Космос Сергея Есенина

2 Космос Сергея Есенина

Мир Сергея Есенина существует в первозданном значении этого слова, противостоящем обычному понятию «космос». В космосе человек и вселенная существуют отдельно. Мир – это единство человека и космоса. Поэт с детства проникся той народной космологией, которая приоткрыла нам свои тайны в «Ключах Марии».

«Человек есть ни больше, ни меньше, как чаша космических обособленностей»[5] и наступит время, возвещает поэт, когда «опрокинутость земли сольется в браке с опрокинутостью неба».[6]

Кто усомнится теперь в достоверности поэтических пророчеств Есенина, когда устами космонавтов мы можем подтвердить: «Верха и низа в ракете, собственно, нет, потому что нет относительной тяжести… Мы чувствуем верх и низ, только места их сменяются с переменой направления нашего тела в пространстве» (Герман Титов). Это веди и есть мир, где «опрокинутость земли сольется в браке с опрокинутостью неба».

Конек с крыши есенинской избы умчался в небо, разрастаясь до объема земли, а Млечный Путь стал «дугою» в его упряжи:

Пой, зови и требуй

Скрытые брега;

Не сорвется с неба

Звездная дуга!

Поэтическое слово таит в себе мироздание, предвещая космическое будущее Руси:

 

И чуется зверю

Под радугой слов:

Алмазные двери

И звездный покров.

(«Отчарь»)

Поэт чувствовал себя странником, несущим на плечах «нецелованный мир» вселенной:

Свят и мирен твой дар,

Синь и песня в речах,

И горит на плечах

Необъемлемый шар!..

Закинь его в небо,

Поставь на столпы!

Там лунного хлеба

Златятся снопы.

(«Отчарь»)

В те времена «космизм» Есенина мог казаться да и казался наивным, как, в частности, и «космизм» Циолковского, и слова непризнанного в то время ученого прямо перекликаются со словами признанного и популярнейшего поэта:

«Мне представляется… что основные идеи и любовь к вечному стремлению туда – к Солнцу, к освобождению от цепей тяготения – во мне заложены чуть ли не с рождения» (К.Циолковский).[7] Освоение космоса принесет человеку «горы хлеба» и «бездну могущества», писал Циолковский. Об этом же говорил поэт:

Плечьми трясем мы небо,

Руками зыбим мрак

И в тощий колос хлеба

Вдыхаем звездный злак.

(«Октоих»)

Космическое родство ученого и поэта дает уникальную возможность почувствовать собственно поэтический смысл космических метафор Есенина.

Вот растет фольклорное древо Млечного Пути, небесный кедр:

Шумит небесный кедр

Через туман и ров,

И на долину бед

Спадают шишки слов.

Поют они о днях

Иных земель и вод,

Где на тугих ветвях

Кусал их лунный рот.

Здесь же под небесным Маврикийским дубом сидит дед поэта в звездной шубе и в шапке-месяце:

И та кошачья шапка,

Что в праздник он носил,

Глядит, как месяц, зябко

На снег родных могил.

Космос требует новых ритмов, других размеров, диктует смелую головокружительную метафору. Здесь ковш Большой Медведицы черпает волю сном. Здесь небо изливает ведром лазури, а вытекшая душа удобряет чернозем русских «небесных пажитей». Отказ от рифмы в поэме «Преображение» продиктован все тем же стремлением вырваться на волю из привычных оков:

Ей, россияне!

Ловцы вселенной,

Неводом зари зачерпнувшие небо…

 

Сеятель слова, ловец вселенной, собирающий звездный урожай, неводом слова вытягивающий звездный улов, - таков образ Есенина в 1917 году. Пройдет год, и небо превратится в колокол, где язык – месяц, а звонарь – поэт, взывающий к «вселенскому братству людей».

Для крестьянского поэта Есенина хлеб земной и небесный – одна краюха. Жатва словесная, и жатва космическая, и жатва земная – единый труд. Его полет к небу не от земли, а вместе со всей землей. Деревянный резной конек превратился в огненного коня, несущего землю к небу.

Сойди, явись к нам, красный конь!

Впрягись в земли оглобли.

Нам горьким стало молоко

Под этой ветхой кровлей…

Мы радугу тебе – дугой,

Полярный круг – на сбрую.

О, вывези наш шар земной

На колею иную.

Так промелькнули и умчались небесные кони в поэзии Есенина. Эта вспышка космических метафор длилась два года – с 17-го по 19-й, а потом стихи обрели привычную ритмику, образ мира-космоса постепенно отошел на второй план, так в древней живописи поздний слой закрывает ранний, не уничтожая его.

Внутренний космический огонь – в глубине поэзии Есенина, он похож на пламенные белые блики в темной живописи Феофана Грека. Это огонь изнутри, отсвет космического пламени. Есенин не повторялся, но и не отказывался от былых прозрений.

Сейчас трудно определить, кто на кого влиял, но космос Есенина удивительно схож с космосом Хлебникова и Маяковского. Это сходство разных поэтов в обращении к одной теме свидетельствует о вполне объективной закономерности рожденья космической метафоры в русской поэзии тех лет. От «Облака в штанах» Маяковского к поэмам Есенина 1917-1919 годов, от поэм Есенина к «Ладомиру» Велимира Хлебникова пролегает путь непрерывный.

У Сергея Есенина земля – телега в оглоблях небесного коня, золотой калач, теленок, рожденный небом. Небо и земля – чаша двух полусфер, отраженных друг в друге. Освоение космоса он не считал задачей чисто технической. Нужно еще и новое космическое зрение. Человек должен «родиться» для космоса. «Многие пребывают в слепоте нерождения. Их глазам нужно сделать какой-то надрез, чтобы они видели, что небо не оправа для алмазных звезд, а необъятное, неисчерпаемое море…»[8]

Образ дивной красоты – солнечно-лунный космический человек Есенина. К нему не следует искать научных отмычек. Он прекрасен в своей поэтической завершенности.