Политика Сталина в области литературы во второй половине 30-х годов

2.3. Политика Сталина в области литературы во второй половине 30-х годов

Многие надеялись, что ликвидация РАПП и некоторых других группировок и образование единого Союза писателей создаст новую атмосферу в культурной жизни страны и положит конец сектантско-догматическим ограничениям. Этим надеждам не суждено было сбыться. В условиях растущего бюрократического централизма и культа Сталина создание Союза советских писателей позволило усилить контроль за работой деятелей литературы, усилить давление на их личность и творчество, та же участь постигла и других деятелей искусства. Сложившаяся в стране к середине 30-х годов система политического контроля в области культуры и общественного сознания представляла собой сложное образование, в котором Агитпроп ЦК ВКП(б), НКВД и Главлит существовали в тесном контакте и взаимодействии. Образованный в 1936 году Комитет по делам искусств при СНК СССР наряду с чисто административно-хозяйственной деятельностью также выполнял цензурно-контролирующие функции, как, впрочем, и многие другие государственные и общественные организации. Каждое ведомство отдельно и вся система вместе, взаимно проверяя друг друга на “чистоту” критериев и тщательность поиска антисоветчины, в результате перекрестного информирования действовали максимально эффективно.

Произведя организационную унификацию в литературе, сталинский режим принялся за унификацию стилистическую и идеологическую. Авторская позиция начинает вытесняться обязательной для всех партийной точкой зрения. В концепции героя, как она складывалась в 30-40-е г.г., стал преобладать нормативизм, навязанный властными структурами: “Было совершено покушение на историческую органику - процесс саморазвития художественной мысли, “естественную” логику творческих исканий”[50].

Монистическая концепция литературного развития соответствовала тоталитарности политического режима. Социалистический реализм вскоре был объявлен “высшим этапом в художественном развитии человечества”. Партийная элита во главе со Сталиным стремится выдвинуть на руководящие литературные посты писателей-коммунистов.

При этом с 1934 года характер жизни и культуры заметно изменился. Страну готовят к большой “последней” войне - агрессивной и победоносной. Тем временем идут локальные войны: на Дальнем Востоке отбиты нападения Японии на озере Хасан и в Монголии, на западе присоединены Балтийские страны, Молдавия, восточные области Польши, где жило много украинцев и белорусов, шла кровопролитная, малоудачная война с Финляндией. В период 1934 - 1940 годов запускается на полную мощность аппарат репрессий, идут процессы бывших соратников Сталина, теперь их объявляют “врагами народа” и агентами иностранных разведок. Среди этих людей крупные хозяйственники, некогда спасшие Россию от голода и разрухи, верхушка военного командования, лучше, чем Сталин, представлявшая себе будущую войну. Миллионы арестованных людей заполняют трудовые лагеря ГУЛАГа, они завершают грандиозные стойки электростанций, каналов, военных заводов. Одновременно идет мощная идеологическая обработка народных масс, живущих на грани нищеты. Главную роль в этой обработке играет культура. С 1933 по 1939 годы - шесть лет - шла очень активная антифашистская пропаганда. Сотни книг вышло на эту тему, книг антифашистского содержания. Но в 1939 году, после заключения пакта, пропагандистская машина повернулась на 180 градусов, и вчерашние враги стали нашими... не то, чтобы друзьями, но, во всяком случае, о них уже не позволялось писать плохо. С середины 30-х годов официальная пропаганда стала проповедовать “новую мораль”, сущностью которой стало утверждение “строгости нравов” и жёсткое дисциплинирование людей, прежде всего молодёжи. Вновь вспомнили о традиционных российских ценностях: патриотизме, крепкой семье, заботе о подрастающем и старшем поколениях. Возрождался русский национализм, пропагандировалась русская история и культура. Отмечая, что подобная мораль характерна для тоталитарных режимов, Троцкий писал, что “многие педагогические афоризмы и прописи последнего времени могли бы казаться списанными у Геббельса, если б сам он не списал их в значительной мере у сотрудников Сталина”[51].

Р. Медведев пишет: Об обстановке в Советском Союзе можно судить по многим обстоятельствам, связанным с поездкой по нашей стране летом 1936 г. крупнейшего французского писателя Андре Жида. …В своей поездке Андре Жид должен был следовать по заранее определенному маршруту. Он часто выступал, однако все его речи подвергались строгой цензуре. Так, например, из речи, которую Андре Жид готовился прочесть в Ленинграде, был удален следующий “крамольный” абзац:

“После торжества революции искусство всегда в опасности, так как оно может стать ортодоксальным. Триумф революции прежде всего должен дать искусству свободу. Если оно не будет иметь полной свободы, оно потеряет всякую значимость и ценность. А так как аплодисменты большинства означают успех, то награды и слава будут уделом лишь тех произведений, которые читатель может понять с первого раза. Меня часто беспокоит мысль, не чахнут ли в неизвестности где-нибудь в СССР новые Китс, Бодлер или Рэмбо, которых не слышат из-за их силы и своеобразия”[52].

Став, говоря словами Ленина, колесиком и винтиком административной системы, соцреализм сделался неприкасаемым, догмой, ярлыком, обеспечивающим существование или “несуществование” в литературном процессе. Показательна в этом отношении статья о литературной группе “Перевал”, появившаяся в энциклопедическом издании в 1935 году. Борьба “Перевала” против бытовизма, натурализма, конъюнктуры, иллюстративности была расценена как сознательное наступление на пролетарскую литературу. “Художественное творчество, - писал автор статьи А. Прозоров, - перевальцы толковали откровенно-идеалистически, как некий сверхразумный, интуитивный, стихийно-эмоциональный, в основном подсознательный процесс… Неисторический, внеклассовый, “гуманистический” подход к действительности неоднократно приводил перевальцев в их творчестве к примиренчеству по отношению к классовому врагу”[53]. Произведения традиционного реализма, если они не содержали видимых отступлений от принятой идеологии, подверстывали к соцреализму (А.М. Горького, А.H. Толстого, Н.А. Островского, А.С. Макаренко, М.В. Исаковского, Б.Л. Горбатова, Д. Бедного, А.Е. Корнейчука, Н.Ф. Погодина и др.), а не реалистические - даже романтическую прозу А.Грина, К.Паустовского рассматривали как явление периферийное, не достойное занимать место в истории литературы. Именно поэтому, чтобы спасти того или иного писателя, оградить его не только от размаха критической дубинки, но и от возможных административных последствий, литературоведы спешили произнести спасительную формулу: имярек является ярким представителем социалистического реализма, подчас даже не задумываясь о смысле сказанного. Такая атмосфера способствовала конъюнктурности, снижению уровня художественности, поскольку главным была не она, а способность быстро откликнуться на очередной партийный документ.

Р.Медведев пишет: “В малейших неточностях формулировок пытались найти “вражеские влияния”, под видом реводюционной бдительности культивировались сектантская ограниченность, нетерпимость и грубость. Вот, например, какой разумный совет давался в одной из стенных газет Института журналистики: “Коллеги газетчики, читатель умоляет вас не наставлять его, не поучать, не призывать, не понукать, а толково и ясно рассказать ему, изложить, объяснить, - что, где и как. Поучения и призывы из этого вытекают сами”. А вот что говорилось по поводу этого совета в специальной резолюции собрания Института журналистики: “Это – вреднейшие буржуазные теории, отрицающие организаторскую роль большевистской печати, и они должны быть окончательно разгромлены”[54].

В 1936 году развернулась “дискуссия о формализме”. В ходе “дискуссии” посредством грубой критики началась травля тех представителей творческой интеллигенции, эстетические принципы которых отличались от “социалистического реализма”, ставшего общеобязательным. Под шквал оскорбительных выпадов попали символисты, футуристы, импрессионисты, имажинисты и пр. Их обвиняли в “формалистических вывертах”, в том, что их искусство не нужно советскому народу, что оно уходят корнями в почву, враждебную социализму. По существу “борьба с формализмом” имела целью уничтожить всех тех, чей талант не был поставлен на службу власти. Вспоминая 1935 год, Илья Эренбург писал: “На собраниях театральных работников поносили Таирова и Мейерхольда… Литературные критики вначале обличали Пастернака, Заболоцкого, Асеева, Кирсанова, Олешу, но, как говорят французы, аппетит приходит во время еды, и вскоре в “формалистических вывертах” оказались виновными Катаев, Федин, Леонов, Вс. Иванов, Лидин, Эренбург. Наконец, дошли до Тихонова, Бабеля, до Кукрыниксов. …Киноработники взялись за Довженко и Эйзенштейна…”[55].

Многие деятели литературы были репрессированы.

“Врагами народа” и троцкистами были объявлены Б.А. Пильняк (с которым у Сталина были давние счеты) и молодая писательница Г. Серебрякова. Была арестована и около двух лет томилась в тюрьме О. Берггольц, которую обвиняли в двурушничестве и “троцкистско-авербаховском уклоне”. Вот как отразила это событие областная газета “Кировская правда”: “22 мая состоялось собрание писателей и журналистов г. Кирова. Доклад о борьбе с троцкистскими и иными двурушниками в литературе сделал тов. Алдан, который рассказал собранию о двурушнических делах троцкистки-авербаховки Ольги Берггольц… В 1934 году Берггольц написала повесть “Журналисты”, где беззастенчиво оклеветала нашу советскую действительность, советских журналистов. Герой этой повести Банко - двурушник, фашистский молодчик, в повести выведен как положительный тип, как образец советского журналиста”[56]. В 1936-1939 годах были арестованы и погибли И.Э. Бабель, О.Мандельштам, Л.Л. Авербах, А.К. Воронский, М. Кольцов и многие другие писатели, драматурги, поэты, критики. Был арестован, но остался в живых крупный литературовед Ю.Г. Оксман. Большие потери понесли писательские организации в республиках[57]. По вымышленным обвинениям были расстреляны такие известные русские поэты, как Николай Клюев, Петр Орешин, Сергей Клычков, Василий Наседкин, Иван Приблудный.

Крупные потери понесла и молодая литература. К. Симонов вспоминал: “Среди молодых, начинающих литераторов, к которым примыкала и среда Литературного института, были аресты, из них несколько запомнившихся, в особенности арест Смелякова, которого я чуть-чуть знал, больше через Долматовского, чем напрямую. Было арестовано и несколько студентов в нашем Литературном институте”[58].

Находясь в тюрьме, продолжал писать стихи Бруно Ясенский; одно из них ему удалось передать друзьям.

…Над миром бушует войны суховей,

Тревожа страну мою воем гнусавым,

Но мне, заключенному в каменный саван,

Не быть в этот миг средь ее сыновей…

Но я не корю тебя, Родина-мать,

Я знаю, что, только в сынах разуверясь,

Могла ты поверить в подобную ересь

И песню мою, как шпагу сломать.

…Шагай, моя песня, в знаменном строю,

Не плачь, что так мало с тобой мы пожили.

Бесславен наш жребий, но раньше ли, позже ли

Отчизна заметит ошибку свою.

Отчизна “заметила ошибку свою” слишком поздно. Все перечисленные выше и многие другие писатели были реабилитированы только через 18 лет после того, как Б. Ясенский написал это стихотворение. При этом даже архивы почти всех арестованных литераторов были изъяты после ареста и уничтожены после вынесения приговора.

И все же, какой была советская литература в этот непростой, даже трагический период своего развития? С одной стороны - полное господство официальной пропаганды, сталинской идеологии. Слова о подъеме страны, о единстве, о поддержке народом всех партийных начинаний и указаний, постоянные единодушные голосования, на которых смешивали с грязью известных, уважаемых людей. Общество (в том числе и деятели литературы) задавлено, задушено. А с другой стороны, на другом полюсе, но в том же самом мире - живые, думающие, все понимающие люди. В обществе, в литературе не заглохла, не замерла духовная жизнь.

Можно много и долго говорить о том, как эта вторая, скрытая сторона советской действительности выразилась в подцензурной литературе, особенно, конечно, в детской. Там, за шуточкой, за усмешечкой взрослый читатель вдруг почует что-то совсем не детское. Например, кто в клетке - звери или те, кто смотрит на них через решетку... и т.д. На эту тему были строки и у Маршака, и у Зощенко (“в клетке легче дышится, чем среди советских людей” - Жданов о рассказе Зощенко).

Г.В. Жирков даже выступает с похвалой цензуре за то, что она породила эзопов язык и способного воспринять его “активного”, “думающего и додумывающего” читателя[59]. Не будучи согласны с автором в таком оптимистичном понимании цензуры, отметим, что явление метафоры, “эзопова языка” все же имело место в рассматривемый нами период.

Весьма интересно с этой точки зрения домашнее стихотворство, разные пародии и эпиграммы, расходившиеся по друзьям и знакомым. Например, замечательный поэт Н. Олейников обращается с дружеским посланием к художнику Левину по поводу влюбления его в Шурочку Любарскую. Сплошная улыбка... И вдруг - трагические строки:

..Страшно жить на этом свете,

В нем отсутствует уют,-

Ветер воет на рассвете,

Волки зайчика грызут...

Плачет маленький теленок

Под кинжалом мясника,

Рыба бедная спросонок

Лезет в сети рыбака.

Лев рычит во мраке ночи,

Кошка стонет на трубе,

Жук-буржуй и жук-рабочий

Гибнут в классовой борьбе... (1932)[60].

Художник Юрий Анненков писал в своих воспоминаниях: “Доктор Живаго” является пока единственным, но бесспорным доказательством того, что живое, подлинное, свободное и передовое русское искусство, русская литература продолжают существовать в мертвящих застенках Советского Союза”. В.С. Бахтин, анализируя литературу, публицистику и фольклор 30-х годов, приходит к заключению, что кроме эмигрантской литературы, сохранившей традиции классической русской литературы и детской литературы, где метафорически выражались проблемы советского общества, существовал в литературе еще один, скрытый от глаз цензора пласт – политический фольклор. В.С. Бахтин пишет: “Итак, мы видим, что все основные слои русского народа в свободной, неподцензурной устной литературе, если не выступали против советского коммунистического режима прямо, то уж во всяком случае - осуждали его, видели его недостатки, жестокость, глупости. Это собственное искусство народа, его собственные оценки, высказанные без всяких посредников”[61].

Говоря о такой двойственности литературной жизни второй половины 30- годов, можно, конечно, сослаться на Николая Бердяева, который говорил о противоречивости и антиномичности России, о творчестве русского духа, двоящемся, как и русское бытие. Но дело все-таки не столько в особенностях России и русского духа, сколько в специфике репрессивной системы.

Заканчивая анализ политики партии в области литературы в 30-е годы, отметим, что советские публикации послесталинского периода, ссылаясь на ленинскую критику возвеличивания личности, осудили культ Сталина, процветавший в 30-е и 40-е годы, как не свойственное коммунистической идеологии явление. Культ личности якобы вообще противоречил самой природе коммунизма как движения и как системы. Но мы, вслед за Тапером, должны отметить, что возникновение культа личности Сталина определялось прежде всего общим культом “марксизма-ленинизма”, получившим наибольшее развитие после смерти Ленина, когда “некоторые из наиболее просвещенных (с точки зрения западной культуры) большевиков выражали свои эмоции особенно живо и горячо. Возможно, что редакционной статье Бухарина и недоставало ритуального ритма сталинской “клятвенной” речи (текст которой появился в “Правде” лишь 30 января), но зато ее эмоциональное воздействие было значительно сильнее, и она, по-видимому, в большей степени способствовала возникновениею культа Ленина. Этот культ в момент формирования представлял собою коллективное проявление партийных чувств к своему вождю”[62].

Глава 3. Сравнительный анализ политики Сталина в области литературы в 20-30-е годы

Организация управления культурой

Как мы неоднократно отмечали в своей работе, в первые десятилетия после Октябрьской революции литературе отводилась роль чуть ли не главного идеолога партии. Поэтому уже в годы гражданской войны партия создала основу управления культурой. Организационное управление искусством разделили между собой Отдел агитации и пропаганды ЦК партии (Агитпроп), Главное управление политического просвещения (Главполитпросвет, который в 1921 г. получил право “накладывать политическое вето на всю текущую продукцию в области искусства и науки”) и Политическое управление Красной Армии (ПУР). Наркомпросу оставили академическую сферу: исследовательские институты, музеи, художественное образование и издательское дело в области искусства. Делами книгоиздательства ведал Госиздат.

Введение новой экономической политики, открывшая возможности для частного книгоиздания, в связи с переходом на хозрасчет приводит к ликвидации местных отделений Госиздата. Местные политотделы вначале заменили губернскими Комиссиями Главполитпросвета (в них входили представители ГПП, ОГПУ и губкома), но они оказались малоэффективными, о чем и говорилось на созванном Агитпропом ЦК совещании “О борьбе с мелкобуржуазной идеологией в области литературно-издательской” (февраль 1922 г.), участники которого решили восстановить цензуру как государственный институт. Таким специальным государственным институтом цензуры, лишь формально находившимся в подчинении Наркомпроса, а на самом деле бывшего прямым проводником указаний аппарата ЦК, становится Главлит.

В условиях усиления культа личности Сталина и разрастания бюрократического аппарата система управления литературой к середине тридцатых годов приобретает черты “трехглавого чудовища”, в котором Агитпроп ЦК ВКП(б), НКВД и Главлит существовали в тесном контакте и взаимодействии. Образованный в 1936 году Комитет по делам искусств при СНК СССР наряду с чисто административно-хозяйственной деятельностью также выполнял цензурно-контролирующие функции, как, впрочем, и многие другие государственные и общественные организации. Каждое ведомство отдельно и вся система вместе, взаимно проверяя друг друга на “чистоту” критериев и тщательность поиска антисоветчины, в результате перекрестного информирования действовали максимально эффективно.

Литературно-художественные организации

С первых послереволюционных лет начинает постепенно вызревать позиция о необходимости классовой борьбы в области литературы. Эта борьба во многом определила судьбу писательских организаций 20-30-х годов.

Возникнув накануне Октябрьской революции как культурно-просветительская и литературно-художественная организация, Пролеткульт был распущен в 1920 г. Видными теоретиками его были А.А. Богданов, А. Гастев, Е.Ф. Плетнев. Они утверждали, что после революции должна быть создана культура нового типа, пролетарская по своему классовому характеру, и что такая культура может быть создана только представителями рабочего класса.

Всю прежнюю эстетику предлагается отбросить, поскольку учение об искусстве должно состоять из методов эмоционально-организующего влияния на психику человека “в связи с задачами классовой борьбы”.

С введением нэпа в политике партии возникает стремление к диалогу с интеллигенцией. В этих условиях деятельность Пролеткульта была подвергнута резкой критике В.И.Лениным в письме ЦК РКП(б) “О пролеткультах”, и в начале 20-х годов эта организация была ликвидирована в административном порядке.

В период с 1922 по 1928 год в стране возникает множество литературных объединений и групп. Уже к 1924 году в обществе сформировались два типа отношения к искусству, две его модели: оно трактовалось либо как придаток к идеологии, либо как особый, специфический, художественный способ познания жизни.

Параллельное существование литературных групп, стоящих на различных художественных и идеологических позициях в годы нэпа, находило поддержку у высших партийных руководителей. Н.И. Бухарин, выступая на совещании “О политике партии в художественной литературе”, созванном ЦК РКП(б) в мае 1924 года говорил о необходимости перенести ленинскую идею “сотрудничества” с другими классами и на литературу.

18 июня 1925 года ЦК РКП(б) принимает резолюцию “О политике партии в области художественной литературы”. В ней говорилось, что партия в целом не может связывать себя “приверженностью к какому-либо направлению в области литературной формы”.

Однако свобода тут же ограничивалась положением о необходимости создания литературных произведений на базе пролетарской идеологии. В таких условиях наибольший вес к 1928 году приобретает Российская ассоциация пролетарских писателей (РАПП), выступающая за партийное руководство литературой. Активную роль в жизни РАПП играли А.Фадеев, Ю.Либединский, В.Ставский и критики Л.Авербах, И.Гроссман-Рощин, А.Селивановский, В.Ермилов, Г.Лелевич.

В “переходный период” 1928-1932 гг. руководство страны взяло курс на поддержку Российской ассоциации пролетарских писателей (РАПП).

С самого начала своего существования РАПП имела одно принципиальное отличие от своего предшественника - Пролеткульта. Пролеткультовцы боролись за автономию от государства, за полную самостоятельность и независимость от каких бы то ни было властных структур, находились в явной оппозиции к советскому правительству и Наркомпроссу, за что и были разгромлены. Рапповцы учли их опыт и провозгласили главным принципом своей деятельности строгое следование партийной линии, борьбу за партийность литературы, за внедрение партийной идеологии в массы.

Однако рапповские попытки приблизиться к пониманию специфики искусства были искажены недостатком знаний, догматизмом и групповой борьбой. В апреле 1932 года деятельность РАППа была признана препятствующей развитию советской литературы, “тормозящей серьезный размах художественного творчества”, организация эта была объявлена распущенной.

После постановления Политбюро ЦК ВКП(б) “О перестройке литературно-художественных организаций” от 23 апреля 1932 года характер контроля над литературой изменился. Если раньше функции “подавления” писательской свободы, командования литературным процессом осуществляли под руководством партии рапповцы, то теперь к власти над литературой пришла группа “писателей-партийцев” и литературных чиновников. Эта группа, осуществившая “переворот” в литературной иерархии и свергнувшая “авербаховцев”, установила еще более жесткий контроль над литературой.

Созданный в 1934 году Союз писателей стал инструментом тотального контроля власти над творческим процессом. Теперь, после закрытия РАПП, у всех писателей не осталось никакой альтернативы вступлению в единый Союз писателей СССР.

Документы, охватывающие десятилетие — с 1928 по 1938 год, проливают свет на ту в основе своей беспринципную борьбу за власть в литературе, которая велась в РАППе и не прекратилась — изменились лишь терминология, лозунги — после постановления ЦК ВКП (б) 1932 года “О перестройке литературно-художественных организаций”, распустившего РАПП и другие организации и учредившего единый Союз советских писателей. Подсиживание, интриганство, инсинуации — все было в ходу у многих из тех, кого будут торжественно именовать “инженерами человеческих душ”. Дирижировало всем этим взаимопоеданием высшее партийное руководство, отлучая и дискредитируя одних, выдвигая и возвышая других; к началу 30-х годов все нити и тут были уже в руках Сталина. Затем в пору массовых репрессий сведение личных счетов, борьба за командные места в литературе из сферы идеологических обвинений и жестоких проработок закономерно переносятся в область политических доносов, провокаций, энкаведешных расправ с “врагами народа”.

Постановления партии и правительства в области литературы

В 1922 году были предприняты первые решительные шаги, которые предопределили развитие литературы “социалистического реализма”. 3 августа 1922 года был издан первый законодательного акт от об обществах и союзах, регламентировавший все стороны их возникновения, формирования и деятельности, и определивший их место в политической системе общества.

18 июня 1925 года ЦК РКП(б) принимает резолюцию “О политике партии в области художественной литературы” (см. Приложение 1). В этом документе утверждается, что страна вступила в период культурной революции. Культурная революция по отношению к литературе понимается как развитие “новой литературы – пролетарской и крестьянской в первую очередь”. Подчеркивается значение классовой борьбы в литературе: “как не прекращается у нас классовая борьба вообще, так точно она не прекращается и на литературном фронте. В классовом обществе нет и не может быть нейтрального искусства…”. При этом отмечается, что борьба эта не та, что была до завоевания советской власти, теперь она заключается в проникновении в литературу диалектического материализма. Литература фактически провозглашается оружием идеологической борьбы: “Ни на минуту не сдавая позиции коммунизма, не отступая ни на йоту от пролетарской идеологии, вскрывая объективный классовый смысл различных литературных произведений, коммунистическая критика должна беспощадно бороться против контрреволюционных проявлений в литературе, раскрывать сменовеховский либерализм и т.д. и в то же время обнаруживать величайший такт, осторожность, терпимость по отношению ко всем тем литературным прослойкам, которые могут пойти с пролетариатом и пойдут с ним”. Таким образом, не связывая себя приверженностью какому-то одному литературному движению, партия задает парадигму литературы этого периода – создание массовой пролетарской литературы.

Видны в этом постановлении и зачатки административного руководства литературой. В пункте 15 читаем: “Партия должна всемерно искоренять попытки самодельного и некомпетентного административного вмешательства в литературные дела; партия должна озаботиться тщательным подбором лиц в тех учреждениях, которые ведают делами печати, чтобы обеспечить действительно правильное, полезное и тактичное руководство нашей литературой”.

В июле 1928 года была обнародована сталинская теория усиления классовой борьбы. С началом сталинского “наступления на классового врага” в конце 1928 года положение стало медленно, но верно меняться. Творческая свобода начала подвергаться все более сильному зажиму со стороны партийной цензуры, все более и более грубой и безжалостной критике с “классовых пролетарских позиций”.

В 1932 году постановление ЦК ВКП(б) распустило все существовавшие в стране объединения и заменило их едиными творческими союзами писателей, художников, архитекторов, композиторов, при каждом творческом союзе были учреждены соответствующие фонды, что передало заботу о деятелях культуры в руки государства.

В Постановлении отмечается, что литературные организации и группы были необходимы только до того момента, пока не “успели уже вырасти кадры пролетарской литературы и искусства, выдвинулись новые писатели и художники с заводов, фабрик, колхозов…”.

ЦК констатирует, что за период 1925-1932 годов произошел большой количественный и качественный рост литературы и искусства. В связи с этим “рамки существующих пролетарских литературно-художественных организаций (ВОАПП, РАПП, РАМП и др.) становятся уже узкими и тормозят серьезный размах художественного творчества”. В Постановлении отмечается, что такие организации способствуют духу “групповщины”, не соответствуют текущим задачам политики партии. “Отсюда необходимость соответствующей перестройки литературно-художественных организаций и расширения базы их работы”.

Исходя из этого, постановляется распустить существующие литературно-художественные организации и создать единый Союз писателей СССР.

Литература как инструмент политической системы

“Научное знание” и “новая книга” уже сразу после Октябрьской революции становятся основными элементами перехода от “старого” нравственно-религиозного жизнеустроения к материалистическому мировоззрению становились. Именно на книгу (а шире - на литературу) возлагалась главная идеологическая функция.

Борьба партии за превращение искусства в инструмент политической системы обрела свои четкие формы в середине 20-х годов. 18 июня 1925 года ЦК РКП(б) принимает резолюцию “О политике партии в области художественной литературы”. В ней говорилось, что партия в целом не может связывать себя “приверженностью к какому-либо направлению в области литературной формы”. Однако смысл резолюции сводился к тому, чтобы писатели и художники создавали искусство, “понятное и близкое миллионам трудящихся”, и выработали бы “соответствующую форму, понятную миллионам”. Эта “понятность” в 20-е годы отождествлялась с понятием “массовости”; а в 30-е годы, когда был провозглашен социалистический реализм, оно была включена в содержание термина “народность” искусства.

Период конца 20-х – начала – 30-х годов можно обозначить как период, когда культурная революция означает воинствующее преодоление остатков “буржуазной” (старой, традиционной) культуры с активной заменой ее материалистической революционной идеологией со строго выраженным коммунистическим содержанием. Писатель стал ресурсом власти.

К концу 20-х годов авторитарная власть ужесточала давление на художника, идея свободы становилась все более опасной.

Труды классиков марксизма в 20-е годы считаются вместилищем абсолютной истины, с которой должны согласовываться любые теоретические построения и направления в литературе. Произведения, выглядевшие несовместимыми с догмами марксизма, объявлялись буржуазными. Но так было вначале, когда от писателей, поэтов, драматургов требовали писать, основываясь на “диалектико-материалистическом методе”. В начале 30-х годов важной становится совместимость литературных произведений не с идеями классиков марксизма, а с конкретной (и притом часто меняющейся) политикой государства: в ответ на планы государства должны были создаваться стихи и повести во славу пятилетки и нового человека, умеющего менять течение рек. Определяющим в суждении о том, является ли данное произведение искусством пролетарским или буржуазным стало его соответствие текущей политике партии.

Произведя организационную унификацию в литературе, сталинский режим принялся за унификацию стилистическую и идеологическую. Монистическая концепция литературного развития соответствовала тоталитарности политического режима. Став, говоря словами Ленина, колесиком и винтиком административной системы, соцреализм сделался неприкасаемым, догмой, ярлыком, обеспечивающим существование или “несуществование” в литературном процессе. Такая атмосфера способствовала конъюнктурности, снижению уровня художественности, поскольку главным была не она, а способность быстро откликнуться на очередной партийный документ.

Таким образом, период с 1932-го по 1934-ый в СССР явился решающим поворотом в сторону тоталитарной культуры:

1. Был окончательно отстроен аппарат управления искусством и контроля над ним.

2. Обрела окончательную формулировку догма тоталитарного искусства - социалистический реализм.

3. Была объявлена война на уничтожение всем художественным стилям, формам, тенденциям, отличающимся от официальной догмы.

Иначе говоря, в художественную жизнь вошли и полностью определили её три специфических феномена, как главные признаки тоталитаризма: организация, идеология и террор.

С середины 30-х годов официальная пропаганда стала проповедовать “новую мораль”, сущностью которой стало утверждение “строгости нравов” и жёсткое дисциплинирование людей, прежде всего молодёжи. Вновь вспомнили о традиционных российских ценностях: патриотизме, крепкой семье, заботе о подрастающем и старшем поколениях. Возрождался русский национализм, пропагандировалась русская история и культура. Отмечая, что подобная мораль характерна для тоталитарных режимов, Троцкий писал, что “многие педагогические афоризмы и прописи последнего времени могли бы казаться списанными у Геббельса, если б сам он не списал их в значительной мере у сотрудников Сталина”[63].

В 1936 году развернулась “дискуссия о формализме”. В ходе “дискуссии” нападкам в прессе подвергались те поэты, писатели, драматурги, эстетические принципы которых отличались от “социалистического реализма”, ставшего общеобязательным. Под лавину грубой критики попали символисты, футуристы, импрессионисты, имажинисты и пр. Их обвиняли в “формалистических вывертах”, в том, что их искусство не нужно советскому народу, что оно уходят корнями в почву, враждебную социализму.

Многие деятели литературы были репрессированы.

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

Проанализировав политику партии и лично Сталина в области литературы в 20-30-е годы, мы пришли к следующим выводам:

1.                 Тремя главными специфическими признаками тоталитарной литературы, как и тоталитарной системы в целом, являются следующие феномены: организация, идеология и террор.

Îðãàíèçàöèÿ â ëèòåðàòóðå ïîñëå Îêòÿáðÿ ïðîèñõîäèò ïóòåì ñîçäàíèÿ è ñîâåðøåíñòâîâàíèÿ èíñòèòóòà öåíçóðû, à òàêæå ÷åðåç èçìåíåíèå ñòðóêòóðû âíóòðèëèòåðàòóðíîãî ñîîáùåñòâà: îò ìíîãîîáðàçèÿ è ðàçíîïëàíîñòè ëèòåðàòóðíûõ ãðóïï ê åäèíîîáðàçèþ è áåçàëüòåðíàòèâíîñòè.

Идеология в литературе насаждается путем изменения характера реалистического изображения действительности: от подлинного реализма к реализму “социалистическому”, в основе которого лежит идализация советской действительности, партии большевиков и ее вождя – И.В. Сталина.

Террор в литературе определяется как широким распространением органов цензуры, так и прямыми репрессиями “неугодных” поэтов, писателей, драматургов.

2.                 Особенности тоталитарной организации литературы состоят в формировании сильного внешнего аппарата управления культурой и создании безальтернативной писательской организации.

Âíåøíèé àïïàðàò óïðàâëåíèÿ íåñåò íà ñåáå íå òîëüêî èçäàòåëüñêèå ôóíêöèè, íî è ôóíêöèè êîíòðîëÿ ñîäåðæàíèÿ, ôîðì è ìåòîäîâ èçîáðàæåíèÿ; ñîçäàíèå Ñîþçà ïèñàòåëåé ÑÑÑÐ ïðèâîäèò ê óñèëåíèþ ôóíêöèé êîíòðîëÿ íàä ëèòåðàòóðíûì òâîð÷åñòâîì ÷åðåç îòñóòñòâèå àëüòåðíàòèâû ÷ëåíñòâó â íåì.

3.                 Внешний аппарат управления литературой в результате своего генезиса к середине 30-х годов представлял собой разветвленную сеть взаимоконтролирующих органов, основными из которых были Агитпроп ЦК ВКП(б), НКВД и Главлит.

4.                 Создание единого Союза писателей СССР было проведено на условиях отмены жесткой диктатуры Российской ассоциации пролетарских писателей, которая до создания Союза в течение восьми лет была последовательным проводником политики партии в области литературы. Такая постановка вопроса обеспечивала Постановлению ЦК всемерную поддержку в сфере писателей.

5.                 Под влиянием внешних управляющих органов и литературных организаций, проводящих линию партии, в литературе основное место занял метод “социалистического реализма”, который по сути представлял собой не художественный метод, а художественную идеологию.

Формирование художественной идеологии привело к необходимости для писателей, поэтов, драматургов изображать только положительные, вселяющие веру примеры жизни советского общества, изображение негативного, отрицательного опыта могло существовать только как образ идеологического врага.

6.                 В основе “социалистического реализма” лежал принцип идеализации реальности, а также еще два принципа тоталитарного искусства: культ вождя и единодушное одобрение всех решений. В основу важнейшего критерия художественной деятельности - принципа гуманизма включили: любовь к народу, партии, Сталину и ненависть к врагам родины. Такой гуманизм был назван “социалистическим гуманизмом”. Из такого понимания гуманизма логически следовал принцип партийности искусства и его обратная сторона - принцип классового подхода ко всем явлениям общественной жизни.

7.                 Социалистический реализм, имеющий свои художественные достижения и оказавший определенное влияние на литературу ХХ в. все же является течением гораздо более узким, чем вообще реализм ХХ века. В произведениях социалистического реализма всегда присутствует Цель, они направлены либо на восхваление советского общества, вождя, власти Советов, либо, руководствуясь лозунгом Сталина об усилении классовой борьбы в ходе строительства социализма, на уничтожение классового врага.

8.                  Ярко выраженная агитационность литературы соцреализма проявлялась в заметной заданности сюжета, композиции, часто альтернативной (свои/враги), в явной заботе автора о доступности его художественной проповеди, то есть некоторой прагматичности.

Агитационное влияние литературы “социалистического реализма” существовало в условиях часто меняющейся политики партии, было подчинено не только учению “марксизма-ленинизма”, но и текущим задачам партийного руководства.

9.                 В условиях тоталитарного режима все представители литературы, эстетические принципы которых отличались от “социалистического реализма”, ставшего общеобязательным, подвергались террору. Многие деятели литературы были репрессированы.

Формирование тоталитарного режима управления литературой вело к созданию альтернативных форм творчества, таких как метафорическая критика и создание политического фольклора.

Многие поэты, писатели, драматурги уходят в детскую литературу, которая позволяет не только изображать общечеловеческие ценности добра, справедливости, свободы, но и использовать метафорический “эзопов” язык для изображения реального положения дел в Советском Союзе накануне Великой Отечественной войны.

Широкое распространение получают устные формы литературного творчества.

БИБЛИОГРАФИЯ

Источники

Похожие работы

Советская страна в послевоенные годы (1945-1965 гг.)

Скачать

11258

0

0

... антигитлеровской коалиции 2)        план экономической помощи США всем европейским странам 3)        план экономической помощи Англии европейским странам 3. Исправьте ошибки. 1)        В 1955 году – первый визит советского руководителя в США 2)        Июнь 1957 г. – пленум ЦК КПСС, осудивший преступную деятельность Берии 3)        Организация Варшавского Договора была создана в 1949 г. ...

Иван Грозный любимый герой Сталина

Скачать

156942

0

1

... же влияет детство человека на его дальнейшую жизнь, я разговаривала с психологом. И вот, что я поняла. Уже с детства закладываются основные черты характера. Итак, перед нами два великих человека: Иван Грозный и Сталин. Оба росли в тяжелой обстановки. У Ивана вообще не было родителей, а у Сталина практически не было отца. Для того чтобы человек вырос добрым, человечным, любившим жизнь и людей, ...

Личность Сталина

Скачать

31187

0

2

... но и то, чего ему не хватает. Гитлер, худо или хорошо, был инициатором большого движения. Его идеям, как ни жалки они, удалось объединить миллионы. -11- II.2. Роль личности Сталина в истории России иктатура стала хранительницей его административно-бюрократической системы. Сталин пытался подавить любые исторические тенденции, которые угрожали его власти. Сталинская система ...

Политический портрет Сталина

Скачать

37889

0

0

... могло распространиться по всей стране. Опасных свидетелей надо было устранить. Но было и другое соображение более близкого личного характера, которое, несомненно, играло немалую роль в политической психологии Сталина. Параллельно с истреблением оппозиции шло его личное обоготворение. Шла перестройка его биографии, ему приписывались черты, которых он не имел, качества, которыми он не располагал, ...