Активная и пассивная лексика русского литературного языка

1.3 Активная и пассивная лексика русского литературного языка

Словарный состав является наиболее подвижным языковым уровнем. Изменение и совершенствование лексики непосредственно связаны с производственной деятельностью человека, с экономической, социальной, политической жизнью народа. В лексике отражаются все процессы исторического развития общества. С появлением новых предметов, явлений возникают новые понятия, а вместе с ними — и слова для наименования этих понятий. С отмиранием тех или иных явлений уходят из употребления или меняют свой звуковой облик и значение слова, называющие их. Учитывая все это, словарный состав общенародного языка можно разделить на две большие группы: активный словарь и пассивный словарь [26, 38].

В активный словарный запас входят те повседневно употребляемые слова, значение которых понятно людям, говорящим на данном языке. Слова этой группы, лишены каких бы то ни было оттенков устарелости.

К пассивному запасу слов относятся такие, которые либо являются устаревшими, либо, наоборот, в силу своей новизны еще не получили широкой известности и также не употребляются повседневно. Таким образом, слова пассивного запаса делятся, в свою очередь, на устаревшие и новые (неологизмы). Те слова, которые вышли из активного употребления, относятся к числу устаревших. Например, явно устаревшими являются слова, переставшие употребляться в связи с исчезновением понятий, которые они обозначали: боярин, дьяк, вече, стрелец, опричник, гласный (член городской думы), бурмистр и др. Слова этой группы называются историзмами, они более или менее известны и понятны носителям языка, но активно ими не используются. В современном языке к ним обращаются лишь в том случае, когда нужно назвать вышедшие из употребления предметы, явления, например в специальной научно-исторической литературе, а также в языке художественных произведений с целью воссоздания той или иной исторической эпохи.

Если понятие о предмете, явлении, действии, качестве и т. д. сохраняется, а названия, закрепленные за ним, в процессе развития языка заменяются новыми, более приемлемыми по тем или иным причинам для нового поколения носителей языка, то старые наименования также переходят в разряд пассивной лексики, в группу так называемых архаизмов (греч. archaios — древний). Например: понеже — потому, вежды — веки, гость — торговец, купец (по преимуществу — иноземный), гостьба— торговля и др. Некоторые из слов подобного типа практически стоят уже за пределами даже пассивно существующих лексических запасов современного литературного языка. Например: тать — вор, разбойник; стрый — дядя по отцу, стрыиня — жена дяди по отцу; уй — дядя по матери; стремь — вниз; строп — кровля и небесный свод; вежа — шатер, кибитка, башня; тук — жир, сало и многие другие.

Некоторые из архаизмов сохраняются в современном языке в составе фразеологизмов: попасть в впросак, где просак — прядильный веревочный станок; ни зги не видно, где зга (стьга) — дорога, дорожка; бить челом, где чело — лоб; с жиру беситься, где жир — богатство; беречь как зеницу ока, где зеница — зрачок и т. д.

Процесс перехода слов из группы активного употребления в пассивную группу длительный. Он обусловлен и внеязыковыми причинами, например социальными изменениями, и собственно языковыми, из которых весьма существенную роль играют системные связи устаревающих слов: чем они обширнее, разнообразнее и прочнее, тем медленнее переходит слово в пассивные слои словаря.

К устаревшим относятся не только те слова, которые давно вышли из употребления, но и те, которые возникли и устарели совсем недавно, например: ликбез (ликвидация безграмотности), продразверстка, продналог, комбед и др. Устаревшими словами могут быть и слова исконные (например, шелом, хоробрый, оболоко и др.) и заимствованные, например старославянизмы (вежды — веки, алкати — голодать, поститься, риза — одежда, длань — ладонь и т. д.).

В зависимости от того, устаревает ли слово полностью, используются ли отдельные его элементы, меняется ли фонетическое оформление слова, выделяют несколько; типов архаизмов: собственно лексические, лексико-семантические, лексико-фонетические и лексико-словообразовательные.

Собственно лексические появляются тогда, когда слово устаревает целиком и переходит в пассивные архаические слои, например: кдмонь — конь, глумно — возможно, глебёти — тонуть, вязнуть, занё — так как, потому что и т. д.

К лексико-семантическим относят некоторые многозначные слова, у которых устарело, одно или несколько значений. Например, у слова гость устаревшим является значение «иноземный торговец, купец», а остальные сохранились, хотя и несколько переосмыслены (2): гость—1) человек, пришедший навестить кого-либо; 2) чужеземец (в современном языке — постороннее лицо, приглашенное или допущенное на какое-либо собрание, заседание). К подобным архаизмам относится и одно из значений слов: позор — зрелище; человечество — человечность, гуманность; врать — рассказывать (см. у А.С. Пушкина: Друг человечества печально замечает везде невежества губительный позор) и др.

К лексико-фонетическим архаизмам относятся слова, у которых в процессе исторического развития языка видоизменилась их звуковая форма (при сохранении содержания): прошпёкт — проспект, аглицкий — английский, свёйский — шведский, государьство — государство, воксал — вокзал, пиит — поэт и многие другие.Лексико-словообразовательными архаизмами являются такие, которые сохранились в современном языке в виде отдельных элементов, ср.: заусенец и усние — кожа, радиовещание и вещать — говорить, р. Десна и десница—правая рука, всполошить и сполох— тревога, нельзя и льга — свобода (отсюда и льгота, польза) и многие другие.

Стилистические функции устаревшей лексики (историзмов и архаизмов) весьма разнообразны. И те и другие используются для воспроизведения колорита эпохи, для воссоздания каких-то исторических событий. С этой целью их широко употребляли А.С. Пушкин в «Борисе Годунове», А.Н. Толстой в «Петре I», А. Чапыгин в романе «Степан Разин», В. Костылев в «Иване Грозном», Л. Никулин в романе «России верные сыны» и многие другие.

Оба типа устаревших слов, в особенности архаизмы, писатели, поэты, публицисты нередко вносят в текст, для придания речи особой торжественности, возвышенности, патетичности.

Устаревшая лексика иногда может быть использована как средство юмора, иронии, сатиры. В этом случае архаизирующие слона нередко употребляются в семантически чуждом для них окружении.

Новыми словами, или неологизмами (греч. пе-os — новый logos — понятие), называются, прежде всего, такие слова, которые появляются в языке для обозначения новых понятий, например: кибернетика, лавсан, летилан (антимикробное волокно), интерферон (лекарство), океонавт, эвээмовец (от ЭВМ — электронно-вычислительная машина), лэповец (от ЛЭП — линия электропередачи) и др. Особенно много неологизмов возникает в области научно-технической терминологии. Во времена Пушкина тоже возникали неологизмы, однако на данный момент они для нас не актуальны. Подобные слова образуют группу собственно лексических неологизмов.

Возникновение новых наименований для тех понятий, которые уже имели в языке название, тоже является одним из путей появления неологизмов. В данном случае происходит утрата одних слов за счет активизации других, синонимичных первым, затем переход вытесненных слов в пассивные слои лексики, т. е. их архаизация. Такой путь в свое время прошли слова различие (вместо разнота и разность; ср. у А.С. Пушкина в «Евгении Онегине»: Сперва взаимной разногой Они друг другу были скучны..., а также: Всегда я рад заметить разность Между Онегиным и мной), бедствие (вместо бедство), пароход (вместо пироскаф, стимбот и паровой корабль), паровоз (вместо пароход, ср. в стихотворении поэта XIX в. Кукольника: Быстро мчится в чистом поле пароход), вертолет (вместо геликоптер и автожир) и др.

Неологизмами являются и слова, вновь образованные по определенным нормативным моделям от слов, давно существующих. Например: актив — активист, активистка, активистский, активизм, активизация; атом — атомоход, атомщик, атомник; луна — лунник, прилуниться, луноход; ракета — ракетчик, ракетоносец, ракетоноситель, ракетодром; космос — космодром, космонавт, космошлем, космовидение и многие другие простые и сложные слова, составляющие группу так называемых лексико-словообразовательных неологизмов.

К неологизмам относятся и такие, ранее известные в русском языке слова и словосочетания, у которых развилось новое значение, ср., например: пионер — первооткрыватель и пионер — член детской коммунистической организации; бригадир—военный чин в царской армии и бригадир — руководитель коллектива людей на предприятии, заводе 1; знатный — известный и знатный — принадлежащий к верхушке привилегированного класса (знатная доярка, знатный дворянин); династия — ряд последовательно правивших монархов из одного и того же рода и династия — представители разных поколений из одной семьи, имеющих одну и ту же профессию (рабочая династия 2, шахтерская династия) и т. д. Слова, которые возникли в результате переосмысления ранее известных языку номинаций, некоторые исследователи называют лексико-семантическими неологизмами.

Семантическое обновление слов — один из самых активных процессов, пополняющих лексическую систему современного русского языка. Вокруг слова, начинающего жить заново, группируются совершенно новые лексемы, возникают новые синонимы, новые противопоставления.

Возникший вместе с новым предметом, вещью, понятием неологизм не сразу входит в активный состав словаря. После того как новое слово становится общеупотребительным, общедоступным, оно перестает быть неологизмом.

Такой путь прошли, например, слова советский, коллективизация, звеньевая, тракторист, комсомолец, ленинец, пионер, мичуринец, метростроевец, целинник, спутник, космонавт и многие другие.

В силу непрерывного исторического развития словарного состава языка многие слова, еще в XIX в. воспринимавшиеся как неологизмы (свобода, равенство, гражданин,, общественный, гуманность, реализм, беллетристика, вольность, действительность, непосредственность, идея и подобные 1), в современном русском языке являются достоянием активного запаса словаря.

Следовательно, конкретный языковой репертуар, характеризующий и раскрывающий это понятие, изменчив, зависит от исторического процесса развития общества и языка.

Кроме неологизмов, являющихся достоянием общенародного языка, выделяются новые слова, образованные тем или иным писателем с определенной стилистической целью. Неологизмы этой группы называются окказиональными (или индивидуально-стилистическим) и одни из них впоследствии обогатили словарь общелитературного языка. Другие остаются в числе окказиональных образований, они выполняют изобразительно-выразительную роль только в условиях определенного контекста.

Если об устаревшей лексике (историзмах и архаизмах) можно получить необходимые представления в толковых словарях, а также в специальных исторических словарях русского языка, то специального словаря новых слов до последнего времени не существовало, хотя интерес к неологизмам возник очень давно. Так, в петровские времена был составлен «Лексикон Вокабулам новым», который по существу являлся кратким словарем иностранных слов.

В дополнение к недавно изданным толковым словарям (словарь Ожегова, БАС, MAC) в 1971 г. словарным сектором Института русского языка АН был опубликован словарь-справочник по материалам прессы и литературы 60-х годов «Новые слова и значения» (под ред. Н.3. Котеловой и Ю.С. Сорокина). Это первый опыт издания подобного словаря. В дальнейшем предполагается подобные справочники издавать раз в 6—8 лет.

Словарь, как отмечают составители и издатели, не является нормативным. Он объясняет и иллюстративно подтверждает ту часть новых слов и значений (около 3500), которые получили более или менее широкое распространение (не следует смешивать это с понятием активного запаса лексики) [22,24-26].

Таким образом, значения слов образуют систему в пределах одного слова (многозначность), в пределах словарного состава в целом (синонимия, антонимия), в пределах всей системы языка (связи лексики с другими уровнями языка). Спецификой же лексического уровня языка являются обращенность лексики к действительности (социальность), проницаемость образуемой словами системы, ее подвижность, связанная с этим невозможность точного исчисления лексических единиц.

 

Глава 2. Лексика русского литературного языка в творчестве А.С. Пушкина

В языке Пушкина вся предшествующая культура русского художественного слова не только достигла своего высшего расцвета, но и нашла решительное преобразование.

Язык Пушкина, отразив прямо или косвенно всю историю русского литературного языка, начиная с XVII в. до конца 30-х годов XIX в., вместе с тем определил во многих направлениях пути последующего развития русской литературной речи и продолжает служить живым источником и непревзойденным образцом художественного слова для современного читателя.

В 20—30-е годы XIX в. продолжается дальнейшее обогащение лексического состава русского литературного языка. Завершается утверждение в литературном языке слов, в той или иной мере известных предшествующему периоду. Вместе с тем быстро ассимилируются в литературном языке слова, которые лишь в начале XIX в. начали входить в литературный оборот [17, 74].

До Пушкина проблема литературного языка была проблемой отбора лексики. Именно так ставился этот вопрос сторонниками так называемых старого и нового слогов - шишковистами и карамзинистами. Слог представлял собой стилистический тип речи, характеризовавшийся особым отбором и сочетанием различных пластов лексики в разных жанрах. Интересно отметить, что обе противоборствующие стороны исходили из одного тезиса - необходимости развития исконных начал русской лексики и их использования в русской речи. Но А.С. Шишков и его последователи считали, что исконно русские начала заложены в архаичной (в том числе и старославянской) лексике. Заимствованные слова предлагалось заменять архаичными. В противоположность этому Н.М. Карамзин и его школа считали, что исконно русские начала заложены в общепринятой нейтральной лексике, и эти начала следует развивать в направлении сближения с лексикой западноевропейских языков. То народно, что сближает русский язык с другими языками. Карамзинисты отвергали просторечия и считали необходимым сохранить общепринятую, утвердившуюся в русском языке заимствованную лексику. Ими широко применялось калькирование.

Стало общепринятым мнение, что в творчестве А.С. Пушкина эти две стихии - книжно-архаичная и салонная речь слились воедино. Это действительно так. Но есть в языке великого поэта и третья стихия - народная речь, которая впервые дала о себе знать в его поэме "Руслан и Людмила". Именно начиная с Пушкина тенденция к демократизации русского литературного языка приобретает всеобщий и устойчивый характер. Зарождение этой тенденции прослеживается в творчестве Г.Р. Державина, Д.И. Фонвизина, А.С. Грибоедова и особенно И.А. Крылова, но общелитературный характер она приобретает в творчестве А.С. Пушкина. Особое качество пушкинской демократизации литературной речи проявилось в том, что поэт считал возможным включать в литературную речь только те элементы народной речи, которые прошли обработку фольклором. Не случайны призывы Пушкина к молодым писателям читать простонародные сказки. "Изучение старинных песен, сказок и т.п., - писал поэт, - необходимо для совершенного знания свойств русского языка. В дальнейшем, начиная с Н.В. Гоголя, в литературную речь стали проникать диалектные и просторечные слова непосредственно из устной речи, минуя их фольклорную обработку.

Для Пушкина не существует проблемы литературной и нелитературной лексики. Любая лексика - архаичная и заимствованная, диалектная, жаргонная, просторечная и даже бранная (нецензурная) - выступает в качестве литературной, если ее употребление в речи подчиняется принципу "соразмерности" и "сообразности", то есть соответствует общим свойствам грамотности, типу коммуникации, жанру, народности, реалистичности изображения, мотивации, содержанию и индивидуализации образов, прежде всего, соответствию внутреннего и внешнего мира литературного героя. Таким образом, для Пушкина не существует литературной и нелитературной лексики, но существует литературная и нелитературная речь. Литературной можно назвать речь, удовлетворяющую требованию соразмерности и сообразности: нелитературной является речь, не удовлетворяющая этому требованию. Если даже сейчас такая постановка вопроса способна смутить правоверного авгура науки, то тем более это было необычно для того времени с его ревнителями и любителями "истинно русской словесности". Тем не менее, наиболее проницательные современники и гражданские потомки Пушкина приняли новый взгляд поэта на литературность русского слова. Так, С.П. Шевырев писал: "Пушкин не пренебрегал ни единым словом русским и умел часто, взявши самое простонародное слово из уст черни, оправлять его так в стихе своем, что оно теряло свою грубость".

В XVIII веке в России было много поэтов, которые осмеливались сталкивать в своих творениях пласты разнородной лексики. Наиболее ярко тенденция к разностилевому оформлению проявилась в творчестве Г.Р. Державина. Однако, как отмечали многие критики (в том числе и В.Г. Белинский), соединение разнородного у этого патриарха русской литературы, поэтического кумира конца XVIII - начала XIX века, производило впечатление чего-то несуразного и подчас даже сумбурного. И это при той высокой поэтической технике, которой достиг Г.Р. Державин. Чтобы подняться до пушкинской соразмерности и сообразности, не хватало здесь одного - особого осмысления художественной реальности, которое впоследствии получило название реализма.

Стандартное определение реализма как изображения типичной действительности в типичных образах самой действительности едва ли способно объяснить специфику пушкинского художественного освоения жизни. Оно с одинаковым успехом может быть отнесено и к Г.Р. Державину, и к Н.М. Карамзину, и к В.А. Жуковскому. Но художественный метод А.С. Пушкина отличается многомерностью и динамичностью изображения при краткости и точности описания. "Точность и краткость, - писал А.С. Пушкин, - вот первые достоинства прозы. Она требует мыслей и мыслей - без них блестящие выражения ни к чему не служат"

До Пушкина русская литература страдала многословием при бедности мысли, у Пушкина мы видим краткость при богатом содержании. Краткость сама по себе еще не создает богатого художественного мышления. Необходимо было такое своеобразное построение минимизированной речи, чтобы она вызывала богатую художественную пресуппозицию (подразумеваемое содержание; воображение, называемое подтекстом). Особый художественный эффект достигался А.С. Пушкиным за счет взаимосвязи новых приемов эстетического мышления, особой компоновки литературных структур и своеобразных приемов использования языка.

Анализируя различие романтического и реалистического восприятия мира писателем, Ю.М. Лотман пришел к выводу, что романтический герой является носителем одной "маски" - образа "странного человека", которую он носит на протяжении всего повествования. Реалистический герой постоянно меняет свои литературные маски - свое миросозерцание, манеры, поведение, привычки

Мало того, Пушкин рассматривает своих героев с разных сторон, с позиций разных участников художественно-коммуникативного процесса, хотя они сами продолжают носить старую, напяленную на себя маску. Литературный герой как бы не замечает, что автор или его художественное окружение уже давно надели на него другую маску и продолжает думать, что на нем старая маска, примеренная им для самого себя. Так, поведение Евгения Онегина на именинах Татьяны изображается в образах: индюка ("надулся он и негодуя поклялся Ленского взбесить"), кота ("Онегин скукой вновь гоним, близ Ольги в думу погрузился..., за ним и Оленька зевала...") и петуха (образ полупетуха и полукота в сне Татьяны). Реалистический герой динамичен в отличие от статичного романтического героя. Вторая особенность пушкинского художественного мышления - это соотнесение в описание внешнего поведения и внутреннего мира героя, его сознания и подсознания (не случайно в творчестве А.С. Пушкина значительную роль играют сновидения). А.С. Пушкин внимательно прослеживает отношение изображаемых героев к народной культуре, истории, месту и времени описания. Особое место в эстетическом мировосприятии А.С. Пушкина занимает отношение к таким общечеловеческим установкам, как достоинство, честь и справедливость. Все это создавало особую художественную и мировоззренческую мотивацию, которой А.С. Пушкин следовал в творчестве и в жизни и которую он завещал русской литературе.

А.С. Пушкин был создателем реалистического художественного метода в русской литературе. Следствием применения этого метода стала индивидуализация художественных типов и структур в творчестве его самого. "Основным принципом творчества Пушкина с конца 20-х годов становится принцип соответствия речевого стиля изображаемому миру исторический действительности, изображаемой среде, изображаемому характеру". Поэт учитывал своеобразие жанра, типа коммуникации (поэзия, проза, монолог, диалог), содержания, описываемой ситуации. Конечным итогом становилась индивидуализация образа. В свое время Ф.Е. Корш писал: "Простой народ представлялся Пушкину не безразличной массой, а старый гусар думает и говорит у него иначе, нежели выдающий себя за монаха бродяга Варлаам, монах не так, как мужик, мужик отличается от казака, казак от дворового, например, Савельича; мало того: трезвый мужик не похож на пьяного (в шутке: "Сват Иван, как пить мы станем"). В самой "Русалке" мельник и его дочь по воззрениям и даже по языку - разные люди".

Своеобразие эстетического восприятия и художественная индивидуализация выражались разнообразными приемами языкового обозначения. Среди них ведущее место занимал контраст стилей, который у Пушкина не производил впечатления неуместности, поскольку оппозиционные элементы связывались с разными аспектами содержания. Например: "На миг умолкли разговоры, Уста жуют". уста - высокий стиль. жуют - низкий. Уста - рты знати, представителей высшего общества. Это внешняя, социальная характеристика. Жевать, значит есть. Но относится это в прямом смысле не к людям, а к лошадям. Это внутренняя, психологическая характеристика действующих лиц. Другой пример: "... и крестясь, Толпа жужжит, за стол садясь". Крестятся люди (внешняя характеристика). Жужжат жуки (внутренняя характеристика этих людей).

Следующий языковой прием - окказиональная смысловая полисемия:

"Они сошлись: вода и камень,

Стихи и проза, лед и пламень

Не столь различны меж собой"

Вода и камень, стихи и проза, лед и пламень - в данном контексте эти слова выступают окказиональными антонимами.

"Но вскоре гости понемногу

Подъемлют общую тревогу.

Никто не слушает, кричат,

Смеются, спорят и пищат".

Пищат птенцы. На этом фоне выражение "подъемлют общую тревогу" (высокий стиль) сравнивает поведение знатных гостей с внезапным шумом птиц. Здесь выражение высокого стиля служит окказиональным, косвенным синонимом низкостилевого слова - загалдели.

Своеобразие художественной литературы в отличие от письменных памятников других жанров заключается в том, что она излагает свое содержание в нескольких смыслах. Реалистическая литература формирует разные смыслы вполне сознательно, создавая контрасты между денотативным предметным и символическим содержанием художественного произведения. Пушкин создал весь основной символический художественный фонд современной русской литературы. Именно начиная с Пушкина гроза стала символом свободы, море - символом вольной, влекущей стихии, звезда - символом заветной путеводной нити, жизненной цели человека. В стихотворении "Зимнее утро" символом выступает слово берег. Оно означает "последнее пристанище человека". Достижением Пушкина является использование смысловой и звуковой корреляции для создания дополнительного содержания. Сходному содержанию у него соответствует однообразное звуковое оформление, различию содержания у Пушкина соответствуют звуковые контрасты (рифмы, ритмика, звуковые сочетания). Звуковое сходство выражений "друг прелестный" - "друг милый" - "берег милый для меня" создает дополнительный символический смысл стихотворения "Зимнее утро", превращая его из денотативного описания красот русской зимы в любовное признание. Перечисленные здесь приемы языкового оформления - всего лишь отдельные примеры. Они не исчерпывают всего многообразия стилистических приемов, используемых Пушкиным, которые создают смысловую многозначительность и языковую многозначность его творений.

В пушкинское время продолжала оставаться актуальной одна из основных проблем становления национального литературного языка — определение в нем места и роли лексики разных генетико-стилистических пластов. Большое значение в решении этой проблемы имело творчество наиболее известных писателей эпохи. В 20— 30-е годы язык художественной литературы был основной сферой, в которой определялись и создавались нормы русского литературного языка. Однако, как и в предшествующий период, объем, или «репертуар», слов, включаемых в литературный оборот, сильно варьировался в зависимости от социальной принадлежности того или иного автора, его взглядов на литературный язык, индивидуальных пристрастий.

Исключительно важная роль в определении границ использования генетически различной лексики в литературном языке принадлежала Пушкину. В его художественной практике сформировались в основном объем и состав пришедшей из разных источников лексики и принципы ее употребления, которые, благодаря значительности самого творчества поэта и его авторитета среди современников и последователей, были восприняты последующими поколениями как нормативные.

Суть языковой реформы Пушкина заключалась в преодолении разобщенности лексических элементов разных генетико-стилистических пластов, в свободном и органическом их соединении. Писатель «изменил традиционное отношение (разрядка авт.) к словам и формам». Пушкин не признавал ломоносовской системы трех стилей, на которую опирались в своей концепции шишковисты, и в этом он смыкался с карамзинистами, стремившимися к установлению единой нормы литературного языка. Но он признавал живым и актуальным для своего времени ломоносовский принцип «конструктивного объединения разнородных словесных рядов». Придерживаясь взглядов карамзинистов на единую общелитературную норму, Пушкин, однако, был намного свободнее и шире в своем понимании границ и объема лексического материала, включаемого в состав литературного языка. Он выдвинул иные принципы и критерии отбора и использования слов разных генетических слоев. Прямой полемикой с карамзинистами было утверждение Пушкина о том, что он не пожертвует «искреиностню и точностию выражения провинциальной чопорности и боязни казаться простонародным, славянофилом и тому под.» Он внес свои коррективы и в понятие «вкуса», которым так широко оперировали карамзинисты: «истинный вкус состоит не в безотчетном отвержении такого-то слова, такого-то оборота, по в чувстве соразмерности и сообразности» [16,161-173].

Пушкин признает за лексикой каждого генетико-стилистического пласта право быть одной из составных частей русского литературного языка. Видя в разговорной лексике один из живых источников обогащения литературного языка, писатель рассматривал славянизмы, составлявшие значительную часть книжных слов, как необходимый элемент литературной речи. Письменный язык, писал он, «оживляется поминутно выражениями, рождающимися в разговоре, но не должен отрекаться от приобретенного нм в течение веков: писать единственно языком разговорным — значит не знать языка». На основе объединения народных русских и книжно-славянских лексических элементов он стремится создать «язык общепонятный». Пушкин приходит и к «глубоко индивидуальному разрешению проблемы синтеза русской национальной и западноевропейской стихии в литературном языке».

Продолжается пополнение литературного языка новообразованиями, созданными на русской почве. Среди них доминируют слова отвлеченного значения. Особая потребность в таких словах была вызвана развитием науки и производства, формированием философских и эстетических учений, а также тем, что начинает складываться критико-публицистическая проза, требовавшая усовершенствования книжно-отвлеченного языка. Параллельно шел процесс образования новых конкретных слов, в частности, обозначений лица. Несколько повышается продуктивность новообразований с разговорными суффиксами (например, -ка в кругу существительных, -ничатъ — в кругу глаголов). Преодолевается разобщенность слов разных генетико-стилистических слоев, и свободно функционируют на правах вполне «нормативных» слова, в которых соединяются морфемы разного происхождения.

Наряду с обогащением новообразованиями русский литературный язык продолжал осваивать новые лексемы. Заимствование иноязычной лексики несколько упорядочивается, приобретает более очерченные границы. Русский литературный язык стал вбирать из других языков главным образом слова, проникающие к нам вместе с заимствованием реалии, предмета. Однако в связи с тенденцией к развитию языка политики, науки, философии заимствуются и слова, обозначающие отвлеченные понятия, в частности, названия различных направлений, систем, мировоззрений и т. п.

Заимствование таких слов, а также появление русских новообразований отвлеченного значения свидетельствует о том, что магистральной линией в развитии лексического состава русского литературного языка было обогащение его отвлеченными словами.

Вместе с тем период формирования национальных норм русского литературного языка характеризуется активизацией в разных сферах литературного употребления элементов живой общенародной речи. Среди них преобладают конкретные слова [23, 89-93].

В первые десятилетия XIX в. нарастает приток в литературный язык разговорных, «простых» слов. Именно в этот период окончательно входят в литературный язык многие из тех слов живой разговорной речи, которые стали проникать в литературу в XVIII в. Сохраняется, но несколько ослабевает по сравнению с предшествующим периодом, пополнение за счет разговорных слов, не обладающих экспрессией, которые укрепляются в литературном языке в качестве обычных номинативных единиц. В связи с потребностью языка в обновлении выразительных средств легко получают место в литературном языке экспрессивно окрашенные разговорные слова, которые входят в язык не нейтрализуясь, а сохраняя свои экспрессивные качества. Показательно, что наблюдается некоторое обновление состава экспрессивно-оценочных слов, входящих в литературное употребление. «Живые источники народного языка, к которым обращались Пушкин и последующие поколения русских писателей, нередко были нетронутыми еще в XVIII в.». Наиболее легко усваивались литературным языком разговорные, «простые» слова, не имеющие соответствующих однословных эквивалентов. Эти слова, продолжая употребляться в тех жанрах и контекстах, в которых это допускалось предшествующей литературной традицией, проникали в нейтральную авторскую речь в таких жанрах, «ак поэма, роман, повесть, лирическая и «высокая» поэзия, научная и историческая проза, публицистика. Широкое включение их в литературный оборот показывает, что складывались новые нормы словоупотребления.

В значительно меньшей мере вливались в лексический фонд литературного языка диалектные (номинативные и экспрессивно окрашенные), а также профессиональные и жаргонные элементы. Словоупотребление писателей этой эпохи (и прежде всего Пушкина) способствует завершению процесса литературной канонизации ряда тех диалектных слов, которые проникли в русскую литературу в предшествующие эпохи. Можно думать, что выход их за пределы узкоместной среды содействовал включению их в речевой узус образованных лиц [7,71].

Одним из основных направлений в развитии русского литературного языка становится широко развернувшийся процесс демократизации. Важнейшим результатом этого процесса было становление разговорной разновидности литературного языка.

В составе литературной лексики продолжают сосуществовать вариантные формы. Однако существенной чертой литературного языка пушкинского периода становится стремление устранить тождественные, дублетные обозначения. 20—30-е годы — эпоха, «покончившая с этой множественностью наименований». Это связано с заметным укреплением ранее наметившейся тенденции к семантическому и стилистическому размежеванию вариантных средств.

Наряду с обогащением словарного фонда новыми словами происходит противоположный процесс — освобождение литературного языка от книжно-славянской архаики и от «низких» лексических единиц.

Активное осуществление названных процессов позволяет первой трети XIX в. войти в историю русского литературного языка как эпохе упорядочения языковых средств.

В 20—30-е годы XIX в. продолжается семантическое обогащение словарного состава русского литературного языка. Преобладающая часть изменений в семантике связана с переносно-метафорическим и образным применением слов разных генетико-стилистических пластов. Главную особенность этих преобразований составляет расширение семантического объема слов, ранее имевших очень узкое, конкретное значение. Довольно широкий круг конкретно-предметной, «простой» лексики включается в необычные для нее семантические сферы, что позволяет ей, по словам. С. Сорокина, подняться в «верхние этажи» литературного языка (см. замарать, опростоволоситься). С другой стороны, некоторые слова, развившие переносные значения, переходят из книжной речи в разговорную, получая эмоциональную окраску (см. разглагольствовать, разоблачаться) [4, 18-19].

Заметное влияние на развитие русского литературного языка в этот период оказывали писатели, особенно — Пушкин. Историческая заслуга Пушкина состоит в том, что своим творчеством он способствовал увеличению объема словарного фонда литературного языка, расширению его границ, прежде всего, за счет народно-разговорной лексики.

Пушкин признает за каждым пластом право быть одной из составных частей литературного языка. Однако в привлечении генетически различной лексики действовал обдуманно и осторожно. Так, он не злоупотребляет иноязычными заимствованиями, умеренно внедряет в литературу народно-разговорные элементы, корректируя их употребление «стилистическими оценками культурного и воспитанного человека из „хорошего общества"».

В творчестве Пушкина углубляется тенденция к органическому слиянию, совмещению в контексте разностильных элементов. Пушкин «утверждает многообразие стилей в пределах единой общенациональной нормы литературного выражения». Становление ее, как отмечает А.И. Горшков, связано, прежде всего, с новой организацией литературного текста, проходившей по многим линиям, из которых наиболее важны:

1) утверждение словоупотребления, основанного на принципе максимально точного обозначения явлений действительности, отказ от формальных словесных ухищрений, риторических перифраз, беспредметных метафор и т. п., «синтаксическое сгущение речи»,

2) свободное объединение языковых единиц, ранее разобщенных по разным стилям и сферам употребления».

Свободное взаимодействие разнородных речевых стихий могло осуществиться благодаря тому, что на протяжении XVIII в. активно протекали процессы взаимосвязей и взаимовлияний между русской лексикой, славянизмами и заимствованиями [6,63].

Пушкин разрешает одну из основных проблем эпохи — проблему соотношения книжного и разговорного в литературном языке. Стремясь подобно Н. Карамзину к созданию единой общелитературной нормы, Пушкин, в отличие от своего предшественника, «решительно восстает против полного слияния книжного и разговорного языка в одну нейтральную систему выражения».

Писатель утверждает в литературном языке (главным образом в его книжной разновидности) тот слой книжно-славянских слов, который уже был ассимилирован в предшествующий период. Одновременно он определяет судьбу заметной части славянизмов, продолжавших вызывать споры и в пушкинский период: писатель употребляет их лишь в определенных стилистических целях. Ограничение сфер применения многих славянизмов художественными (преимущественно поэтическими) текстами говорит о выходе их из активного фонда литературного языка — при одновременном утверждении, сохранении за соответствующими им словами русского происхождения позиций общелитературного слова.

Сказанное свидетельствует о том, что в пушкинскую эпоху происходит перераспределение лексического состава языка. И лексика А.С. Пушкина выделялась своей оригинальностью и своеобразием.

пушкин стиль лексика мировоззрение

Глава 3. Своеобразие лексики оригинала и белорусского перевода повести А.С. Пушкина «Дубровский»

Связи русских писателей с Беларусью разнообразны. Творчество А.С. Пушкина, так или иначе, связано с историей и культурой нашего народа. Связано не только поездками, проживанием, перепиской, а иногда и дружескими отношениями с местными жителями, но, пожалуй, еще более интересным и важным — сюжетами, книгами, литературными героями, прототипами которых были белорусы. Одним из таких произведений является повесть «Дубровский».

В основу сюжета «Дубровского» положен сообщенный Пушкину его другом П.В. Нащокиным эпизод из жизни одного белорусского небогатого дворянина по фамилии Островский (как и назывался сперва роман), который имел процесс с соседом за землю, был вытеснен из имения и, оставшись с одними крестьянами, стал грабить сначала подьячих, а потом и других Нащокин видел этого Островского в остроге. («Рассказы Пушкина, записанные со слов его друзей П.И. Бартеневым в 1851—1860 годах», М. 1925, стр. 27.)

В 1832 г. Пушкин начинает писать свое произведение, в котором с большой остротой ставится вопрос о взаимоотношениях крестьянства и дворянства.

Время действия романа относится, по-видимому, к 10-м гг. XIX в. «Дубровский» замечателен, прежде всего, широкой картиной помещичьего провинциального быта и нравов. «Старинный быт русского дворянства в лице Троекурова изображен с ужасающею верностью», — указывает Белинский (т. VII, стр. 577). Исторически Троекуров — типичное порождение феодально-крепостнической действительности екатерининского времени. Его карьера началась после переворота 1762 г., приведшего Екатерину II к власти. Противопоставляя знатному и богатому Троекурову бедного, но гордого старика Дубровского, Пушкин раскрывает в романе судьбу той группы родовитого, но обедневшего дворянства, к которой по рождению принадлежал он сам.

Новое поколение провинциальной поместной аристократии представлено образом «европейца» Верейского.

Сатирическими красками в романе обрисовано «чернильное племя» продажных чиновников-крючкотворов, ненавистных крепостным крестьянам не меньше, чем Троекуров. Без этих исправников и заседателей, без образа трусливого, равнодушного к нуждам народа кистеневского попа картина помещичьей провинции начала XIX в. была бы неполной.

Особенной остроты роман Пушнина достигает в изображении настроений крепостных крестьян. Пушкин не идеализирует крестьянство. Он показывает, что феодальные нравы развращали некоторых дворовых, становившихся холопами. Но Пушкин показывает и крепостных крестьян, враждебно настроенных против помещиков и их прихвостней. Такова фигура кузнеца Архипа, расправляющегося с судом по собственной воле и вопреки желанию Дубровского. На просьбу разжалобившейся Егоровны пожалеть погибающих в огне приказных он твердо отвечает: «Как не так», — и после расправы заявляет: «Теперь все ладно».

С бунтарски настроенными крестьянами Пушкин сближает дворянина-бунтаря, разоренного и одинокого Дубровского. Романтический образ бунтаря-протестанта против рабства и деспотизма приобретает у Пушкина конкретное социальное содержание. Герой романа — отщепенец в помещичьей среде. Однако поэт не делает Дубровского единомышленником крестьян, он подчеркивает личные мотивы его бунтарства. Когда Дубровский узнает, что Маша замужем за Верейским, он покидает своих товарищей, заявляя им: «Вы все мошенники». Крепостной массе он остается чуждым.

По жанровым признакам «Дубровский» — историко-бытовой роман. Но образ Дубровского обрисован Пушкиным в известной степени в традициях авантюрного романа XVIII в. Это не могло не помешать развитию в романе антикрепостнической, социальной крестьянской темы.

Тема крестьянских восстаний, только затронутая в «Дубровском», естественно, обращала мысль Пушкина к восстанию Пугачева. Поэт задумывает писать «Историю Пугачева». Одновременно еще в процессе работы над «Дубровским» у Пушкина возник замысел художественного произведения о пугачевском восстании [10, 72].

История формирования лексической и фразеологической системы белоруской и русской языков имеют тесную связь с историей формирования белорусского и русского народов. В свое время Я.Ф. Карский сделал следующий вывод про зависимость развития языка от перемен в жизни ее носителей: "Уже на первой поре существования того ли другого племени известные физические условия занимаемой им страны дали так или иначе отражаются на выработке его характера, какой в свою очередь накладывает известный отпечаток и на сам язык. Связь это между языком и природой страной неразрывно продолжается в течение всего существования народа. Природа дает известный отпечаток народного творчества, заставляя ее изобретать необходимые формы для отражения своей красоты, своего богатства или бедности. Затем и сам внешнее влияние одного народа на другой (будь он родственный ли отдаленный), на его быт, мировоззрение и язык находиться также в тесной связи с природой страны"'. Приведенные строки полностью характеризуют особенности становления и развития белорусских и русских языков, как, в общем, так и в отдельных системах, и в первую очередь лексики и фразеологии [9, 80].

Попробуем на примере сопоставительного анализа лексики оригинала и белорусского перевода, произведения А.С. Пушкина «Дубровский», показать, в чем же разница и схожесть лексики этих двух языков. Перевод произведения «Дубровский» на белорусский язык сделал К.Черный.

Общеизвестно, что нации предшествует народность. Потому белорусы и русские, как нации, сформировались непосредственно с белоруской и русской народностью, которые в свою очередь сформировались в восточнославянскую народность. Общая восточнославянская народность сложилась в итоге распада первобытнообщинного строя в восточнославянских племенах, в период установления их классового общества и создания раннефеодального государства — Киевской Руси.

Феодальная раздробленность привела к того, что в первой половине XIII в. Киевская Русь распалась, и ее восточные земли почти на три столетия захватили татаро-монголы, а западные вошли в состав Большого княжества Литовского, какое в крышка XV в. попадает под влияние Речи Посполитой. Таким образом, формирование белоруской и русской народностей и их языков с конца XIII и к конца XVIII в., когда впоследствии раздела Речи Посполитой в 1772, 1793 и 1795 гг. белорусы и их земли отошли к Российской империи, происходило самобытным путем. Зато формирование белорусов и русских, как наций проходила, при непосредственном взаимовлиянии и взаимодействии. Все это, разумеется, влияли на формирование белоруской и русской лексики и фразеологии.

Бесспорно, что все изменения в обществе во-первых, нашли отпечаток в лексическом запасе того или другого народа, социально или территориально ограниченной группы людей. В общем словарный состав любого живого языка находиться в неразрывном движении и развитии. Однако основной словарный фонд как лексическая база, или наиболее устойчивый пласт лексики, того или другого языка, имеет в своем ядре изначальный словарный фонд доисторической, доклассовой эпохи и изменяется весьма медленно и малозаметно. В каждом языке словарный состав развивается главным образом за счет слов, которые остаются за гранью основного фонда.

В современных восточнославянских языках ядро лексики белоруской и русской языков создают, так называемые исконно русские и исконно белорусские слова (во-первых, это слова со старославянского и общевосточнославянского лексического фонда). Происхождение этих слов объясняется происхождением и развитием самих восточнославянских языков. Сюда относятся слова-названия, связанные с обозначением самого человека, частей его тела и организма, родственных отношений, природных явлений, растительного мира, строений и их частей, диких и домашних животных т. д. К такой лексики относятся многочисленные названия разнообразных действий и процессов: біць, браць, бегаць, ісці, дыхаць, пісаць, слаць, есці — быть, брать, бегать, идти, дышать, писать, слать, есть; качества и примет: белы, глухі, просты, смелы, шырокі, шумны, ясны — белый, глухой, простой, смелый, широкий, шумный, ясный. Не только общеславянскими, но и индоевропейскими являются некоторые местоимения, числительные, предлоги, союзы: ты, ён, я, вы, два, пяць, сто, на, пад, за, і, а, у и др. Все эти слова встречаются и в русском оригинале и в белорусском переводе произведения.

Приведенные и похожие слова — это самые древние во всех славянских языках, а некоторые из их так же встречаются почти во всех индоевропейских языках : (сравнение: бел. маці, рус. мать, ст.-рус. і ст.сл. мати, и др.) Потому такую лексику закономерно и полноправно называют индоевропейской.

Кампаративисты все время стараются выявить полное количество слов, что осталась в том или ином славянском языке (или во всех) с общесловянского языкового единства. В середине XIX в. Ф.С. Шымкевич в своей работе "Корнеслов русского языка, сравненного со всеми главнейшими славянскими наречиями и с двадцатью четырьмя иностранными" (Спб., 1842), начислил 1378 слов с праславянским языком ("коренных"), а через сто лет Т. Лер-Сплавинский начислил таких слов сверх 17004. М.М. Шанскі отмечает: "Слова же, что происходят от общеславянского языка (многочисленные с каких существуют уже в теперешнее время с другими значениями), в нашей лексике не более двух тысяч. Однако до сегодняшнего дня, такие слова появляются в нашей речи наиболее употребительными, частыми и ходовыми в повседневных отношениях и складывают не меньше 1/4 всех слов. Именно эти слова являются ядром нашего современного словаря, важнейшей и составляющей его частью". Думается, в "Этимологическом словаре славянских языков: Праславянский лексический фонд" (М., 1974—1984) количество таких слов увеличиться, потому что в нем широко используются данные не только всех славянских языков, но и их диалектов.

Кроме индоевропейской и общеславянской лексики, в словарном запасе белоруской и русской языках, как исконные слова выделяются восточнославянские, это значит, что лексика является приобретением только братских народов в течение их совместимой жизни. Языковеды сюда относят в первую очередь такие слова, как: бел. сям'я, пляменнік, ваявода, пасол, ганец, служба, слуга, воласць, плуг, даніна, дзесяціна, сорак, дзевяноста...; рус. семья, племянник, воевода, посол, гонец, служба, слуга, волость, плуг, дань, десятнна, сорок, девяносто... В последние десятилетия традиционная лексика, общая для русского и белорусского языков, также пересматривается, и в ее состав включаются слова типа: вопытнасць, наладка, и др., балагур, вилять, жаворонок, жужжать, знобить, зяблик, льгота, шмыгать, совсем, галка, тут, снегопад, говорун, снегирь, пузырь, ледяной, после, и др., дваранін, селянін, землянін, земскі, земец, праведнік, праведны, праведнаи т.д.

К исконной лексике восточнославянских языков относится и все так называемые лексические и семантические неалагизмы — слова, созданные непосредственно белорусами и русскими с XIV а. по сегодняшний день, при помощи своих словообразовательных ресурсов и семантических подвижек в уже известных словах (как своих, да и заимствованных). Так, собственно белорусскими, издревле считаются слова : абавязак (рус. долг), дарослы (рус. взрослый), звычай (рус. обычай), летась (рус. прошлым летом, в прошлом году), цікавіцца (рус. ннтересоваться,); истьенно русскимиі — краюха (бел. акраец,), здешный (бел. тутэйшы), весить (бел. важыць), сочннять (бел.), вдруг (бел. раптам,); и др.

В приведенных примерах видно, что расхождения между восточнославянскими языками в собственных лексемах, относятся преимущественно к морфемным и словообразующим уровням. На лексическом и семантическом их гораздо меньше. В общем, на семантическом уровне, расхождения (различия) между белоруской и русской языками, чаще всего встречаются в периоде формирования этих языков, как национальных. Русский язык сохранил общеславянское (старославянское) слово лице (современное рус. лицо) со значениями передняя часть головы человека, «облик», грамматическая категория глагола и местоимения, а современный белорусский язык сохранила только однокоренное слово аблічча (рус. обличье), который передает другие указанные значения при помощи лексем твар и асоба. Использованные Ф. Скориной слово лицо і лице со значениями 'персона, лицо' и «твар», остались достоянием только старобелорусского языка. Зато со словом “гора”, которое имеет индоевропейское происхождение, в современном белорусском языке развились не только новые значения «помещение, пространство между потолком и кровлей на доме», «верх, вышыня», «вялікая колькасць чаго небудзь”, но и новые слова: гарышча (рус. чердак), гарой (на ложку гарой узвышаліся падушкі) [2, 24-26].

В ходе сравнительного анализа произведения Пушкина «Дубровский», мы пришли к выводу, что современные белорусский и русский языки неодинаково используют древнюю лексику, даже широко употребительную в общеславянском языке. Основной словарный фонд родственных восточнославянских языков мало в чем отличается, хотя значительное время белорусский и русский языки развивались самостоятельно. Текст на любом из этих языков имеет много общего, чем специфического и в общем плане понятны. Приведем пример: «...Через десять минут въехал он на барский двор. Он смотрел вокруг себя с волнением неописанным. Двенадцать лет не видал он своей родины. Березки, которые при нем только что были посажены около забора, выросли и стали теперь высокими ветвистыми деревьями. Двор, некогда украшенный тремя правильными цветниками, меж коими шла широкая дорога, тщательно выметаемая, обращен был в некошеный луг, па котором паслась опутанная лошадь. Собаки, было, залаяли, но, узнав Антона, умолкли и замахали косматыми хвостами. Дворня высыпала из людских изоб и окружила молодого барина с шумными изъявлениями радости...» «…Праз дзесяць хвілінаў уехаў ён на барскі двор. Ён глядзеў вакол сябе з хваляваннем не апісаным. Дванаццаць гадоў не відзел ён сваёй радзімы. Бярозкі, якія пры ім толькі што былі пасаджаны каля паркана, выраслі і сталі зараз высокімі дрэвамі. Двор, калісьці аздоблены трыма правільнымі кветнікамі, між якімі ішла шырокая дарога, дакладна вымятаемая, накіраваны быў у не кошаны луг, па якім пасвілася конь. Сабакі, было, забрахалі, але, даведаўшыся Антона, замоўклі і замахалі калматымі хвастамі. Дваровы люд высыпала з людскіх изоб і атачыла маладога пана з шумнымі выяўленнямі радасці….”.

Половина материала — это лексические соответствия, какие состоят на четверть из формальных и семантических. Вторая четверть, приблизительные, лексические соответствия с различиями по форме и семантике или по тому и другому. Мы провели сопоставление отрывков из текста произведения Пушкина, их белоруской и русской лексики (13 глаголов и 13 существительных сопоставлены во всех славянских литературных языках), которые показывают, что совпадающая лексика, составляет в каждом из текстов, не меньше половины). Например: «...Около семи часов вечера некоторые гости хотели ехать, но хозяин, развеселенный пуншем, приказал запереть ворота и объявил, что до следующего утра никого со двора не выпустит. Скоро загремела музыка, двери в залу отворились, и бал завязался. Хозяин и его приближенные сидели и углу, выпивая стакан за стаканом и любуясь веселостью молодежи. Старушки играли в карты...», и «...Каля сямі гадзінаў вечара некаторыя госці жадалі ехаць, але гаспадар, развяселены пуншам, загадаў замкнуць браму і абвясціў, што да наступнай раніцы нікога са двара не выпусціць. Хутка забразгала музыка, дзверы у зале адчыніліся, і баль завязаўся. Гаспадар і яго прыбліжаныя сядзелі і куту, пілі стакан за стаканам і любуясь весялосцю моладзі. Бабулькі гулялі ў карты…». Таким образом, лексика русского и белорусского языков чрезвычайно близка. Но даже в таких близких и родственных языках, как белорусский и русский, имеются значительные лексические различия.

Книжно-славянская лексика занимала большое место в творчестве Пушкина. В его произведениях значительно расширился, по сравнению с карамзинистами, состав славянизмов. Пушкин признавал книжно-славянскую лексику «живым структурным элементом русского литературного языка». Однако в отличие от «шишковистов» он видел в этой лексике не основу русского литературного языка, а лишь одну из его составных частей (наряду с другими генетико-стилистическими пластами). Взгляд Пушкина на место книжно-славянской лексики в общем составе литературного языка, ее объем и главное — функции далеко не совпадал со взглядами шишковистов. Это отчетливо видно из следующего его высказывания: «Давно ли мы стали писать языком общепонятным? Убедились ли мы, что славянский язык не есть язык русский, и что мы не можед смешивать их своенравно, что если многие слова, многие обороты счастливо могут быть заимствованы из церковных книг в нашу литературу, то из сего еще не следует, чтоб мы могли писать: да лобжет мя лобзанием, вместо цалуй меня. Конечно, и Ломоносов того не думал, он предпочел изучение славянского языка, как необходимое средство к основательному знанию языка русского».

Рассматривая взгляды Пушкина на роль и место книжно-славянской лексики в русском литературном языке, его высказывания об этой лексике, принципы ее отбора и употребления в творчестве поэта, следует иметь в виду, что для Пушкина, как и для его современников и предшественников—карамзинистов, понятие славянизма имело не генетическое, а чисто стилистическое значение. Другими словами, речь шла только о той части книжно-славянской лексики, которая к этому времени еще сохраняла стилистическую окраску высокости и в восприятии современников не утратила своей связи с церковнокннжным языком. Из языковых споров рас сматриваемой поры исключались те славянизмы, которые к этому времени стилистически и семантически ассимилировались и составляли значительный лексический фонд литературного языка [15, 29]. Например: «...Взор ее быстро их обежал и снова оказал прежнюю бесчувственность. Молодые сели вместе в карету и поехали в Арбатово; туда уже отправился Кирилл Петрович, дабы встретить там молодых....»

Таким образом, сделав сопоставительный анализ текстов Пушкина «Дубровский» на белорусском и русском языках, определив состав стилистически значимых славянизмов и их художественные функции, мы видим, что Пушкин ограничил сферу их функционирования как специфических средств художественной выразительности в основном пределами поэтической речи. Это было важным шагом на пути постепенного передвижения значительной части книжно-славянской лексики на периферию литературного языка, выхода из состава живых и актуальных элементов русского литературного языки.

В пушкинское время «новое поколение людей начинает чувствовать прелесть языка родного и в себе силу образовывать его». Как в русские, так и в белорусские письменные источники (летописи, произведения художественной литературы, переводы, хроники и т.д.) под влиянием живого разговорного языка проникают оригинальные названия предметов первой необходимости, а также явлений объективной действительности, созданные на основе общеславянских слов при помощи разных подвижек в семантике, т.е переосмысленные. Наиболее значительные лексические различия белорусского языка от русского проявились в период формирования и становления обоих языков как национальных (XVIII — начало XX в.).

В особенности много специфических слов и словосочетаний в белорусском литературном языке, который в новом периоде формировался исключительно на народно-разговорной почве, потому лексика и фразеология современного белорусского языка имеет отличительные национальные черты не только со стороны ее формы (фонемный и морфемный состав), но и содержания (значение — прямое, переносное, суженное, расширенное, новое, обновленное и т. д.). Все это можно подтвердить анализом лексем и фразем, находящихся в словарях И.И. Носовича и В.И. Даля, в русско-белорусском и белорусско-русском словарях, в толковых словарях современных русского и белорусского языков [20, 391].

В ходе анализа произведения Пушкина «Дубровский» мы видим, что он широко применяет в своем произведении народно-разговорную лексику. Например: «…В эту минуту в залу вошел, насилу передвигая ноги, старик высокого роста, бледный и худой, в халате и колпаке.

— Здравствуй, Володька! — сказал он слабым голосом, и Владимир с жаром обнял отца своего. Радость произвела в больном слишком сильное потрясение, он ослабел, ноги под ним подкосились, и он бы упал, если бы сын не поддержал его.

— Зачем ты встал с постели, — говорила ему Егоровна, — на ногах не стоишь, а туда же породишь, куда и люди...» Он видит в ней источник национального обновления литературного языка. Его отношение к ней было сформулировано им в теоретических статьях. Считая, что разговорный язык простого народа достоин глубочайших исследований, Пушкин призывает «прислушиваться к московским просвирням. Они говорят удивительно чистым и правильным языком». Для Пушкина процесс демократизации литературного языка — признак «зрелой словесности»: «В зрелой словесности приходит время, когда умы, наскуча однообразными произведениями искусства, ограниченным кругом языка условленного, избранного, обращаются к свежим вымыслам народным и странному просторечию». Отстаивая право художника на свободу в использовании разных языковых средств в своих произведениях, Пушкин неоднократно доказывает, что самые поэтические мысли могут быть литературно выражены народной речью, «языком честного простолюдина» [16, 177].

При сопоставлении лексики оригинала и белорусского перевода повести Пушкина «Дубровский», сразу бросается в глаза разнообразные специфические особенности белорусского и русского языков в области фонетики и графики (ў, дз, дж, приставные гласные и согласные, яканье, мягкость [ч] и др.), морфологии и орфографии (второе и третье смягчение заднеязычных [г], [к], [х] и написании -цца, —чы как фармантов инфинитивов в белорусском языке, -ться, -чь в русском и др.), разное морфологическое словообразование и разный морфемный состав при одинаковых корневых морфемах (например: ст.-бел. заступникъ и ст.- рус. заступатель и др.). Отметим, что многие исследователи-лингвисты относят слова с приведенными и с похожими различиями к собственно белоруской или собственно русской лексике, однако в такого типа лексемах будут не лексические, а фонетические, графические, орфографические, морфологические и словообразовательные различия. Например: «...Кавалеров, как и везде, где не квартирует какой-нибудь уланской бригады, было менее, нежели дам, все мужчины, годные на то, были завербованы. Учитель между всеми отличался, он танцевал более всех, все барышни выбирали его и находили, что с ним очень ловко вальсировать. Несколько раз кружился он с Марьей Кириловною, и барышни насмешливо за ними примечали. Наконец около полуночи усталый хозяин прекратил танцы, приказал давать ужинать, а сам отправился спать...», «Кавалераў, як і ўсюды, дзе не кватаруе якой-небудзь уланскай брыгады, было меней, чым дамаў, усе мужчыны, здатныя на то, былі завербаваныя. Настаўнік між усімі адрозніваўся, ён танчыў больш усіх, усе барышні абіралі яго і знаходзілі, што з ім вельмі вёртка вальсіроваць. Некалькі раз кружыўся ён з Марьей Кириловною, і барышні насмешліво за імі прымячалі. Нарэшце каля полуночы стомлены гаспадар спыніў танцы, загадаў даваць вячэраць, а сам адправіўся спаць….» Другое дело со словами с разными корнями или их реликтами. Вообще М.М. Шанский склоняется к тому, что собственно русскими словами являются такие слова, которые возникли на русской почве с XIV в. по сегодняшний день при помощи общеславянских и восточнославянских корней, но собственно русских афиксов. Это в первую очередь слова типа каменщик, дохлятина, листовка и др. То же самое можно сказать и про собственно белорусские слова, включая в их группу и разного рода лексемы-кальки, сравн.: авечка и овца, певень и петух, и т. д.

Самостоятельное развитие белорусского и русского языков в течение пяти столетий привело к тому, что возникли значительные различия даже в тех лексико-семантических группах, которые стабилизировались еще в общеславянский период. Ярким примером являются современные белорусские названия некоторых частей тела человека по сравнению с их современными русскими аналогами: твар — лицо, скроні — виски, вочы — глаза, и др. Другие пласты каждодневно-бытовой лексики в обоих языках еще более измененные.

Несмотря на самобытность белорусского и русского языков, в течение всей истории их развития происходил межъязыковой контакт, что закономерно отразилось в первую очередь на лексико-семантичной системе. Письменные памятники отобразили это явление как в старобелорусском, так и в старорусском языке.

В повести «Дубровский», Пушкин производит тщательный отбор лексики из разговорного языка и употребляет ее таким образом, что она служит средством реалистического воспроизведения действительности или средством социальной характеристики персонажа. Такое применение лексических средств общенародного языка определяется творческим методом писателя и его мировоззрением. Вместе с тем оно отражает начало ведущей тенденции развития литературы и литературного языка эпохи в целом.

Круг разговорных слов, которые Пушкин вовлекает в свое произведение, довольно широк. Однако сам по себе широкий доступ разговорных лексических элементов в художественную литературу — явление не новое. И все-таки не случайно Пушкин был назван «полным реформатором языка» (Белинский), хотя известно, что Пушкин «не создавал никакого „нового" языка, он не придумывал новых слов, форм и т. п., вообще совершенно не занимался словотворчеством». Новаторское отношение к языку заключается в изменении условий функционирования языкового материала в художественном произведении. Принципы отбора «простой» лексики в языке Пушкина не остаются неизменными, они эволюционируют.

Проникая в художественную прозу Пушкина, эта лексика, находя применение в повестях не только при описании крестьян, но и в речи созданных Пушкиным рассказчиков, повествователей. Такая лексика используется нередко в нейтральном авторском повествовании. Например: Маша остолбенела, смертная бледность покрыла ее лицо. («Дубровский»). Или: «...она содрогнулась и обмерла, но еще медлила, еще ожидала; священник, не дождавшись ее ответа, произнес невозвратимые слова. Обряд был копчен. Она чувствовала холодный поцелуй немилого супруга, она слышала веселые поздравления присутствующих и все еще, но могла поверить, что жизнь ее была навеки окована, что Дубровский не прилетел освободить ее...».

Итак, разговорные лексические единицы, сохраняя свою экспрессию, широко вовлекается в художественное повествование Пушкина. Функционирование их на правах разговорных, но вполне литературных, нормативных элементов признано в современной научной литературе сущностью преобразования литературного языка в эту эпоху. Употребление названного разряда слов в нейтральной авторской речи со всей очевидностью свидетельствует о том, что складываются новые нормы словоупотребления, что расширяются границы самой литературной нормы. Эти нормы были приняты наиболее передовыми деятелями культуры пушкинской поры.

Однако с точки зрения традиционного понимания литературных канонов язык Пушкина мог казаться и действительно казался определенной части журналистов неприемлемым, так как он не укладывался в установившееся ранее представление о литературной норме: «лексика Пушкина поражала современников совершенной пестротой и новизной, создавая впечатление резкого диссонанса на фоне поэтической традиции» [18, 49].

Национальный русский поэт — Пушкин не замкнут в своем творчестве рамками русской культуры. В его творениях нашли отражение культуры Запада и Востока: современная, древняя, античная и средневековая. Слова различных языков, вплоть до самых экзотических (малайск. анчар), встречаются в языке поэта, и первое место среди них принадлежит галлицизмам. Пушкин употребляет слова французского происхождения в русском написании, французские слова и выражения в их французском оформлении, а также буквально переведенные с французского выражения и слова. Часть писем написана Пушкиным по-французски. Воспитанный в духе времени на французской культуре, писатель изучил английский язык, знал итальянский, читал в подлиннике «Коран», учился древнееврейскому языку. Он работал над латинским, греческим, украинским, польским, татарским, древнеболгарским, немецким языками. К примеру: «...Кавалеров, как и везде, где не квартирует какой-нибудь уланской бригады, было менее, нежели дам, все мужчины, годные на то, были завербованы...».

Пушкин воздает должное культурам других языков. Не случайно он характеризует свой родной язык как «язык… гибкий и мощный в своих оборотах и средствах..., переимчивый и общежительный в своих отношениях к чужим языкам» [16, 145].

Русские и белорусы за немалую историю своего развития запасли довольно значительное количество словесного богатства, заимствованного у других народов. Так в ходе анализа повести «Дубровский», мы определили, что заимствованные слова в белорусском и русском языках отличаются от собственно белорусских и собственно русских лексем некоторыми своими морфемами, звуковыми сочетаниями и даже звуками (буквами). Например, в старорусском языке почти все слова со звуком [ф ], сочетаниями [гк], [г'е], [к'е], [х'е] являлись заимствованными; в современном русском языке слова с звуками [дж ], [дз | также заимствованные и т. д.; в современном белорусском языке слова с начальными ударными [о ], [у ] и без приставных согласных будут всегда иноязычными, такое же явление и со словами с сочетаниями іа(ія), іо(іё), ыо(ыё) и др. В общем многочисленные сочетания звуков (букв) и морфемы в современных русском и белорусском языках указывают на заимствования из того или другого языка, например сочетание ла, ле, ра(ро) — из старославянского: рус. разум, облако, шлем и др., бел. розум, воблака, шлем (шолам) и др.; элементы –дл-(-тл-) и шп- — с польского и немецкого: павідла, шпунт, шпілька и др.; приставки а-(ан-), ант-(анти-), архи- -- с греческого: аморальный, антиправительственный, архиепископ и др.; суффиксы -ус, -ум — с латинского: парус, Сириус, кворум, кансилиум, президиум и др [2, 34].

При сопоставлении заимствованной лексики белорусского и русского языков сразу выявляется, что в обоих языках неодинаковое количество тех ли других иноязычных слов. Признавая роль иноязычных источников в обогащении лексики литературного языка, Пушкин подчеркивал, что далеко не всегда нужно это влияние. Он считал, что оно не может быть слишком сильным при достаточном развитии собственной культуры.

В творчестве Пушкина получает решение центральная проблема эпохи — синтез всех жизнеспособных языковых элементов, пришедших в русский литературный язык из разных генетических источников. Свобода совмещения этих элементов, речевой синтетизм, как показывают результаты ряда современных исследований, является сущностью пушкинской языковой реформы. Именно под пером Пушкина происходит органическое слияние разнородных по источнику элементов: церковнославянизмов, русских слов (в том числе разговорных и диалектных), заимствований; для Пушкина характерно «свободное сочетание и взаимопроникновение языковых единиц, прежде разобщенных и противопоставленных в историко-генетическом, экспрессивно-стилистическом и социально-характерологическом плане».

Наиболее важным моментом пушкинского синтеза было то, что завершается «акт скрещения книжного и обиходного начал». Для Пушкина характерно свободное соединение славянизмов в одном контексте с разговорными и бытовыми словами, подчас резко отличавшимися друг от друга своей стилистической окраской. Объединение таких слов противоречило понятию стилистической нормы у карамзинистов, нарушало принцип — «совершенная одинаковость или единообразие в словах и течении оных, без всяких скачков и неровностей».

Особый интерес в этой связи представляет «Дубровский». Новизна пушкинского подхода к синтезированию в тексте двух речевых стихий состояла здесь, как признают исследователи, в том, что, объединяя книжные и разговорно-бытовые элементы, писатель не разрушает стилистической монолитности целого. Таково, например, совмещение разностильных лексических единиц, соединение книжно-славянских слов со словами, обозначающими предметы и явления быта, подчас крестьянского [16, 170-171].

И в заключение, хочется сказать, что в Пушкине, по выражению Гоголя, «как будто в лексиконе заключилось все богатство, сила и гибкость нашего языка. Он более всех, он далее всех раздвинул ему границы и более показал все его пространство». Тем самым Пушкин определил основное направление развития лексики русского литературного языка».

Заключение

1. Русский национальный язык формируется в течение нескольких столетий: в середине XVIII в. сложилась его морфологическая система, к началу XIX в. — синтаксическая система, в первой половине XIX в. устанавливается современное соотношение различных лексических пластов в литературном языке и языке художественной литературы.

2. В начале XIX в. образуются два типа литературного языка, свойственные каждому национальному языку: книжный и разговорный и, по-прежнему взаимодействующий с нелитературной разговорной речью, но не совпадающий с нею по объему.

3. Ведущее место в системе литературного языка занимает язык художественной литературы; в тексты художественной литературы вовлекается большое количество внелитературных средств, что дает возможность с середины XIX в. (30—40-е гг.) противопоставлять три системы языка — литературный язык, живая разговорная речь и язык художественной литературы, где используются литературные и внелитературные языковые средства.

4. В процессе сближения литературного языка с живой народной речью, в образовании норм литературной речи, в формировании специфических языковых особенностей художественной литературы важную роль сыграл А.С. Пушкин.

5. Наиболее полное отражение процесс демократизации русского литературного языка нашел в творчестве А.С. Пушкина, в частности в повести «Дубровский», так как в его произведении произошло гармоническое слияние всех жизнеспособных элементов русского литературного языка с элементами живой народной речи, так как слова, формы слов, синтаксические конструкции, устойчивые словосочетания, отобранные писателем из народной речи.

6. В первой половине XIX в. (30—40-е гг.) процесс формирования русского литературного национального языка заканчивается; наиболее полно нормы современного русского литературного языка впервые были представлены в произведениях Пушкина, поэтому многие исследователи называют Пушкина родоначальником современного русского литературного языка, а его лексику — своеобразной.

Список использованной литературы

1.  Апресян Ю.Д. Лексическая семантика. М., АКАДЕМА, 1995 – с. 94

2.  Абабурко М.В. «Параунальная граматыка беларускай і рускай моу»-- Мн. «Вышэйшая школа» 1992. – с. 21-36

3.  Будагов Р.А. Писатели о языке и язык писателей. М., 1984. – с. 203

4.  Биржакова Е.Э., Войнова Л.А., Кутина Л.Л. Очерки по исторической лексикологии русского языка XVIII века. - Л., 1972.—с. 18-19

5.  Виноградов В.В. Очерки по истории русского литературного языка XVII—XIX вв. М., Учпедгиз, 1938, главы пятая и шестая.

6.  Виноградов В.В. Язык Пушкина. М., «Аса», 1953. -- с. 63

7.  Виноградов В.В. Стиль Пушкина. М., Гослитиздат, 1941.—с.71

8.  Гофман В.А. Язык Пушкина.— В сб.: Стиль и язык А.С. Пушкина, М., 1987.—с. 14

9.  Григорьева А.Д. Поэтическая фразеология конца XVIII — начала XIX в.— В кн.: Образование попой стилистики русского языка в пушкинскую эпоху. М., «Наука», 1964.—с.80

10.  Горшков А.И. Язык предпушкинской прозы. – М., 1982.—с. 72

11.  Земская Е.А., Китайгородская М.В., Розанова Н.Н. Русская разговорная речь. Фонетика, Морфология. Лексикология. Жест. М., 1983 – с. 53

12.  Ильинецкая И.С. Из наблюдений над лексикой Пушкина. — «Труды Института русского языка», т. II. М., 1950.—с.51

13.  Ковалевская Е.Г. История русского литературного языка. М. «Просвещение» 1989. – с. 311

14.  Калинин А.В. Лексика русского языка. - М., 1978.—с. 170

15.  Князькова Г.П. Лексика народно-разговорного источника в травестированной поэме XVIII века. // Язык русских писателей XVIII века. - Л., 1981. – с. 29

16.  Лексика русского литературного языка. /Ф.П. Филин.—М. «Наука», 1981. – с. 132-177

17.  Лыков А.Г. Современная русская лексикология (русское окказиональное слово). М., «Наука», 1976. – с. 81

18.  Линник Т.Г. Проблемы языкового заимствования. Языковые ситуации и взаимодействия языков.- Киев, 1989. – с. 49

19.  Орлов А.С. Язык русских писателей. М.—Л., изд-во АН СССР, 1978, с. 62—122.

20.  Общее языкознание./Под ред. А.Е. Супруна. – Мн. «Вышэйшая школа» 1983. – с. 391

21.  Петрова М.А. Русский язык. Лексика. Фонетика. Словообразование. М., «Наука», 1983.—с. 82

22.  Русский язык. Пособие для подготовительных отделений вузов. /М.Г. Булахов, Н.П. Пипченко, Л.А. Шувченко. – Мн. Изд. БГУ, 1982 – с. 7-28

23.  Сорокин Ю.С. Значение Пушкина в развитии русского литературного языка.— История русской литературы, т. VI. М.—Л., изд-во АН СССР, 1973.—с.89

24.  Тынянов Ю. Пушкин.— В кн.: Ю. Тынянов. Архаисты и новаторы. М., «Прибой». 1998.—с. 72

25.  Улуханов И.С. Единицы словообразовательной системы русского языка и их лексическая реализация. М., 199 – с.105

26.  Щерба Л.В. Опыт общей теории лексикографии. // Щерба Л.В. Избранные труды по языкознанию и фонетике. Л., «СПНоВа» 2004.—с. 38

27.  Чешко Л.А. Русский язык. – М, 1990.—с. 249