Навигация
Декабря 1902 г. на сцене Московского Художественного театра в Москве состоялась премьера пьесы ″На дне″
84093
знака
0
таблиц
0
изображений
18 декабря 1902 г. на сцене Московского Художественного театра в Москве состоялась премьера пьесы ″На дне″.
Пьеса "На дне" – социально-философское произведение, являющееся, по мнению многих вдумчивых критиков (например, Ходасевича) центральным в творчестве Горького. "Как бы к Горькому ни относиться, драма ″На дне″ переживет и ругань его врагов, и кликушеские восторги подобострастных друзей", – писал Д.В. Философов (Философов. Горький о религии. – Pro et contra. C. 719). "Основной вопрос, который я хотел поставить, – сказал сам Горький, отвечая на вопрос корреспондента газеты "Петербургские новости" 13 июня 1903 г. ), – это – что лучше: истина или сострадание?". "Ее основная тема – правда и ложь", – писал много лет спустя Ходасевич (Ходасевич. Горький. – Pro et contra. С. 139). Таким образом, пьеса органично встраивается в ряд уже упомянутых произведений, так или иначе затрагивающих эти вопросы. "На дне" – пьеса неоднозначная, допускающая различные толкования, в том числе и несогласные с замыслом своего автора. В ней отразился личностный конфликт самого автора: противоречие между Горьким-идеологом и Горьким-человеком.
"Заглавие пьесы ″На дне″ принадлежит Андрееву, – вспоминал Бунин. – Авторское заглавие было хуже: ″На дне жизни″". И приводил слова самого Андреева: "Вот, написал человек пьесу. Показывает мне. Вижу: ″На дне жизни″ Глупо, говорю. Плоско. Пиши просто: ″На дне″. И все Понимаешь? Спас человека. Заглавие штука тонкая" (Бунин. Собр. соч. т. 9. С. 294).
В пьесе много горькой правды – и много возвышающей лжи. Реалистическая правда о "бывших людях", прозябающих в полузверином состоянии, давит и угнетает. Сама обстановка, в которой развертывается действие пьесы, отсылает в какой-то первобытный, каменный век: "Подвал, похожий на пещеру. Потолок – тяжелые, каменные своды, закопченные, с обвалившейся штукатуркой". Все "грязное", "исковерканное", "изодранное". О Сатине – одном из главных героев пьесы, в начале первого действия говорится, что он "проснулся, лежит на нарах и – рычит". У половины обитателей ночлежки нет имен – только клички-прозвища или фамилии, тоже звериные, почти неотличимые от прозвищ: Клещ, Квашня, Барон, Актер, Кривой Зоб. Персонажи пьесы и обращаются друг к другу, как к скотине: "Ты чего хрюкаешь?"; "Козел ты рыжий!"; "Молчать, старая собака!"; "Ах, псы!". Мораль, которую проповедуют (нередко афористично) "бывшие люди" – "закон джунглей", жестокий и циничный: "Честь-совесть тем нужна, у кого власть-сила есть…"; "Всякий человек хочет, чтобы сосед его совесть имел, да никому, видишь, не выгодно иметь-то ее…"; "У всех людей – души серенькие… все подрумяниться желают…"; "Ежели людей по работе ценить… тогда лошадь лучше всякого человека…" и т.д. И хотя никак нет оснований утверждать, что это автор проповедует такую мораль, афористичность формулировок явно нацелена на запоминание. По-видимому, и эти циничные сентенции вызывали восторг определенной части публики. "″Солнце всходит и заходит″ – почему эту острожную песню пела чуть не вся Россия?" – с недоумением спрашивал себя Бунин. На этот же вопрос пытался ответить митрополит Вениамин (Федченков): "…Тогда пошла мода на песнь Горького ″Солнце всходит и заходит, а в тюрьме моей темно″… На переменах во всех классах распевали ее по коридорам обоих этажей голосистые дети отцов, дьяконов и дьячков. Начальство забеспокоилось не на шутку и стали ″запрещать″… Но кажется, нам нравилось больше само пение, а не содержание песни. Потом мода схлынула и забыли о ней. Но одному певцу, прекрасному солисту-тенору Херсонскому, потом припомнили ее, и при чистке после второго бунта уволили его из нашей семинарии, он поступил в Астраханскую" (На рубеже двух эпох. С. 120).
Более консервативную публику обилие "горькой правды" в пьесе шокировало. По поводу пьесы в юмористическом разделе газеты "Петербургский листок" появилась такая сценка:
"К пьесе ″На дне″.
Сам Максим: Шулер! Мошенник! Вор! Пьяница! Убийца!
– Как вы смеете! Городовой!
– Что вы? Зачем городовой? Это я ″гимн человеку″, а не то, что… иное прочее" (Максим Горький в карикатурах и анекдотах. С. 28).
"На дне" – вещь, представляющая большой постановочный интерес – не случайно на протяжении столетия она не сходит со сцены, независимо от отношения общественного мнения к Горькому. В пьесе очень мало пространных монологов, короткие реплики туго переплетены в цельную ткань повествования, но каждый персонаж наделен своим индивидуальным, запоминающимся характером. Жестокий ханжа Костылев, "красивый зверь" Василиса, отчаянный Васька Пепел – тоже не лишенный черт "красивого зверя", но с ностальгией о человеческом возрождении (само прозвище его "Пепел" указывает на возможность "восстать из пепла"); симпатичная, но слабая Наташа, которой все же не достает силы и способности воскрешающей любви, праздная мечтательница Настя, страдалица Анна – ропщущая жертва, муж Анны Клещ – палач и жертва в одном лице, – каждый из них выписан вполне определенно и в то же время открывает простор для индивидуальной трактовки. Как ни странно, наименее запоминающимся характером наделен "главный резонер" и "положительный герой" пьесы – Сатин (фамилия его от латинского – satis "довольно", "достаточно").
Но, конечно, наибольший интерес представляет старец Лука – персонаж, являющийся лишь сторонним наблюдателем во внешней динамике событий, но на нем завязан внутренний конфликт пьесы. Лука – образ сложный, противоречивый, в котором особенно сильно сказалась внутренняя противоречивость самого Горького. Двойственность этого персонажа ощущается уже в самом имени. С одной стороны, Лука – единственный из героев-мужчин, названный просто человеческим именем – не кличкой, не фамилией, не уменьшительным вариантом полного имени, а именем христианским, более того – евангельским. У читателя-христианина, естественно, сразу возникают ассоциации с апостолом и евангелистом Лукой, врачом и художником, самым "гуманистичным" из евангелистов. С другой стороны, Горький сам подбрасывает в текст пьесы каламбур, по-иному раскрывающий смысл имени: "Лука – старец лукавый". На фоне прочих звероподобных героев Лука подкупает человечностью, – следование традиции русской литературы XIX века убеждает считать его положительным героем. Именно так понимал этот образ критик "Вестника Европы" С.А. Адрианов. "Лучшие русские писатели давно уже пытались создать тип мудрого сердцеведца и руководителя совести человеческой, – писал он, – и каждый художник разрешал эту задачу по-своему. Толстой создал Акима во ″Власти тьмы″, Достоевский – старца Зосиму в ″Братьях Карамазовых″ <...> Для Луки одно только ценно – человек и человечность, а все остальное, в том числе и правда, важно лишь постольку, поскольку служит человеку и человечности, поскольку помогает нарождению лучшего" (Адрианов С.А. "На дне" Максима Горького. – Pro et contra. С. 630). Такое толкование имеет право на существование, но оно не соответствует авторскому замыслу Горького. Горький-идеолог, как уже было сказано, невысоко ценил человечность. Поэтому он замутнил образ "старца", придал ему целый ряд несимпатичных черт, – в сущности, не мотивированных логикой событий. Лука явно что-то скрывает в своей биографии. "Вот, примерно, служил я сторожем на даче… у инженера одного под Томском городом… Ну, ладно! В лесу дача стояла, место – глухое…" Многоточия-паузы через каждые несколько слов подсказывают, что Лука темнит, может быть, выдумывает новую версию на ходу. Да и слишком уж зловеще выглядит эта "дача" в глухом лесу под Томском-городом. В другом месте Лука намекает, что он сам "ошибся однажды". Он совсем не благородно (хотя вроде бы и с благими намерениями) подслушивает разговор Василисы с Пеплом, а потом так же неблагородно исчезает в момент убийства Костылева. У Луки дребезжащий смех, а его речь изобилует раздражающими смиренно-"рабскими" выражениями: "Где тут, милая, приспособиться мне?"; "Мяли много, оттого и мягок".
На поверхностный взгляд Лука представляется проповедником христианских истин и идеалов. Возможно, этот поверхностный взгляд разделяет и сам Горький, для которого христианство – тоже возвышенная утешительная ложь. В речи Луки встречаются явные аллюзии к Евангелию: "Надо, девушка, добрым быть… жалеть людей надо! Христос всех жалел и нам так велел…"; "Человек – может добру научить…" "Я говорю – есть земля неудобная для посева… и есть урожайная земля… что ни посеешь на ней – родит". Но это не благовестие Слова, а христианские цитаты в устах атеиста. Христианская проповедь изначально была благой вестью Истины. "А если Христос не воскрес, то и проповедь наша тщетна, тщетна вера наша" – максималистично утверждает апостол Павел (1 Кор. 15:14). Если и считать Луку христианином, то это тоже соль, потерявшая силу. На вопрос, есть ли Бог, Лука отвечает: "Коли веришь – есть; не веришь – нет… Во что веришь, то и есть…" Внушая умирающей Анне веру в загробную жизнь, Лука не предлагает ей приобщиться церковных таинств, да и обетование райского блаженства в его интерпретации носит наивно-социалистический характер.
В начале XX века (да и в советскую эпоху) толкование образа Луки имело не отвлеченный исторический, а животрепещущий политический интерес – поскольку это было время формирования и укрепления "религии социализма", претендующей на знание новой истины. Острые споры вокруг горьковского героя стимулировал реально существующий вопрос: религия социализма – это истина или новая утешительная ложь? Об этом писал Ходасевич: "Лука наделал хлопот марксистской критике, которая изо всех сил старается разъяснить, что Лука – личность вредная, расслабляющая обездоленных мечтаниями, отвлекающая их от действия и от классовой борьбы, которая одна может им обеспечить лучшее будущее" (Ходасевич В.Ф. Горький. – Pro et contra. C. 139).. В этом Горький был и согласен, и не согласен с ортодоксальными марксистами. "Марксисты по-своему правы, – продолжает Ходасевич, – Лука с его верою в просветление общества через просветление личности, с их точки зрения, в самом деле вреден. Горький это предвидел и потому, в виде корректива, противопоставлял Луке некоего Сатина, олицетворяющего пробуждение пролетарского сознания. Сатин и есть, так сказать, официальный резонер пьесы. ″Ложь – религия рабов и хозяев, правда – бог свободного человека″ – провозгласил он. Но стоит вчитаться в пьесу, и мы тотчас заметим, что образ Сатина, по сравнению с образом Луки, написан бледно и – главное – нелюбовно. Положительный герой менее удался Горькому, нежели отрицательный, потому что положительного он наделил своей официальной идеологией, а отрицательного – своим живым чувством любви и жалости к людям" (Там же. C. 139)..
Горькому была близка и вложенная в уста Луки мысль о самодовлеющей ценности религиозного чувства ("Кто ищет – найдет… Кто крепко хочет – найдет!"). Философов в статье "Горький о религии" писал: "Горький утверждает, что если идея личного Бога подверглась окончательному разложению, то, наоборот, религиозное чувство находится в периоде развития. Ему предстоит широкое будущее" (Философов. Горький о религии. – Pro et contra. C. 719). "Создание какой бы то ни было мечты, способной увлечь человечество, он считал истинным признаком гениальности, а поддержание этой мечты – делом великого человеколюбия, – писал Ходасевич. –
Господа! Если к правде святой
Мир дорогу найти не умеет, –
Честь безумцу, который навеет
Человечеству сон золотой!
В этих довольно слабых, но выразительных стихах, произносимых одним из персонажей пьесы ″На дне″, заключен как бы девиз Горького, определяющий всю его жизнь, писательскую, общественную и личную. Горькому довелось жить в эпоху, когда ″сон золотой″ заключался в мечте о социальной революции как панацее от всех человеческих страданий. Он поддерживал эту мечту, он сделался ее глашатаем, – не потому, что так уж глубоко верил в революцию, а потому, что верил в спасительность самой мечты. <...> Сквозь русское освободительное движение, а потом сквозь революцию он прошел возбудителем и укрепителем мечты, Лукою, лукавым странником <...> Вся его литературная, как и вся жизненная деятельность проникнута сентиментальной любовью ко всем видам лжи и упорной, последовательной нелюбовью к правде. ″Я искренне и неколебимо ненавижу правду″, – писал он Е.Д. Кусковой в 1929 году. Мне так и кажется, что я вижу, как он, со злым лицом, ощетинившись, выводит эти слова" (Ходасевич. Горький. C. 141)..
"Замечательно, что в предвидении будущих обвинений против Луки, – пишет Ходасевич в той же статье, – Горький именно Сатина делает его защитником: ″Старик? Он – умница!.."" (Там же. C. 139). Патетический монолог Сатина традиционно представляется как квинтэссенция коммунистической нравственности и истина в последней инстанции: "Человек – вот правда! Что такое человек?.. Это не ты, не я, не они…нет! – это ты, я, они, старик, Наполеон, Магомет… в одном! (Очерчивает пальцем в воздухе фигуру человека) Понимаешь? Это – огромно! В этом – все начала и концы… Все – в человеке, все для человека! Существует только человек, все же остальное – дело его рук и его мозга! Чело-век! Это великолепно! Это звучит… гордо! Че-ло-век! Надо уважать человека! Не жалеть… не унижать его жалостью… уважать надо!" Действительно, этот монолог выражает убеждения писателя, но пафос его тут же снижается словами: "Выпьем за человека, барон!" А чуть ниже тот же Сатин, только что утверждавший человеческое достоинство, на вызывающую реплику торговки Квашни: "Ты со мной жить не захочешь… ты вот какой! А и станешь жить со мной – не больше недели сроку… проиграешь меня в карты со всей моей требухой!" – со смехом отвечает: "Это верно, хозяйка! Проиграю".
Как подтверждение вредоносности проповеди Луки обычно приводится судьба Актера – алкоголика, которому Лука внушил веру в своего рода ″праведную землю″ - бесплатную лечебницу, где он излечится от своей "слабости". Пьеса оканчивается вестью о том, что Актер повесился, – причем окончательное решение о самоубийстве он принимает как раз выслушав монолог Сатина. Ходасевич дает своеобразное толкование и этому моменту. Вспоминая Горького в жизни, он говорит, что тот не любил и не жалел отчаявшихся, и даже помогал охотнее тем, кто хранил в душе надежду. По мнению Ходасевича, Горький не жалеет Актера. "В ″На дне″, в самом конце последнего акта, все поют хором. Вдруг открывается дверь и Барон, стоя на пороге, кричит: "Эй, вы!.. Иди… идите сюда! На пустыре… Там… Актер… удавился!" В наступившей тишине Сатин негромко ему отвечает: ″Эх… испортил песню… дур-рак″. На этом занавес падает. Неизвестно, кого бранит Сатин: Актера, который некстати повесился, или Барона, принесшего об этом известия. Всего вероятнее, обоих, потому что оба виноваты в порче песни. В этом – весь Горький" (Ходасевич. Горький. – Pro et contra. C. 144)..
В начале 900-х гг. Горький написал еще несколько пьес – "Дачники" (1904), "Дети солнца" (1905), "Варвары" (1905) "Враги" (1906), но критика оценила их ниже, чем "На дне". Заговорили о "конце Горького" (см. одноименную статью Философова). "Две вещи погубили Горького, – писал он, – успех и наивный непродуманный социализм. Успех не дал Горькому времени и сил для необходимой мысли, остановил рост его сознания" (Философов. Конец Горького. – Pro et contra. C. 697). По его мнению, началось "калечение Горького-художника Горьким-социал-демократом". О том же писал Зайцев: "Не было еще случая, чтобы выигрывал (внутренне) художник от соприкосновения с марксизмом. Острой талмудической серой выжигает она все живое, влажное, стихийное в искусстве. Вот уж подлинно закон, а не благодать! Искусство все построено на благодати и на живой таинственной личности. Марксизм человека вообще стирает. Он мертв и не благодатен. От него должен всякий, желающий идти ″дорогою свободной″ открещиваться, как от нечисти. Горький не сделал этого" (Зайцев Б.К. Максим Горький. – Pro et contra. C. 121).
За участие в революционном движении Горький неоднократно подвергался аресту. Естественно, "прогрессивная" общественность сочувствовала писателю. Во время ареста Горького в 1901 г. его освобождении хлопотал сам Толстой, а в следующий раз, в 1905 г. за него вступилась мировая общественность (Г. Гауптман, А. Франс, О. Роден, Т. Гарди и др.) Восторженное преклонение интеллигенции перед талантом "буревестника" выразилось в том, что в 1902 г. он был избран почетным академиком Академии наук по разряду изящной словесности. Когда Николай II отменил решение Академии, в знак протеста Короленко и Чехов добровольно сложили с себя звания почетных академиков. Зайцев впоследствии, рассматривая этот эпизод с высоты прожитых лет и сменившейся эпохи недоумевал: почему писателей так возмутило решение власти в отношении человека, ведшего против этой власти беспощадную войну? И зачем нужно было Горькому звание академика, полученное от этой же, отвергаемой им власти?
В 1902 – 1904 гг. Горький непосредственно сблизился с партией большевиков. В 1902 г. он отбывал срок высылки в Нижнем Новгороде, где оказался свидетелем рабочей демонстрации, познакомился и с ее организаторами, в числе которых был П.А. Заломов, ставший прообразом Павла Власова в романе Горького "Мать".
В 1900 г. Горький познакомился с актрисой МХТ Марией Федоровной Андреевой (1872 – 1953). Современники восхищались ее красотой и талантом – Зайцев восторженно вспоминал ее в роли Раутенделейн в "Потонувшем колоколе" Гауптмана. В 1903 г. она стала гражданской женой Горького. Е.П. Пешкову Горький оставил, следуя "своей правде", "отличной от той, которая принята в жизни". По воспоминаниям современников, этот разрыв не был безболезненным, однако супруги сохранили между собой добрые отношения. Несколько лет спустя, повинуясь все той же "правде", Горький оставил и Андрееву, которая так же осталась его преданным другом. Вероятно, в этом была заслуга не "правды" Горького, а всепрощающей преданности любивших его женщин.
В 1905 г. Горький активно занимался революционной работой, погрузившись наконец в долгожданную стихию революции. Как и многие другие писатели, он сотрудничал в большевистской "Новой жизни", в первом номере которой были опубликованы его "Заметки о мещанстве". Осенью 1905 г. он вступил в РСДРП, а 27 ноября, на квартире К.П. Пятницкого, состоялась его встреча с Лениным. После подавления декабрьского Московского вооруженного восстания Горькому грозил новый арест и он вместе с М.Ф. Андреевой отбыл за границу. Началось знакомство писателя с Европой и Америкой, куда он отправился для сбора средств в пользу партии большевиков. Миссия была не столь успешна, как ожидалось, однако в результате антиправительственной пропаганды Горького Америка отказалась предоставить России ожидаемые займы. Творческим результатом поездки стали серии очерков и памфлетов "Мои интервью" и "В Америке". В них Горький выступает как адепт социал-демократической идеологии. Эта же идеология правит писателем при создании известного романа "Мать" (1906). Этот роман, удостоившийся похвалы Ленина и единодушно отвергнутый эстетами, в значительной мере посвящен, как это ни парадоксально, религиозной проблематике. В нем содержатся явные параллели с Евангелием – своей прямолинейностью кощунственные для религиозного человека и любопытные для атеиста. Павел Власов утверждает в мире новую веру, а его мать, Пелагея Ниловна, сначала "слагает в сердце своем" положительные моменты этой новой веры, а под конец проникается ею настолько, что "воскресает душой" и твердостью уподобляется мученикам и исповедникам христианства.
Антиправительственная деятельность Горького в период после первой русской революции сделала для него невозможным возвращение в Россию. Осенью 1906 г. он вместе с М.Ф. Андреевой приехал в Италию, некоторое время жил в Неаполе, а затем поселился на о. Капри, где оставался до 1913 г. Период жизни на Капри стал для Горького временем усиленного самообразования, – он много читал, общался с самыми разными людьми: писателями, художниками, артистами, политэмигрантами, – наблюдал жизнь европейской страны. "А все-таки, душа моя, Европа-то – силища!" (Архив А.М. Горького. Т. IX. С. 215) – писал он в письме Е.П. Пешковой в 1907 г. Горький становится сознательным "западником". В то же время его "богостроительские" взгляды оказались чужды "ортодоксальному" марксизму и в 1909 г. Горький выбыл из рядов РСДРП. В дальнейшем он считал себя "беспартийным большевиком".
В каприйский период Горький написал целый ряд произведений: "богостроительскую" повесть "Исповедь" (1908), раскритикованную Лениным, повести "Записки ненужного человека" (1908), "Лето" (1909), "Городок Окуров" (1910), "Жизнь Матвея Кожемякина" (1910); "Сказки об Италии" (1910 – 13), пьесу "Васса Железнова", многочисленные публицистические очерки и т.д. В России в этот период интерес к нему стал несколько ослабевать: революция не оправдала чаяний, а от "буревестника" уже не ждали ничего нового. "Литературно Горький в революцию не врос, но и не очень ″сдал″, – вспоминал об этом времени Зайцев. – Писал вечную историю некоей семьи ″кулаков″, звериный быт″ при царизме. Какой-нибудь Клим, Фома или Егор проходят жизнь с разными тяжкими и грязными эпизодами <...>, потом встречают замечательных социалистов и все меняется к лучшему" (Зайцев Б.К. Максим Горький. – Pro et contra. C. 121). "Обзор" Зайцева охватывает не только каприйский период творчества писателя, – это краткая формула его зрелой творческой манеры.
На Капри Горький начал работать над автобиографической трилогией. Повесть "Детство" в журнальной публикации появилась в 1913 г., отдельным изданием вышла в 1914-м. Притом, что повесть создана на реальном автобиографическом материале, это не мемуары в обычном смысле слова. Автор преследовал определенную цель: показать, как в "дикой" русской действительности зарождаются ростки "новой жизни", как формируется характер революционера, которому предстоит изменить эту жизнь. "Вспоминая эти свинцовые мерзости дикой русской жизни, – писал Горький в повести "Детство", – я минутами спрашивал себя: да стоит ли говорить об этом? И с обновленной уверенностью отвечаю себе – стоит; ибо это – живучая, подлая правда, она не издохла и по сей день. Это та правда, которую необходимо знать до корня, чтобы с корнем же и выдрать ее из памяти, из души человека, из всей жизни нашей, тяжелой и позорной. И есть другая причина, понуждающая меня рисовать эти мерзости. Хотя они и противны, хотя и давят нас, до смерти расплющивая множество прекрасных душ, – русский человек все-таки настолько еще здоров и молод душою, что преодолевает и преодолеет их. Не только тем изумительна жизнь наша, что в ней так плодовит и жирен пласт всякой скотской дряни, но также тем, что сквозь этот пласт все-таки победно прорастает яркое, здоровое и творческое, растет доброе – человечье, возбуждая несокрушимую надежду на возрождение наше к жизни светлой, человеческой" (Горький М. Детство. С. 267).
В 1913 г., в связи с 300-летием дома Романовых, была объявлена амнистия, и многие политэмигранты смогли вернуться в Россию. Горький вернулся на родину в конце года и поселился в Финляндии, в местечке Мустамяки. За ним был установлен полицейский надзор, но положение его было вполне свободным, он мог бывать в Петербурге, где снимал квартиру на Кронверкском проспекте, его посещали различные деятели общественной жизни и культуры, в 1915 г. ему удалось организовать книжное издательство "Парус" и начать издание журнала "Летопись". Стараясь привлечь в журнал лучшие литературные силы, Горький в то же время был очень внимателен к творчеству молодых писателей – особенно выходцев из народа. "Он в особенности любил писателей молодых, начинающих, – вспоминал Ходасевич, – ему нравилась их надежда на будущее, их мечта о славе" (Ходасевич В.Ф. Горький. – Pro et contra. C. 141).
Знакомство с европейской культурой привело Горького к выводу о том, что Россия значительно отстает в своем культурном развитии и одну из своих задач он видел в том, чтобы нести в российскую "тьму" свет европейской культуры. Он задумал издать серию книг для детей, содержащих биографии "замечательных людей": деятелей науки, культуры, промышленников, писателей, композиторов, художников, артистов, – своего рода светские "жития святых", которые должны были дать подрастающему поколению высокий пример для подражания. Важной задачей была борьба с "великорусским шовинизмом", для чего планировался выпуск сборников, знакомящих русского читателя с культурой "угнетенных" народностей. В 1916 – 1917 гг. при ближайшем участии Горького вышли сборники, посвященные армянской, латышской и финской литературе. Готовились к изданию также еврейский, украинский и сибирский сборники, но осуществить замыслы не удалось. В этой работе Горький нашел соратника и единомышленника в лице Брюсова, выступившего одновременно в качестве переводчика и редактора.
Февральскую революцию Горький встретил с восторгом. Он надеялся, что с ее победой начался "процесс интеллектуального обогащения страны". Со сменой власти культурно-просветительская деятельность писателя приобрела еще больший размах. В марте 1917 г. Академия наук восстановила его в правах в качестве академика. Он был одним из инициаторов создания "Свободной ассоциации для развития и распространения положительных наук", в которую входили крупные ученые и общественные деятели. В 1917 г. Горькому удалось организовать выпуск газеты "Новая жизнь".
С самого начала Первой мировой войны, когда многие писатели были воодушевлены великорусским патриотизмом, Горький, как и большевики, занял пораженческую позицию, которую открыто декларировал. В 1917 г. Владимир Львович Бурцев (1862 – 1942), публицист и общественный деятель выступил в печати со статьями, в которых обвинял большевиков в пособничестве Германии (обвинения не были беспочвенны, хотя в тот момент Бурцев не располагал достаточными доказательствами). Бурцев обвинил также и Горького в том, что он "работает над разложением России и развитием в ней анархии рука об руку с ленинцами". Горький был возмущен и резко полемизировал с Бурцевым в печати. Любопытно однако, что впоследствии, после Октябрьской революции, когда Бурцев был арестован, Горький выступал в его защиту и добивался освобождения.
Октябрьская революция, которую Горький, близкий к большевикам, ждал как продолжения и развития Февральской, во многом его разочаровала. Вместо "интеллектуального обогащения" он увидел "русский бунт, бессмысленный и беспощадный", – в душе не принял его, но вину за него возложил не столько на тех, кто стоял во главе его, сколько на сам русский народ. "Главнейшим возбудителем драмы я считаю не "ленинцев", не немцев, не провокаторов и контрреволюционеров, – писал он, – а – более злого, более сильного врага – тяжелую российскую глупость. В драме <...> больше всех других сил, создавших драму, виновата именно наша российская глупость, назовите ее некультурностью, отсутствием исторического чутья, как хотите" (М. Горький. Несвоевременные мысли. М., 1990. С. 91 – 93). Большевики во главе с Лениным по-прежнему оставались его друзьями.
Свое отношение к революции Горький высказал в сборниках публицистических статей "Революция и культура. Статьи 1917 г." (1918) и "Несвоевременные мысли. Заметки о революции и культуре" (1918), "О русском крестьянстве" (1922) и др. Как и многое другое в творчестве Горького эти произведения противоречивы. С одной стороны, писатель проникнут идеями высокого гуманизма, выросшего из христианства: "Идя к свободе, невозможно оставлять любовь и внимание к человеку где-то в стороне" (Несвоевременные мысли. С. 179). С другой стороны, многое в его суждениях оскорбительно для русского национального самосознания ("жестокость русского народа"; "среда полудиких людей" и т.д.) и является, по сути дела, весьма поверхностной переработкой мнений, высказанных ранее русскими западниками, ставших общим местом русской революционно-демократической идеологии. Само название "Несвоевременные мысли" с одной стороны, вероятно, содержало в себе полемический ответ Ленину, когда-то назвавшему "очень своевременной книгой" роман Горького "Мать", с другой – несомненно, ассоциировалось у образованных читателей с "Несвоевременными размышлениями" Ницше.
Горький считал, что интеллигенция должна взять на себя "великий труд духовного врачевания народа" – только это может спасти страну. "Надо работать, почтенные граждане, – призывал он, – надо работать, только в этом наше спасение и ни в чем ином" (Новая жизнь. 1918. № 81, 1 мая). Он по-прежнему занимался издательской деятельностью – несмотря на тяжелейшие материальные условия. В 1918 г. при его непосредственном участии было организовано издательство "Всемирная литература". Но культурно-просветительской работой его деятельность не исчерпывалась.
В послереволюционные годы писатель взял на себя миссию "ходатая" за интеллигенцию перед новой властью. Эту его роль оценивали по-разному. Те, кому Горький помог, были ему благодарны, – а помогал он многим. Так, Корней Чуковский вспоминал: "Он взвалил на себя все наши нужды, и когда у нас родился ребенок, он выхлопатывал для новорожденного соску, когда мы заболевали тифом, он хлопотал, чтобы нас поместили в больницу; когда мы выражали желание ехать на дачу, он писал в разные учреждения письма, чтобы нам предоставили Сестрорецкий курорт" (Чуковский К. Собр. соч. М. 2001. Т. 5. С. 41). Горький добивался освобождения заключенных – в том числе монархистов и даже великих князей, хлопотал о выдаче пайков ученым, даже о выдаче молока для чьих-то грудных детей, в письмах "доверительно" признаваясь, что это его дети, – так что советское начальство соответствующего ведомства, разгадав обман, в конце концов ответило, что оно не в состоянии создать условия для всех "детей" писателя. С другой стороны, не всегда хлопоты увенчивались успехом, – были и обиженные. Зайцев в воспоминаниях оценивал эту сторону деятельности Горького резко отрицательно: "…Из буревестника обратился он в филантропического нэпмана, в подозрительного антиквара, ″уговаривающего″ Дзержинского поменьше лить крови, в кутящего с чекистами русского писателя, в ″кулака″ и заступника ученых, в хозяина революционного салона, где могли встретиться Ягода и Менжинский со Щеголевым и другими пушкинистами или с ″радиоактивистами″ на пайке Цекубу" (Зайцев. Максим Горький. – Pro et contra. C. 123). Зайцев вспоминал, как один его знакомый из окружения Горького убеждал его: "″Не нападайте на Алексея Максимовича <...> Он спас 278 человек″. Откуда это известно ему было с такой точностью, сказать не могу. – продолжал Зайцев. – Но и если 27, тоже отлично. Но вот странная черта: об этой деятельности Горького знали все, и кто бы мог ее не одобрять? А все-таки ему не доверяли…" (Там же). Пожалуй, Зайцев, до конца дней непримиримо настроенный к Советской власти, слишком строг к "великому пролетарскому писателю", – во всяком случае, суд человеческий едва ли может судить о том, какими внутренними побуждениями тот руководствовался. В воспоминаниях Ходасевича, также уделившего внимание этой стороне деятельности Горького, между строк тоже читается предположение, что Горький стал заступником гонимых отчасти ради украшения собственной биографии, но прямо мемуарист этого предположения не высказывает. Несомненно, людей Горький жалел вполне искренне, а кроме того он искренне скорбел об истреблении представителей интеллигенции в "отсталой и некультурной" России (правда, сама такая формулировка патриоту русской культуры не очень понятна и обидна). Но, как бы то ни было, объективная заслуга Горького в спасении сотен человеческих жизней и многих культурных ценностей, в советском культурном строительстве – остается, – как остается и его объективная ответственность за призывы к революции, за содействие ее зачинщикам, – косвенно, как и они, он несет долю ответственности за последующее уничтожение памятников русской национальной культуры, за истребление русского крестьянства, за множество человеческих жизней, принесенных в жертву "призраку коммунизма" служителями новой "религии".
После революции многие современники Горького почувствовали свою вину в том, что случилось.
Да, сей пожар мы разжигали,
И совесть правду говорит,
Хотя предчувствия не лгали,
Что сердце наше в нем сгорит, –
писал далекий от революционной деятельности поэт Вячеслав Иванов. В том же стихотворении он говорит:
Кто развязал Эолов мех,
Бурь не кори, не фарисействуй…
Горький, приложивший все усилия к тому, чтобы выпустить из запретного "Эолова меха" все ветра, ужаснулся им же самим вызванной буре. Не похоже, чтобы он раскаивался, однако последние полтора десятилетия его жизни были расплатой за ошибки революционной молодости.
Позиция, которую занял писатель в послереволюционные годы, не удовлетворяла большевиков, и прежде всего, Ленина. В 1921 г. по его настоятельной рекомендации Горький выехал за границу "для лечения". Фактически это было удаление инакомыслящего. Горький планировал вернуться через несколько месяцев, однако жизнь распорядилось иначе: его возвращение состоялось более чем через десять лет. Сначала он жил в Германии, в 1924 г. поселился на юге Италии, в небольшом городке Сорренто. В эти годы он работал над завершением автобиографической трилогии – писал повесть "Мои университеты" (1923) (вторая часть, "В людях", появилась еще в 1915 г.). Им были также созданы роман "Дело Артамоновых" (1925), пьеса "Егор Булычев и другие" (1932). Наиболее масштабным произведением последних лет стала эпопея "Жизнь Клима Самгина" (первые три части были опубликованы в 1927 – 1932 гг., четвертая вышла в свет уже после смерти автора в 1937 г.). Положение Горького было непростым. Фактически будучи эмигрантом, он не находил общего языка с русской эмиграцией. Понятно, что в эмигрантских кругах его хвалебные отзывы о вождях революции (ср. мемуарный очерк "В.И. Ленин" (1924 – 31)), в которых люди, изгнанные с родины, видели палачей и убийц, а также утверждения, что Советская власть – единственная власть, приемлемая в настоящее время для России – вызывали раздражение. Но для советских деятелей он по-прежнему оставался "диссидентом", хотя его старались привлечь на родину. В 1928 г. Горький впервые посетил СССР – сначала как гость. В 1929 г. состоялся второй его визит. Затем он постепенно стал втягиваться в культурно-общественную жизнь страны и в июне 1933 вернулся окончательно.
Возвратившись на родину, Горький организовал издание книжной серии "Библиотека поэта", выпуск журналов "Наши достижения" и "Литературная учеба" (в первом номере которого им были намечены принципы нового метода – социалистического реализма). Требованием нового метода было "умение писателей смотреть на прошлое и настоящее с высоты высоких целей будущего". Произведения самого Горького лишь отчасти отвечали этим требованиям, но у него было то оправдание, что он писал о дореволюционном периоде, когда "ростки нового" были еще слабы. Когда "социалистический реализм" перестал быть официально навязываемым методом, стали заметны его положительные черты: он все-таки нес людям свет доброты и оптимизма, учил преодолевать трудности. В сущности, для людей, способных видеть светлые стороны даже в темные периоды истории, это был естественный способ изображения, но людей типа самого Горького, для которых правда всегда горька и черна, установка на непременное освещение жизни фосфорическим светом марксистской идеологии ставила перед выбором: рисковать карьерой или идти против совести.
Горький участвовал в подготовке к I Всероссийскому съезду писателей, который состоялся в 1934 г. Советское руководство возлагало на маститого писателя большие надежды – он представлялся фигурой, способной консолидировать разобщенные литературные силы. Однако сам писатель был далек от мысли о тоталитарном контроле над литературным процессом. Его отношения со Сталиным были непростыми. Новый вождь не вызывал в нем восхищения, какое он испытывал по отношению к Ленину. Очевидно, и Горький не оправдал надежд Сталина.
Официозная советская публицистика рисовала возвращение Горького идиллически. "…он был всегда полон через край <...> новостями, а однажды сообщил мне с большим оживлением и особым сиянием в лице, – вспоминал писатель С.Н. Сергеев-Ценский, – ″Вы знаете, какие люди оказались у нас в Уссурийской области? Тигро-ловы! Ловят тигров, все равно как котят, и продают их потом в зоопарк! От них и за границу идут наши уссурийские тигры – вот как!″ ″Какие люди оказались у нас…″ – вот что питало пафос Горького последних лет его жизни, и разве этот великий пафос не находился в самом близком родстве с великим талантом художника?" (Мои воспоминания и знакомство с А.М. Горьким. – печ. по изд.: Сергеев-Ценский С.Н. Бурная весна. М. 1982. С. 441). На самом деле все было гораздо менее радужно.
В 1932 г. художник Павел Дмитриевич Корин, певец "Руси уходящей", написал портрет Горького (кстати, название картины "Русь уходящая", которая должна была стать главным творением Корина, но так и не была завершена, Горькому же и принадлежит, при его жизни художник чувствовал себя под защитой и мог работать). Корин изобразил человека с глазами, полными скорби – он выглядит совсем не "смешным" и не "жалким", как характеризовал его многочисленные портреты Зайцев, а по-своему значительным. Положение писателя в этот период было не из легких.
По возвращении из-за границы Горького поселили в доме Рябушинского на Малой Никитской, ему была также предоставлена дача в Горках. Многих смущала роскошь, которой была обставлена жизнь "пролетарского писателя". Но роскошные апартаменты были "золотой клеткой". "Тигроловы" изловили и буревестника. За Горьким был установлен тщательный надзор – куда более строгий, чем тот, которому он подвергался со стороны царского правительства. Тогда он, будучи под наблюдением полиции, мог контактировать со всеми, с кем хотел, высказывать протесты в печати, издавать книги, журналы и газеты. Теперь даже близкие друзья не могли навещать его без предварительной договоренности. В 1934 г. неожиданно скончался его горячо любимый сын Максим – официальной причиной смерти было крупозное воспаление легких, но многие, в том числе и сам Горький, подозревали, что этой смерти поспособствовали.
Вокруг кончины самого Горького, последовавшей 18 июля 1936 г., тоже ходили разноречивые толки. Возможно, его смерть была ускорена целенаправленными действиями врачей. Горький нужен был как идеальный символ, а не как живой человек со своим мнением.
Сиделка, находившаяся при писателе в последние дни его жизни, вспоминала: "Однажды ночью он проснулся и говорит:
– А знаешь, я сейчас спорил с Господом Богом. Ух, как спорили. Хочешь – расскажу?" (Цит. по.: Спиридонова Л.А. М. Горький. Новый взгляд. С. 178).
Женщине неловко было его расспрашивать, и она так и не узнала, в чем состоял спор. Но, памятуя интерес Горького к книге Иова, можно догадаться о его содержании. "И продолжал Господь и сказал Иову: Будет ли состязующийся со Вседержителем еще учить? Обличающий Бога пусть отвечает Ему. И отвечал Иов Господу и сказал: Вот, я ничтожен; что буду я отвечать Тебе? Руку мою полагаю на уста моя"" (Иов. 39: 32 – 34). Объективно говоря, Горький едва ли мог ответить что-то иное. Но, видимо, в тот момент все еще пытался сопротивляться. Однако чем закончился "спор" в последние минуты его жизни – так и осталось тайной.
Конец Горького трагичен и по-своему поучителен: жажда безграничной свободы и нежелание быть "рабом Божиим" в конечном итоге привели его в плен к людям, воспитанным идеологией, в создании которой он участвовал. Он воспел идеалы, которые выдвигала его эпоха. Если идеалы оказались идолами, – в этом не столько его вина, сколько его беда. За свои ошибки он заплатил; судить его, – человека, Богом испытуемого, с Богом спорившего, – может только Бог.
Список литературы
Для подготовки данной работы были использованы материалы с сайта http://www.portal-slovo.ru/
Похожие работы
... «социалистического реализма» в советской литературе. Таким он долго оставался в литературоведении последующих десятилетий, а многие его мысли так и остались несвоевременными. Несвоевременные мысли – живой документ русской революции Изучение жизни и творчества Горького в советскую эпоху 1917–1936 годы) трудно. Эти годы отмечены особым драматизмом взаимоотношений писателя с ...
... поступки капитана Кувалды не могут развеять унылую атмосферу места действ. 3. Рассказы Горького «Макар Чудра» и «Старуха Изергиль» Творчество Горького на начальном этапе несет сильный отпечаток нового литературного течения – так называемого революционного романтизма. Философские идеи начинающего талантливого писателя, страстность, эмоциональность его прозы, новый подход к человеку резко ...
... внимание завоевала пьеса Горького - “Васса Железнова”. Первый подзаголовок пьесы имеет название “Мать”. Таким образом, авторский акцент снова сделан на теме материнства. В этом произведении также нашла отражение идея разрушения личности, попавшей во власть капитала. Главная мысль пьесы - несовместимость капиталистической практики с истинным материнством. Образ Вассы свидетельствует о разлагающем ...
... Пепел – Габен). В наше время постановку пьесы «На дне» можно увидеть во многих театрах: МХАТ им .М. Горького, театр-студия Олега Табакова, Московский театр на Юго-западе, Небольшой драматический театр под руководством Льва Эренбурга. 2.2 «На дне» - пьесы об обездоленных людях Пьесы «На дне» явилась обвинительным приговором социальному строю, превращавшему людей в отбросы общества. В то же ...
0 комментариев