Психолингвистические взгляды И. А. Бодуэна де Куртенэ

2. Психолингвистические взгляды И. А. Бодуэна де Куртенэ

Совершенно противоположную позицию занимал великий лингвист И.А. Бодуэн де Куртенэ, для которого, как и для В. Фон Гумбольдта, язык (в широком смысле) был одновременно и "...определенным комплексом известных составных частей и категорий, существующих только in abstracto...", и "...беспрерывно повторяющимся процессом, основывающимся на общительном характере человека и его потребности ...сообщать (свои мысли) ...другим людям". В начале своей научной деятельности И.А. Бодуэн опирался на материалистическую концепцию физиолога и психолога И.М.Сеченова (через посредство его последователя, казанского физиолога Н.О.Ковалевского), а во второй половине жизни склонялся к позициям В.Вундта и вдохновляемой им "экспериментальной психологии".

Период, когда научное наследие И. А. Бодуэна де Куртенэ было, по существу, неизвестно молодым представителям советского и мирового языкознания, а взгляды воспринимались как давно устаревшие, сменился.

О так называемом психологизме Бодуэна Л. В. Щерба в свое время очень правильно сказал: «...совершенно ясно, каково содержание «психологизма» Бодуэна. К этому «психологизму» его приводила практика объяснения языковых изменений, которые иначе пришлось бы оставлять необъясненными». Бодуэн, верный своему основному тезису о том, что «существуют не какие-то витающие в воздухе языки, а только люди, одаренные языковым мышлением», только тогда считал возможным говорить о существовании тех или иных внутриязыковых закономерностей, когда представлял себе их психофизиологический механизм, и только тогда выдвигал то или иное понятие, когда мог определить его, хотя бы в самых общих чертах, с помощью материального психофизиологического субстрата.

Недостаток ли это? И. А. Мейе был неправ, когда упрекал Бодуэпа в излишнем внимании к психологии в ущерб физиологии и социологии: ведь если для Мейе психология и социология, а также психология и физиология дополняют друг друга, не перекрещиваясь, то для Бодуэна все три области знания перекрещиваются и проникают одна в другую. Психика социальна, но в то же время она есть высшая качественная ступень физиологии. Мейе рассматривал психологию, физиологию и социологию как совершенно изолированные одна от другой науки; Бодуэн же «никогда не забывал, что наука едина; что разделы науки — частные научные дисциплины— это отражение различных сторон объективной природы, и прежде всего — практики; и что, если мы выделяем часть из целого, то должны помнить о других частях и о самом этом целом».

Чрезвычайно важно для истории науки — и не только для истории — провозглашенное Бодуэном положение о необходимости различать бессознательное течение и сознательное регулирование языковых процессов. Эту сторону его общелингвистической концепции, отмеченную впервые акад. Л. В. Щербой и подробно проанализированную В. П. Григорьевым, мы затронем здесь лишь частично.

Проблема сознательного и бессознательного в языке ставилась Бодуэном в двух различных аспектах. Первый из этих аспектов связан с его общим представлением о структуре языка, мышления и более широко — с его психологической концепцией. Здесь нужно отметить, во-первых, резкий протест Бодуэна против отождествления психики и сознания во-вторых, введенное им понятие постепенной «автоматизации языковых функций».

 Чрезвычайно интересно в этом плане различение Бодуэном «трех главных уровней силы и самостоятельности гласных фонем русского языкового мышления». Оно «диктуется тем общим соображением, что в русском произношении... произносимое слово является стройным, единым целым, в котором одна господствующая часть, одно господствующее произносительное место (слог с «ударением») подчиняет себе все остальные. Это господствующее произносительное место сосредоточивает на себе произносительное внимание и вследствие этого ослабляет точность исполнения остальных произносительных мест...». Всего имеется три уровня, соответствующих различной степени автоматизма. «Гласным фонемам высшего уровня свойственно самое богатое разнообразие психического характера, разнообразие в психическом центре, т. е. высшая ступень обособленности и определенности именно с этой точки зрения...» На среднем уровне это разнообразие меньше, а на низшем «разнообразие психическое нисходит до минимума, но зато появляется разнообразие исполнения... В этом кроются для будущего русского языкового мышления зародыши новых самостоятельных фонем»

Второй из этих аспектов значительно более важен, так как касается проблемы сознательного регулирования «языковой жизни». Если тезис о бессознательном и подсознательном характере языкового мышления сам по себе не оригинален, то здесь Бодуэн, по-видимому, является первооткрывателем.

Впервые проблема сознательного регулирования была поставлена в работе «Август Шлейхер», где подвергается сомнению мнение Шлейхера, что «язык совершенно независим от воли человека». Однако собственное мнение Бодуэна («влияние сознания и целесообразности нельзя отвергать и в языке») в этой работе почти не аргументировано. Зато развернут тезис о консервативном влиянии литературного языка, в дальнейшем неоднократно встречающийся у Бодуэна. Он гласит: «Литература влияет на язык консервативно... между тем как лишенные се говоры... изменяются гораздо скорее, нежели так называемые литературные языки. При литературных языках участвуют сознание и целесообразность, чтобы упрочить свои мысли и быть понятным для всевозможно большей массы; при чисто народных говорах этого нет».

В дальнейшем проблема сознательного и бессознательного затрагивается в большинстве теоретических работ Бодуэна. Так, в статье «Некоторые общие замечания о языковедении и языке» указывается, что влияние сознания «однообразит формы языка и по-своему совершенствует его». Особенно важны соображения, высказанные в известной статье «К критике международных языков» и ее русском варианте «Вспомогательный международный язык». «Язык ее есть ни замкнутый в себе организм, ни неприкосновенный идол, он представляет собой орудие и деятельность»; а человек вправе и даже обязан целенаправленно совершенствовать свои орудия, если «известные продукты стихийных процессов» не будут «соответствовать целям, которые мы ставим себе сознательно». Поэтому, говорит Бодуэн, «так как язык неотделим от человека и постоянно сопровождает его, человек должен владеть им еще более полно, сделать его еще более зависимым от своего сознательного вмешательства, чем это мы видим в других областях психической жизни».

Для Бодуэна человеческий язык есть «язык, состоящий из случайных символов, связанных самым различным образом», т. е. пользуясь современными терминами, система знаков.

Человеческий язык коренным образом отличается от языка животных тем, что языковый знак («символ») случаен, не мотивирован в синхронном плане, но только в генетическом. Недаром «основная сущность человеческого языка» — отсутствие в. нем «необходимости, непосредственности и неизменности», свойственных «языку» животных, т. е. как раз то, что считал характерным для языкового знака и де Соссюр.

Проблема специфики человеческого языка по сравнению с языком животных вообще очень занимала Бодуэна, как и его предшественников — Гумбольдта и особенно Штейнталя, у которых взяты многие соображения Бодуэна по этому вопросу. Подробно эта проблема рассмотрена в работе «Человечение языка». Вот что пишет Бодуэн: «...звуки, издаваемые животными, самой природой соответствующих животных организмов предназначены для того, чтобы выразить именно то, что они в действительности выражают. Они должны выразить как раз то чувство, как раз то представление, какие они выражают в действительности — именно путем непосредственного чувственного впечатления. И этим их задача исчерпывается.

Между тем, все слова, принадлежащие собственно человеческому языку, отличаются способностью принимать все новые значения, причем их генезис, источник их значения обычно совершенно забывается. Сами по себе они не говорят ни о чувстве, ни о способности воображения; они что-то означают лишь потому, что они ассоциированы с известным рядом значений. Характер необходимости им совершенно чужд... Итак, подавляющая часть слов человеческого языка — лишь случайно возникшие символы... И как раз эта случайность есть характерная черта языка».

Таким образом, в отличие от «звуковых жестов», «слова человеческого языка... ни в коем случае не являются просто знаками известных конкретных проявлений, но представляют собой абстракции, которым прямо не соответствует во внешнем мире ничего непосредственно чувственного».

Уже отмеченное один раз положение, что реальной величиной является не язык в отвлечении от человека, а только человек как носитель языкового мышления, является ключевым для понимания концепции Бодуэна в целом. Но оно всегда дополняется у Бодуэна представлением о коллективности языкового мышления, о ряде людей, объединенных единством условий жизни. Язык для Бодуэна — это развертывающаяся во времени и пространстве, объединенная общими социально-экономическими и культурными условиями, деятельность языкового коллектива. Это понимание, усвоенное у Штейнталя, очень ясно отразилось в трудах учеников Бодуэна—в особенности Л. В. Щербы — ив конечном счете оказалось противопоставленным одностороннему пониманию языка как надиндивидуалыюй сущности, характерному для крайних ответвлений структурализма.

Характерны в этом смысле разграничения, которые приводит Бодуэн в заключение своей статьи «Некоторые общие замечания о языковедении и языке»:

а)«...речи человеческой вообще, как собрания всех языков, которые только где-нибудь и когда-нибудь существовали, от отдельных языков, наречий и говоров, и наконец от индивидуального языка отдельного человека». Это — то разграничение, котороеопределяет бодуэновское понимание «индивидуального языка»;

б)«...языка как определенного комплекса известных составных частей и категорий, существующих только in abstracto и в собрании всех индивидуальных оттенков, от языка как беспрерывно повторяющегося процесса, основывающегося на общительном характере человека и его потребности воплощать свои мысли в ощущаемые продукты собственного организма и сообщать их существам, ему подобным, то есть другим людям».

Здесь самое важное не определение языка как комплекса, а примечание к этому определению. Оно гласит: «...с этой точки зрения язык (наречие, говор, даже язык индивидуальный) существует не как единичное целое, а просто как видовое понятие, как категория, под которую можно подогнать известную сумму действительных явлений», т. е. абстракция. Следовательно, язык как абстракция противопоставляется языку как реальному, беспрерывно повторяющемуся языковому процессу, языковой деятельности. Что эта деятельность (между прочим, называемая Бодуэном речью) есть деятельность не индивидуальная, а коллективная, показывает продолжение цитируемой сноски: «...ср. тоже различие науки как идеала, как суммы всех научных данных, исследовании и выводов от науки как беспрерывно повторяющегося научного процесса».

Бодуэн рассматривает усвоение языка как процесс активный, а сам язык—как «одну из функций человеческого организма в самом обширном смысле этого слова»'. Дальнейшее развитие этой концепции Бодуэна мы находим в особенности в работах Л. В. Щербы.

Бодуэн считал подлинной наукой только такое языкознание, в основе которого лежит психологический подход к языку, и с удовлетворением констатировал, что «современное языкознание становится более психологическим».

Фраза о том, что язык есть явление психическое или что психология является вспомогательной (базисной) наукой языкознания, встречается почти в каждой большой работе Бодуэна. Тезис о психической сущности языка принадлежал к истинам, которые Бодуэн никогда не уставал повторять.

Надо сказать, что этот тезис никогда не оставался пустой декларацией. Хотя совершенно естественно, что при современном Бодуэну состоянии психологии можно было удовлетворительно объяснить лишь очень ограниченное количество языковых фактов, Бодуэн при любой возможности старался это сделать.

Сам Бодуэн любил называть свою концепцию объективно-психологической. Он считал исключительным достижением казанской школы требование доискиваться того, что действительно существует в языке, «путем определения «чутья языка»... или объективно существующих языковых и внеязыковых ассоциаций». Это «чутье языка народом» — «не выдумка, не субъективный обман, а категория (функция) действительная, положительная, которую можно определить по ее свойствам и действиям, подтвердить объективно, доказать фактами».

В особенности служит для исследования «чутья языка народом» или, вернее, может служить метод эксперимента. Ему Бодуэн вообще придавал особую важность и указывал на необходимость применять его «где только можно», чтобы строить лингвистическую науку «на реальном базисе». А в одном из писем он прямо связывает метод эксперимента с вопросами психофонетики: «...применив к этой области (экспериментальной фонетике) лингвистико-психологическое мышление, можно, как полагаю, делать изумительные и поразительные открытия, о которых даже не чают заурядные лингвисты хотя бы и самого первого сорта». Адресат этого письма — Л. В. Щерба в дальнейшем последовал доброму совету своего учителя, положив метод эксперимента в основу своих фонетических, в том числе и психофонетических штудий.