Наступало 14 декабря 1825 года

4.   Наступало 14 декабря 1825 года.

Незадолго до полуночи А. Бестужев и Якубович отправились в казармы Гвардейского экипажа, чтобы, как показал последний, узнать, где они расположены, «дабы по условию… вывести людей в назначенное место» без затруднений. До часа ночи Рылеев посетил казармы Финляндского полка в надежде на то, что ему удастся переубедить Моллера и организовать выступление возможно большей части финляндцев. Не позже шести часов утра начальник штаба восстания Оболенский встретился с Рылеевым и, «условившись о действиях дальнейших», выполняя свои прямые обязанности начальника штаба, в седьмом часу начинает объезд казарм намеченных к выступлению гвардейских полков для ознакомления с обстановкой в них.

В 6 часов утра Якубович поехал к А. Бестужеву и около 7 часов в присутствии Каховского отказался от выполнения ранее взятого на себя задания – повести Гвардейский экипаж на захват Зимнего дворца, сочтя «несбыточным» задуманное предприятие и предвидя, что «без крови не обойдется». Этот отказ стал первым проявлением «хрупкой» (по определению М.В. Нечкиной) дворянской революционности, столь четко обнаружившейся в этом восстании. Второй удар по плану был нанесен Каховским, отказавшимся в то утро исполнить задуманное цареубийство. А. Бестужев тут же ставит об этом в известность Рылеева.

«Часов в семь, поутру» к Рылееву приехал Трубецкой и с облегчением («я был рад», - показал он на следствии)узнал об отказе Якубовича возглавить гвардейских матросов на захват дворца.

Между 7.00 и 7.30 Сенат присягнул Николаю I.

Между 8.00 и 8.30 к Рылееву приехал Н. Бестужев. Здесь он узнал об измене Якубовича и с «наставлениями» Рылеева был направлен в Гвардейский морской экипаж.

Около 8 часов к Рылееву заехал И.И. Пущин и сообщил, что конно-пионерный эскадрон во главе с его братом Михаилом, на которого твердо рассчитывали заговорщики, не выйдет на площадь (М. Пущин был принят в общество за «два дня до происшествия»). Так в плане появилась еще одна чувствительная трещина: по мысли Рылеева, эскадрон «мог годится занять артиллерию, если генералу Сухозанету вздумалось бы пострелять».

В 9 часов из квартиры Рылеева в Московский полк выехал А. Бестужев. Он вполне осознавал трудность возложенной на него задачи: «Я ожидал, что кончу жизнь на штыках, не выходя из полку, ибо мало на московцев надеялся и для того избрал это место, как нужнейшее».

Сразу после ухода А. Бестужева пришел Булатов и заявил Рылееву и И. Пущину, что, если на стороне восставших будет мало войск, он не примет участия в деле. Так он и поступил. Это был ощутимый удар: Булатов должен был возглавить лейб-гренадеров и быть в полку до присяги, то есть к 7 часам утра.

В это же время (начало десятого часа) диктатор Трубецкой срочно вызвал к себе Рылеева и И. Пущина – делегатов в Сенат. Этот спешный вызов, замечает М.В. Нечкина, «происходил в момент, когда распад еще одного из важнейших звеньев плана: Сенат был уже пуст. Сенаторы успели принести присягу и разъехаться по домам. Делегации от восставших в Сенате нечего было делать: ни «убеждать, ни принуждать в Сенате было некого». Три руководителя восстания при этой последней встрече уточнили план дальнейших действий для развития восстания. И это происходило в момент, когда один из них – диктатор Трубецкой – уже принял решение оставить общее дело. Однако ему не доставало мужества заявить об этом своим, теперь уже бывшим соратникам (на следствии он «простодушно» объяснит свой поступок: «Я не имел довольно твердости, чтобы просто сказать им, что я от них отказываюсь»). Рылеев и И. Пущин около половины десятого расстались с диктатором, будучи уверенными в том, что он явиться на площадь с приходом туда мятежных войск.

Между 9 и 10 часами был приведен к присяге Измайловский полк – главная надежда декабристов. Попытка члена тайного общества капитана И.И. Богдановича возмутить солдат полка сорвалась.

Около половины десятого А. Бестужев прибыл в казармы Московского полка. Вместе с двумя командирами рот – братом Михаилом и Щепиным-Ростовским, - в сопровождении еще двух офицеров полка они стали агитировать за отказ от новой присяги. По показаниям нижних чинов полка, А. Бестужев говорил солдатам: «я приехал известить всех, что вас обманывают. Я адъютант Константина Павловича (в действительности, он – адъютант герцога Вильгельмского. – М.Р.), прислан от него вас предупредить. Вспомните, ребята, что 20 дней, не больше, как присягали вы государю Константину Павловичу, целовали крест. Вы не должны присягать другому государю тогда, как государь ваш жив. Вас обманывают, и сие знают ваши офицеры и ротный ваш командир. Бойтесь. Ребята, бога; вот сабля Константина Павловича; стойте за него крепко». Далее говорил о том, что Константин вовсе не отказывается от престола и обещает сократить службу до 15 лет. По отзыву нижних чинов, «все бывшие в роте люди весьма уверенны в справедливости» сказанного. Все это А. Бестужев и Щепин-Ростовский повторили перед солдатами других рот. Реакция была бурной: «Не хотим Николая! – кричали солдаты. – Ура, Константин!»

В 10 часов для принятия присяги во дворе своих казарм был построен Гренадерский полк. Поручик А.Л. Кожевников обращенными к солдатам словами: «Зачем забываете клятву, данную Константину Павловичу? Кому присягаете? Все обман!» – попытался возмутить полк, но успеха в том не имел и был арестован. Члены северного общества декабристов, поручик Сутгоф и А.Н. Панов, не располагавшие информацией о прохождении процедуры присяги в других полках, не решил на какие-либо действия. Полк был приведен к присяге.

В 10.30 солдаты Московского полка вышли с ружьями и боевыми патронами во двор казарм, чтобы идти к Сенату. Вот описание этих событий М. Бестужевым: «Брат (Александр. – М.Р.) пошел в другие роты, а я, раздав боевые патроны, выстроил свою роту на дворе и, разослав своих надежных агентов в другие роты, чтобы брали с собой боевые патроны, выходили и присоединялись к нам, с барабанным боем вышел на главный двор, куда выносили уже аналой для присяги. Знамена были уже принесены, и знаменные ряды солдат ожидали нашего появления на большом дворе. Чтобы со знаменами примкнуть к идущим на площадь ротам. Щепин выстроил свою роту позади моей; позади нас образовалась нестройная толпа солдат выбегающих из своих рот. Не было никакой возможности построить их даже в густую колону – к тому же мы боялись потерять время, и я двинулся вперед со своей ротой…»

Тем временем в казармы Московского полка, оставшаяся часть которого (900 человек) продолжала пассивно уклонятся от принятия присяги, прибыл шеф полка великий князь Михаил Павлович. Само его появление произвело перемену в настроении солдат – только что их уверяли, что он арестован в Варшаве. Присяга была принесена, и солдаты тоже направились на Сенатскую площадь, но на стороне Николая I.

На исходе десятого часа восставшая часть полка вступила на пустующую Сенатскую площадь. А. Бестужев, М. Бестужев, Щепин-Ростовский построили солдат в боевое каре между Сенатом и памятником Петру I. Со стороны Адмиралтейского бульвара была выстроена заградительная стрелковая цепь из взвода московцев.

Примерно в тоже время, то есть около 11 часов, для приведения к присяге был построен Гвардейский морской экипаж, агитацию в котором успешно вели лейтенант А.П. Арбузов и другие члены тайного общества, тоже делая упор на наличие завещания покойного государя, «по коему нижним чинам назначено только 12 лет службы». В результате примеру младших офицеров экипажа, отказавшихся присягать Николаю, охотно последовали все матросы. Их решимость не присягать Николаю не поколебали уговоры бригадного командира Шипова.

Примечательно, что с Гвардейским экипажем, как это устанавливается по следственным материалам, более или менее регулярную связь поддерживали восставшие московцы через юного Петра Бестужева – младшего из братьев Бестужевых. Именно 18-летний мичман около половины первого принес в экипаж весть о том, что Московский полк на площади и ждет подкрепления.

Примерно в тоже время на площади была предпринята очередная попытка уговорить московцев вернуться в казармы. На этот раз генерал-губернатором Милорадовичем, несшим прямую ответственность за спокойствие в столице. «Граф М. А. Милорадович, - пишет Розен, - любимый вождь всех воинов, спокойно въехал в каре и старался уговорить солдат; ручался им честью, что государь простит им ослушание, если они в тот час вернуться в свои казармы». Уговоры, с упоминанием памятных для гвардейцев мест боевых сражений, продолжались довольно долго – по свидетельству одного из очевидцев, «минут с 20». Хотя реакцией на зажигательную речь (граф любил и умел говорить с солдатами) было «молчание святое, мертвое» (слова адъютанта губернатора А. П. Башутского), руководители восстания почувствовали опасность речей Милорадовича и потребовали, чтобы он удалился. Граф не внял требованию. Желая вывести его из рядов каре, Оболенский штыком солдатского ружья колол коня под всадником, ранив при этом нечаянно Милорадовича. Тут же прогремели выстрелы Каховского и двух солдат. Пуля каховского смертельно ранила Милорадовича. Все поняли - пути назад нет.

А что же в это время происходило в других полках Гвардейского корпуса?

Еще на исходе одиннадцатого часа с Сенатской площади в казармы лейб-гренадер спешно отправился на извозчичьих санях Одоевский и П.П. Коновницын, посланные М. Бестужевым торопить с прибытием на подмогу. Для уяснения сути последующих событий в Гренадерском полку следует сказать, что члены тайного общества, особенно Каховский и Булатов, прежде бывший командиром батальона в полку, вели в нем большую агитационную работу. Офицеры полка Сутгоф, Панов, Кожевников, С.М. Палицын и другие были готовы поддержать выступление.

После полудня посланцы А. Бестужева появились в казармах лейб-гренадер с известием о том, что московский полк на площади у Сената. Сутгоф вместе с ротой, принявшей присягу, так как полагал, что выступление не состоялось, поднял своих солдат со словами о незаконной присягой, об обмане солдат высшим начальством. Сказал. Что все полки уже находятся на Исаакиевской площади, распорядился «надеть шинели и амуницию», зарядить ружья и взять боевые патроны. Около 12.30 снаряженная для похода рота беспрепятственно вышла из казарм во главе со своим командиром и прямо через лед Невы направилась на Сенатскую площадь. Попытка полкового командира Н.К. Стюрлера, догнавшего роту на извозчике, остановить восставших гренадер, уговорить их вернутся была тщетной. После слов Сутгофа: «Ребята, не выдавай, не слушай его, а подавайся вперед!», рота «с большим еще противу прежнего устремлением» пошла за ротным командиром.

В то же время к Сенатской площади стали стягиваться вызванные Николаем войска, в том числе и конногвардейцы (в тех полках гвардии, где не знали о выступлении московцев, присяга прошла без эксцессов).

А Московский полк стоял на площади все еще в одиночестве; ожидаемого подкрепления все еще не было, и план, построенный в расчете на развитие революционной активности, похоже, рушился – за «первым ударом новый случай к действию» все не представлялся.

Около часа дня Николай I отдал распоряжение Конной гвардии атаковать каре мятежников. Вялую (не была ли то потаенная солидарность солдат?) атаку конногвардейцев отбили нестройным ружейным огнем, большей частью направленным поверх голов – нехотя, не могли стрелять «по своим».

Первые выстрелы московцев были услышаны в казармах Гвардейского экипажа, где офицеры-моряки в это самое время производили построение матросов. П. Бестужев и лейтенант М. Кюхельбекер обратились к матросам: «Ребята, что вы стоите? Это наших бьют!» По команде М. Бестужева «За мной! На площадь! Выручать своих!» экипаж рванулся на площадь «как одна душа».

Для более полной характеристики событий этого дня, настроение солдат гарнизона столицы очень важно показать. Что происходило в Финляндском полку, на выступление которого накануне сильно рассчитывали руководители восстания.

Служивший в этом полку 26-летний поручик барон А.Е. Розен узнал о готовящемся перевороте со слов своего однополчанина, давнего члена тайного общества штабс-капитана Н.П. Репина, за три дня до 14 декабря и колеблясь стал на сторону заговорщиков. Вторичная присяга в полку прошла с некоторой заминкой. После прочтения командиром полка офицерам манифеста Николая о вступлении на престол и преложенных к нему документов об отречении Константина Розен при всех обратился к нему с вопросом: «… если все им читанные письма и бумаги верны с подлинниками… то почему 27 ноября не дали нам прямо присягнуть Николаю?». Генерал в замешательстве ответил нечто невразумительное. Все же присягу полк принял, за исключением стрелкового взвода Розена, находившегося в карауле. В 10 часов утра Розен получил записку Рылеева с просьбой прибыть в казармы Московского полка. Я пробился сквозь толпу, прошел прямо к каре… и был встречен громким «Ура!»… Князь Щепин-Ростовский и М.А. Бестужев ждали и просили помощи… Всех бодрей в каре стоял И.И. Пущин, хотя он, как отставной, был не в военной одежде, но солдаты охотно слушали его команду, видя его спокойствие и бодрость. На вопрос мой Пущину, где мне отыскать князя Трубецкого, он мне ответил: «Пропал или спрятался, - если можно, то достань еще помощи, в противном случае и без тебя тут довольно жертв». Розен и направился в казармы полка, где оставался только 1-й батальон (2-й был в караулах, 3-й зимовал за городом по деревням). «Прошел по всем ротам, - пишет Розин, - приказал солдатам проворно одеться, вложить кремни, взять патроны и выстроиться на улице говоря, что должны идти на помощь нашим братьям». Это распоряжение по времени совпало с приказанием командира Гвардейского корпуса А. Л. Воинова вести батальон на площадь – Николай рассчитывал на финляндцев, как на присягнувших ему солдат, в действиях против мятежников. Примерно в час дня тронулись в путь ротными колоннами. На середине Исаакиевского моста батальон остановили и приказали зарядить ружья. «Быв уверен в повиновении моих стрелков, - пишет Розин, - вознамерился сначала пробиться через карабинерный взвод, стоявший впереди меня и сквозь роту Преображенского полка… занявшую всю ширину моста со стороны Сенатской площади.

Но как только я лично убедился, что восстание не имело начальника, следовательно, не могло быть единства в предприятии, я не желая напрасно жертвовать людьми, также не будучи в состоянии оставаться в рядах противной стороны, - я решил остановить взвод мой… я остановил не один мой стрелковый взвод, за моим взводом стояло еще три роты, шесть взводов; но эти роты не слушались своих командиров, говоря, что впереди командир стрелков знает, что делает (лишь командиру третьей роты удалось отвести свою роту назад и перейти через Неву к углу Сенатской площади со стороны Английской набережной. – М. Р.). Был уже второй час по полудни… Люди рабочие и разночинцы, шедшие с площади, просили меня держаться еще часок и уверяли, что все пойдет ладно… Слишком два часа стоял я неподвижно в самой мучительной внутренней борьбе, выжидая атаки на площади, чтобы поддержать ее тремя с половиною ротами или восьмьюстами солдат, готовыми следовать за мною повсюду».

Член Следственной комиссии, начальник главного штаба И. И. Дибич, пытаясь оценить действие Розина, спросил его во время допроса, почему он остановил солдат по середине моста. Не удовлетворившись уклончивым ответом поручика, съязвил: «Понимаю, как тактик, вы хотели составить решительный резерв». «На это я ни чего не возразил», - пишет Розин.

В начале второго часа по полудни рота лейб-гренадер под командой Сутгофа, пройдя часть своего пути по замерзшей Неве. Поднялась на берег перед Исаакиевским мостом и, очевидно (на этот счет нет прямых данных), прорвав строй стоявших на набережной конногвардейцев, присоединилась к каре восставших московцев.

Около 13.30 на площадь буквально ворвались матросы гвардейского экипажа, сломав с ходу заслон павловцев на узкой Галерной улице. Встреченный ликованием московцев и роты лейб-гренадер матросы – гвардейцы, по словам Сутгофа, «в большом порядке», в «колонне к атаке» заняли место между каре и строящимся Исаакиевским собором. Для представления о царившем среди восставших настроении в этот момент важно свидетельство М. Кюхельбекера: «Гвардейский экипаж… встречен был лейб-гвардией Московским полком с восклицаниями «ура!», на что Гвардейский экипаж ему ответствовал, что повторялось на площади несколько раз». Около двух часов по полудни адъютант 2-го батальона лейб-гвардии Гренадерского полка поручик Панов, обходя роты, горячо убеждал солдат присоединиться к полкам Гвардейского корпуса, выступившим в поддержку Константина. По свидетельству официального полкового историографа, после ухода роты Сутгофа из казарм на площадь оставшиеся солдаты « были так наэлектризованы, что достаточно было одной искры» для проявления «бунтарских настроений». Страстная агитация Панова была подкреплена донесшимися до казарм звуками оружейных выстрелов на Сенатской площади. Призыв Панова: «слышите, ребята, там уже стреляют! Побежим на выручку нашим, ура!» – ускорил выход колонны лейб-гренадер из казарм полка

Около половины третьего колонна Панова вместо того, чтобы идти на площадь прямиком по льду реки, пересекла реку и, по словам А. Бестужева, пошла «ошибкою» по набережной, достигла Зимнего дворца и даже ворвалась во двор царской резиденции. Но там вместо ожидаемых Пановым измайловцев оказался батальон гвардейских сапер, бывших на стороне Николая I. Панов возгласом: «Ребята, это не наше, налево кругом , на Петровскую площадь!» - развернул гренадер и направился к месту сбора восставших войск через Дворцовую площадь. (Ныне исследователи нет – нет да и попрекнут Панова – почему не взял дворец, царскую семью? Ведь в распоряжении мятежного поручика какая сила – увлеченные стихией порыва 900 гренадер! И забывают при этом, что ему могла и не пришла такая мысль, перед ним стояла конкретная цель – согласно плану, он спешил на сборный пункт и другой, корректирующий его действия информацией не располагал).

Около 2 часов 40 минут пополудни гренадеры Панова возле здания Главного штаба столкнулись с Николаем I, его свитой и сопровождавшими их кавалергадрами. На допросе Панов показал: “Встретив кавалерию, нас останавливающую, я выбежал вперед, закричал людям “За мною” и пробился штыками”. Не выказавший желания “учавствовать в рукопашной, схватке Николай I вынужден был пропустить лейб-гренадер. На исходе второго часа дня они присоединились к своим товарищам на площади, расположились на левом фланге московцев со стороны Невы, не проявив по пути на сборный пункт интереса к орудиям гвардейской пешей артиллерии , для захвата которых не требовалось больших усилий.

На этом приток сил к восставшим закончился. Между приходом на площадь первого отряда московцев и последнего отряда лейб-гренадер прошел более четырех часов. В этот промежуток времени к Николаю I подходили новые и новые полки, и вскоре – примерно к двум часам дня – все выходы с площади практически были заблокированы.

Около трех часов подошла вызванная императором артиллерия, но, как оказалось, без боевых зарядов. Срочно послали на Выборгскую сторону за снарядами, начиненными картечью. Три из четырех прибывших орудий выдвинули на угол Адмиралтейского бульвара и Сенатской площади, а одно расположили у Конногвардейского манежа. «Перед вечером мы увидели, - вспоминает декабрист А.П. Беляев, - что против нас появились орудия. Корнилович сказал: «Вот теперь надо идти и взять орудия»; но как никого из вождей не было, то никто и не решился взять на себя двинуть батальоны на пушки и, может быть, начать смертоносную борьбу».

В ожидании подвоза снарядов правительственные войска после неудавшейся попытки великого князя Михаила Павловича вступить в переговоры с восставшими неоднократно предпринимали кавалерийские атаки. «Конногвардейский полк под начальством А.Ф. Орлова, пишет Розен, со своего места хорошо видевший площадь и все, что там происходило, - молодецки пять раз атаковал каре московцев пять раз был отбит штыками и залпами». Эти конные атаки со стороны Адмиралтейства были поддержаны атаками конно-пионеров от английской набережной. Однако и они не имели успеха – ружейная пальба восставших, град камней и поленьев из толпы народа каждый раз останавливали кавалерию. Но то были отдельные эпизоды, происходившие между 3.00 и 3.40 дня. К этому времени восставшие были уже парализованы «безналичием». Историк А.Е. Пресяков пишет: «Настроение было томительное. Терялась начальная спаянность, терялось представление определенной цели, какого-либо задания. Невозможно же было провести восстание на одной отрицательной выдержке. А на ударный почин ни хватало силы, уверенности. Не нашлось инициативы». Впрочем, это лишь повторяет сказанное Розеном, но только с большей долей пессимизма. Оценивая общую картину развития событий, Розен писал, что бывшая на стороне сила «в руках одного начальника, в виду собравшегося тысячами вокруг народа, готового содействовать, могла бы все решить, и тем легче, что при наступательном действии много батальонов пристали бы к возмутившимся… не видать было диктатора, да и помощники его небыли на месте… Было в полном смысле безналичие: без всяких распоряжений – все командовали… и ожидании дружно отбивали атаки, упорно отказываясь сдаваться, и гордо отвергали обещанное помилование».

Основное усилие восставших было направлено на привлечение на свою сторону войск и сосредоточение их на сборном пункте. Дальнейший же план действий был довольно неопределенным, да и не мог быть точным без ясного представления о составе и численности свих сил. Но и в этом случае на их стороне первоначально была инициатива – большое преимущество перед правительством, находившемся в неведении относительно их действий. Однако руководители восстания, как справедливо отмечают исследователи, так и не сумели использовать этот главный козырь и постепенно из стороны нападающей превратились в пассивно обороняющихся, упустив все благоприятные моменты.

Продолжать ждать появления диктатора на площади больше было нельзя. Предложили начальствовать Н. Бестужеву, он, как моряк, отказался. Почти насильно поручили начальствовать Оболенскому, «не как тактику. – свидетельствуют сами декабристы, - как офицеру, известному и любимому солдатами». Произошло это где-то между 3 и 3.30 пополудни. Новоизбранный диктатор предпринял попытки созвать офицеров для совещания, но всякий раз тому препятствовали атаки правительственной кавалерии, вынуждавшие командиров оставаться вместе с солдатами для их отражения.

Около 4 часов, а по удостоверению флигель-адъютанта Н.Д. Дурново, «в пятом часу» были доставлены картечные заряды.

5.         «День был сумрачный, - пишет в своих воспоминаниях М. Бестужев, - ветер дул холодный. Солдаты, затянутые в парадную форму с 5 часов утра, стояли на площади, уже более 7 часов. Со всех сторон мы были окружены войсками – без главного начальства, без артиллерии, без кавалерии, словом, лишенные всех моральных и физических опор для поддержания храбрости солдат. Они с необычной энергиею оставались не колебимы и, дрожа от холода, стояли в рядах, как на параде». Это были те мгновения, о которых впоследствии Н. Бестужев проникновенно стоял: «Я стоял… повторяя себе слова Рылеева, что мы дышим свободою…» и такое состояние было свойственно не ему одному. Но долго так продолжаться не могло. «Мы были окружены со всех сторон, - продолжает Н. Бестужев. – Бездействие поразило оцепенением умы; дух упал, ибо тот, кто в начатом поприще раз остановился, уже побежден на половину. Сверх того, пронзительный ветер леденил кровь в жилах солдат и офицеров, стоявших так долго на открытом месте. Атака на нас прекратилась: ура! Солдат становилось реже и слабее. День смеркался. Вдруг мы увидели, что полки, стоявшие против нас, расступились на две стороны и батарея артиллерии стала между ними с разверстыми зевами, тускло освещаемыми серым мерцанием сумерек». Но и тогда еще оставалась надежда на счастливый случай. И.И. Пущин, рассчитывая выиграть на выжидании, сказал своим товарищам, что «надобно подождать темноты», а там и другие полки, может быть, перейдут на «нашу сторону». Для надежд были основания. В своих записках декабрист А.П. Беляев пишет, что во время стояния на площади из полков, находившихся на стороне правительства, приходили солдаты и просили держаться до вечера, когда обещали присоединится к восставшим. «Это были посланые от рядовых, заключает он, - которые без офицеров не решались возмутиться без начальников днем, хотя присяга их и тяготила». О том же пишет в своей работе «Четырнадцатое декабря» декабрист И. Д. Якушкин: «Через народ беспрестанно передавались обещания солдат полков Преображенского, Павловского, Семеновского по наступлении ночи присоединиться к войскам, стоявшим на Сенатской площади, а между тем наступил уже вечер, люди перезябли, и с обеих сторон чувствовалась необходимость приступить к решительному действию». Сказанное подтверждается и другими свидетельствами. В частности, в «Прибавлениях к запискам С. П. Трубецкого» утверждается, что во многих полках только ввиду отсутствия офицеров, которые «достаточно пользовались бы доверенностью солдат», последние «не пристали к действовавшим, хотя после и признались, что очень желали присоединиться». Ждали какого – ни будь толчка, способного вывести их из состояния инертности. Видимо, рассчитывая на возможность такого поворота событий, А. Бестужев составил план атаки на правительственные войска, но для его осуществления ждал присоединения хотя бы еще одного полка. Однако опасность ситуации осознавал и Николай I, не дожидаясь наступления полной темноты (были уже густые сумерки), отдал приказ стрелять картечью. Но приказ был исполнен не тотчас: солдаты-артиллеристы не решались стрелять по своим. Командовавший орудием офицер сам приложил фитиль к запалу. До боевых порядков мятежных войск было 100-150 шагов…

Н. Бестужев: “Первая пушка грянула, картечь рассыпалась: одни пули ударили в мостовую и подняли рекашетами снег и пыль столбами, другие вырвали несколько рядов из фронта, третьи с визгом пронеслись над головами и нашли своих жертв в народе, лепившимся между колоннами сенатского дома и на крышах соседних домов. Семь человек, ошеломленные упали: я не слышал ни одного вздоха, не приметил ни одного судорожного движения – столь жестоко поражала картечь на этом расстоянии. Совершенствованная тишина царствоваля между живими и мертвыми. Другой и третий выстрелы повалили кучу солдат и черни, которая толпами собралась около нашего места… с пятым или шестым выстрелом колонна дрогнула…”

М. Бестужев: “Выстрел грянул. Картечь была направлена выше голов. Толпа народа не шелохнулась. Другой выстрел – в самую середину массы. Повалилось много безвинных, остальные распрыснулись во все стороны. Я побежал к своему фасу к Неве. Последовал третий выстрел. Много солдат моей роты упали и стонали, катаясь по земле в предсмертном мучении. Прочие побежали к Неве… меня увлекла толпа бегущих солдат. Я забежал вперед.

- За мной, ребята! – крикнул я московцем и спустился на реку. Посредине я остановил солдат и с помощью моих славных унтер-офицеров наяал строить густую колонну с намерением идти по льду Невы до самой Петропавловской крепости и занять ее. Если бы это удалось, мы бы имели прекрасное point d’appui (опорный пункт), куда бы могли собраться все наши и оттуда мы бы могли с Николаем начать переговоры, при пушках, обращенных на дворец. Я уже успел выстроить три взвода, как завизжало ядро, ударившись в лед и прыгая рикашетами вдоль реки… Я продолжал строить колонны, хотя ядра вырывали из нее то ряд справа, то ряд слева…

Уже достраивался хвост колонны, как вдруг раздался крик: «Тонем!» Я увидел огромную полынью, в которой барахтались и тонули солдаты. Лед, под тяжестью собравшихся людей и разбиваемый ядрами, не выдержал и провалился. Солдаты бросились к берегу Невы…»

Панов, М. Кюхельбекер, сохранившие мужество и хладнокровие, тоже предприняли попытки оказать сопротивление. Им удалось построить часть солдат на Галерной улице, но переброшенное сюда орудие открыло огонь вдоль узкой и тесной улицы, расстроив порядки солдат.

Царь и лица из его непосредственного окружения в последствии очень старались приуменьшить число жертв на площади – назывались цифры 80,100, редко 200 убитых. Но вдействительности их было значительно больше. Ныне уже можно считать точно установленным число жертв на Сенатской площади 14 декабря. В опубликованном советским исследователем П. Я. Канном документальном свидетельстве чиновника в министерстве юстиции по статистическому отделению С. Н. Корсакова говориться, что в этот день было «убито народа: генералов – 1, штаб-офицеров – 1, обер-офицеров разных полков – 17, нижних чинов лейб-гвардии Московского полка – 93, Гренадерского – 69, (морского) экипажа гвардии – 103, Конного – 17, во фраках и шинелях – 39, женского полка – 9, малолетних – 19, черни – 903. Общий итог убитых – 1271 человек».

К 5 часам вечера восстание было подавлено; начались аресты его участников.

Какова же была численность восставших? Какими силами они располагали? Братья А. и М. Бестужевы и Щепин – Ростовский повели на Сенатскую площадь 671 солдата Московского полка.

Сутгоф и Панов пришли на площадь с 1250 солдатами лейб-гвардии Гренадерского полка. Однако по ходу событий по одиночки покинули ряды восставших и перешли на сторону правительственных войск около 140 рядовых и унтер-офицеров. Таким образом, после их ухода осталось примерно около 1100 человек. Среди них было два подпоручика и один прапорщик.

Почти полным составом – около 1100 из штатного числа 1280 – вышли на Сенатскую площадь все 8 строевых рот и артиллерийская команда Гвардейского экипажа.

6.         Всего в рядах восставших было примерно 2870 солдат и матросов. Кроме 19 офицеров, прибывших на площадь в составе мятежных войск. Готовы были поддержать восставших в случае их решительных действий две с половиной роты Финляндского полка – около 500 солдат во главе с поручиком бароном А. Е. Розиным.

Какими силами располагал Николай I?

В караулах, охранявших правительственные учреждения было до 4 тысяч штыков. Непосредственно к Сенатской площади было подтянуто около 9 тысяч штыков гвардейской пехоты и 3 тысячи сабель кавалерии, 36 орудий артиллерии. Были вызваны из-за города и остановлены у городских застав в качестве резерва еще 7 тысяч пехоты и 3 тысячи кавалерии. По первому вызову могли прибыть на площадь 800-1000 казаков и жандармов, 88 артиллерийских орудий.

Превосходство явное и очевидное, но исследователи обращают внимание на то, что приведенные цифры противостоящих сторон не являются точным показателем соотношения сил. Во-первых, в правительственном лагере не было полной уверенности в абсолютной верности, находившихся в резерве. Во-вторых, колеблющимся было и настроение войск, окружившим каре мятежников. Известно, что Николая и его свиту сильно тревожило это обстоятельство.

И еще один вопрос, имеющий прямое отношение к исходу событий этого дня, - это вооружение мятежных сил. Солдаты Московского и Гренадерского полков сумели захватить с собой боевые патроны – по 5-10 штук на каждого. Однако большая часть матросов Гвардейского экипажа вышла без них. Артеллирийская команда экипажа оставила в казармах и свои 4 пушки – непростительный промах.

И все же, как считает декабрист Розен «успех предназначенного предприятия был возможен, если сообразим все обстоятельства? «Две тысячи солдат и вдесятеро больше народа – были готовы на все по мановению начальника. Начальник был избран… он не явился в назначенный час… В критическую минуту его прихлось заменить; из дву назначенных ему помощников один, полковник Булатов, имел способность и храбрость; другой – капитан Якубович… играл роль двусмысленную: то подстрекал возмутителей, то обещал императору склонить их к покорности… Между тем уходило время; небыло единства в распоряжениях. Московцы твердо устояли и отбили пять атак л.-гв. Конного полка. Солдаты не поддавались ни угрозам, ни увещеваниям… Эта сила на морозе и в мундирах стояла неподвижно в течение нескольких часов, когда она могла взять орудия, заряженные против нее. Орудия стояли близко под прикрытием взвода кавалергардов, под командою члена тайного общества И.А. Анненкова. Нетрудно было приманить к себе Измайловский полк, в котором было много посвященных в тайные общества… Наконец в этот самый день занимал караулы во дворце, Адмиралтействе, в Сенате, в присутственных местах 2-й батальон л.-гв. Финляндского полка под начальством А.Ф. Моллера, члена тайного общества; в его руках был дворец.

На Адмиралтейском бульваре, в двадцати шагах от императора, стоял полковник Булатов… Он имел два пистолета заряженных за пазухой с твердым намерением лишить его жизни…» Но как впоследствии признался этот храбрый офицер: «Каждый раз, когда хватался за пистолет, сердце мне отказывало».

В последнее время и современные историки и литераторы все чаще задаются вопросом: могло ли победить восстание декабристов? И почти уверено отвечают на него положительно, во всяком случае, утверждают, что «фатальной неизбежности неудачи декабристов в день 14 декабря 1825 года не было». А за тем следует длинный ряд «если бы»: если бы они захватили бы Петропавловскую крепость, если бы взяли Зимний дворец, заняли Сенат и другие правительственные учреждения, если бы арестовали царскую семью… Этот перечень можно легко увеличить: если бы был у восставших сколько-нибудь организованный штабной аппарат, если бы была отлаженная связь между полками, если бы руководители восстания твердо знали, какие части будут на их стороне, если бы такое же внимание уделили не только привлечению войск на свою сторону и сбору их на площади, но и дальнейшим действиям и т.д. При постановке вопроса о возможности победы декабристов не учитывается то, что для выполнения всех этих «если бы» требовались революционная решительность и смелость, высокий уровень организованности и ответственности за порученное дело, а главное – на всех этапах восстания нужна была наступательность действий, то есть необходимо было овладеть искусством восстания1. «Хрупкая» дворянская революционность как раз и не обладала всеми этими качествами. Даже такой сильный шанс, как овладение инициативой на первых порах, когда правительственная сторона вынуждена была лишь отвечать на действия мятежников, не был использован. В результате из наступательной силы, они превратились в обороняющуюся. Это обошлось дорого.

Укажем на еще один фактор, решающим образом предопределивший неуспех восстания, - отсутствие на площади народа в качестве составной части движения. А.И. Герцен с горечью отмечал, что «декабристам на Сенатской площади не хватало народа». Боязнь народных масс, в чем, как нельзя более четко, проявилось классовая ограниченность дворянских революционеров, сознательно руководствовавших лозунгом «для народа, но без народа», заранее обрекла восстание на неудачу.

В планах тайного общества главную роль отводилась военной силе - народные массы осознанно были исключены из числа участников восстания. Обращаясь к предшествующему опыту борьбы крестьянства, декабристы не могли не видеть, что участие в движении широких народных масс придает ему характер народного восстания с беспощадным уничтожением помещиков-крепостников. А. Бестужев не скрывал на следствии того, что они «более всего боялись народной революции». Об «опасности участия народа» в восстании, о грозящих «больших бедствиях в случае внутренних беспокойств (как был тому пример во время Пугачева)» писал Трубецкой. В своих беседах с Рылеевым Штейнгель не раз «представлял ему, что в России революция в республиканском духе еще не возможна: она повлекла бы за собой ужасы». И объяснил почему: «В одной Москве из 250 тысячи тогдашних жителей 90 тысяч было крепостных людей, готовых взяться за ножи и пуститься во все неистовства».

Еще одно обстоятельство. Как известно, выступление декабристов опиралось на солдатское недовольство, но чрезвычайно характерно для дворянских революционеров то, что истинные цели готовившегося восстания были скрыты от солдатских масс. даже в день восстания в агитационных речах, обращенных к солдатам, содержался лишь призыв остаться верными к присяге Константину. В результате солдаты в ходе восстания оказались не готовы поддержать выступление дворян-офицеров. Именно это имел ввиду В. И. Ленин, когда писал, что в декабрьские события 1825 года «масса солдат, состоявшая тогда еще из крепостных крестьян, держалась пассивно»1.

В этой связи следует сказать, что уже в сибирский период жизни декабристов, осмысливая свои действия, по совам Завалишина, укоряли друг друга, «зачем они не провозгласили открыто о настоящей цели восстания. Надо было провозгласить цель восстания всенародно и торжественно». Но к этому важному выводу декабристы пришли много позже.

Исследователи вполне резонно считают, что понимание основной массы, находившегося на площади народа сути происходящего не было и не могло быть вполне ясным. Догадывались очевидцы из числа простолюдинов не об истинных целях восстания, а лишь о причине выхода солдат на площадь – отстоять Константина, «законного» наследника престола.

7.   Восстание декабристов потерпело поражение. Главные тому причины объективного свойства. Частые, но разрозненные, не связанные между собой выступления трудовых масс не слились в ту пору в массовое широкое движение, на которое могли бы опереться «первенцы русской свободы». С другой стороны Ленинское определение «Узок круг этих революционеров. Страшно далеки они от народа»1 означает и то, что народ, то есть крестьянство прежде всего, столь же далеки от них. Народ не мог участвовать в том чего не понимал. Без решительной же его поддержки декабристы были, по словам Ленина, бессильны2.

Объективные причины неуспеха восстания декабристов были дополнены и причинами субъективного свойства.

Но, несмотря на поражение декабристов, «их дело не пропало» – они способствовали – прямо или косвенно – по следующему революционному воспитанию русского народа»3. Историческая миссия, выпавшая на долю декабристов, - дать толчок к пробуждению народа была ими выполнена, ценой самопожертвования.

Ее подхватили, расширили, укрепили, закалили революционеры-разночинцы, начиная с Чернышевского и кончая героями народной воли.

У истоков этого поступательного революционного процесса стояли декабристы. Выстрелы на Сенатской площади возвестили о том, что на исторической арене появилось первое поколение революционеров в России, открыто и без страха, с оружием в руках поднявшихся на борьбу против крепостничества и самодержавия.

Список использованной литературы.

1.   «И душ высокое стремление.» Н.А. Арзуманов.

2.   «В добровольном изгнании.» Э.А. Павлюченко.

3.   «Мемуары декабристов.» Составление, общая редакция, вступительная статья и комментарии профессора В.А. Федорова.

4.   «Революционная мораль декабристов.» А.Ф. Замалеев, Е.А. Овчинникова.

[1] Ленин В.И. Полн. собр. соч., т. 23, с. 398.

[2] Там же, т. 30, с. 315.

[3] Там же, т. 21, с. 255.

1 См.: Ленин В.И. Полн. собр. соч. т.13, с.374

1 Ленин В. И. Полн. собр. соч., т 30, с 318

1 Ленин В. И. Полн. собр. соч., т 21., с 261

2 Там же, т 23, с. 398

3 Там же, т 30, с. 315