комитет определил признать основным правилом, что преимущественное, но не исключительное назначение учебных заведений состоит в следующем: а) училища приходские учреждаются для детей крестьян, мещан и ремесленников низшего класса; б) уездные училища — для детей купечества, промышленников и людей свободного состояния; в) гимназии — для посвящающих себя различной государственной службе детей дворян и чиновников, не исключая, впрочем, и другие свободные состояния, кроме крепостных и казенных крестьян. Государственный совет произвел некоторые изменения в представленном проекте и постановил сделать уездные училища открытыми для людей всех состояний, чтобы эти заведения были доступны и детям тех дворян, которые по бедности не могут воспитывать своих детей в других заведениях.

Сам император Николай горой стоял за сословность образования. В рескрипте от 19 августа 1827 года на имя Шишкова ² он высказался о том, что для полного соответствия правил народного воспитания потребностям и положению государства необходимо, чтобы "повсюду предметы учения и самые способы преподавания были по возможности соображаемы с будущим вероятным предназначением обучающихся, чтобы каждый, со здравыми, для всех общими, знаниями о вере, законах и нравственности, обретал познания, наиболее для него нужные, могущие служить к улучшению его участи, и не быв ниже своего состояния, также не стремился чрез меру выситься над тем, в коем, по обыкновенному течению, ему суждено оставаться".

Из таких взглядов и возникли меры против допуска в университеты и гимназии простых людей, а равно попытки устроить дворянские институты, пансионы, реальные курсы при гимназиях для разночинцев и другие подобные исключительные сословно-образовательные меры. Был выдуман даже особый форменный костюм для гимназистов-разночинцев. В 1857 году были высочайше утверждены следующие правила: 1) чтобы крепостные допускались в начальные и высшие учебные заведения лишь при получении вольной от их помещиков; в противном случае они могут обучаться только в приходских и уездных училищах; 2) чтобы частные пансионы были разделены на низшие и средние разряды и в последние из них крепостные ни под каким видом не допускались; 3) чтобы в тех реальных училищах, куда принимаются крепостные, курс словесных наук был приведен в меру училищ уездных и приходских и исключено все то, что относится к среднему образованию; 4) чтобы последнюю меру распространить и на частные школы, содержащиеся некоторыми помещиками при своих имениях.

Нужно заметить, что дворянство относилось холодно к александровским бессословным гимназиям, оно предпочитало им домашних учителей и дворянские пансионы. О распространении дворянских пансионов, в которые никакие разночинцы не допускались, особенно много и энергично хлопотал министр Уваров. Он заботился, чтобы эти дворянские институты не повторили екатерининских с их энциклопедизмом и поверхностностью, но с большими правами; он внушал дворянам, что пансионы в учебном отношении должны быть совершенно подобными гимназиям, усвоить их курс, лишь несколько сократив время учения или расширив некоторые учебные предметы, ближе касающиеся дворянского сословия; что из пансионов нужно поступать дальше в университет.

Таким образом, параллельно с гимназиями для разночинцев возникли исключительно дворянские гимназии — пансионы, число которых в сороковых годах прошлого столетия дошло до 47. Содержались пансионы на пожертвования дворян. Когда же пансионы стали ослабевать и падать, дворяне волей-неволей обратились к гимназиям, и тогда начинаются попытки превратить гимназии если не исключительно в дворянские учреждения, то преимущественно, а для разночинцев при гимназиях же начинают открывать реальные классы с целью доставить "производительному" сословию средства к приобретению технических знаний. Эти реальные классы были промышленного или торгового склада, образовывали юридические отделения, ветеринарные и т. п. В 1827 году от гимназии совершенно были отделены военные корпуса, а за ними появились особые заведения для детей штаб- и обер-офицеров казачьего войска, для кантонистов и т. д.

По обычаю явились и идеологи обособленного от других сословий воспитания дворян. Таковы были малоизвестный Шестаков и весьма известный Пнин.

Шестаков, директор саратовских училищ, в 1803 году признал полезным поделиться с министром народного просвещения своими взглядами на характер и постановку народного образования. По его наблюдениям, учащиеся юноши, дворянские и даже разночинцы, "всемерно спешат", чтобы не опоздать на службу, скорее получать чины. В 15—16 лет считается для дворянина постыдным не быть офицером и не обращаться в свете. Поэтому наши гимназии и университеты "всегда будут наполнены одними малолетними, начинающими только и тот час прекращающими свое учение". Нужно устроить так, чтобы дворянство отдавало своих детей в гимназии и университеты непременно на урочное время и раньше окончания образования не брало бы их из школ, нужно уничтожить пагубное стремление родителей "детям прикладывать лета и испрашивать им фальшивые аттестаты", чтобы поскорее определить на службы, точнее, к чинопроизводству. Шестаков высказывал пожелание, чтобы со временем не только директора, но и учителя гимназий были из дворян, чтобы гимназии и университеты предназначались для образования дворян, причем автор проекта великодушно прибавляет, что "однакоже и в гимназиях и в университетах не возбраняется учиться всякому, кроме крестьян, но только своекоштно и не ограничивая урочным временем".

Еще решительнее рассуждал И. П. Пнин (1773—1805). В своем "Опыте о просвещении относительно к России" (1804) автор признает сословность незыблемой основой общества и его благосостояния, каждое сословие есть звено в государственной цепи, разрывать которую было бы опасно; каждому сословию нужно положить пределы, из которых оно не должно выходить, каждому сословию нужно определить его права и обязанности и соответственно с ними различное, приспособленное к положению сословий образование. Россия, будучи державой монархической, по этой причине имеет особенную надобность в первенстве сословности, ибо это неравенство служит для нее подпорой. Словом, в сочинении Пнина мы получили подновленное несколько издание книги "О должностях человека и гражданина": основные идеи совершенно одинаковы в обоих произведениях, и задачи авторов те же самые. Просвещение, по мнению Пнина, заключается в знании и исполнении каждым сословием своих обязанностей, т. е. когда правящие классы командуют, а "люди нижнего ряда" повинуются. Чтобы правильно поставить образование каждого сословия, нужно знать его главнейшие свойства и обязанности. Трудолюбие и трезвость — для земледельческого состояния, исправность и честность — для мещанского, правосудие и готовность пожертвовать собою — для дворянства, благочестие и примерное поведение — для духовенства — вот главные свойства и обязанности каждого сословия, "долженствующия служить средоточием его просвещения и из круга коих оно не должно выходить". Достижению этой цели будут служить соответственное нравственное воспитание сословий, укрепление в них сословных добродетелей и профессиональное образование каждого состояния в предназначенной ему школе: крестьян — в приходских или земледельческих училищах с главным предметом — обучением земледелию и азам из других областей знания; мещан и ремесленников — в уездных училищах с обучением, кроме грамоты и ремесл, еще "искусствам и художествам"; купцов — в коммерческих училищах с учебными предметами, касающимися торговли, а сверх того преподается еще "сокращение всего человеческаго познания"; дворян — в особых училищах для подготовки к военной и гражданской службе. "Надобно, чтобы офицер был и искусный воин, и знающий судия". В обучении духовного сословия Пнин высказывается против древних языков, находит более полезным обучать семинаристов новым языкам. Вообще нужно сначала сделать граждан добродетельными, а потом уже просвещенными.

В циркуляре от 31 декабря 1840 года министр Уваров предложил попечителям учебных округов при приеме студентов обращать внимание как на происхождение молодых людей, посвящающих себя высшим ученым занятиям, так и на открывающуюся перед ними будущность. Хотя "просторное развитие", как выражался министр, умственных способностей и полезно, но и "должно быть соразмеряемо с будущим значением в жизни гражданской". "При возрастающем повсюду стремлении к образованию, — сказано в циркуляре, — наступило время пещись о том, чтобы чрезмерным этим стремлением к высшим предметам учения не поколебать некоторым образом порядок гражданских сословий" ³. С 1845 года начали увеличивать плату за учение в гимназиях, что, по словам того же Уварова, было предпринято не столько для усиления экономических сумм учебных заведений, сколько для удержания стремления юношества к образованию в пределах некоторой соразмерности с гражданским бытом разнородных сословий". Государь вполне одобрял эту меру министерства и даже требовал, чтобы плата за учение была увеличена гораздо больше того размера, в каком проектировало ее увеличить министерство. На одной докладной записке министра народного просвещения император Николай написал (9 июня 1845 года): "сообразить, нет ли способов затруднить доступ в гимназии для разночинцев". Вследствие этого была принята мера — не принимать в гимназию без увольнительных свидетельств детей купцов и мещан. Благодаря такой мере, объяснял министр Уваров, "гимназии сделаются преимущественно местом воспитания для детей дворян и чиновников; среднее же сословие обратится в уездные училища". Император Николай, посетив в 1827 году псковскую гимназию и не найдя в ней ни одного сына дворянина, приказал закрыть ее впредь до особых распоряжений.

Частные пансионы и семейное воспитание

Для государственной педагогики весьма характерно ее отношение к частным школам. Мы уже знаем, как при Екатерине II велась борьба со старыми дьячковскими школами и частными пансионами и как они должны были спрятаться от глаз надзирающего учебного начальства. Но по обстоятельствам времени они, конечно, не исчезли, а только спрятались, так как спрос на них был постоянный, правительственных дел было мало, да им и не особенно доверяли, а иностранные пансионы, и в довольно большом числе, существовали открыто; были и русские пансионы; продолжалось, конечно, частное обучение в школах. Как относилось правительство к этому виду народного просвещения, созданному и поддерживаемому частной образовательной инициативой? Оно относилось к нему весьма неблагосклонно и подозрительно. Правда, частные пансионы очень часто были плохи, это так; но ведь и правительственные школы далеко не всегда были хороши, и какая школа была хуже — правительственная или частная — подчас трудно было и решить. Правительство не благоволило к частным школам, потому что хотело одно: просвещать граждан по своему вкусу и усмотрению, побаивалось конкуренции частных школ да и вообще не мирилось с существованием таких учреждений, в которых не оно полный хозяин. Его всевластие не выносило никаких ограничений. Свое неблагожелательное отношение к частным школам оно выразило во множестве мероприятий, краткий перечень которых мы и приводим.

В 1784 году, как уже упоминалось, высочайшим повелением от 5 сентября было предложено комиссии училищ приступить к осмотру частных школ и пансионов и принять меры к их улучшению. Комиссия училищ по завершении осмотра частных учебных заведений закрыла все русские школы в С.-Петербурге (всего 20) и один иностранный пансион (из 31) как не отвечающие своему назначению. Вместе с тем комиссия издала наказ, по которому частные училища должны были состоять под надзором приказов общественного призрения и директоров народных училищ. Наказ требовал от учителей и содержателей пансионов аттестатов об их образовании и знаниях и выполнения разных других условий. Но так как тогдашние частные учителя не могли удовлетворить этим условиям, то наказ уничтожил все частные русские школы, которые продолжали существовать.

Уставом от 5 ноября 1804 года об учебных заведениях, подведомственных университетам, частные пансионы были поставлены в зависимость от университетского и гимназического начальства и подчинены их контролю. Желающий содержать пансион должен был подать прошение директору гимназий с указанием предметов и часов учения, со списком учителей и свидетельствами об их познаниях. Разрешение или запрещение открывать пансион зависело от университета. Способ преподавания предметов и учебные пособия в пансионах должны были быть одинаковыми со способами и пособиями казенных училищ. Поэтому учителя пансионов должны были учиться методам преподавания в гимназиях и получать соответствующие свидетельства. Если бы содержатель пансиона захотел ввести в его учебный курс новый предмет, он должен был бы подать о том новое прошение и получить разрешение университета. О каждом новом учителе, приглашаемом в пансион, требовалось уведомление директора гимназий. Ежегодные испытания в пансионах губернских и уездных городов должны были производиться в присутствии директора гимназий или смотрителя училищ. Директору же нужно было представлять ведомости о состоянии пансионов, числе учащихся в них и об успехах учеников ⁴.

Но гораздо сильнее министерство просвещения начало теснить частные учебные заведения со второй половины царствования Александра I. Министр Разумовский обвинял частные пансионы в том, что они в большинстве иностранные, содержатся лицами, не имеющими педагогических качеств, гнушающимися русского языка и даже возбуждающими презрение к нему в своих воспитанниках. Воспитанники пансионов мыслят и говорят по-иноземному, а на русском языке, т. е. часто на своем родном, не могут сказать и несколько слов. Было предписано разрешения на открытие новых пансионов основывать не только на степени учености содержателя, но еще более на удостоверении о его доброй нравственности, требовать от содержателей пансионов и учителей в них знания русского языка и преподавания на нем всех предметов.

В 1811 году содержателей частных пансионов обязали вносить в министерство просвещения ежегодно 5% с платы, получаемой ими на содержание пансионеров (эта мера вскоре была отменена). В 1827 году была произведена новая ревизия частных пансионов, причем оказалось, что многие иностранцы содержали пансионы без разрешения, весьма часто обучали, не имея нужного свидетельства, и что в пансионах русская история и русский язык были, по большей части, "в великом пренебрежении". Само собой разумеется, что были приняты меры против этих непорядков, в частности, повторено было распоряжение о преподавании всех наук на русском языке. В 1831 году учебное начальство обязали следить самым бдительным образом за частными училищами, за направлением мыслей и нравственными качествами содержателей пансионов, за преподавателями, библиотеками, особенно строго было приказано наблюдать за иностранцами-учителями и требовать от них гарантий благонадежности; в 1835 году было принято постановление, чтобы ни один частный пансион в России не открывался без согласия министра, причем указывалось, что и с разрешения министра открытие частных заведений может состояться только в крайнем случае ⁵. Немного ранее, а именно в 1834 году, было предписано штрафовать учителей, которые будут преподавать без установленных свидетельств, и содержателей пансионов, где такие учителя окажутся. Положение о частных учебных заведениях, изданное 12 января 1835 года, требовало от учредителей пансионов не только установленных свидетельств об их образовании и самых подробных сведений о типе заведения и преподавании, но и удостоверения в их добром поведении и русского подданства (§ 2 и 3). В 1842 году подтверждена обязанность выполнения всех вышеуказанных требований и нарушителей их приказано штрафовать, а за второе нарушение отправлять за границу. В 1846 году в дополнение к прежним установленным требованиям лиц, открывающих пансионы, приказано было требовать удостоверение и в способности к содержанию учебного заведения. Распоряжением министра народного просвещения от 11 апреля 1847 года число частных школ в С.-Петербурге было ограничено так, что новые могли открываться только в случае закрытия одной из существующих. Открытие без надлежащего дозволения власти частного училища наказывалось штрафом от 5 до 200 рублей ⁶.

Очевидно, что частные пансионы и школы рассматривались правительством как необходимое зло, которое всякими мерами и средствами нужно ограничивать и по возможности искоренять. С государственной педагогикой и государственной школой не уживались общественная педагогия и частная школа.

Оставалась еще одна область воспитания, независимая от государственной опеки, это — область семейного воспитания. Государство пыталось и на него распростереть свою направляющую и контролирующую десницу, пользуясь тем же поводом, что и в случае частных школ, — неподготовленностью иностранных учителей.

Когда правительство начало заводить гимназии для образования русского юношества, преимущественно дворянского, оно встретило противодействие со стороны дворянства, не хотевшего учить своих детей вместе с разночинцами. Дворянство предпочитало гимназиям свои частные, дворянские пансионы и домашних учителей. Потребность в образовании была не особенно велика и в других сословиях. Для содействия распространению правительственного просвещения Сперанский провел проект об экзаменах на чины. В записке, составленной по этому предмету, он делает такое любопытное обозрение способов образования: у нас, говорит он, есть три рода гражданского учения: 1) учение домашнее, 2) учение в частных пансионах и 3) учение в казенных училищах. Домашнее обучение есть достояние богатых дворян, имеющих средства нанимать учителей и гувернера. Учение в пансионах есть удел средних дворян. Учение в казенных училищах составляет участь бедных людей свободных состояний. Первый и второй способы обучения для государства неудобны, потому что требуют весьма большого числа хороших учителей и "не оставляют правительству государств наблюдать за духом воспитания и приводить юношество к некоторому единообразию общественных нравов". Третий способ воспитания всех предпочтительнее ⁷. Итак, правительство простерло свои заботы и на семейное воспитание и принятие его регламентировать путем законодательных мер о домашних учителях. Первый толчок дал Харьковский университет, указавший на то, что во многих странах проживают иностранцы, не имеющие узаконенных свидетельств об образовании. Они берут на себя воспитание детей, не заботясь о том, могут ли они воспитывать, заявляют себя знающими такие предметы, о которых едва ли имеют какое-либо понятие.

Вследствие этого 19 января 1812 года подтверждено было Государем мнение министра о необходимости требовать от домашних учителей письменных свидетельств об их способностях и знаниях. Свидетельства эти должны выдаваться русским училищным начальством. В 1834 году было издано особое "Положение о домашних наставниках и учителях", по которому все поступающие в частные дома "для нравственного воспитания детей" обязываются приобрести звание домашнего наставника или учителя. Женщины допускаются к обучению и воспитанию в частных домах также по получении свидетельства на звание домашнией учительницы. Звание домашнего наставника приобретается особым испытанием в университете или гимназии. Зато домашние наставники и учителя считались состоящими в действительной государственной службе и получали чины и ордена. В то же время специальным высочайшим указом Ссенату было строго воспрещено допускать в дома дворян, чиновников и купцов-иностранцев обоего пола, не получивших от русских университетов аттестатов на учительские, наставнические и гувернерские звания и не имеющих требуемых указом от 12 июня 1831 года свидетельств о нравственном поведении. В 1843 году из опасений, что учителя-иностранцы могут внести в Россию нежелательный и опасный дух, во исполнение воли Государя был на время совсем сокращен доступ в Россию иностранцам, желающим посвятить себя воспитанию юношества. Были приняты меры и против заграничного воспитания русских детей, родителям повелено было воспитывать своих детей от 10 до 18 лет непременно в России.

Таким образом, государственная педагогия сделалась абсолютистской, никакой другой она признавать не хотела, все стремилась подчинить себе и всем управлять, даже и семейным воспитанием. В 1843 году министр Уваров писал, что цель правительства по части народного образования достигнута, "домашнее воспитание мало-помалу поглощено воспитанием публичным. Ныне частныя училища и пансионы составляют малейшую частицу в средствах народнаго образования".

Министерство народного просвещения ликовало, его исконные враги — частные школы и семейное воспитание — побеждены и уничтожены. Как долго длилась борьба: еще в 1826 году министр Шишков, настаивая на единстве учебной системы, решительно высказался против частных пансионов и признал домашнее воспитание даже вредным. Министр Уваров в подобном же духе высказывался не один раз, он горько сетовал, что домашнее воспитание укрывается от непосредственного влияния правительства за святыню семейного крова и родительской власти. Даже частные еврейские училища он закрыл и старался заменить их казенными еврейскими училищами. И вот, наконец, победа: домашнее воспитание поглощено публичным, весьма удобным для правительственного надзора, а частные школы почти исчезли. Остались одни правительственные. Дальше идти было, кажется, некуда, оставалось только соответственно требованиям политического момента крепче натягивать вожжи, круче направлять и резче сдерживать просветительные стремления. Так и было, но только все же жив был и курилка: согласно отчету министра за 1849 год, на 2142 учебных заведения, подведомственных министерству, приходилось 559 частных. А о домашнем воспитании и говорить нечего: вопреки воле министра оно продолжало существовать, развиваясь по собственному образу и подобию согласно потребности.

Единообразие в организации школьного дела

Сделавшись властителем всех школ, всего образования, правительство принялось за введение строжайшего единообразия во всем строе школ. К этому однообразию оно стремилось и раньше: наряду со строгой сословностью единообразие в устройстве народного просвещения было господствующей идеей николаевской школьной политики. Жизненное разнообразие, многоцветность и некоторая пестрота в школах и обучении педагогам-государственникам казались ужасными, несомненными признаками расстройства и беспорядка. Этого быть не должно; все пусть будет строго единообразно: и школы, и учебники, и методы, и сами учащиеся, Школа — своего рода казарма, а учащиеся — школьная команда.

С самого начала своего царствования император Николай решительно настаивал на единообразии и рескрипт на имя министра народного просвещения (от 14 мая 1826 года) начал такими характерными словами: "Обозревая с особенным вниманием устройство учебных заведений, в коих российское юношество образуется на службу государству, я с сожалением вижу, что не существует в них должного и необходимаго однообразия, на коем должно быть основано как воспитание, так и учение". Для государственной педагогики изложенная мысль основная: в учебных заведениях юношество образуется на службу государству, а на службе какая же индивидуализация, какая свобода и самостоятельность? Все должно быть строго однообразно — и воспитание и обучение, а то будет беспорядок. Поэтому особой комиссии и повелено было сличить уставы всех учебных заведений — от приходских училищ до университетов, сличить курсы обучения, "уравнять совершенно по всем местам империи все уставы оных заведений, сообразуясь со степенями их возвышения", подробно определить на будущее время все учебные курсы, указать руководства для преподавания и "за совершением сего воспретить всякия произвольные преподавания учений по произвольным книгам и тетрадям".

Что стремление к однообразию характеризует не только николаевскую школьную политику, но и государственную школьную политику вообще, видно из того, что даже при Екатерине II, в самом начале распространения более или менее правильно устроенных школ, однообразие ценилось государственными педагогами очень высоко. Комиссия, учреждавшая главные и малые училища при Екатерине II, по завершении их осмотра в 1789 году членом ее Козодавлевым докладывала непременному совету: "Все сии школы находятся везде в совершенном единообразии. Ученики все, в какой бы они школе ни были, читают одинакия учебныя книги, и учители употребляют одинакий способ обучения и наблюдают одинакое распределение часов, назначенное прежде и после полудня, так что науки в школах сих преподаются в самом отдаленном краю России в одно и то же время и в том единообразном основании, на каком преподаются оныя и в самой столице". А известный профессор Дильтей, о котором уже была речь, в своем проекте об учреждении разных училищ для распространения наук и исправления нравов еще в 1764 году отмечал такой недостаток в постановке образования: "Канцелярии весьма великое причиняют учреждениям ученым препятствие, ибо науки любят свободу и особливый свой имеют порядок, который от канцелярских установлений совсем отличен".

Однообразие есть начало формальное и внешнее, а потому и недостаточное. К нему нужно было присоединить какие-либо положительные начала, влить в него какое-либо определенное содержание, чтобы сделать его живым и действенным. Поставленную задачу и постарался разрешить министр Уваров знаменитой тройственной формулой, известным положением, что русское образование должно утверждать на исторических началах православия, самодержавия и народности. Эта формула была возвещена Уваровым попечителям учебных округов в циркуляре от 21 марта 1833 года ⁸: "Общая наша обязанность состоит в том, чтобы народное образование согласно Величайшим намерениям Августейшаго Монарха, совершалось в соединенном духе православия, самодержавия и народности". И министр прибавлял: "Я уверен, что каждый из профессоров и наставников... употребит все силы, дабы соделаться достойным орудием правительства и заслужить полную доверенность оного", и только потом уже заметил, что профессора и наставники позаботятся и о преподаваемых науках. Быть достойным орудием правительства — это первая обязанность профессоров и наставников, а заботиться о преподаваемых науках — это вторая обязанность.

Приведенной формуле Уваров придавал громадное значение, ею руководствовался в продолжительное свое управление министерством и ее же завещал деятелям просвещения после себя. Покидая в 1849 году министерский пост, Уваров написал письмо попечителю Казанского учебного округа с изъявлением благодарности ему, ректору и совету университета и всем начальникам учебных заведений. Письмо он закончил формулировкой основных начал своей государственной педагогии: "Уношу с собой несомненную уверенность, что... и впредь служебная их (чинов учебного ведомства) деятельность неизменно будет управляема теми же руководительными началами, которыя напутствовали им и мне с первых и до конца совокупной нашей службы, что дальнейший их путь будет незыблемо укрепляться на тройственной основе образования — на православии, самодержавии и народности".

Эта тройственная формула и осуществлялась в николаевское время. Так, под народностью образования понималось преобразование инородческих школ в духе общегосударственном, превращение, например, частных еврейских училищ в казенные, преподавание всюду на русском языке. При этом пояснялось, что мечты славянофилов о культурном и политическом единении славянских племен бесполезны и вредны, что они — игра фантазии, что следует иметь в виду исключительно русскую народность, без всякой примеси современных политических идей.

Православие просвещения предписывало господство православной веры над другими, большее или меньшее притеснение других, а также видное положение закона Божия в школе. В 1850 году император Николай так поучал нового министра народного просвещения: "Закон Божий есть единственное твердое основание всякому полезному учению". Депутации Московского университета он говорил незадолго до своей кончины: "Ученье и ученость я уважаю и ставлю высоко; но еще выше я ставлю нравственность. Без нее ученье не только бесполезно, но может быть вредно, а основа нравственности — святая вера".

Означенная тройственная формула весьма близка государственной педагогии, поэтому сущность ее, одушевляющее ее начало, ее дух мы можем встречать действующим не только в николаевское время, но и на всем протяжении государственного периода, как только государственная педагогия переживала острое столкновение с общественной и наукой вообще. В двадцатых годах XIX века у нас обсуждался вопрос о постановке преподавания философии. В 1823 году Магницкий ходатайствовал о запрещении преподавания философии, потому что "нет никакого способа излагать эту науку не только согласно с учением веры, ниже безвредно для него". После подробного рассмотрения этого вопроса главное правление училищ уже в 1826 году решило, что "курс философских наук, очищенный от нелепостей новейших философов, основанный на истинах христианскаго учения и сообразный с правилами монархического правления, необходим в наших высших учебных заведениях". Но и этот "очищенный" и сообразованный с правилами монархического правления философский курс не удержался в наших университетах и за свой вольный и опасный дух был изгнан в 1850 году вместе с государственным правом. От всей философии остались лишь психология да логика, преподавание которых было возложено на профессоров богословия, причем программы по этим наукам министерству было предложено составлять по соглашению с духовным ведомством.

Само собой разумеется, что за весь период государственной педагогики наблюдение за школами было весьма строгим со стороным правительства, а в критические времена политической жизни эта строгость усугублялась, меры предосторожности и карательные усиливались.

И в обыкновенное время с особенным вниманием школьным ревизорам правительство рекомендовало следить за тем, обучается ли юношество с надлежащим тщанием российскому языку и отечественной словесности? Внушаются ли ему при всяком удобном случае преданность престолу и повиновение властям? Укрепляется ли в сердцах питомцев любовь к родине и ко всему отечественному? Но в 1848 году в связи с политическими движениями на западе Европы попечителям учебных округов был разослан секретный циркуляр, в котором политика в применении к педагогике заявила о себе особенно ясно и сильно. Чтобы пагубные мудрствования "преступных нововводителей" не могли проникнуть в многочисленные учебные заведения наши, писал министр, он признал "священною обязанностию" обратить внимание попечителей на следующее: 1) на дух преподавания вообще в училищах и в особенности в университетах; 2) на поведение и образ мыслей студентов университета и воспитанников гимназий; 3) на благонадежность начальников, наставников и воспитателей, употребленных к образованию юношества и 4) на частные учебные заведения и пансионы, особенно на содержимые иностранцами. Конечно, надежнейшее средство сохранить юношество от заразы вольнодумства, продолжал циркуляр, есть, во-первых, отчетливое преподавание закона Божия, с ближайшим указанием на прямые обязанности верноподданных; во-вторых, недопущение при преподавании прочих учебных предметов ничего такого, что могло бы в незрелом еще уме юношей поколебать веру или уменьшить убеждение в необходимости и в пользе основных учреждений нашего правительства, и, в-третьих, бдительное и строгое наблюдение за нравственностью учащихся. "Чтобы достигнуть вполне этой всегда важной, но по настоящим обстоятельствам еще важнейшей цели, необходимо Вашему Превосходительству и подчиненным вам начальствам учебных заведений усугубить за ними надзор и не упускать из виду ни одного обстоятельства, которое могло бы благоприятствовать к сохранению между учащимися добраго духа, покорности властям и преданности правительству".

Очевидно, что приведенный циркуляр рассматривает школу как орудие политики и ставит ей цель — всеми средствами служить созданию в учителях и учащихся благонадежного политического духа, определяемого современными политическими условиями. О прямых и существеннейших задачах школы не упоминается. Важнейшей целью признается политическое воспитание в духе стремлений тогдашнего правительства.

После этого не удивительно, что в царствование императора Николая были сделаны прямые попытки подчинить школы надзору офицеров корпуса жандармов, что жандармские офицеры присутствовали на экзаменах в учебных заведениях и писали секретные донесения своему начальству о том, что местные гражданские власти, особенно генерал-губернаторская, приводили в исполнение свои мероприятия в школах без участия учебного начальства ⁹.

К этому же времени (собственно к 1849 году) относится и знаменитая мера об ограничении числа студентов в университетах 300 в каждом, не считая казенных, и о допущении в университеты лишь "одних самых отличных по нравственному образованию" ¹⁰. Понятно, что все перечисленные меры не свидетельствовали о любви к просвещению, о желании распространить его в народе и углубить. В государственный период русской педагогики, как и в старину, русский народ оставался невежественным и серьезных попыток распространить народное просвещение не делалось. Если прежде, при Петре и Екатерине, государственные люди боялись народного невежества и в интересах государства заботились о заведении училищ, то с умножением школ и удовлетворением насущной государственной нужды в профессионально подготовленных людях государственные деятели начали косо и недоверчиво посматривать на умножающиеся, причем лишь в силу необходимости и очень туго, школы и крайне медленно распространяющееся просвещение. К чему широкое распространение просвещения, особенно в низших слоях народа? Не несет ли оно с собой недовольство своим положением, помещикам и правительством и вообще потрясение основ существующего строя жизни? Среднее и высшее образование, а для крестьян даже и низшее, не есть ли для громадного большинства излишняя роскошь, выводящая людей из круга их состояния без выгоды для них самих и для государства?

У Татищева в "Разговоре о пользе науки" (вопрос 46) значится: "Слышу, что светские и люди в гражданстве искусные толкуют, якобы в государстве чем народ простее, тем покорнее и к правлению способнее, а от бунтов и смятений безопаснее, а для того науки распространять за полезно не почитают". Щербатов писал: "Ежели подлый народ просветится и будет сравнивать тягость своих налогов с пышностью государя и вельмож, не зная, впрочем, ни нужды государства, ни пользы самой пышности, тогда не будет ли он роптать на налоги и, наконец, не произведет ли сие бунта?" При Екатерине раздавались голоса за необходимость большой осторожности в деле собственно народного образования. В екатерининской комиссии некоторые держались того взгляда, что земледельцу не следует учиться "несходственным с его состоянием" наукам, кроме российской грамоты, да и то — по собственному желанию и без учреждения училищ, а так, "как и до ныне оно было". Некоторые дворяне, по свидетельству княгини Дашковой, прямо говорили, что "учение есть вредно, невежество одно полезно и безбедно". Многие просто боялись народного просвещения.

В 1799 году профессор Московского университета Гейм в день тезоименитства государя в своей публичной речи сказал, между прочим, следующее: "Мудрую прозорливость свою император Павел доказал в споспешествовании истинному преуспению наук чрез учреждение строгой и бдящей цензуры книжной. Познание и так называемое просвещение часто употребляются во зло чрез обольстительные нынешних сирен напевы вольности и чрез обманчивые признаки мнимаго счастья... возвратились в Европу мрачныя времена варварства. Сколь счастливою должна почитать себя Россия, потому что ученость в ней благоразумными ограничениями охраняется от всегубительной язвы возникающаго всюду лжеучения".

Эти похвалы относительно размножения всякого рода "бдящих цензур" нужно распространить и на вторую половину царствования императора Александра I и особенно, в самом широком виде, на царствование императора Николая, деятельность которого по части народного просвещения заключалась не столько в его распространении, сколько в охранении "благоразумными ограничениями", не столько в создании новых школ, сколько в перекройке старых составов. Вся правительственная педагогия всего второго периода истории русской педагогики, особенно времени императора Николая, сводилась к осуществлению слов, весьма типичных и характерных, сказанных министром народного просвещения Шишковым в 1824 году: "Науки не составят без веры и без нравственности благоденствия народнаго. Оне сколько полезны в благонравном человеке, столько же вредны в злонравном. Сверх сего, науки полезны только тогда, когда, как соль, употребляются и предаются в меру, смотря по состоянию людей и по надобности, какую всякое звание у них имеет. Излишество их, равно как и недостаток, противны истинному просвещению. Обучать грамоте весь народ, или несоразмерное числу онаго количество людей, принесло бы более вреда, нежели пользы. Наставлять земледельческаго сына риторике было бы приуготовлять его быть худым, бесполезным, или еще вредным гражданином. Но правила и наставления в христианских добродетелях, в доброй нравственности нужны всякому".

И так государственная педагогика, очевидно под давлением политики своего времени, дошла до речей о вреде грамотности для народа, о существующей будто бы чрезмерности в стремлении к науке и высшим предметам учения (речи об этом, по иронии судьбы, принадлежат двум министрам народного просвещения), о необходимости изыскивать способы задержать стремление юношества, особенно из разночинцев, к образованию, о важнейшей будто бы цели школ — развитии в юношестве политической благонадежности и покорности властям, о вреде частных школ и семейного воспитания. Всеми указанными чертами государственная педагогия определила себя весьма резко и наметила свой особый путь по сравнению с путем церковно-религиозной педагогией первого периода.

Каковы же были результаты государственной педагогии при ее вышеуказанных свойствах? Вероятно, никто не подумает, что они были блестящи, но многие удивятся ее фактическим плодам. Имеются сведения о росте числа школ и учащихся, о росте всего образования — низшего, среднего и высшего — за время с 1830 по 1858 год. Эти сведения выражены в двух приводимых таблицах. В первой таблице указано число средних и высших школ и число учащихся в них. Представленные данные неполны и не совсем точны, но сущность дела они изображают правильно. Эти данные, по справедливому замечанию двух исследователей судеб народного образования в России ¹¹, "прямо убийственны. В течение четверти столетия, с 1830 по 1855 год, число учащихся в высших и средних учебных заведениях почти совершенно не увеличилось... Не многим утешительны и данные, относящиеся к низшей школе в тот же период, — к уездным и приходским школам, а также к частным учебным заведениям". В течение этого периода проходило нередко три-четыре года, за которые ни одной новой средней школы открыто не было. Таких мертвых трехлетий для средних школ было одно и четырехлетий — три; бывало, что в год число гимназий возрастало на единицу, а число слушателей в университете на двух, но случалась убыль и школ и слушателей. По отношению к низшим школам было три двухлетия, когда не прибавилось ни одного уездного училища; прибавлялись школы и на две, на три в год, а уменьшались на большее число. Вообще попятное движение в делах образования не было редкостью в рассматриваемый период, так что действительно "эти данныя прямо убийственны".

Таблица 1

Годы. В университетах. В других высших учебных заведениях. В гимназиях. Число гимназий. Всего учащихся в высших и средних учебных заведениях.

1830 3317 - - 62 -

1831 2201 - - 61 -

1837 2307 593 16506 69 19406

1838 2446 397 17408 70 20246

1839 2465 299 16753 72 19517

1840 2740 1069 16954 73 19663

1841 2858 706 16896 74 20460

1842 2884 604 17006 74 20494

1843 2966 513 17890 74 21369

1844 3274 480 19543 74 20494

1845 3516 473 20436 75 21369

1846 3826 513 20820 75 23207

1847 4004 508 21082 75 24425

1848 4006 461 19496 75 25159

1849 3956 468 19428 74 25602

1850 3018 503 18764 74 23963

1851 3116 494 18192 74 23882

1852 3112 489 18327 76 21802

1853 3443 524 17868 76 21928

1854 3551 446 17827 76 21825

1855 3659 366 17817 76 21824

1856 4160 314 19098 77 23580

1857 4714 285 20274 77 23273

1858 4884 317 22270 78 27471

Таблица 2

Годы. Число уездных училищ. В них учащихся. Число приходских училищ. В них учащихся. Число частных училищ. В них учащихся. Всего учащихся.

1830 416 - 718 - 402 - 79420*

1831 392 - 469 - 345 - 68367*

1837 427 - 840 - 436 - 73260

1838 430 - 873 - 485 - 74823

1839 435 - 911 - 475 - 7560

1840 439 - 983 - 486 - 77898

1841 442 - 1021 - 481 - 77080

1842 445 - 1067 - 521 - 79261

1843 445 - 1059 - 562 - 83999

1844 447 - 1070 - 607 - 85447

1845 447 - 1047 - 585 - 83966

1846 449 - 1011 - 294 - 85774

1847 451 - 1010 - 597 - 88931

1848 450 - 1050 - 601 - 87012

1849 431 27168 1065 43203 599 15244 85645

1850 433 26262 1062 44397 567 20472 91131

1851 434 25834 1068 44723 592 23358 93915

1852 440 27937 1077 47441 602 20518 95896

1853 440 27725 1125 48832 633 20946 97503

1854 439 27992 1140 49937 640 19592 97521

1855 439 27309 1106 49101 614 17888 94298

1856 438 27600 1085 49934 615 17781 95315

1857 437 28266 1095 52815 637 14608 95628

1858 431 28358 1129 53659 668 15297 97314

*Вместе с учащимися в гимназиях и университетах.

Список литературы

1. Сборник постановлений. Т.I. Параграф 67, 1,2 и 6 положения.

2. Сборник постановлений. Т.I. С. 482.

3. Сборник постановлений. Т.II. С. 35.

4. Сборник постановлений. Т.I. С. 64. Параграф 141-158 (устав гимназий).

5. Именно в циркуляре от 7 декабря 1835 года сказано, что Государь Император в 4-й день ноября 1833 года повелел разрешать впредь учреждение частных пансионов в губерниях не иначе как по уважению крайней в том надобности и в таких местах, где не представляется другой возможности к образованию юношества в казенных заведениях. Посему министр предписывал, что на будущее время на открытие вновь всякого учебного заведения испрашивалось разрешение министра с представлением побудительных к тому и подробных оснований, на коих пансион или школа предполагается к учреждению (Сборник распоряжений. Т.II. С.58).

6. Сборник постановлений. Т.III. С. 81. Отмена запрещения открывать частные пансионы и школы в С.-Петербурге и Москве без ограничения их числа последовала лишь 17 января 1857 года, причем оказалось нужным доказывать пользу частных школ и пансионов.

7. Рождественский С.В. Материалы для истории учебных реформ России в XVIII-XIX веках. СПб., 1910. Проект 9 (две записки М.Сперанского).

8. Сборник распоряжений. Т.I. С. 423.

9. Об этих последних фактах см.: Алешинцев И.А. Сословный вопрос и политика в истории наших гимназий в XIX веке. СПб., 1908. С.44-49.

10. Эта мера была отменена лишь 23 ноября 1855 года, когда было разрешено ввиду "той степени доверенности, которую заслужили наши университеты", принимать во все университеты неограниченное число студентов. Ранее, в 1854 году, министром народного просвещения было представлено такое же ходатайство, но оно было отвергнуто, а норма 300 была увеличена лишь на 50 студентов в каждом университете (Сборник постановлений. Т.III. С.28).

11. Князьков С.А., Сербов Н.И. Очерк истории народного образования в России: до эпохи реформ Александра II. М., 1910. С.221-222.