Felicis temporis reparatio. Стратегический паритет
Обстановка на римско-германском фронте в первой трети IV в
Смена приоритетов. Утрата равновесия
Изменения в германском мире, подготовка к новому натиску на Империю
Крушение оборонительной системы. Финал противостояния
Германцы на пороге государственности. Попытки римско-германского сотрудничества и сосуществования
Навигация
Изменения в германском мире, подготовка к новому натиску на Империю
Римско-германское противостояние в IV в. н.э.
147741
знак
0
таблиц
0
изображений
2.2 Изменения в германском мире, подготовка к новому натиску на Империю
Германский мир в середине IV в., не ведя против Римской империи таких крупномасштабных войн, как в середине III или начале V в., сделал в то же время решающие шаги к победе в противостоянии с античной цивилизацией. Конечно, это было замечено римлянами значительно позже, когда изменения дали практический эффект на полях сражений и стали необратимыми, однако из этого не следует, что победа была обеспечена только при Адрианополе или при взятии Рима Аларихом.
Характерной чертой всех прогрессивных сдвигов в германском мире является то, что они были сделаны под влиянием Рима и даже под его непосредственным руководством. Рим, в свою очередь, на поздних этапах своей истории часто прибегал к заимствованиям, но именно он дал германцам то, в чем они нуждались, заимствовав у варваров то, что все равно не смог правильно использовать. Тактические приемы, военно-административные меры борьбы с варварами были давно известны, отработаны и эффективны, если использовались деятельными людьми комплексно и последовательно. Однако весь «набор инструментов» оказался бесполезен и бессилен без «мастера», так как все мастера этого времени (по собственной инициативе или нет) были заняты совершенно другим. Весь талант императоров, которые как бы там ни было, сумели отстрочить неминуемый конец Империи на долгие десятилетия и даже века, в это время ушел на определение нового лица Империи. Истоки происходившего – в личности и политике Константина Великого, первого начавшего возводить принципиально новое государство взамен старой Империи, которую не могло спасти даже малореальное сохранение тетрархии.
В 337–364 гг. происходит необратимая утрата некоторого стратегического равновесия между Империей и германским миром. Успехи Рима начала IV в. заставили германцев обратиться против друг друга, направив энергию на передел, а не новые захваты, однако невнимание к процессам, идущим за рейнско-дунайским рубежом, и тем более вовлечение племен из Барбарикума в борьбу за единовластие привело к осознанию германцами не только и не столько своей возросшей силы, сколько слабости и уязвимости Империи. Активная дипломатия Константина Великого сменилась подкупом и подачками аламаннам и франкам, чтобы те не мешали Констанцию II губить возможных соправителей. В это же время беспрецедентно усиливается Персия, что еще более затруднило осознание римлянами величины германской угрозы. Характерный пример тому – отказ Юлиана воевать с готами, хотя он и потрудился принять меры к восстановлению укреплений вдоль Дуная. И это при том, что готы уже в 323–324 гг. приняли активное участие во внутриимперской борьбе между Лицинием и Константином[115], что создало опасный прецедент. Меры Константина Великого по нейтрализации готов другими племенами дали определенный эффект, однако явились для варваров главной причиной заняться усилением своего могущества за пределами Империи.
В эти же годы германцы заполняют все освободившиеся в результате репрессий и мятежей ниши в военной организации Империи. Они вдруг приобретают возможность вести себя так же, как вели себя окончательно уничтоженные Диоклетианом преторианцы, то есть становятся главным фактором успеха или поражения для любого претендента на трон. Накал борьбы между Магненцием, которого Г. Шенбергер даже называет «первым германским узурпатором»[116], и Констанцием II был обусловлен наметившейся конкуренцией между иллирийской и германской элитой в римской армии. Иллирийцы уже десятилетия обеспечивали престол выходцами из своей провинции, в 350 г. хоть и по инициативе Магненция, а не из-за осознанного стремления германцев к контролю над престолом, такой шанс (вполне реальный в условиях Запада) представился и германцам. В дальнейшем роль германцев возросла настолько, что при сохранении иллирийской по происхождению династии власть окончательно попала под контроль германских военных контингентов и их лидеров.
Высоко оцененная и подробно описанная в источниках деятельность «апостола готов» Ульфилы[117] в это время (340-е гг.) привела к окончательной ликвидации существенных препятствий на пути германцев (в данном случае готов) к статусу новой военной основы Империи. И так достаточно сложная готская политика Империи, стала еще более комплексной, рассчитанной на целый ряд независимых друга факторов[118]. Несмотря на то, что в данный период в Империи еще сохранялось некоторое двоеверие, язычество еще имело достаточно много сторонников, приоритет христианства в высших кругах (недаром Юлиан «плыл против течения») был неоспорим. Констанций II был ревностным арианином, его брат Констант посвящал себя участию в борьбе между христианскими направлениями даже больше, чем походам против варваров. Врагами германизации власти и армии могли стать только язычники, претендовавшие на сохранение ценностей и основы греко-римской цивилизации, что и продемонстрировал Юлиан, который все же не смог отказаться от политики предшественников. В борьбе с ними императоры могли опираться в основном на армию, пополняемую в основном за счет федератов, так как коренное население служить не хотело.
Принадлежность федератов к христианству давала римской администрации некоторые гарантии относительно верности германцев взятым на себя обязательствам, поэтому готов-ариан, изгнанных соплеменниками, охотно принимал и расселял в Империи Констанций II. Со стороны готов главным минусом христианства являлась перспектива потерять национальную самобытность, то есть перенять язык Библии и точно такую же, как у жителей провинций, идеологию. Эта угроза была нейтрализована переводом Ульфилой Библии на готский язык, то есть варвары получили Священное Писание на родном языке даже раньше, чем римляне – «Вульгату», и стойкой приверженностью большинства готов арианству. Конечно, многие готы не понимали и не были способны понять нюансы споров христианских епископов IV века, однако то, что их вера, а значит и самосознание, враждебна вере основной части жителей провинций – ортодоксальных христиан, они понимали прекрасно.
В середине IV в. на Дунае гарантами сохранения мира и сотрудничества между германцами и Империей становятся правители из дома Константина Великого[119] и арианские проповедники, имевшие у готов существенный успех. Со смертью одного из главных приверженцев арианства, Констанция II, в 361 г. и пресечения рода Константина вместе с Юлианом в 363 г. обе причины исчезли. Долго накапливаемое военное могущество на Дунае (а по сравнению с Рейном эти провинции со времен Проба (276–282) испытывали относительный мир[120]) готов и союзных им германских племен, к этому моменту образовавших невиданную по масштабам «державу Германариха» с неизвестными до сих пор границами[121], готово было обрушиться на Империю. Свои внешнеполитические задачи на всех направлениях, кроме южного, готы к этому времени уже решили. Единственным выходом для Империи, кроме постройки неэффективных укреплений, оставалось ослаблять германскую федерацию с помощью переселения наиболее лояльной (христианизованной) ее части на территорию Империи. Именно так на нижнем Дунае образуются в 348 г. «Gothi minores», которые сохранили нейтралитет и не присоединились к своим соплеменникам[122] даже в самые тяжелые годы для римлян.
Аналогичный процесс, хотя и не в таких масштабах протекает и у аламаннов и франков. Собственного апостола эти племенные союзы пока не имели, однако их представители в римской армии поддержали христианина Магненция и вполне лояльно относились к принявшему христианство Сильвану. По-видимому, на определенном карьерном этапе необходимо было принять христианство для дальнейшего роста по службе, поэтому варвары относились к перемене веры, как к средству, а не как к изменению своих убеждений или национальной принадлежности. Кроме того, христианство ненадолго уравновесило эффект эдикта Каракаллы, который позволял германцам влиться в Империю на равных основаниях с ее «коренным населением», с середины IV в. варварам было необходимо еще и обратиться в истинную веру, что те, кто связывал свое будущее с Империей и сделали (за редким исключением).
Источники куда более скупо сообщают о событиях происходивших у франков и аламаннов в этот период, однако никакой державы аналогичной союзу Германариха, эти племена не создали. У них продолжались войны за некоторые земли внутри Барбарикума, миграции привели к появлению на Западе у римских границ новых мощных племен (бургундов), кроме того, среди самих аламаннов и франков выделяются группировки с разной, а то и противоположной политической ориентацией. У аламаннов это «партии» Вадомара – верного союзника Констанция II – сторонника сохранения имеющихся границ, коварно плененного Юлианом[123], и Хнодомара – символа аламаннской экспансии в Галлию, у франков – салические[124] и, по-видимому, рипуарские франки, а также аттуарии[125], все чаще наравне с ними упоминаются саксы. Само отражение в римских источниках таких нюансов внутреннего состояния германских племен, прекращение путаницы в названиях и объединения всех германцев в единую военно-политическую силу, показывают, насколько далеко зашло познание Римом пограничного варварского мира и насколько серьезный раскол в целях произошел в образованных только 100 лет назад варварских объединениях.
В 350-х гг. становится ясно, что фронт на Рейне требует таких же решительных шагов, какие предпринял Константин на Дунае. Однако Констанций II своими действиями показывает, что заниматься проблемами Запада не намерен. Германцы осознали окончательный отказ Рима от контроля рейнского рубежа собственными силами и попытались завладеть новыми землями на левом берегу Рейна, не вступая в римское подданство, что для Империи имело бы фатальные последствия. Серьезных естественных препятствий для германцев после этого рубежа не существовало, для них была открыта Испания, где и так вовсю шло движение багаудов[126].
Характерно, что битва при Аргенторате, которая на некоторое время поставила крест на таком исходе событий, где из 35 тысяч аламаннов было уничтожено всего 6 тысяч[127], пусть и их авторитетный вождь при этом сдался в плен, известна в мировой истории куда больше, чем многочисленные победы над теми же аламаннами других императоров и до и после этого сражения. Г. Дельбрюк, оправдываясь, что о других битвах недостаточно осведомлен, фактически ставит сражение при Страсбурге (современное название Аргентората) в один ряд с битвой при Адрианополе[128]. Даже гиперкритическое отношение к свидетельствам источников не может быть причиной для игнорирования цифры в 60 тысяч аламаннов, якобы перебитых Констанцием Хлором в последние годы III в., о чем в один голос заявляют античные историки[129]. У Аммиана Марцеллина есть свидетельства о страшных поражениях аламаннов от Валентиниана I и его полководцев, однако ни один из этих успехов римского оружия несравним по известности с битвой при Аргенторате.
По-видимому, причина этого не только и не столько в том, что другие битвы хуже и менее подробно описаны, сколько в стратегических последствиях этого сражения. Аргенторат продемонстрировал, что в правильном бою, в котором удалось победить Деценция, при грамотном командовании римляне пока еще намного сильнее германцев, закрепить же за собой какие-либо имперские территории без разгрома крупных сил римлян было невозможно. Это замечание не относится только к Декуматским полям и Дакии, которая вообще всегда была анклавом в варварском мире, а не чисто имперской территорией[130]. По эффекту, произведенному среди прирейнских германцев битвой при Аргенторате, она сравнима с результатами войн Константина Великого против готов в начале 330-х гг. У Аммиана имеется масса свидетельств о том, что в 357–360-х гг. Юлиан принимает в римское подданство целый ряд варварских племен по обоим берегам Рейна[131]. Это указывает на то, что по примеру готов большая часть аламаннов и франков перешла от попыток переселения на запад к закреплению на имеющихся землях и их обороне от возможных претендентов, мигрирующих из глубины Барбарикума. Такая политика делала их естественными союзниками Империи. Сходство дополняет и то, что Юлиан позволяет части франков оставить за собой те земли в Империи, которые они уже заселили, что имело для судьбы этого племени большие последствия[132]. Таким образом, и на Рейне созрели условия для того, чтобы постепенно включать в систему Империи варваров, предоставляя земли в Галлии тем, кто был готов защищать Империю и довольствоваться полученным. Такая политика была рассчитана на длительный мир между Барбарикумом и Романией, при сохранении военного престижа Империи среди германцев. Начиная с этого времени, франки компактно заселяют Токcандрию и другие области в левобережье нижнего Рейна, что позволило им впоследствии не раствориться в массе галло-римлян[133], а создать самое мощное из всех варварских королевств государство.
В конце 350-х гг. Констанций II продемонстрировал, какая участь постигнет всех поселенных на земли Империи, если они осмелятся изменить своим обязательствам и присоединиться к своим независимым сородичам в их грабежах имперских земель. Большая часть сарматов, получивших земли от Константина Великого в Паннонии, была перебита и выселена после боев за Дунай, так как они участвовали в грабежах вместе со свободными сарматами. Освободившиеся земли достались сохранившим верность сарматам и тайфалам из готского племенного союза[134], которые помогали римским войскам в подавлении сарматского мятежа[135].
Отличие рейнского участка римско-германского фронта от дунайского, несмотря на упомянутые сходные процессы, выяснилось достаточно быстро. Путь к высоким командным постам в римской армии представителям аламаннской и франкской знати был открыт мирным договором с этими племенами Константа в 342 г.[136] Учитывая, что лучшие имперские военные кадры постоянно отправлялись на Восток, как это было с магистром пехоты Урзицином, который был возвращен с пол-дороги обратно на персидский фронт[137], на Западе необходимое преобладание и даже равновесие между командирами-германцами и римлянами было потеряно. Еще более усугубило ситуацию противостояние между Юлианом и Констанцием в 360–361 гг., когда многие имперские высшие чиновники остались на стороне последнего[138], и Юлиан был вынужден опираться на свои кельто-германские войска, возвышая, естественно, их командиров в противовес старым чиновникам и полководцам. Затем Юлиан забрал с собой лучшие войска Запада вместе с их германскими командующими в персидский поход, что позволило германцам (магистру конницы Дагалайфу) не только присутствовать, но и высказывать свое отдельное мнение на военном совете в феврале 364 г.[139]
Итак, середина IV в. явилась важнейшим этапом во взаимоотношениях Империи и германцев с точки зрения выбора модели дальнейшего поведения относительно друг друга. Начавшаяся стабилизация «границы» между сторонниками переселения и приверженцами сотрудничества с Империей распространилась вдоль всех северных рубежей Романии и привела к существенной перестановке сил в Барбарикуме. Появились примеры долгосрочного мирного сосуществования германских племенных союзов и Империи. В это же время началось сотрудничество не только с независимыми от Империи варварами, но и внутри Pax Romana появились первые результаты активного привлечения варваров к обороне государства начиная с времен Диоклетиана, которое на Западе приняло куда более существенные и угрожающие, чем на Востоке масштабы[140]. Сыновья первых летов[141], то есть жители Империи максимум во втором поколении, стали играть ведущую роль в жизни Запада, претендуя даже на диадему. В это же время, несмотря на упоминавшуюся критику варваризации армии, римские императоры осознают невозможность дальнейшего существования армии и государства без привлечения в элиту германцев. По-видимому, в 337–364 гг. германские офицеры проходят период становления в римской армии и осваиваются со своим все более значимым положением, постепенно переходя от спонтанной поддержки узурпаторов до активного вмешательства в выборы императоров.
Источники этого времени уже не делают различия между имперскими войсками и германцами на римской службе, которые защищают границу. Этническая принадлежность и даже степень романизованности солдат на границе перестают играть такую важную роль как раньше, на первый план выходит религиозная принадлежность. Так, например, в состав Римской империи включают по-прежнему все левобережье Рейна вплоть до устья, хотя никаких следов римской цивилизации, относящихся к IV в., на нижнем Рейне нет, как правильно указывает Д. Ван Берхем в это время римское военное присутствие заканчивается на территории современной Бельгии[142]. Карта позднеримских укреплений, приведенная Г. Шенбергером в его статье, подтверждает эту версию[143]. Аммиан приводит данные о попытках Юлиана восстановить некоторый контроль Империи над Декуматскими полями[144], которые уже однозначно считались варварскими землями, однако следует иметь в виду, что, хоть это и делалось во славу Рима, но почти всегда германскими руками с некоторым участием кельтов. Бесповоротность потери Декуматских полей для Рима подтверждается тем фактом, что в свое время (конец III в.) лимитаны, жившие на этой территории предпочли остаться на своих землях, несмотря на переход их под контроль варваров[145].
Стратегическое равновесие было утеряно навсегда. Несмотря на достаточно удачные для Империи галльские кампании Юлиана и дунайские – Констанция II, в междоусобных сражениях погибло слишком много негерманских солдат и офицеров римской армии, что предопределило активное и быстрое «врастание Барбарикума»[146] в Империю на следующем этапе, когда потеря этого равновесия была «оформлена» на полях сражений. Пока же, признавая свою зависимость от германских щитов на защите границ, императоры передавали варварам все новые и новые земли вдоль принципиальных оборонительных рубежей – Дуная и Рейна. И это при том, что за Империей сохранялась возможность непрямого воздействия на германский мир с помощью дипломатии, что, как продемонстрировал Латтвак относительно Дакии конца I – начала II вв. н.э.[147], является достойной альтернативой завоеванию Германии, которое, конечно, в IV в. было невозможно. В это же время страх врагов Империи перед неминуемым возмездием, на котором в первую очередь базировалась вся римская стратегия со времен Августа[148], пошатнулся.
Похожие работы
... русскими людьми, находившимися в то время в Венгрии, а также в случаях, когда поступки короля имели важные внешнеполитические последствия, прямо или косвенно отражавшиеся на характере русско-венгерских отношений. По восстановленной историками на основании анализа различных, прежде всего немецких, источников хронологии, Эндре I вступил на престол в конце сентября 1046 г. в Секешфехерваре 100, а ...
... безопасности, сотрудничества атлантических партнёров. Авторы этих исследований рассматривают франко-западногерманский блок как противовес США и результат эволюции отношений между ними с 50-х до 90-х гг. Глава 1. Особенности развития франко-германских отношений после Второй мировой войны 1.1 Специфика германского вопроса После разделения Германии подходы Великобритании и Франции к ней ...
... с плодородными почвами и избегали горных и болотистых мест. Но здесь уже жили бритты. Поэтому нашествие германских племен носило столь кровавый характер. Бритты отчаянно сопротивлялись, но сила была уже не на их стороне. Новые отряды высаживались в юго-восточной и восточной Британии. На южном побережье Кента, неподалеку от Гастингса, находилась крепость Андерида, которая контролировала прибрежную ...
... - религиозные противоречия в провинции вандалы и 429 г. король Гейзерих аланы начал завоевания 439 г. создано Вандало-Аланское королевство со столицей в Карфагене Вандалы захватили Рим и разграбили его (конец Вечного города). В 534 г. византийский император ...
0 комментариев