1. Ленин ничего не знал о готовящемся покушении и был его жертвой. Цель покушения: запугать Ленина, используя страх вождя для усиления роли ВЧК.

2. Ленин сам был организатором инсценировки, а фактически - грандиозной провокации в целях уничтожения партии левых эсеров и дальнейшего развязывания красного террора.

Имеются факты в пользу второй версии.

В истории болезни Ленина описывается пуля, извлеченная из правого грудино-ключичного сочленения, так называемая пуля № 2 типа "дум-дум", имевшая глубокие крестообразные насечки, которые при проникновении в тело должны были развернуться, но, как отмечал академик В.В. Петровский[12], "разрыва пули не произошло". (Это могло произойти только в случае, если пуля не принимала участия в выстреле, то есть была изъята из целого патрона и приобщена к делу.)

Разрывные пули "дум-дум" со свинцовым сердечником и безоболочечной головной частью впервые применены англичанами в англо-бурской войне. Решением Гаагской конференции (1899 г.) они запрещены к применению "как бесчеловечное оружие уничтожения". При попадании в цель пули "дум-дум" сильно деформировались и причиняли смертельные ранения. Именно такое ранение и было у человека, рентгеновский снимок которого видел академик Петровский.

"Это было, - писал Петровский, - опаснейшее, смертельное, очень редко встречающееся ранение. По моим, очень значительным, военным наблюдениям, проникающих травм груди такого рода ранений было только два, все подобные повреждения заканчивались смертью".[13]

Только приняв вторую версию, можно правильно оценить чудесное исцеление Ленина, небрежность следствия и скорую казнь Каплан.

ГЛАВА ВТОРАЯ

ПОСЛЕДНИЕ ГОДЫ (1922-1924 гг.)

23 апреля 1920 г. Московский комитет партии Пятидесятилетие организовал торжественное собрание в честь дня рождения Ленина. Зал был полон. Каза­лось, выступлениям не будет конца...

В своей обычной академической манере докладывал собрав­шимся Лев Борисович Каменев—старый соратник Ильича, хо­тя и часто с ним споривший, а иной раз и расходившийся. Ленин, говорил Лев Борисович, это человек, который «неодно­кратно оставался один, человек, который неоднократно объяв­лялся сектантом, раскольником, который неоднократно видел, что он как будто оказывается в стороне от широкой историче­ской дороги. И вдруг выяснялось, что эта широкая историче­ская дорога пролетариата лежит там, где стоит Ленин».

Горький сравнил Ленина с Христофором Колумбом. Через несколь­ко недель Горький напишет о Ленине очерк, в котором будут такие слова: «Я начал свою работу возбудителя революцион­ного настроения славой безумству храбрых. Был момент, когда естественная жалость к народу России заставляла меня считать безумие большевиков почти преступлением. Но теперь, когда я вижу, что этот народ гораздо лучше умеет терпеливо страдать, ...чем сознательно и честно работать, я снова пою славу свя­щенному безумству храбрых. Из них же Владимир Ленин — первый и самый безумный».

Блистал парадоксами один из лучших ораторов партии — Луначарский: «Если спросить кого-либо из нейтральных людей, как он представляет себе Ленина, он скажет: Ленин—мате­риалист, человек-практик, человек без иллюзий, человек в практической борьбе жестокий, не останавливающийся ни перед чем, человек хитрый... Между тем, кто знает Ленина ближе, тот должен сказать, что редко когда земля носила на себе такого идеалиста. О своем идеале, о своей слепой вере в человека, о своей бесконечной любви к человеку Владимир Ильич никогда не говорит».

Среди выступавших был и Сталин. Он отметил одну черту, «о которой никто еще не сказал, это скромность товарища Ленина и его мужество признать свои ошибки». Завершая свою краткую речь, Сталин вспомнил осень 1917 г. «Нам казалось, что все овражки, ямы и ухабы на нашем пути нам, практикам, виднее. Но Ильич велик, он не боится ни ям, ни ухабов, ни ов­рагов... Он говорит: «Встань и иди прямо к цели». Мы же, практики, считали, что невыгодно тогда так было действовать, что надо обойти преграды... И несмотря на все требования Иль­ича, мы не послушали его, пошли дальше по пути укрепления Советов и довели дело до съезда Советов 25 октября, до успеш­ного восстания. Ильич был уже тогда в Петрограде. Улы­баясь..., он сказал: «Да, вы, пожалуй, были правы». Это опять нас поразило. Товарищ Ленин не боялся признать свои ошиб­ки. Эта скромность и мужество особенно нас пленяли». В зале захлопали.

Наконец, на сцене Ленин. Он только что приехал: «Должен поблагодарить за две вещи: во-первых, за те приветствия, ко­торые сегодня по моему адресу были направлены, а, во-вторых, еще больше за то, что меня избавили от выслушивания юби­лейных речей». И, желая прекратить поток славословия, Ленин заговорил о партии. «Наша партия может теперь, пожалуй, по­пасть в очень опасное положение... человека, который зазнался.. Это положение довольно глупое, позорное и смешное. Известно, что неудачам и упадку политических партий очень часто пред­шествовало такое состояние, в котором эти партии имели воз­можность зазнаться... Главные трудности еще не могли быть нами решены... Позвольте мне закончить пожеланиям, чтобы мы; никоим образом не поставили нашу партию в положение за­знавшейся партии».[14]

Точно установить, с какого момента Владимир Ильич заболел, трудно, но что болезнь началась раньше марта 1922 года - на это есть некоторые доказательства. По крайней мере люди, близко к нему стоявшие, говорили, что временами Владимир Ильич жаловался на небольшое недомогание, а иногда были и более серьезные признаки, заставлявшие задуматься. Партийная цензура не пропустила бы никогда более подробных сведений. Но удалось, совершенно случайно, обнаружить нужные сведения в воспоминаниях младшего брата Ленина, Дмитрия Ильича.

"По официальным данным, Владимир Ильич заболел в 1922 году, но он рассказывал мне осенью 1921 года, что он хочет жить в Горках, так как у него появились три такие штуки: головная боль, при этом иногда и по утрам головная боль, чего у него раньше не было. Потом бессонница, но бессонница бывала у него и раньше. Потом нежелание работать. Это на него было совсем не похоже... Бессонница у него всегда бывала, он и за границей жаловался, а вот такая вещь, как нежелание работать, - это было новым".) "С марта 1922 года начались такие явления, которые привлекли внимание окружающих. Выразились они в том, что у него появились частые припадки, заключавшиеся в кратковременной потере сознания с онемением правой стороны тела. Эти припадки повторялись часто, до двух раз в неделю, но не были слишком продолжительными – от 20 минут до двух часов. Иногда припадки захватывали его на ходу, и были случаи, что он падал, а затем припадок проходил (выделено мной. - ), через некоторое время восстанавливалась речь, и он продолжал свою деятельность".[15]

Описание симптомов дает основание предположить наличие у Ленина не только сосудистого атеросклероза, при котором припадков (в таком виде) не происходит. Явно проглядываются признаки еще какого-то сопутствующего заболевания. "В начале болезни, еще до марта, его иногда навещали отдельные врачи, но признаков тяжелого органического поражения мозга в то время не было обнаружено и болезненные явления объясняли сильным переутомлением".[16]

В начале декабря 1921 г. Политбюро решает «предоставить тов. Ленину десятидневный от­пуск». Это еще не болезнь. Страшная уста­лость навалилась на Владимира Ильича, но он не торопится уезжать. Только с января начинается длительный отпуск. Прав­да, одно только перечисление того, что сделал Ленин за время «отдыха», займет более 20 страниц. Уже в конце марта он вер­нулся в Москву — открывается XI съезд партии. Однако через несколько дней Владимир Ильич договаривается с Орджоникидзе о длительной поездке на Кавказ — врачи советуют горный воздух. С присущей ему основательностью изучает Ленин пу­теводитель по Кавказу, дает согласие на то, чтобы его и На­дежду Константиновну охранял Камо. Извлечена пуля, которая оставалась после покушения 1918 г. Но уехать не удается. Идет конференция в Генуе. В ЦК нет единства по вопросу о монопо­лии внешней торговли. Лишь 23 мая 1922 г. Владимир Ильич уезжает в Горки, а вскоре—первый приступ болезни, паралич правой стороны тела, расстройство речи.

Летом 1922 г. наступило улучшение. Еще нет разрешения ра­ботать, но можно встречаться с товарищами, обсуждать полити­ческие вопросы. О чем же еще говорить политикам!? Почти каждый день беседы с членами ЦК. Наконец-то разрешили чи­тать газеты. Можно читать! И сразу список из почти полутора­ста изданий на пяти языках.

«Я никогда не забуду, — писал профессор Ферстер, лечив­ший Владимира Ильича,—с какой благодарностью и счастьем в конце сентября 1922 г., когда его страдания значительно уменьшились, он принял мое заявление, что он, хотя и в сильно сокращенном объеме, к началу октября может снова приняться за свою работу».[17]

2 октября Ленин вернулся в Москву. Еще весной он понял, что болезнь его будет прогрессировать и времени осталось ма­ло, катастрофически мало. Он набрасывается на работу. Груда дел: создание СССР, монополия внешней торговли, IV конгресс Коминтерна, вопросы пролетарской культуры и люди, люди, по­стоянные встречи, выступления, заседания.

Все встречавшиеся тогда с Владимиром Ильичем отмечали его болезненный вид и оптимизм. Однако это был человек, к которому «смерть уже беспощадно простирала свои костлявые руки».

Когда после первого инсульта Ленин вернулся к делам, он был явно встревожен тем, что Сталин исподволь уже укрепил и власть, и авторитет своего поста, да и свое собственное поло­жение; он впервые оказался ведущей фигурой в партии. Ле­нину не понравилась ни первое, ни второе. В то время он был сильно озабочен ростом бюрократической тенденции в госу­дарстве и в партии; он стал испытывать сильное недоверие к Сталину.

В конце ноября врачи предписали неделю абсолютного по­коя, но только 7 декабря Ильич уезжает в Горки. Перед отъез­дом просит секретаря сохранить в кабинете книгу Энгельса «Политическое завещание». Вернулся 12 декабря. Сразу же встреча с Дзержинским. Двухчасовой разговор со Сталиным. Вско­ре—два приступа болезни. Врачи требуют немедленного отъ­езда в Горки. Категорический отказ. С огромным трудом уда­лось уговорить Владимира Ильича нигде не выступать и совер­шенно отказаться от работы. Состояние ухудшается. Не помо­гают ни компрессы, ни лед. Страшные головные боли. Особенно после бессонных ночей. Надо уезжать. Он ждет—18 декабря Пленум ЦК, где должен решиться один из коренных вопросов — о монополии внешней торговли. Конечно, будет борьба. Боль­шинство ЦК—против монополии. Безоговорочно за нее Ленин, Троцкий, Красин. И вот, наконец-то,—решение Пленума под­тверждает незыблемость монополии внешней торговли. На Пле­нуме на Сталина возлагается ответственность за соблюдение режима, установленного для Ленина врачами.

21 декабря Надежда Константиновна записывает под дик­товку небольшое, всего в 8 строк, письмо Ленина Троцкому. Выражая удовлетворение решением Пленума, Владимир Ильич предлагал не останавливаться и продолжать наступление, по­ставив вопрос о монополии на XII съезде партии. Узнав о пись­ме, взбешенный Сталин вызвал Крупскую к телефону и, грубо обругав ее, угрожал передать «дело» в Центральную Контроль­ную Комиссию (ЦКК). Надежда Константиновна ответила, что знает лучше всякого врача, о чем можно и о чем нельзя гово­рить с Ильичем. Она сама знает, что волнует, а что нет. Во всяком случае, лучше Сталина. Сталин бросил трубку.[18]

Надежда Константиновна тогда ничего не сказала Ильичу— в ночь с 22 на 23 последовал второй удар. Паралич. Понимая реальность угрозы смерти, Владимир Ильич просит врачей раз­решить ему продиктовать в течение 5 минут письмо к съезду. Он начинает последнее сражение—диктует свое завещание партии.

Он начал с опасности раскола между "двумя классами" - рабочими и трудовым крестьянством, на чей союз опиралась деятельность партии. Но эту опасность он видел в отдаленном будущем. В "ближайшем будущем" он предвидел угрозу раскола между членами Центрального Ко­митета; большую опасность такого раскола он видел в отноше­ниях, которые служились между Сталиным и Троцким. Ста­лин, по его словам, "сосредоточил в своих руках необъятную власть"; Ленин не был уверен, сумеет ли Сталин "всегда до­статочно осторожно пользоваться этой властью". Троцкий, который был "самый способный человек в нынешнем ЦК", проявлял "чрезмерную самоуверенность и чрезмерное увле­чение чисто административной стороной дела". Другие веду­щие фигуры в Центральном Комитете также не избежали кри­тики. Зиновьеву и Каменеву он припомнил их сомнения в решающий момент октября 1917 года, что, конечно, не явля­лось случайность, но этот эпизод "также мало может быть ставим им в вину лично, как небольшевизм Троцкому". "Бу­харин не только крупнейший, ценнейший теоретик партии", но "он никогда не понимал вполне диалектики", и его взгля­ды "с очень большим сомнением могут быть отнесены к впол­не марксистским"". Это было явно неожиданное суждение о человеке, чьи книги "Азбука коммунизма", написанная в соавторстве с Преображенским, и "Теория исторического материализма" были в то время широко известными партийны­ми учебниками. Но каким бы ни было суждение Ленина о недостатках коллег, единственное, что он смог рекомендо­вать в своем "завещании", - это расширить состав Централь­ного Комитета до 50, до 100 человек; но это вряд ли помогло бы делу.

Осенью 1922 года внимание Ленина привлекли события в Грузии, где включение Грузинской республики в состав СССР вызвало сильнейшее сопротивление со стороны ЦК Грузии. В сентябре в Грузии побывала комиссия, возглав­ляемая Дзержинским; она вернулась в Москву, привезя с собой двух заупрямившихся руководителей. В этот мо­мент через голову Сталина, который занимался этим во­просом, вмешался Ленин; он полагал, что добился компро­мисса. Но он не следил за ходом событий, и отношения с грузинами вновь осложнились. Теперь в Тифлис отправил­ся Орджоникидзе; после яростной борьбы он удалил мя­тежных руководителей и заставил ЦК Грузии принять пред­ложения Сталина. Через несколько дней после того, как было продиктовано "Письмо к съезду", Ленин, непонятно по каким мотивам, вернулся к грузинскому вопросу. Он продиктовал меморандум, в котором признавался, что "силь­но виноват перед рабочими России" в том, что не смог эффек­тивно вмешаться в ход событий на более раннем их этапе. Он осудил недавние события как пример "великорусского шовинизма", упомянул "торопливость и администраторское увлечение Сталина" и подверг его, Дзержинского и Орджо­никидзе жесточайшей критике. Затем 4 января 1923г. опять прорвалось его недоверие к Сталину, и он добавил к своему "завещанию" постскриптум. Сталин, утверждал Ленин, "слишком груб". Поэтому Ленин предлагал "товарищам обдумать способ перемещения Сталина с этого места и на­значить на это место другого человека, который во всех отношениях отличается от тов. Сталина только одним пере­весом, именно, более терпим, более лоялен, более вежлив и более внимателен к товарищам, меньше капризности и т.д." Поясняя причину этой своей рекомендации, он вновь упомянул об угрозе раскола и "о взаимоотношениях Ста­лина и Троцкого".[19]

Комната Ленина в кремлевской квартире Ульяновых была самая маленькая, похожа на пе­нал, да к тому же еще и проходная. Она ста­ла похожа на лазарет. Запах лекарств, полумрак, который всег­да был так ненавистен Ильичу. Неподвижность. Врачи отказа­лись дать разрешение на дальнейшие диктовки. Тогда Влади­мир Ильич поставил ультиматум: или ему разрешат диктовать его «дневник», или он совсем отказывается лечиться. Медицин­ский вопрос превратился в политический.

После совещания с врачами Сталин, Каменев и Бухарин принимают решение: «I. Владимиру Ильичу предоставляется право диктовать ежедневно 5—10 минут, но это не должно но­сить характера переписки и на эти записки Владимир Ильич не должен ждать ответа. Свидания запрещаются. 2. Ни друзья, ни домашние не должны сообщать Владимиру Ильичу ничего из политической жизни, чтобы этим не давать материала для размышлений и волнений».[20]

Читаешь и не перестаешь удивляться: чего же здесь боль­ше—педантизма нечутких людей, стремления сберечь любимого вождя или какого-то тайного политического расчета?

Установленный режим напоминает Ильичу тюрьму. «Если бы я был на свободе» — постоянный рефрен его разговоров с де­журными секретарями. «Владимир Ильич переносил свою бо­лезнь бодро, как раньше он переносил тюрьму»,— пишет Надеж­да Константиновна[21]. Но и в этих условиях Ленин не сдавался. Его изолируют от материалов по грузинскому инциденту. Он за­являет, что будет бороться за них, и получает материалы. Стали­на волнует, откуда Ленин в курсе текущих дел, не говорят ли ему чего-либо лишнего? Откуда ему известны некоторые обстоя­тельства? А о н жадно ищет вестей с воли.

Секретарь—Фотиева записывает один из разговоров:

ДОКУМЕНТ: «Спрашивал, был ли этот вопрос на Полит­бюро. Я ответила, что не имею права об этом говорить. Спро­сил: «Вам запрещено говорить именно и специально об этом?» «Нет, вообще, я не имею права говорить о текущих делах». «Зна­чит, это текущее дело?» Я поняла, что сделала оплошность. По­вторила, что не имею права говорить».[22]

Профессор Ферстер позднее писал, что «болезнь Ленина бы­ла обусловлена в первую очередь внутренними причинами, она развивалась по внутренним закономерностям, независимо от внешних факторов... Дальнейшим полным устранением от вся­кой деятельности нельзя было бы задержать ход его болезни. Работа для Владимира Ильича была жизнью, бездеятельность означала смерть».[23]

В установленном режиме настолько чувствовалась железная рука генерального секретаря, что Владимир Ильич с горечью спрашивал Ферстера, кто же кому дает указания—врачи ЦК или ЦК врачам? И тем не менее Ленин продолжает диктовать. Часто затрудняется речью, вид усталый, забывает мысли и сло­ва. На голове компресс. Многие из последних работ несут на себе следы болезни, но никто не может запретить ему думать и бороться. Нарушая режим, доводит время диктовок до полу­часа, «Ничего другого у меня нет», — говорил он сестре.[24]

Владимир Ильич предупредил секретарей, что ряд диктовок носит секретный характер. Подчеркивал это не один раз. По­требовал все, что он диктует, хранить в особом месте под осо­бой ответственностью. Все статьи и документы переписывали в пяти экземплярах. Один из них оставался у Ленина, три пере­давались Крупской, пятый—в секретариат. Статьи, предназна­ченные для опубликования в «Правде», передавались в ре­дакцию.

Воля Ленина, однако, тогда же нарушалась. Значительная часть секретных писем, где давались характеристики вождей» партии, стала известна через Фотиеву Сталину и другим членам Политбюро. Об этом грубейшем нарушении Ленину не сообщи­ли. Он был уверен, что Завещание будет храниться в тайне до-съезда партии.

С ленинскими статьями поступали не лучшим образом. Статья «О придании законодательных функций Госплану» впер­вые увидела свет... в 1956 г. Из статьи «Как нам реорганизовать Рабкрин» были выброшены слова о том, что «ничей авторитет, ни генсека, ни какого-либо другого из членов ЦК» не должен мешать работе ЦКК. Более того, в ЦК обсуждался вопрос о том, чтобы специально для Ленина напечатать один экземпляр «Правды» со статьей. Но Ильич узнал об этом и настоял на своем. Тогда Политбюро направило в местные парторганизации письмо, в котором указывалось, что Ленину из-за болезни нель­зя читать газеты, что он не принимает участия в заседаниях Политбюро, не имеет информации. Однако, ввиду невыносимости для него умственной бездеятельности, врачи сочли возможным разрешить ему вести дневник, куда он записывает свои мысли. Подписали письмо Андреев, Бухарин, Дзержинский, Калинин, Каменев, Куйбышев, Молотов, Рыков, Сталин, Томский, Троцкий.[25]

Во второй половине февраля 1923 г. Владимир Ильич чув­ствовал себя плохо. Фотиева передала докладную записку о грузинском деле, подготовленную секретарями. 5 марта около полудня Ленин продиктовал два письма. Первое—Троцкому, которого просил взять на себя защиту грузинского дела на ЦК партии. Троцкий ответил, что из-за болезни не сможет этого сделать. Второе письмо — Сталину.

ДОКУМЕНТ: «Уважаемый т. Сталин!

Вы имели грубость позвать мою жену к телефону и обругать ее. Хотя она Вам и выразила согласие забыть сказанное, но тем не менее этот факт стал известен через нее же Зиновьеву и Каменеву. Я не намерен забывать так легко то, что против меня сделано, а нечего и говорить, что сделанное против жены я считают сделанным и против меня. Поэтому прошу Вас взве­сить, согласны ли Вы взять сказанное назад и извиниться или предпочитаете порвать между нами отношения. С уважением Ленин»[26].

Трудно сказать, откуда узнал Владимир Ильич об этой исто­рии. Изолированный от того, что составляло смысл его жизни, окруженный ложью и оскорблениями, умирающий и беспомощ­ный, он защищал то последнее, что у него оставалось—челове­ческое достоинство.

Сталин, видимо, знал многие из данных ему Лениным не­лестных характеристик. Несомненно, что по национальному во­просу Сталин разошелся с Лениным, как разошелся и по вопро­су о монополии внешней торговли. Резко критиковал Ленин ра­боту Рабкрина, которым до весны 22 г. руководил Сталин. Сталин сорвался, накричав на Крупскую. Наконец, Сталин установил тюремный режим для Ильича.

По свидетельству секретаря, Сталин продиктовал ответ Ле­нину, а в 1926 г. Мария Ильинична писала, что Сталин все-таки извинился. Нигде и никогда не печаталось ответное сталинское письмо. Зато известно, что больше Ленин и Сталин так и не встречались.

6 марта у Владимира Ильича резко поднялась температура, усилился паралич. Отнялась речь. Через некоторое время при­ступ повторился. Врачи полагали, что смерть может наступить в любой момент. 15 мая Ленина перевозят в Горки.

Чем меньше оставалось времени до начала XII съезда пар­тии (он открылся 17 апреля 1923 г.), тем большее замешатель­ство охватывало членов партии. Кому принять пальму пер­венства, которая по праву принадлежала Ленину на всех пре­дыдущих съездах? Тогда еще верили в выздоровление Ленина. Но выбор даже временной кандидатуры мог повлиять на ход событий в будущем. Троцкий, новичок в партии, с репутацией несогласного с ее линией в прошлом, начиная с 1917 года зани­мал командные посты только благодаря постоянной поддерж­ке Ленина. Лишенный тылов, он оказался в изоляции и не мог да и не был в состоянии претендовать на лидерство в партии. Его ближайшие товарищи относились к нему с ревнивой не­доброжелательностью, он же обращался с ними с некоторой долей надменности; то, что Троцкий в свое время был сторон­ником милитаризации труда, вызывало к нему подозрение в кругах профсоюзных деятелей. Три других выдающихся дея­теля - Зиновьев, Каменев и Сталин - объединили усилия, чтобы помешать Троцкому упрочить свое положение. В этом временном триумвирате Сталин был старшим партнером, и он тонко понимал необходимость преодолеть враждебность Ле­нина к себе, о которой, по-видимому, к этому времени стало известно если не рядовым членам партии, то по крайней мере многим ее руководителям. Каменев был умен, но не обладал достаточной силой характера. Зиновьев, слабый, тщеславный и амбициозный, был бы очень рад захватить опустевший пре­стол. Он председательствовал на съезде, выражая раболепную преданность отсутствующему вождю, в то же самое время стремясь дать понять, что уполномочен быть рупором ленин­ской мудрости. Сталин, напротив, расчетливо предпочел разыгрывать роль скромника. Не притязая ни на что для себя лично, он то и дело называл Ленина "учителем", каждое слово которого ловил и стремился правильно истолковать. Говоря об организационной работе, он повторял критические высказывания Ленина в адрес бюрократии, лицемерно игно­рируя тот факт, что это были стрелы главным образом в его адрес. В докладе по национальному вопросу он с излишним пылом поддержал нападки Ленина на "великорусский шови­низм" и исподволь снял с себя обвинение в "излишней то­ропливости". Троцкий, который явно хотел избежать прямой конфронтации, не присутствовал на дебатах по национальному вопросу. Его роль на съезде свелась к тому, что он пред­ставил солидный доклад об экономическом положении, в ко­тором говорилось о необходимости развития промышленно­сти и разработки "единого хозяйственного плана", но теку­щие политические вопросы прямо не затрагивались. Его скры­тое несогласие с Зиновьевым было тщательно завуалировано.[27]

На протяжении лета 1923 года по мере нарастания эконо­мического кризиса и постепенного угасания надежд на вы­здоровление Ленина зрела скрытая личная взаимная не­приязнь многих партийных руководителей. Хотя Троцкий и не был претендентом на роль официального партийного лиде­ра, сила этой яркой личности, его заслуги в гражданской войне, железная логика аргументации, блестящий дар орато­ра - все это завоевало ему широкую популярность среди ря­довых членов партии и сделало его опасным противником при любых политических дебатах. На партийном съезде в апреле триумвират Зиновьев - Каменев - Сталин преуспел в своей закулисной Деятельности, направленной на то, чтобы поме­шать продвижению Троцкого. Теперь они решили, что настала пора сокрушить Троцкого. Кампанию начали с величайшей осторожностью - частично оттого, что Зиновьев и Сталин уже, вероятно, не доверяли полностью друг другу.

Кампания клеветы на самого Троцкого постепенно наби­рала силу. На заседании ИККИ в начале января 1924 года Зи­новьев, нисколько не сдерживая себя, набросился на его лич­ные качества, партийную биографию, политические взгляды. Троцкий, измученный болезнью, оставил эту неравную борьбу и по совету врачей в середине января 1924 года отправился на Кавказ. Несколько дней спустя партийная конференция по­давляющим большинством голосов (состав делегатов был, без сомнения, тщательно подобран) осудила оппозицию и объяви­ла Троцкого лично виновным в кампании против руководите­лей партии. Эти события разразились как раз накануне смер­ти Ленина.

В середине лета Владимир Ильич начинает ходить, учится писать левой рукой. Надежда Константиновна учила его говорить. В нем жила надежда. Надеялись все. Кубанские крестьяне, приехавшие на сельскохозяйственную выставку, при­несли в Совнарком для Ильича два огромных арбуза, «которые бы освежили простреленные контрреволюционной пулей легкие и восстановили бы своими соками нам дорогое Ваше здо­ровье».

Осенью 1923 г. Ленин чувствовал себя настолько хорошо, что приезжал 18—19 октября в Москву. Был у себя в кабинете отобрал кое-какие книги, посетил сельскохозяйственную вы­ставку.

В Горках часто показывали кинофильмы, и на эти сеансы приходили рабочие соседнего совхоза, крестьяне, дети. Не все фильмы нравились Ленину, но, полагая, что они могут понра­виться другим, он охотно соглашался посмотреть. Его тянуло к людям. Часто в Горках бывали Бухарин, Преображенский, Крестинский. Как-то приехали рабочие, привезли в подарок вишневые саженцы. Прощаясь, Владимир Ильич силился что-то сказать и не мог. Один из рабочих бросился к нему, тряс руку и сквозь слезы все повторял: «Ильич! Владимир Ильич. Мы скуем... Мы скуем завещанное тобой!» И никак не хотел отпу­стить левую руку...

Стоит отметить, что, по свидетельству наркома здравоохранения Н. А. Семашко, "всего за два дня до смерти Владимир Ильич ездил на охоту, ведь он сам организовал все эти поездки". Это подтверждает и Н. К. Крупская:"... еще в субботу ездил он в лес, но, видимо, устал, и когда мы сидели с ним на балконе, он утомленно закрыл глаза, был очень бледен и все засыпал, сидя в кресле. Последние месяцы он не спал совершенно днем и даже старался сидеть не на кресле, а на стуле. Вообще, начиная с четверга, стало чувствоваться, что что-то надвигается: вид стал у Вл. Ильича ужасным, усталый, измученный. Он часто закрывал глаза, как-то побледнел и, главное, у него как-то изменилось выражение лица, стал какой-то другой взгляд, точно слепой..."[28] Но, несмотря на эти тревожные признаки, на 21 января была запланирована очередная охота для Ильича - да не на какую-нибудь мелкую сошку вроде зайцев, а на волков.

Ну, а последние сутки Ленина один из лечивших его врачей, профессор В. Осипов, описывает так: "20 января Владимир Ильич испытывал общее недомогание, у него был плохой аппетит, вялое настроение, не было охоты заниматься; он был уложен в постель, была предписана легкая диета. Он показывал на свои глаза, очевидно, испытывая неприятное ощущение в глазах. Тогда из Москвы был приглашен главной врач профессор Авербах, который исследовал его глаза... Профессора Авербаха больной встретил очень приветливо, был доволен тем, что, когда исследовалось его зрение при помощи стенных таблиц, он мог самостоятельно называть вслух буквы, что доставляло ему большое удовольствие. Профессор Авербах самым тщательным образом исследовал состояние глазного дна и ничего болезненного там не обнаружил.

21 января наступило неожиданное ухудшение. «Состояние вялости продолжалось, больной оставался в постели около четырех часов, мы с профессором Ферстером (немецкий профессор из Бреславля, который был приглашен еще в марте 1922 года) пошли к Владимиру Ильичу посмотреть, в каком он состоянии. Мы навещали его утром, днем и вечером, по мере надобности. Выяснилось, что у больного появился аппетит, он захотел осесть; разрешено было дать ему бульон. В шесть часов недомогание усилилось, утратилось сознание, и появились судорожные движения в руках и ногах, особенно в правой стороне. Правые конечности были напряжены до того, что нельзя было согнуть ногу в колене, судороги были также и в левой стороне тела. Этот припадок сопровождался резким учащением дыхания и сердечной деятельности.

Число дыханий поднялось до 36, а число сердечных сокращений достигло 120-130 в минуту, и появился один очень угрожающий симптом, который заключается в нарушении правильности дыхательного ритма (типа чейн-стокса), это мозговой тип дыхания, очень опасный, почти всегда указывающий на приближение рокового конца. Конечно, морфий, камфара и все, что могло понадобиться, было приготовлено. Через некоторое время дыхание выровнялось, число дыханий понизилось до 26, а пульс до 90 и был хорошего наполнения. В это время мы намерили температуру - термометр показал 42,3 градуса - непрерывное судорожное состояние привело к такому резкому повышению температуры; ртуть поднялась настолько, что дальше в термометре не было места.

 Судорожное состояние начало ослабевать, и мы уже начали питать некоторую надежду, что припадок закончится благополучно, но ровно в 6 час. 50 мин. вдруг наступил резкий прилив крови к лицу, лицо покраснело до багрового цвета, затем последовал глубокий вздох и моментальная смерть. Было применено искусственное дыхание, которое продолжалось 25 минут, но оно ни к каким положительным результатам не привело. Смерть наступила от паралича дыхания и сердца, центры которых находятся в продолговатом мозгу".[29]

Н. И. Бухарин, который в это время тоже находился в Горках (на лечении), в статье "Памяти Ленина" вспоминал об этом моменте: "...Когда я вбежал в комнату Ильича, заставленную лекарствами, полную докторов,- Ильич делал последний вздох. Его лицо откинулось назад, страшно побелело, раздался хрип, руки повисли - Ильича, Ильича не стало". [30]

Позднее Н. К. Крупская в письме к Инессе Арманд писала, что "доктора совсем не ожидали смерти и не верили, когда уже началась агония". [31]

ДОКУМЕНТ: Обращаясь к партии, народу. Надежда Кон­стантиновна говорила: «Товарищи, умер наш Владимир Ильич. Большая у меня просьба к вам: не давайте своей печали по Ильичу уходить во внешнее почитание его личности. Не устраи­вайте ему памятников, дворцов его имени, пышных торжеств в его память. Всему этому он придавал при жизни так мало зна­чения, так тяготился этим... самое главное—давайте во всем проводить его заветы».[32]

На руках несли гроб с телом Ленина от Горок до железно­дорожной станции, а потом с Павелецкого вокзала до Дома Советов вожди партии. Смерть Ильича на время объединила и примирила их. Нес гроб и Сталин. На траурном заседании II съезда Советов СССР он сказал: «Уходя от нас, товарищ Ленин завещал нам держать высоко и хранить в чистоте вели­кое звание члена партии..., завещал нам хранить единство на­шей партии как зеницу ока... Клянемся тебе, товарищ Ленин, что мы с честью выполним эту твою заповедь!».[33]


Информация о работе «Ленин. Покушение и последние годы»
Раздел: История
Количество знаков с пробелами: 64564
Количество таблиц: 0
Количество изображений: 0

Похожие работы

Скачать
43432
0
0

... новейшие открытия в физике без понимания их смысла. Но главное для Ленина — партийность философии, которая понимается им как одно из средств в политической борьбе Еще одной малопривлекательной чертой Ленина-политика и человека была неразборчивость и нечистоплотность в приобретении денежных средств. Ленин одобрял «эксы» (вооруженные налеты на банки, почты, сопровождавшиеся человеческими жертвами ...

Скачать
52544
0
0

... и создание в дальнейшем "демократической диктатуры пролетариата и крестьянства". После неудавшихся попыток найти примирительный компромисс между разделившимися внутрипартийными группировками Ленин решился на обособление большевистской фракции. Он выдвигает требование централизованного, иерархического построения партийной организации, которая должна быть подчинена "пролетарской дисциплине" и ...

Скачать
51755
0
0

... новая эра - «вышло чудо» (Ленин об Октябре). «Не было бы Ленина - не было бы Октября» (Троцкий). Первые шаги советской власти Суть послеоктябрьских политических маневров Ленина - не допустить коалиционного (так называемого «однородного» - от народных социалистов до большевиков) социалистического правительства (причем в противовес позиции ЦК добиться создания такового без Ленина и Троцкого). ...

Скачать
135833
0
0

... октября нелегально В.И.Ленин возвратился в Петроград. Он поселился на квартире М.В.Фофановой (ул. Сердобольская, дом 1, кв.41) - это была его последняя конспиративная квартира.   В Петрограде Владимир Ильич Ленин с величайшей энергией и настойчивостью непосредственно руководит подготовкой вооруженного восстания. В резолюции заседания ЦК партии от 10 октября подчеркнуто, что вооруженное восстание ...

0 комментариев


Наверх