Голос солнечной Италии

2. Голос солнечной Италии

Русские художники и поэты, русские музыканты всегда обладали удивительной способностью глубоко проникать в психологию другого народа и передавать в своих сочинениях национальный колорит иной страны, оставаясь при этом русским.

Карл Брюллов провёл в Италии более десяти лет. Здесь сформировалась его творческая манера, окрепло мастерство живописца. Брюллов был пленён людьми, искусством, красками, самим воздухом этой страны. Восхищёнными глазами смотрел он вокруг, и эта радость вылилась на его полотна и акварели. Гоголь, хорошо знавший Италию, первым заметил, что полотна Брюллова дышат той внутренней музыкой, которой наполнены живые предметы природы.

В 1833 году Карл Брюллов, находясь в Италии, завершил картину «Последний день Помпеи», которая принесла ему мировую славу. Изображая действительное историческое событие, свершившееся 24 августа 79 года нашей эры, когда под лавой и пеплом извергавшегося Везувия был погребен целый город с двумя тысячами жителей, художник думал о своих современниках. Разбушевавшаяся стихия напоминала ему современные события – взрыв народного возмущения в Европе против тирании. Картина потрясла итальянцев. Они увидели в ней не только совершенную живопись, но и глубокую идею, созвучную времени.

Картина была написана в традициях классицизма, требовавшего трагизм жизни преображать в нетленную красоту. Несмотря на извержение вулкана, принесшего страдания и смерть, ни одна фигура на полотне Брюллова, ни одно лицо, ни единое платье не измазаны ни грязью, ни пеплом. Нет ни пятна крови, хотя в центре композиции лежит мёртвая женщина. Всё возвышенно, благородно. Герои её, по замечанию Гоголя, заглушают ужас своего положения своею торжествующей красотой.

Незыблемые правила классицизма требовали, чтобы композиция живописного полотна была театральна, по-оперному нарядна.

Брюллов писал «Последний день Помпеи», следуя этим законам. Поэтому при первом же взгляде на картину бросается в глаза её оперность. Как в итальянском музыкальном спектакле присутствуют пышные декорации, роскошные костюмы, картинные жесты. И освещение по-театральному эффектно. Зарево на горизонте похоже на рисованный задник на сцене, огнями светильников выхвачены лица действующих лиц. надо заметить, что вместе с Карлом Брюлловым друг художника композитор Джованни Пачини писал оперу под тем же названием «Последний день Помпеи». Несомненно, его музыка оказала какое-то влияние на живописца.

На сходство картины Брюллова именно с итальянской оперой указал Гоголь. Он писал, что этот шедевр «по необыкновенной обширности и соединению в себе всего прекрасного можно сравнить разве с оперою, если только опера есть действительно соединение троинственного мира искусств: живописи, поэзии и музыки».

3. Симфония цвета

Одним из первых западных художников, кто стремился живописными средствами вызвать у зрителей ощущение звучащей музыки, был выдающийся английский романтик Джозеф Тёрнер.

Художник отказался от воспроизведения «видов» определённой местности. Он начал писать пейзажи обобщённые, полувыдуманные, передающие музыкальное настроение, возникающее под воздействием природы. Музыкальны не только его пейзажи, но и портреты, и жанровые полотна.

Одно время художник жил в Петворте, в имении лорда Эгремонта. Он создал здесь картины, получившие всемирную известность.

На холстах изображены внутренние помещения богатого английского дома. Однако это не буквальные копии реально существовавших залов, кабинетов, гостиных, спален, а свободные фантазии.

Вот, к примеру, изумительная по колориту «Музыкальная комната в Петворте». В круглом, с арками просторном помещение у клавесина сидит женщина в тёмном платье. Она играет. Её музицирование слушают две подруги. Фигуры женщин, клавесин, контуры зала окутаны золотой дымкой. Они будто тонут в ней. Потоки солнечного света, врываясь в помещение, клубятся, словно кружатся в медленном вальсе. Это круговое движение подчёркивают линии потолка. И кажётся, будто слышны сверкающие, праздничные звуки старинного танца. Джозеф Тёрнер любил изображать буйство стихий. Одна из картин художника носит длинное и прозаическое название: «Метель. Пароход выходит из гавани и подаёт сигнал бедствия, попав в мелководье» (1842). Художник находился в эту страшную ночь на борту терпящего крушение судна и видел всё собственными глазами.

Картина заряжена энергией, словно током высокого напряжения. В невероятном вихре красок едва просматривается корпус корабля. Небо и море смешались в бешеном водовороте чёрного, серого, синего, опалого, коричневого. Краски суровы, набросаны хаотично. Всё это напоминает фантасмагорию, нечто нереальное. В воображении возникают трагические темы, бушующие в оркестре композиторов романтиков – скажем, звуки налетающей грозы в «Фантастической симфонии» Гектора Берлиоза.

Это – симфония в цвете. «Симфония в белом №1» - такое название получил портрет ирландки Джо. Его написал Джеймс Уистлер, другой художник-романтик. Он родился в Соединённых Штатах, но жил и работал в различных странах. Мальчиком он был привезён в Россию. Его отец строил железную дорогу между Петербургом и Москвой. И первые уроки рисования художник получил в Академии художеств в городе на Неве.

На портрете Джеймса Уистлера изображена молодая женщина в длинном белом платье. Она стоит во весь рост на шкуре волка.

Лицо её, обрамлённое венцом тёмно-каштановых волос, полно достоинства. Женщина внимательно смотрит прямо перед собой. Руки опущены. В одной из них зажата веточка жасмина.

Неожиданным для того времени был колорит полотна: фигура в белом написана на таком же белом фоне. Это был сложный живописный поиск.

Художник так долго работал над портретом, что даже отравился цинковыми белилами. Но задачу решил блестяще.

Однако в 1862 году посетители выставки, названной «Салон отверженных», сочли картину неоконченной, бросающей вызов принятым нормам живописи. Это был «успех проклятий», как писали тогда в рецензиях.

Правда, попадались и одобрительные отзывы. Критик газеты «Таймс» поставил портрет Джеймса Уистлера на первое место, назвав его гвоздём парижской выставки. Он же впервые определил картину как симфонию – по аналогии с нашумевшей тогда поэмой Теофилия Готье «Симфония в белом мажоре».

Это понравилось художнику, и с тех пор он многие свои работы стал называть симфониями, аранжировками, гармониями, ноктюрнами и другими музыкальными терминами.

Разумеется, это не было механическое перенесение приёмов мастерства из музыки в живопись. Иначе были бы нарушены закономерности и того и другого искусства, что привело бы к внешней иллюстративности. А речь идёт о том, что краски художника вызывают у зрителя те же или похожие эмоции, что и музыкальное произведение.