Аллитерация

2.1       Аллитерация.

Взаимодействие стиховых и языковых элементов – это вопрос не только стихотворной формы, но и семантических возможностей поэзии, отмечает Смирницкая [1994]. «Накладываясь на словесный текст, ‹…› система метрических выделений и соотнесений[7] позволяет придать ему семантическую глубину и сложность, недостижимую для прозы» [8; 14]. Вышесказанное дает нам основание утверждать, что языковые элементы поэтического произведения порождаются в соответствии с особыми законами и их подбор зависит в значительной мере от требований стихотворной формы.

В той форме, в которой мы находим аллитерацию[8] в древнегерманской поэзии, она — основной организующий момент стиха. Она связывает два полустишия или коротких строки в один длинный стих (или длинную строку), выделяя, посредством сходства звучания начального звука, в первом полустишии один или чаще оба слога, несущих метрическое ударение, и один из таких слогов (обычно первый) второго полустишия, определяя, таким образом, ритм стиха.

Наиболее типичный древнегерманских стих (полный, или целый, стих) содержит 4 главных ударения (обозначаемые на письме знаком «´»), которые распределяются поровну между двумя полустихами, разделенными цезурой[9]. Таким образом, на каждый полустих приходится по 2 главноударных слога, между которыми различным образом распределяются безударные слоги, число которых может варьироваться в широких пределах (чаще всего от двух до семи в строке). Помимо главных ударений в ритме стиха известную роль играют и второстепенные ударения (обозначаемые на письме знаком «`»). Иногда второстепенное ударение обыкновенной речи может играть роль одного из 4-х главных стихотворных ударений, т.е. достигать силы главного ударения. В особенности это касается второстепенного ударения на 2-ой части сложного слова. Так, например, др.а. «Bío-wùlfe» встречается в стихах с главным ударением на обеих частях: «Bío-wúlfe» («Беовульф», 2324).

Из 4 главноударных слогов стиха аллитерация охватывает 2 или 3, причем в 1-ом полустихе она приходится либо на один, либо на оба слога, имеющих главное ударение, тогда как во втором полустихе обычно аллитерирует лишь один слог, а именно – первый главноударный в этом полустихе (т.е. 3-ий главноударный, считая от начала стиха).

Кроме того, для ритма имела известное значение длительность (долгота и краткость) слогов: долгие слоги выступали в стихе в качестве главноударных более свободно, чем краткие.

Сильные места в строке называются ее вершинами; слабые места, образуемые одним или группой безударных, называются спадами [14; 48].

Аллитерация в древнегерманском стихе представляет собой созвучие начальных элементов главноударных слогов. Большей частью аллитерация образуется повторением одного и того же согласного: др.а. Heorogar –Hroðgar – Halga («Беовульф», 62); monegum – mægþum – meodosetla (см. там же, 5).

Иногда аллитерируют друг с другом и не вполне тождественные, но лишь однотипные согласные; например, [g] и [g’/j] в древнеанглийском, на письме передаваемые через «g»; ср. gar – [gar] копье и gear – [g’æar/jæar] год (н.а. year) в первом стихе «Песни о Беовульфе»:

Hwæt! We Gar-dena  in gear-dagum…

«Как мы копьеносных датчан в былые дни…»[10]

Некоторые сочетания согласных, а именно sp, st, sk (sc), выступают в аллитерации как неразложимые элементы, т.е. каждое такое сочетание повторяется целиком и аллитерирует только само с собой: ср. др.а. Sceotend Scyldinga to scypon feredon «Стрелки скильдингов на корабли переправили»[11] («Беовульф», 1154). Наоборот, все гласные могут аллитерировать друг с другом: ср. да. æþele ordfruma, Ecgþeow haten «благодарный представитель, Эгьтеов по имени»[12] («Беовульф», 263). Возможно, что аллитерация различных гласных друг с другом объясняется тем, что гласные в начале ударного слога имели сильный приступ, т.е. начинались с гортанного взрыва, который собственно и образовывал аллитерацию [17; 36].

То, что аллитерация — основной организующий момент древнегерманского аллитерационного стиха, обусловлено, по словам Смирницкой О.А., строем германских языков [14; 48]. Словесное ударение в древнегерманских языках отличалось большой динамической силой, было фиксировано на первом слоге и, в связи с этим, приходилось, как правило, на корневую морфему. Последнее обстоятельство наиболее важно для аллитерационной системы, так как из него вытекает изначальная связь звучания со значением. Иначе говоря, вершины в стихотворной строке образуются не просто ударными слогами (т. е. фонетическими единицами языка), но его значимыми единицами — корневыми морфемами. В сложных словах (а сложные имена наиболее обычны для древнегерманских поэтических произведений) одна из вершин строки может быть образована и второй корневой морфемой, т. е. неначальным слогом в слове, несущим в обиходном языке второстепенное ударение. Корневые, т.е. семантически наиболее ценные, морфемы противопоставляются менее ценному материалу — словообразовательным морфемам, — флексиям и приравниваемым к ним служебным словам (в нашем примере глагол-связка wæs; личные формы глаголов вообще нередко помещались в спадах, считаясь очевидно семантически менее ценными, чем существительные или прилагательные). Многосложные, или, точнее, многоморфемные группы в спадах проговаривались быстрее, чем односложные, и, таким образом, строки, несмотря на большие различия в языковом материале, оказывались, с тем или иным приближением, изохронными.

Роль аллитерации в ритмическом строе стиха вытекает, таким образом, из законов ударения в германских языках.

Определяя ритм стиха, аллитерация в то же время оставляет ему большую свободу: число слогов в полустишии может колебаться в очень широких пределах. С другой стороны, поскольку слоги, несущие метрическое ударение, в то же время, по законам германского ударения, в большинстве случаев являются ударными корневыми слогами, т. е. слогами, несущими наибольшую смысловую нагрузку, ритм стиха отличается от ритма прозы главным образом тем, что в стихе сильные слоги получают еще большее усиление, а слабые — ослабляются [18; 10]. Ритм предложения как бы подчеркивается, но не нарушается.

Если справедливо, что аллитерация только подчеркивает, но не деформирует ритм предложения, то этого нельзя сказать о ее влиянии на выбор слов в поэзии. Ее деформирующее или стилизующее влияние в этом направлении очень вероятно [Там же, 11]. Многие авторы, например, указывают на то, что обилие синонимов, характерное для языка древнегерманской поэзии, обусловлено требованиями аллитерации. Существует большое количество слов, которые употребляются только в поэзии и которые синонимичны словам, употребляемым в прозе. В большинстве случаев современный читатель не сможет усмотреть какое бы то ни было различие в значении этих синонимов. Но мы, вслед за М.И. Стеблин-Каменским, полагаем, что такое различие первоначально существовало. Также, вполне очевидно то, что такое обилие синонимов — чрезвычайно удобное средство для подбора нужной аллитерации. Примеров, в которых употребление различных названий для одного и того же предмета (частью чисто поэтических, частью прозаических), с точки зрения современного читателя, совершенно неоправданно, но явно подсказано требованиями аллитерационной техники, очень много. Вместе с тем нельзя считать, что это обилие синонимов было вызвано к жизни только техникой аллитерационного стиха. Оно было использовано авторами поэтических произведений как традиционный и удобный стилистический прием, но возникновение его имело, возможно, другие причины.

Общеизвестен факт, что в языках древних народностей отсутствовали общие обозначения явлений и предметов, а употреблялся вместо этого ряд обозначений, каждое из которых ассоциировалось с отдельными конкретными признаками данного явления. Богатство выразительных средств, существовавшее в древних языках — это следствие норм образного мышления, бедного общими понятиями и неспособного отвлечься от отдельных конкретных признаков. С течением времени человеческое мышление развивается от простого к сложному, от конкретного к абстрактному; таким образом, в исчезновении большого количества слов с узким значением и сохранении слов с общей семантикой «отразилось историческое изменение принципа выражения понятий – движение от конкретного к абстрактному» [6; 119]. По мере развития понятийного мышления различия между значениями узкоспециализированных выражений стираются, многие из них за ненадобностью отмирают или становятся синонимами, которые долго продолжают жить в поэтическом языке как живой памятник пройденной стадии развития мышления, но будучи уже переосмыслены как поэтические архаизмы [18; 12].

Такая точка зрения на историческое развитие лексики является традиционной. Однако существует и другая, диаметрально противоположная, точка зрения на этот вопрос. Н.В. Феоктистова в работе «Формирование семантической структуры отвлеченного имени» [88] пишет, что для формирования семантической структуры слова характерно движение к многозначности, и даже в ряде случаев к омонимии. Семантика слов древних языков, с их способностью обозначать чувства, явления и любые предметы, действия, зачастую семантически друг друга взаимоисключающие (например, др.а. слово «fen» могло обозначать и болотистое и гористое место), определяется в целом отношениями партиципации – сопричастности, неотграниченности одного от другого. Нерасчлененность определенного фрагмента определялось архаическими представлениями носителей языка, «в соответствии с которыми человек мыслил себя в тех же категориях, что и остальной мир»[13]. Представление «о единстве и взаимопроникновении природы и человека, органически родственных и сопричастных»[14], обусловило возможность единого обозначения для эмоций, их проявлений, предметов и действий, с ними связанных. Характерная для мировосприятия человека далекого прошлого нерасчлененность конкретного и абстрактного обусловила широкое значение многих лексических единиц. По мере исторического развития единый смысловой комплекс расщеплялся, выделялись отдельные значения, имеющие четкие условия реализации.