Судьба позитивизма его значение для России

1.3. Судьба позитивизма его значение для России.

Позитивизм, в отношении к России, нельзя понимать просто касательно взглядов западного «изобретателя» этой теории. В отношении русской души, русской национальной почвы любая западная идея требует более тонкого применения, иначе, как бы хороша она не была, она грозит превратиться не просто в утопию, но в трагедию. Судьба позитивистских устремлений в нашей стране проверена временем, и результат не такой уж и радужный, каким он виделся стоявшим у истоков этого учения и в частности Н.Г.Чернышевскому.

Новое слово еще не было сказано, его пока что искали, но уже в полную силу прозвучал протест против старого – в России так всегда. Старая вера рухнула, на смену ей ещё ничего не придумали, и снова западная идеология предлагает воспалённому в своей социальной неустроенности русскому уму альтернативу.

Позитивизм изначально был принят у нас в обычном понимании этого слова — эмпиризм и детерминизм в философии, утилитаризм и прагматизм в нравственности, архивомания, буквоедство и фактография в конкретных областях науки, а к тому же вера или обязанность верить в «разумное, доброе, вечное», в то, что «воля и труд человека дивные дивы творят» и что прогресс все спишет... Одним словом, «верую в кошку серую», как проницательно заметил Андрей Белый в своих воспоминаниях, ибо «статика, предвзятость, рутина, пошлость, ограниченность кругозора, — вот что я вынес на рубеже двух столетий из быта жизни среднего московского профессора; и в средней средних растворялось не среднее»[18]. Это с одной стороны.

Однако, с другой стороны, позитивизм — это целая эпоха, и эпоха немалая — вся вторая половина XIX в. Конечно, далеко не все, что тогда происходило, умещалось в его границах, но умещалось многое — от Чернышевского до Н. Данилевского, от Гончарова до Н. Федорова; разумеется, не во всем, не полностью, но в целом ряде важных аспектов. А те, что не умещались, — Достоевский, Толстой, Лесков или Вл. Соловьев — так или иначе были вынуждены выразить свое мнение по отношению к позитивизму, потому что в те времена именно он был главной системой отсчета в воззрениях на природу, общество, историю и даже искусство. Позитивизм, а не материализм — настоящие материалисты были тогда в меньшинстве, — и не реализм, так как спустя сто лет трудно говорить о реализме применительно к химии или к истории. Писарев славил именно позитивизм, называя его по-русски и по-тогдашнему — реализмом. Как иначе назвать преобладавшую тогда иронию или равнодушие к потустороннему миру и вообще ко всему так называемому «вечному» или «сокровенному», которым противостояла непоколебимая вера в «линейный» прогресс и тяга к «практическому делу», будь то организация школ и больниц или изучение личных архивов русских писателей?

Позитивизм — не как философское направление или научный метод, а как преобладавшее в обществе умонастроение — оказался тем духом эпохи, который господствовал в Европе тогда же, когда промышленный капитализм царил в области экономики, реализм (и в меньшей степени натурализм) господствовал в литературе, а эклектика и «программная» стилизация — в архитектуре и музыке.

В.И.Медведев в своей работе «Позитивистские и антипозитивистские тенденции в советском марксизме» о степени влияния позитивизма пишет: «Его значение и влияние были огромны. Стоит ли говорить о том, что исходной точкой для построения сложнейшей философской концепции Чехова во многом послужил тот самый Бокль, о котором упоминает лакей Яша в «Вишневом саде», и что Блок с Белым тоже начинали не с Ницше и Бергсона, а со Спенсера? Да и в советское время как и чему учили нас в школе? Минимум — марксизму-ленинизму, но это же было не знание, не наука, а идеология в самом пошлом пропагандистском смысле слова. Под видом Марксовых или ленинских открытий нам внушали гегелевское понимание свободы или хода истории, а конкретные факты излагали по Карамзину, Соловьеву или Ключевскому. В математике же, географии, физике или биологии едва ли не безраздельно господствовал позитивизм, и слава Богу: благодаря ему мы знаем хотя бы половину того, что знали выпускники царских гимназий. Над ним добродушно посмеивались, его критиковали... за философский идеализм, которого в нем не было, но его молча допускали и молча поощряли, потому что альтернативами были или настоящая философия ХХ в. (это было страшно: чревато крахом всей «системы»), или — полное невежество (а это было стыдно: чревато потерей престижа, «лица»)».[19]

«Если понимать под позитивизмом известную мировоззренческую позицию, известное философское направление и научную методологию, то применительно России он равно ничего не значит и даже, как показала история, вреден, – замечает польская исследовательница русского позитивизма Б.Оляшек. - И очень многое значит позитивизм, по сути дела всё, если понимать его как программу «малых дел», направленных на сохранение и развитие национального экономического потенциала и национальной культуры».[20]

Идея построения по кирпичикам будущего благосостояния, правового государства и гражданского общества, лежащая в основе русского позитивизма, позволяет описать весь русский исторический или хотя бы литературный процесс второй половины XIX в.

 В этом смысле фигура Н.Г.Чернышевского, как двигателя позитивистских идей на русскую почву, и, о котором И.Паперно в своём исследовании «Семиотика поведения: «Н.Г.Чернышевский – человек эпохи реализма» очень метко выразилась, сказав следующее: «Глубокий идеализм  истового материалиста, жертвенное  рвение  этого «разумного эгоиста», православные чувствования этого законченного  «атеиста» и ­ вкупе с этим истовое его преклонение перед личностью Христа, позволяют говорить о Чернышевском как о явлении сложном , лучше сказать, двухполюсном»,[21]- представляется довольно интересной.

Но прежде, чем перейти непосредственно к рассмотрению позитивистских взглядов Чернышевского, нашедших своё отражение в его романе «Что делать», необходимо осветить ещё один проблемный вопрос, это вопрос собственно о корнях позитивизма в мировоззрении Н.Г.Чернышевского, который и по сей день остаётся спорным в литературоведении.