Язык общения

2. Язык общения

Достоинства человеческого почерка считались прямым отражением его характера. В школе на уроках письма японские дети постигают азы каллиграфии и одновременно приобщаются к искусству, ведь иероглифическое письмо, которое японцы когда-то привезли из Китая, — один из видов изобразительного искусства. Вместе с этим за каждым знаком они учатся видеть суть многих вещей и явлений окружающего мира. Например, такое короткое в русском языке слово «мир» в японском варианте («сякай») записывается двумя иероглифами, первый означает «синтоистская святыня, священная земля», а второй — «встреча». Мир или мировое сообщество видится как место встречи человека и священного. И такое сочетание неслучайно. Оно отражает исконное для японцев мировоззрение. По синтоистским представлениям, весь мир, окружающий человека, — живой, он наполнен присутствием божественных духов — ками. Ками обитают во всем: в камнях, деревьях, цветах, природных явлениях, в словах, в самом человеке и его творениях.

Все имеет свою душу, или сердце, считают японцы. Задача человека — почитать ками, служить им и быть готовым к встрече. Согласно синто, ками — это все то, что вызывает в человеке удивление и душевный трепет. Потому и красота открывается японцу скорее не в том, что радует глаз, а в том, что трогает сердце, заставляет его печалиться, радоваться, удивляться и сострадать, то есть жить полной жизнью.

Так, постепенно овладевая навыками письма, японцы открывают для себя всю глубину и многогранность мира. Благодаря бесчисленным упражнениям можно научиться находить правильное место и соотношение знаков на пустом пространстве бумажного листа. «Зачерпни воду — и луна останется в твоих ладонях — это изречение можно часто встретить на каллиграфических свитках.[2] В такой изысканно-поэтической форме японцы утверждают, что проникнуть в сердце каждой вещи, увидеть ее истинную красоту можно только через взаимодействие и постоянную практику.

В бесконечно подвижном мире японцев простое письмо становится искусством, искусство философией, а философия поэзией.

Свой устный язык японцы также довели до уровня абстрактного искусства. Вежливость речи у них ценится выше ее доходчивости, нюанс этикета куда важнее тонкостей синтаксиса и грамматики. Японец считает, что не беда, если мысли до конца не высказаны и нередко высшим средством межличностного общения становится многозначительное молчание.

В разговорах люди всячески избегают слов «нет», «не могу», «не знаю», будто это какие-то ругательства, которые никак нельзя высказать прямо, а только иносказательно, обиняком. Даже отказываясь от второй чашки чая, гость вместо «нет, спасибо» употребит выражение, дословно обозначающее «мне уже и так прекрасно».

Японцы отличаются отсутствием краткости и ясности в изложении своих мыслей. Там, где можно вполне обойтись одним словом, они обрушивают на собеседника целые каскады не несущих смысловой нагрузки фраз. Смысл произносимых фраз преднамеренно затуманивается оговорками, в которых заложены неопределенности, сомнение в правоте сказанного, готовность согласится с возможными возражениями. Японцев из поколения в поколение приучили говорить обиняками, чтобы уклонятся от открытого столкновения мнений, избегать прямых утверждений, способных задеть чье-либо самолюбие.

Японский образ жизни считает язык отнюдь не единственным средством общения. «Молчание красноречивее слов», - гласит излюбленная поговорка японцев. Действительно, добровольный отказ от откровенной беседы привел к тому, что у них, словно осязание у слепых, обострилась интуиция. Они научились во многих случаях понимать друг друга без слов.

3. «Амае» и чувство стыда

В основе развития японского характера лежат «амае» и чувство стыда. «Амае» зарождается как зависимость ребенка от матери, а затем пронизывает все ступени социальной структуры и позволяет управлять любыми формами общественного, политического и культурного поведения. «Амае» поощряет зависимость и безусловную лояльность по отношению ко всем, кто занимает более высокое положение, невзирая на его способности. Каждый должен терпеливо ждать того часа, когда его положительно оценят старшие, пусть даже не отличающиеся никакими талантами. Нетерпение и стремление чем-то выделится не поощряется. Мудрым признается решение того администратора, который затормозит служебную карьеру «выскочки». Стремление к безопасности порождает пассивность, зависимость и крайнюю озабоченность по поводу того, как тебя оценят другие.

Другой механизм социального контроля – чувство стыда. Японец отдает много сил тому, что может быть потенциальным источником стыда как для самого человека, так и для той социальной группы с которой он контактирует: семьи, школы, фирмы. Лояльность по отношению к группе столь же сильна, как и обязанность поддерживать и укреплять ее престиж.

Пережитый стыд усугубляется сознанием ущерба, который ты нанес группе, поэтому ущерб необходимо компенсировать или же исключать свою «падшую» личность из группы, причем цена за это может быть очень высокой, вплоть до самоубийства. Для японца нет такой неудачи, пусть даже ничтожной с точки зрения иностранца, которая не могла бы послужить причиной самоубийства. К примеру, покончить с собой способен преподаватель, которого студенты подвергли критике за недостаточную компетентность. Или добровольно уходит из жизни спортсмен, допустивший в игре ошибку, приведшую его команду к поражению.

Уровень самоубийств в Японии самый высокий в мире. Было время, когда самоубийцы сводили счеты с жизнью на острове Осима. Они бросались в кратер вулкана. Поскольку обязательное приобретение при поездке на остров пароходных билетов в оба конца остановить самоубийц не могло, муниципальным властям Осимы пришлось обнести кратер высокой оградой.

У Японцев весьма своеобразное отношение к самоубийству, воспитанное тоже общинным сознанием. Чаще всего не сами по себе материальные невзгоды, неизлечимая болезнь или несчастная любовь толкают японца наложить на себя руки. Японец отказывается жить, когда, окруженный бедами, он теряет взаимопонимание с коллегами, с членами семьи, когда не находится никого, кто бы мог его утешить, оказать психологическую поддержку. Иными словами, лишившись в общине опоры, японец начинает чувствовать себя выкинутым из нее вместе с хламом, мусором и недугами. И если учесть, что японская традиция требует задуматься о смысле не жизни, а смерти, то японец покорно следует заповеди из «Бусидо» - свода самурайских философских концепций «Путь война»: «Когда для выбора имеются два пути, выбирай тот, который ведет к смерти».

Таким образом, использование «амае» и чувства стыда позволяет обществу контролировать поведение своих граждан и предотвращать асоциальные действия и правонарушения.

Наряду с современной системой законов японцы подчиняются неписаному кодексу общественного поведения. Последний труден тем, что не подвергает четкому и всестороннему объяснению. Он просто незримо присутствует как нечто бесформенное и бесцветное и подобно амебе эластичнее приспосабливается к меняющимся нуждам общества. Это – смутная смесь чувства справедливости, понимания человеческих слабостей, терпимости и известной доли фатализма.

Такой внеюридический кодекс не обеспечивает, однако, должного решения проблем общества. За его фасадом любви, гармонии и благожелательности тысячи виноватых оказываются безнаказанными, тысячи невиновных вынуждены мириться с несправедливостью. Это порождает духовную пассивность, слишком многое остается нерешенным.

Если задуматься, какими чертами, какими личными качествами приходится жертвовать японцам ради их образа жизни, то, прежде всего, нужно назвать независимость, поскольку их традиционная мораль постоянно принуждает к чему-то. Строгая субординация, которая всегда напоминает человеку о его подобающем месте, требует постоянно блюсти дистанцию в жизненном строю.

Осознание своей принадлежности к какой либо группе, готовность ставить преданность ей выше личных интересов, предписанная учтивость, которая сковывает живое общение, искренний обмен мыслями и чувствами, - все это обрекает японцев на известную замкнутость, если не личную, то групповую, и в то же время рождает у них боязнь оставаться наедине с собой. Уединение здесь не постижимо. Например, нет возможности иметь отдельную комнату. А если, на удивление, окажется такая комната, вся семья, тем не менее, будет слышать каждый шаг, каждый вздох через бумажные перегородки в доме.

Японская жизнь исключает не только уединение, но и даже само стремление к уединению. Уединение приравнивается к одиночеству, а одиночество для японца – это нечто ужасное.

Хотя японцы избегают одиночества, любят быть на людях, тем не менее они не могут легко и свободно сходится с людьми. Дружеские связи между лицами разного возраста, положения, социальной принадлежности здесь крайне редки. Круг тех, с кем японец сохраняет общение на протяжении всей жизни, весьма ограничен. За исключением родственников и бывших одноклассников, это, как правило, сослуживцы одного с ним ранга.

Когда два японца встречаются впервые, они прежде всего стараются выяснить принадлежность друг друга, а также положение, которое каждый из них занимает в своей группе. Без этих сведений им трудно найти основу общения.

Японское общество с его моралью не признает выдающихся личностей, тянет назад каждого, кто стремится опередить остальных. Самые умные и рассудительные японцы постигают это раньше других. Поэтому именно люди, талант которых мог бы сделать их яркими индивидуальностями, превращаются в наибольших приспособленцев и делают свою карьеру именно японским путем, как рядовые члены какой-то группы.

Японская мораль предписывает избегать прямой конфронтации, не допускать положений, когда одна из сторон всецело одерживала бы верх над ругой. Нельзя доводить дело до того, чтобы побежденный «потерял лицо», предстал перед окружающими униженным и оскорбленным. Это означало бы задеть здесь честь, т.е. нажить себе смертельного врага. Это означало бы задеть такую болезненную струну, как «гири», или долг чести, то есть нажить себе смертельного врага.

Долг чести не позволяет японцу проявить свою неспособность в том, к чему он по положению обязан быть способен. Нежелание «потерять лицо» подчас мешает японскому врачу отказаться от ошибочного диагноза. По этой же причине преподаватели не любят, когда учащиеся обращаются к ним с вопросами.

К чести японцев надо сказать, что их чрезмерно высокое самолюбие и в то же время непримиримость к оскорблениям, болезненная чуткость к разного рода унижениям их личного достоинства не привили к тому, чтобы месть стала у них главенствующей чертой человеческих взаимоотношений. Долг чести по отношению к самому себе с малолетства приучает этих людей щадить самолюбие окружающих.

Отсюда стремление уклонятся от прямого соперничества. Именно обоюдная боязнь «потерять лицо» рождает потребность в третьем лице, то есть в посреднике.