Проблема композиции романа

2.1.2. Проблема композиции романа.

«Что делать» – во главе угла автор формулирует тезис, для разрешения которого поднимает ряд следующих жгучих чисто позитивистских проблем:

 - как осуществить социально-политическое переустройство общества с целью сделать людей более счастливыми, и ответ мы находим в истории жизни Рахметова и в последней шестой главе «Перемена декораций»;

- как нравственно и психологически перестроить человека, и в этом смысле интересен факт отношений Лопухова и Кирсанова, развитая Чернышевским в романе «теория разумного эгоизма», а также беседы автора с читателями и героями, рассказ о швейных мастерских Веры Павловны и о значении труда в жизни людей;

- проблему усовершенствования условий труда, как необходимого условия развития гармоничной инициативной личности;

 - проблему эмансипации женщины, а также норм новой семейной морали Чернышевский раскрывает в истории жизни Веры Павловны, в отношениях участников любовного треугольника ( Лопухов, Вера Павловна, Кирсанов ), а также в первых трёх снах Веры Павловны;

- и, наконец, философско-пророческая концепция будущего Чернышевского как заключительная стадия всех нравственных и этических преобразований человека на пути к светлой и прекрасной жизни, развёрнута автором в четвёртом сне Веры Павловны.

Таким образом, следуя мысли Чернышевского, можно проследить чёткую структуру романа, которая строго регламентирована автором и соответствует иерархии, изначально им установленной.

Отсюда и особенности композиции романа, которая так же чётко выстраивается Чернышевским в соответствии с определённым им кругом социальных, нравственных и этических проблем. В основе композиции лежит путь нравственно совершенствующейся личности от мира прошлого в мир будущего, от личного к общественному. И в этом пути, под которым Чернышевский подразумевает самою жизнь, человек должен пройти, если не все четыре, то хотя бы три стадии совершенствования самого себя: «пошлые люди», «новые люди», «высшие люди» и благодать почти что неземная в образе заслуженного торжества новой, светлой жизни над старой, грязной. ( Методологически вполне в духе Конта (!) если вспомнить его теорию о «трёх стадиях познания»).

2.1.3. Эзопов язык.

Нетрадиционная и непривычная для русской прозы XIX века завязка произведения, более свойственная французским авантюрным романам, - загадочное самоубийство, описанное в 1-й главе романа «Что делать», - была, по общепринятому мнению всех исследователей, с одной стороны, своего рода интригующим приемом, призванным запутать следственную комиссию и царскую цензуру, с другой - прозорливый ход автора, начинающего диалог с «проницательным читателем» в расчёте привлечь интригующим лёгким началом его внимание. Той же цели служили и мелодраматический тон повествования о семейной драме во 2-й главе, и неожиданное название 3-й – «Предисловие», - которая начинается словами: «Содержание повести - любовь, главное лицо - женщина, - это хорошо, хотя бы сама повесть и была плоха...» Более того, в этой главе автор, полушутливым-полуиздевательским тоном обращаясь к публике, признается в том, что он вполне обдуманно «начал повесть эффектными сценами, вырванными из середины или конца ее, прикрыл их туманом». После этого автор, вдоволь посмеявшись над своими читателями, говорит: «У меня нет ни тени художественного таланта. Я даже и языком-то владею плохо. Но это все-таки ничего <...> Истина - хорошая вещь: она вознаграждает недостатки писателя, который служит ей». Читатель озадачен: с одной стороны, автор явно презирает его, причисляя к большинству, с которым он «нагл», с другой - как будто готов раскрыть перед ним все карты и к тому же интригует его тем, что в его повествовании присутствует еще и скрытый смысл! Читателю остается одно - читать, а в процессе чтения набираться терпения, и чем глубже он погружается в произведение, тем большим испытаниям подвергается его терпение... Потому что он понимает эта книга заставит его думать!

В том, что автор и в самом деле «плохо» владеет языком, читатель убеждается буквально с первых страниц. Так, например, Чернышевский питает слабость к нанизыванию глагольных цепочек: «Мать перестала осмеливаться входить в ее комнату»; обожает повторы: «Это другим странно, а ты не знаешь, что это странно, а я знаю, что это не странно»; речь автора небрежна, и порой возникает ощущение, что это - плохой перевод с чужого языка: «Господин вломался в амбицию»; «Долго они щупали бока одному из себя»; «Он с изысканною переносливостью отвечал»; «Люди распадаются на два главные отдела»; «Конец этого начала происходил, когда они проходили мимо старика». Авторские отступления темны, корявы и многословны: «Они даже и не подумали того, что думают это; а вот это-то и есть самое лучшее, что они и не замечали, что думают это»; «Вера Павловна <...> стала думать, не вовсе, а несколько, нет, не несколько, а почти вовсе думать, что важного ничего нет, что она приняла за сильную страсть просто мечту, которая рассеется в несколько дней <...> или она думала, что нет, не думает этого, что чувствует, что это не так? Да, это не так, нет, так, так, все тверже она думала, что думает это». Временами тон повествования словно пародирует интонации русской бытовой сказки: «После чаю... пришла она в свою комнатку и прилегла. Вот она и читает в своей кроватке, только книга опускается от глаз, и думается Вере Павловне: что это, последнее время, стало мне несколько скучно иногда?»

Ничуть не меньше смущает смешение стилей: на протяжении одного смыслового эпизода одни и те же лица то и дело сбиваются с патетически-возвышенного стиля на бытовой, фривольный либо вульгарный.

Для чего автор избрал такую манеру письма? Неужели его художественное мастерство действительно далеко от совершенства?

Здесь необходимо вспомнить о главной идее позитивистов 60-х годов XIX столетия – стремление к истине, служение которой превыше всего. А передовые умы России той эпохи Истину отождествляли с Пользой, Пользу - со Счастьем, Счастье - со служением все той же Истине... Поэтому не столь важно как эта истина будет изложена, главное, чтобы она дошла до сознания читателя – меньше слов, больше движения, развития. К чему и призывают герои Чернышевского, которых трудно упрекнуть в неискренности, ведь они хотят добра, причем не для себя, но для всех! И в этом их Истина…

Как писал Владимир Набоков в романе «Дар» (в главе, посвященной Чернышевскому), «гениальный русский читатель понял то доброе, что тщетно хотел выразить бездарный беллетрист».[40] Цепкая ирония! Однако именно эзопов язык романа и бесчисленные беседы его героев прямой дорогой без теней и вуалей приводят читателя к той истине, которую несёт им Чернышевский, что каждый человек имеет свободу воли, свободу выбора, и каждый волен сделать себя счастливым, служа во благо других. Другое дело, как сам Чернышевский шел к этому добру и куда вел «новых людей». (Вспомним, что цареубийца Софья Перовская уже в ранней юности усвоила себе рахметовскую «боксерскую диету» и спала на голом полу…) Так или иначе, а судить истории.