"Не только самурай и гейша"

""

Лакуна между классикой и современностью

К сожалению, прежде всего я дожен огорчить Вас, говоря, что я никакой не самурай и хотя у меня жена - японка, она тоже не гейша. К тому же, должен добавить, что в Японии сегодня не осталось ни одного настоящего самурая, и если собственно найдутся такие - то это возможно только в каких-то луна-парках в качестве аттракциона или в фильмах, действие которых происходит несолько веков назад. Кто еще не смотрел известный фильм Куросавы "Семь самураев"?

Зато, как ни парадоксально, в России сегодня везде есть самурай и гейша. Я имею в виду то обилие довольно стереотипных образов японцев, которые существуют сегодня в массовой культуре в России. Гуляя по Москве, легко попасть в японский ресторан, который носит название "Самурай" или что-то в этом роде и на вывеске которого заманчиво улыбается гейша в экзотичном кимоно. Это не преувеличение, поскольку по чьему-то перечислению сейчас существует сорок два японских ресторана; они все, как правило, очень дорогие, но судя по тому, как они процветают и привлекают не столько богатых японских бизнесменов, сколько обыкновенных русских клиентов, можно сказать, что японская кухня уже стала частью кулинарной жизни этого космополитического мегалополиса.

Повышенный интерес русских к Японии также отражается в русской прессе. Так, например, газета "Известия" выпустила тематическое приложение, посвященное Японии (22 июля 2000 года), где было помещено много интересных материалов; и последнее вреся мы можем найти много японского даже в таких журналах, как "Птюч" и "Плейбой". Кстати, надо все-таки отметить, что такое вездесущее "японское" не всегда оказывается по-нстоящему японским. Очень характерно, что красивая манекенщица с восточной физиономией, которая щедро обнажает свое тело (простите, пожалуйста, за неприличие, не подходящее к этому почтенному залу) в одном из последних номеров журнала "Плейбой" является, в действительности, не японской, а девушкой родом из Улан-Удэ, хотя на обложке журнала написано очень крупным шрифтом "Моя гейша".

Таких примеров очень много, и даже перечислить их просто нельзя. Но позволяю себе привести еще только один пример из моей жизни. В конце мая текущего года в Москве состоялся всемирный конгресс Пен-центра и после Москкы в Петербурге продолжалась вторая половина конгресса, в рамках которых устроили поэтический вечер, в котором мой знакомый, очень известный поэт из Японии принял участие и я тоже выступил вместе с ним на сцену как переводчик. Правда, мой перевод не был особенно хорошим, но не в этом тут дело. Только какое было мое удивление, когда я немного спустя прочитал статью об этом вечере в журнале "Огонек"! Там некий корреспондент пишет: "(на сцене американского поэта сменил вежливый японец, одетый не менее безупречно и сдержанный, как самурай. С ним вышел переводчик, тоже японец. Оба синхронно поклонились залу. Следующим естественным шагом стал бы короткий показательный бой на мечах или на худой конец голыми руками, но вместо этого переводчик сказал……" (курсив Нумано). Я не стану упрекать автора этой халтурной статьи, в которой почти нет никакой точной информации о нас. Но меня озадачивает и даже интересует вот что: почему русский, даже довольно высоко образованный, так автоматически ассоциирует японца с мнимым самураем и тому подобным даже тогда, когда перед его лицом стоит живой , реальный японец, который на него не очень похож?

Итак, надо заключить, что образовался довольно серьезный разрыв между массовоыми, часто идеализированными или просто искаженными образами традиционной Японии, котороый уже давно нет, и такой реальной Японией, какая она есть в Японии. Ничего удивительного тут нет, так как сейчас в России существует очень мало точной информации о современной Японии вообще и о современной японской литературе в особенности, несмотря на высокоразвитое японоведение и старания талантливых русских японситов-ученых.

Что касается литературы, хотя русские японисты-филологи вправе гордиться очень высоким уровнем их исследований и накоплением первоклассных переводов японской классики на русский, их деятельность в советское время сосредоточивалась на средневековой и вообще старой Японии. Если я не ошибаюсь, в этом был своего рода эскапизм, потому что способные ученые избегали современности, которая могла быть проблематичной с идеологичесокой точки зрения и жили романтичными мечтами о далеком Востоке в отдаленное время. Например, Юкио Мисима, несомненно один из самых талантливых писателей послевоенной Японии, был практически под запретом в Совестском Союэе, потому что он был "реакционным самураем", ультраправым милитаристом, который сделал харакири. В результате в России процветали исследования классической Японии, но зато образовался большой пробел: в данный момент в Росси почти нет ни одного профессионального япониста-филолога, который бы специальзировался в современной японской литературе. Одним исключением был Григорий Чхартишвили, блестящий переводчик тровчества Мисимы, большой знаток вообще современной японской литературы, но жаль, что он уже покинул на время фронт японистики, потому что его сейчас больше занимает писательство под псевдонимом Борис Акунин.

Даже после перестройки, после того, как сняты были идеологические запреты, появилось в русском переводе мало новых современных японских писателей, перечень которых не может быть очень длинным. Точнее, их только два: это Юкио Мисима, которого многие из Вас, наверное, читали в блестящем переводе Григория Чхартишвили, и Харуки Мураками, автор романа "Охота на овец" в переводе Дмитрия Коваленина, который пользуется большой популярностью сейчас в России. Но Мисимы давно нет в живых - уже прошло ровно 30 лет и он теперь классик, а что касается Мураками - хотя он действительно один из самых читаемых писателей современной Японии, он никак не може в одном своем лице представить целое широкое полотно современной японской литературы. То же самое можно, конечно, сказать о современной русской литературе. Если кто-нибудь из зарубежных русистов-полузнаек скажет, что современная русская литература исчерпывается одним Бродским или Пелевиным, Вам останется, наверное, только усмехнуться снисходительно.

Итак, сейчас, как нам кажется, самое время начинать стараться заполнить лакуну, образовашуюся меджу обилием классики и пустотой современности. Одной из таких попыток являестя составление довольно большой антологии самой современной японской прозы в двух томах, над которой сейчас как раз мы с Григорием Чхартишвили работаем. Издание этой антологии планируется на март будущего года, и я рекумендую Вам прочитать ее, чтобы получить представление о поразительном разнообразии того, что пишется сейчас на японском языке, при чем не только японцами. Но только должен предупредить Вас, что те, кто слишком идеализируют классическую Японию, могут разочароваться в этой книге, потому что многие из рассказов, которые в нее вошли, не совпадают с традиционными образами Японии.

Напирмер, в очень известном рассказе писательницы Бананы Йосимото "Кухня", который стал международным бестселлером, описывается искусственная семейная жизнь, совсем не похожая на традиционный образ жизни в Японии. Героиня рассказа, Микагэ, совсем осиротелая, поселяется в доме знакомого юноши, у которого только мама; но эта мама на самом деле папа, то есть он педераст-трансвестит, и таким образом начитается странная совместная жизнь втроем. Или возьмем например другой рассказ писателя Масахико Симады "Дельфин в пустыне": герой этого рассказа, по внешности совсем похожий на нормального японца, являестя на самом деле ангелом, изгнанный с неба на японскую землю. Он зарабатывает на жизнь работой рыбака и обыкновенного служащего, и потом начинает проповедывать странное учение о том, что рай должен рано или поздно упасть на землю.

Но я забежал вперед. К конкретному содержанию нашей антологии мы вернемся, если останется время, к концу моей леции, а теперь хочу осветить две темы, которые представляются мне особенно актуальными для современной японской литературы. Первую тему я условно называю "границей японской литературы", а вторую - "слияние художественной и массовой литературы". И в этих двух аспектах, на мой взгляд, меджду Японией и Россией есть много общего.

Граница японской литературы и ее сдвиги в мировом контексте

За время после Второй мировой войны японская литетарта изменилась значительным образом. Или лучше сказать, что изменился мировой контекст, в котором существует и японская литература. Раньше, скажем, лет 20-30 назад, в глазах среднего японца такие "иностранцы", которые владеют японским языком, казались редкостными зверями и они могли стать популярными звездами на экране телевидения по одной простой причине, что они говорят по-японски. И естественно, что японские писатели, пиша свои произведения только по-японски, никогда не учитывали возможности, что их могут читать некоторые иностранцы прямо по-японски, не пользуясь услугами переводчиков.

Но теперь вся картина совсем другая. Японцы уже привыкли к тому, что часто бывают такие иностранные японисты, которые знают и понимают японскую культуру лучше. И даже появились такие иностранные писатели, которые пишут по-японски, и такие японские писатели, которые пишут не только по-японски, но и на каком-то другом инстранном языке. Так что можно даже смело сказать, по-моему, что граница, которая четко отделяла японскую литературу от неяпонской, сегодня стала немного неопределенной и размытой. Такое обстоятельство приводит, как мне кажется, к новой точке зрения, с которой можно рассмотреть японскую литературу не столько как нечто экзотичное и инородное, что стоит совсем особняком от остального мира, сколько как органичную часть мировой литературы, в современном процессе которой участвует и японская литератута в качестве одного из многих равноправых участников.

Одним из доказательств таких сдвигов в мировом контексте японской литературы может послужить яркий контраст между нобелевскими лекциями Ясунари Кавабата и Кэндзабуро Оэ. Разрешите здесть напомнить Вам, что Кавабата и Оэ - только два японских нобелевских лауреата из области литературы. Первый получил нобелевскую примию в 1978 году, а посдедний - четверть века спустя, то есть, в 1994 году.

Мы еще хорошо помним странное название нобелевской лекции Кэндзабуро Оэ: "Аимаи на нихон но ватаси", или "Я из двусмысленной (неопределннной, нечеткой, и т.д.) Японии. Наверное, это название, таким образом буквально переведенное на русский, звучит довольно странно, но оно звучит в японском оригинале тоже странно. Это объясняется частично тем, что это название является ироничной и даже немного провокационной пародией на название нобелевской речи другого японского писателя: "Уцукусии нихон но ватаси".

Оглядываясь назад, с нынешней точки зрения, можно полагать, что тридцать с лишим лет назад Кавабату удостоили этой почетной премии именно за ту своеобразную японскую эстетику, которую этот писатель представлял в глазах европейцев и которая резко отличалась от западной эстетики. Со стороны остального мира и особенно Запада были предвзятые ожидания, что своеобразная литаретура страны восходящего солнца должна отличаться от всех других литератур каким-то коренным образом, и выбрали Кавабату как писателя, идеально отвечающего этим ожиданиям. Здесь я не говорю о личной позиции писателя; речь скорее идет о той исторической позиции, которую ему пришлось занять в тот момент в контексте таких ожиданий, которые сегодня упрекнули бы некоторые критики в ориентализме по терминологии Эдварда Саида.

С другой стороны, награда Оэ символизиует то качественно новое обстоятельство, что теперь в мире начинают воспринимать японскую литературу как просто литературу, или как одну совсем нормальную разновидность современной мировой литературы. Тут уже ни при чем вывеска "своеобразие японской эстетики" и тому подобное. Если для Кавабаты нужна была все-таки предпосылка, что Японию возможно определить однозначно каким-нибудь одним именем прилагательным (будь то "красивая" или "изящная"), это логично привело его к тому отделению самого себя и своей литературы от всего окружающего мира, который как-то не может гордиться такой четкой однозначностью. А в отличие от Кавабаты Оэ утверждает, что уже нет никакой красивой Японии, с которой писатель может идентифицировать себя; есть только двусмысленная Япония. Такое самосознание приводит писателя к позиции, более открытой в отношении к остальному миру, так как вообще невозможно провести четкую границу между самим себой и окружающим миром на почве своей "двусмысленности".

Но "открытость" не обязательно означает создание некоей безнациональной литературы, легко понятной для мировой публики и ориентированной на хорошую продажу на мировом рынке. В одной другой лекции Оэ замечает, обсуждая произвединия французского писателя чешского произхождения Милана Кундеры, что его роман "Шутка", написанный в молодости на чешском языке на Родине можно оценить как "универсальное, по-настоящему мировое произведение" в то время, как такой роман, например, "Бессмертие", который Кундера опубликовал сначала на французском в эмиграции, дает читателям впечатление продукта французского языка как одного из местных, провинциальных языков Европы. Я присоединяюсь к такой оценке Оэ и на самом деле я тоже, даже раньше Оэ, выступил с рецензией с подобным мнением. Я думаю, что тут проявляется тот парадокс языка и литературы, что писатель может иногда добиться универсальности только через свою месность и свою специфичность. В случае Оэ, хотя он большой знаток западной литературы, который свободно читает по-английски и по-французски, его произведения почти всегда основываются на его собственном опыте из области сугубо приватной жизни (особенно жизни с дефективным сыном) или действие чаще всего происходит в маленькой глухой деревне в долине на острове Сикоку.

Наряду с Оэ, еще одним важным современным писателем Японии является Кобо Абэ. Тут я не стану распространяться о творчестве Абе, потому что и так Вы наверное хорошо знаете этого уникального японского писателя, который ушел так неуместно рано, что ему не удалось получить нобелевскую премию. На самом деле, судя по тем огромным тиражам русских переводов Абэ, которые выходили в советское время и до сих пор еще выходят, можно сказать, что Абэ читали и читают в России больше, чем на его родине. Русский японист, переводчик и писатель Григорий Чхартишвили как-то заметил, что Кобо Абэ - уже классик советской литературы, и я думаю, что это остроумное замечание вполне справедливо.

Тут я только хочу обратить Ваше внимание на то, почему Кобо Абэ приобрел такое широкое признание за границей своей родины. Его популярность часто объясняют тем, что его литературная логика не столько национальна, сколько универсальна, и что писатель не прибегает к каким-либо реалиям, свойственым только японской культуре и вэстетике. Но на мой взгляд, это общее место, которое имеет серьезную опасность упрощения сложных дел. Дело в том, что язык Абэ, хотя он выглядит доволько прозрачным и логичным на первый вдгляд, не так легко дается переводчикам. Такие крупные японисты, как Дональд Кин из США и Хенрик Липшиц из Польши, в один голос утврждают, что индививуальный стиль Абэ так полон японских реалий и деталей своеобразного мышления писателей, что перевод его на европейский язык составляет особенно большой труд для переводчиков.

По-моему, здесь важно отметить, что у писателя Абэ всегда было стремление выходить за узкие рамки японской традиционной культуры, исходя в то же самое врямя все-таки непременно из японской действительности. Как известно, писатель провел свое детство в Манчжурии, климат и культура которой резко отличаются от Японии собсовенно своей континентальностью. Такое происхождение способствовало образованию писателя, который не примыкает ни к какой группировке и относится критически к действительности в Японии, сам проживая в ней как в эмиграции. Этим можно обяъяснить сложное сочетание и сосуществование в одном лице писателя двух противоположных особенностей, а имнно национальность и интернациональность, специфичность и универсальность.

Такое качество писателя становится еще более актуальным сегодня, то есть тогда, когда граница между японской и не-японской литературами не может быть прежней и трубуется попытка переосмыслить тот контекст мировой литературы, в корором находится и японская литература. И нет ничего удивительного в том, что появились некоторые японскоязычные писатели европейского и американского происхождения, на которых наблюдается особенное влияние Абэ. Такими писателями являются Хидэо Ливи из Америки и Давид Зоппети из Швейцарии.

Ливи Хидэо родился в 1950 в Америке в семье дипломата. Как показывает его фамилия Ливи, он еврейский американец и у него нет никакой кровной связи с Японией. Провел детство на Тайване и Токио, где его отец, дипломат, работал. Позже занимался японским языком и литературой в Принстонском университете и стал многообещающим "джапанолоджистом", преподавал в Снатфорде и даже перевел на английский "Манъёсю" ("Тысяча листьев" -- самый старый сборник танк, составленный еще 8 веке). Но потом он вдруг бросил свою успешную карьеру япониста и стал писателем, живущим в Японии и пишущим только по-японски. К его перу принадлежит также сборник эссе под названием "Победа японского языка". Победа японского языка, по мнению Ливи, заключается не столько в том, что сейчас больше и больше иностранцев занимается этим трудным языком, сколько в том, что появились наконец-то такие люди, рожденыые не-японцами, которые начинают выражать свои мысли и художественное видение по-японски. Потому что, говорит Ливи, этим обстоятельством нарушается совремнный миф о Японнии, где традиционно соединялись раса, культура и язык как одно и можно сказать, что японский язык одержал победу над игом, которое называется "идеология японцев как однородной нации".

Со строны этнически японских писателей появляются и новые явления. Так, например, Минаэ Миздумура нанисала уникальный двуязычный роман под называнием "Частный роман from left to right" (1995). Роман этот состоит по преимуществу из длинных разговоров по телефону между двумя сестрами-японками, живущими в Америке. Посколько они прожили в Америке 20 лет, естественно, что довольно большая часть их разговоров ведется по-аглийски, и автор дает такой аглийский текст без перевода на японский. Таким образаом получился двуязычный роман, в котором героини свободоно переходят с одного языка на другой. Английское выражение в названии романа "с левой стороны на правую" указывает на то, что в этой книге буквы пишутся в горизонтальном направлении, точно так же, как по-английски, а не в вертикальном. Напомним, что по-японски традиционно обычно пишут вертикально, и литературные произведения никогда не пишутся горизонтально. Поэтому, то, что Мидзумара сделала в своем романе, серьезное нарушение традиционной манеры японского письма.

Еще один характерным примером может послужить очень талантливая писательница Йоко Тавада (1960 года рождения), которая живет в Германии и пишет и по-японски и по-немецки. В биографии такой уникальной двуязычной писательницы ничего нет необыкновенного: она росла в Японии и училась в Токио в Университете Васеда на отделении русской литературы. Но к нашему боьлшому сожалению, она, по-видимому училась не особенно хорошо. После окончания университета она поехала в Германию работать, и через несколько лет, живя в языковой среде, освоил и немецкий, совсем забыв русский, и начал писать и по-немецки. Если бы она приехала в Россиию вместо того, чтобы поехать в Германию, она бы стала первым японским писателем, который тоже пишет по-русски. Жаль, что мы упустили большую рыбу.

То, что я до сих пор рассказывал, конечно, не исчерпывает всё то, что происходит сегодня в японской литературе. У нас в Японии производится каждый день большое количество литературы. Кроме России, Япония, наверное, почти единственная страна во всем мире, в которой еще существуют литературные ежемесячники типа русского "толстого журнала". Но тем не менее, нельзя отрицать, что это очень интересный и важный феномен в современной литературе. Такая новая тенденция, конечно перекликается с литературным процессом мировой литературы сегодня. Если мы смотрим литературную сцену мировой литературы 20-го века, сразу же можно найти довольно много таких писателей, которые переходили черуз границу языков и культур и писали на двух или даже на трех языках: Самуел Бэкетт, Владимир Набоков, Элиас Канетти, Милан Кундера, Салман Рушди, и Иосиф Бродский. В этой группе писателей и есть места для таких японоязычных писателей, как Ливи, Зоппети, Мидзумура и Тавада. Переходя через границу, которая заключает японцев и японскую культуру в узкую однородную среду, они осбовождают японцев и ищут новый мост, который связывает японскую литературу со сценой мировой литературы. А иностранные читатели могут, через чтение таких писателей нового типа, освободиться от стереотипного представления о Японии как о тайнственной восточной стране краисивой экзотики. В конце концов, Япония - уже не только самурай и гейша.

Слияние художественной и массовой литературы

Вторая тема, которую я теперь намерен рассмотреть, тоже связана с проблемой "границы". Но граница в этот раз находится не между японским и неяпонским, а между двумя видами литературы. Я имею в виду границы и дистанции между серьезной, утонченной, или просто "высокой" литературой, и так называемой бульварной, "низкой", массовой литературой. Мне кажется, что сегодня в России, в нынешнее время господства пост-постмодернизма, граница между этими двумя "литературами" размывается, или же смещается, благодаря появлению новых писателей, которые заполняют "пробел", это незанятое "между", разделяющее "литературы". На сегодняшний день существует уже несколько таких писателей, как, например, Виктор Пелевин, Михаил Велллер и Борис Акунин, творчество которых красноречиво свидетельствует о смещении границы, традиционно разделяющей уровни внутрилитературной иерархии.

Следует признать, что выражение "две литературы" само по себе довольно неудачно, поскольку у нас нет четких терминов для обозначения каждой из них. Та, что "повыше", по-немецки называется Schoene Literatur, по-русски - "художественная литература", однако в английском языке, по-видимому, подходящего термина нет. С другой стороны, хорошее выражение есть в японском языке - "дзюн-бунгаку", что дословно означает "чистая литература", и японская читательская аудитория традиционно воспринимает деление литературы на "чистую" и "не чистую", массовую как само собой разумеющееся. (Отмечу, что когда я говорю о двух видах литературы, это относится главным образом к прозе, но не к поэзии).

Чтобы создать конкретную почву для сравнительного подхода, рассмотрю литературную ситуацию в Японии более детально. Сейчас в Японии одними из наиболее престижных литературных премий являются Премия Акутагава и Премия Наоки. Первая присуждается за произведения "чистой литературы", представителем которой был Акутагава, в то время как вторая названа по имени романиста Наоки, пользовавшегося огромной популярностью у массового читателя. Важным является тот факт, что в общественном сознании эти две премии неразрывно связаны: они были учреждены одновременно (в 1935 г.) и финансировались одним издательским домом; они не исключают друг друга, а скорее дополняют. Два независимых жюри объявляют результаты отбора одновременно, и журналисты, пишущие на литературные темы, поздравляют лауреатов обеих премий как участников единого действа.

Такое мирное сосуществование этих премий показывает, что и сосуществование, или даже симбиоз, двух литератур долгие годы воспринималось в Японии как должное. Однако после II Мировой войны, и особенно в два последних десятилетия, произошли заметные изменения как в работе писателей, так и в читательском сознании, и различие между этими премиями становится все более неясным. Случается даже, что писатель, который в глазах общественности однозначно относится к числу приверженцев "чистой литературы", получает Премию Наоки, присуждаемую за "не чистую" литературу, и наоборот.Пока неизвестно, сбудется ли предсказание историка литературы, но, по крайней мере, можно согласиться, что в целом японская литература движется именно в этом направлении.

Для нас же особенный интерес представляет сравнение такой ситуации в Японии с литературной ситуацией в сегодняшней России. Здесь процесс разделения одной единой литературы на две или даже больше начался совсем недавно, и общество пока не может привыкнуть к тому, что коммерческая, безвкусная литература подавляет художественную своим количеством. Приверженцы "художественного" направления до сих пор полагают, что огромный коммерческий успех массовой литературы является для них оскорблением и прямой угрозой.

Перед лицом подобной "многоукладности" русская литература, считавшаяся единой в советское время, еще не успела приспособиться к новой ситуации и переживает кардинальные преобразования, и в ходе этих преобразований отмечаются попытки заполнить пробел между двумя литературами. Подобного рода попытки хорошо известны в Японии, и для них был даже изобретен специальный термин: "тюкан сёсэцу", что означает "промежуточная литература". Иногда и мастера "чистой литературы", такие, как, например, Юкио Мисима, обращались к жанру развлекательных романов, которые скорее относились к сфере массовой литературы (так, эти писатели намеренно подбирали стили и жанры для достижения определенных целей). Хотя термин "промежуточная литература" сейчас уже считается устаревшим и нигде не используется, само по себе явление продолжает существовать и даже приобретает все более важное значение.

Например, произведения одних из наиболее популярных, "самых читаемых" писателей современной Японии Харуки Мураками и Банана Ёсимото очень трудно отнести к какому-либо жанру. Читателей же вообще не интересует, относятся они к чистой литературе или нет; они выбирают то, что им нравится. И действительно, легкий для восприятия стиль, занимательный сюжет и, главное, огромный тираж изданий указывают на близость этих произведений к массовой литературе (критики часто отмечают возможное влияние комиксов на прозу Банана Ёсимото; роман Харуки Мураками "Норвежский лес" стал невиданным доселе бестселлером, разошедшимся тиражом более чем в 4 миллиона экземпляров). С другой стороны, несмотря на эти особенности, они недостаточно хорошо укладываются в рамки традиционных понятий о массовой литературе. Ни Мураками, ни Ёсимото не используют темы секса или убийства, как в бульварных романах или детективах; их произведения гораздо более интеллектуальны.

И эти рассуждения применимы не только к Мураками и Ёсимото. Тенденция, которую можно было бы назвать взаимопроникновением различных жанров, получила сейчас широкое распространение; писатели, которых принято относить к "чистой литературе", часто заимствуют технические приемы из детективов, фантастики, кинофильмов и комиксов, а произведения писателей, ранее считавшихся массовыми, появляются в журналах, соответствующих "толстым" литературным журналам в России. Кстати сказать, насколько мне известно, в сегодняшнем мире только в России и Японии "толстые" литературные ежемесячники пользуются высоким авторитетом у читателей и служат мерилом художественной ценности произведения. В Японии, как и в России, публикация какого-либо автора в таком журнале означает, что он принят в общество мастеров "чистой литературы". Почти то же самое можно сказать и о российских журналах: невозможно представить, чтобы произведения Александры Марининой появились в Знамени или Новом мире, в то время как Пелевин и Акунин удостоились такой чести (вспомним, что поскольку "Чайка" Анкунина была опубликована в "Новом мире", он уже не просто "детективщик"). По-видимому, в России пока еще две литературы занимают разные ниши литературного рынка и никак не взаимодействуют друг с другом, как если бы они стояли на разных ступенях в некоторой иерархии. (То же относится и к сосуществованию традиционных "толстых" и недавно появившихся "глянцевых" журналов).

Но если рассмотреть литературную ситуацию в России подробнее, мы увидим, что и здесь начинает происходить нечто похожее, будто опирающееся на японский прецедент. Особенно же подходят для сравнения Виктор Пелевин и Харуки Мураками, и мне не кажется, что это натянутое сравнение без всяких точек соприкосновения: недавно переведенный на русский язык роман Харуки Мураками Охота на овец (Хицудзи-о мэгуру бокэн) стал культовым произведением молодежи в России, и можно предположить, что читательские аудитории Пелевина и Мураками совпадают в значительной степени.

В случае Пелевина мы видем формирование писателя редкого таланта, который в состоянии перейти границу, разделяющую две литературы. Грубо говоря, место, занимаемое Пелевиным в современной русской литературе, сопоставимо с тем, которое принадлежит Мураками в литературе сегодняшней Японии. Оба они являются посредниками, перекидывающими мостик через пропасть, разделяющую серьезную и массовую литературу; их популярность огромна; они сотрудничают с "толстыми" журналами, но сфера их деятельности гораздо обширнее скромного мира литературных журналов.

Перед тем, как подвести итоги на эту тему, мне хотелось бы подчеркнуть, что предмет нашего рассмотрения в итоге сводится к проблеме литературных жанров и их развития. Нет нужды доказывать, что любой литературный процесс неизбежно предполагает конфликты и чередование старых и новых жанров, и каноны, по которым живет основное направление литературы, могут не остаться таковыми спустя некоторое время. Как отмечают американские ученые Wallen и Wellek, литературный жанр является "институтом".

Хотя литературные направления, о которых идет речь здесь, серьезная литература и массовая литература, слишком неопределенны, чтобы их можно было называть "жанрами" в строгом смысле этого слова, все же они являются институтами, основанными на особенностях литературного процесса в определенное время и круге читательских интересов.

Вспомним, что писал в свое время Юрий Тынянов имкенно на тему чередования литературных жанров в статье "Литературный факт" (1928):

В эпоху разложения какого-нибудь жанра - он из центра перемещается в периферию, а на его место из мелочей литературы, из ее задвориков и низин вплывает в центр новое явление (это и есть явление "канонизации младших жанров", о котором говорит Виктор Шкловский). Так стал бульварным авантюрный роман, так становится сейчас бульварною психологическая повесть.

При обсуждении вопроса о художественной и массовой литературе важно не ограничиваться оценкой только с эстетических позиций, но также попытаться осмыслить литературный процесс с точки зрения динамики изменений жанров и их взаимосвязи. И, как правило, именно в период общественных потрясений размываются границы между жанрами, усиливается их взаимопроникновение и предпринимаются попытки реформировать старые жанры и создавать новые, чтобы придать свежее дыхание культуре в целом. Учитывая это, мы можем заключить, хотя бы в порядке предположения, что появление писателей, заполняющих пробел между закрепленными традицией сферами литературы, весьма характерно для посткоммунистического мира, где больше нет Берлинской стены, этой искусственной границы, препятствовавшей взаимообогащению разных культур.

Не только гейша и самурай

Теперь еще раз вернемся, если позволяет время, к конкретному содержанию антологии современной японской прозы, которую мы сейчас составляем. Она состоит из двух томов, которые называются очень просто "Он" и "Она". В один том под названием "Он" войдет ровно дюжина писателей-мужчин и в другой том под названием "Она" войдет еще одна дюжина писательниц - то есть, женщин. Разделение писателей на два половых лагеря Вам покажется странным и даже феодально-патриархальным. Но именно в этом-то заключается наша культурогогическая стратегия: в нашем обществе, под старинном влиянием конфуцианством и также традиционно японского мировоззрения, все еще наблюдается тенденция разделять всю человеческую деятельность на мужскую и женскую сферы.

Например, женщин все еще не допускают на ринг для борьбы сумо; кухня, где готовится некоторые традиционные блюдя, считается также сферой, предназначенных для только мужчин. Согласно с такой традицией, японцы привыкли разделять любую группу людей на женщин и мужчин, в результате, например, получилась традиция очень популярного эстрадного концерта, который назвается "Кохаку Утагассэн", что означает "Песенное соревнование (или даже сражение, битва) между красными и белыми". Как можно догадаться по одному названию, на этом концерте все выступающие разделяются на два лагеря: женский и мужской, и они буквально соревнуюстся друг с другом перед жюри, которое состоит, как правило, иззнаменитых людей, избранных из разных отраслей культуры и бизнеса. Концерт состоится ежегодно вечером накануне Нового Года; в нем принмают участие избранные певцы и певицы, признанные за самых популярных в уходящем году (поэтому выступление на этом концерте считается самой большой честью для карьеры певца или певицы).

Прослушав такое объяснение, некоторые из Вас, наверное, подумают, что наша антология - литературная версия этого "песенного соревнования". Мой ответ - и да, и нет. Да, потому что мы пользуемся традицонной формой проведения чего-нибудь праздничного, и мы действительно надеемся, что выпуск нашей антологии будет каким-то праздничным событием. И нет, потому что наше намерение не заключается в соблюдении традиции и подчеркивании традиционных гендерных понятий. Используя или даже злоупотребляя традиционную раму, мы скорее хотим показать что-то совсем новое, пейзаж Японии, о которой Вы еще не знаете.

Когда я работал над составом этой антологии,я, как составитель, отвечающий за выбор писателей и их конкретных произведений, обратил особенное внимание на тот литературный процесс и явления, о которых сегодня речь шла, и поставил своей целью, прежде всего, показать то разнообразие современной японской, или лучше еще сказать, японскоязычной, литературы, которое не четко входит в рамки традиционной пресдставлеиня о ней.

Я сказал именно "японскоязычный", потому что туда вошли и неяпонцы, пишущие по-японски. Это американец Хидео Ливи, о котором я уже упомянул, и писатели корейского происхождения Ян Согиру и Ю Мири. Хотя в Япониия обычно считается на редкость однородной страной и почти 99 процентов ее население составляют этнические японцы, у нас также проживают довольно большое количество корейцев (больше полумиллиона), которые сохраняют свою культуру и идентичность, и из этой среды корейцев иногда появляются таланьлвиые писатели, пишущие по-японски. У одного из таких писателей. Ян Согиру - необычано пройденнй жизненный путь: Он проработал десять лет таксистом и, начал писать уникальную прозу, основываясь на собственном опыте таксиста и хороших знаниях о городских трущобах. В наш сборник вошел его рассказ, в котором ярко описываются настроение таких корейцев и их конфликты с японцами и японской полицией.

В наш сборник вошла не только серьезная, художественная литература. Там Вы еще найдете таких писателей с огромным успехом у массового читателя, как Каору Такамура, Миюки Миябэ, и Джиро Асада. Первые две писательницы - Такамура и Миябэ, пишут по преимуществу в жанре детевитивов и поэтому их можно сравнить, скажем, с Марининой в России. Правда, детективный жанр и в Японии считается как-то ниже, чем нормальная литература. Но они Такамура и Мифбэ достигли такого высокого качества, что сейчас можно сказать, что уже стоят совсем наравне с писателями из лагеря "чистой литературы".

Вряд ли я успею здесь рассказать обо всех двадцати четрех разнообразных писателях и писательницах, которые войдут в нашу антологию и большинство из которых раньше никогда не было переведено на русский. Если то,что сегодня я рассказал, звучит интересно, прочитайте книгу, когда она выйдет в марте будущего года. Как я Вам говорил, она может разочаровать некоторых из Вас, тех русских читалей, у которых есть некоторые предвзятые, идеализированные образы Японии. Но я могу ручаться на сто процентов, что прочитать эту книгу будет интересно тем, кто хочет познакомиться с новым японским обликом, не совсем похожим на гейшу или самурая.

Список литературы

Мицуёси Нумано. "Не только самурай и гейша"