Сентября 1792 г. Марат был избран Конвент г. Парижа

9 сентября 1792 г. Марат был избран Конвент г. Парижа

Он не верил конвентскому большинству: ни жирондистам, ни тем группировкам, которые были правее жирондистов,. ни даже части монтаньяров. Он верил только народной массе. Правда, он и в ней иногда отчаивался, возмущался ее инертностью, вялостью, быстро наступающим упадком революционного чувства, но он по крайней мере считал, что по сути дела, по логике вещей, по здравому смыслу, "народ", "неимущие", "маленькие люди", — другими словами, те, кого мы называем плебейской массой столицы и провинции, органически не могут быть врагами революции, не могут сознательно ей в чем-нибудь повредить. А другие, имущие, богачи, аристократы, состоятельные буржуа, очень и очень могут оказаться контрреволюционерами и даже не могут не быть в большинстве случаев таковыми.

Его яростные сражения с жирондистами переходили порой в открытую перепалку. Иногда это даже выходило за пределы Конвента – Марат использовал «Друг народа» и листовки для пропаганды. Его идея о массовом, народном политическом движении часто находила отклик в сердцах измученных голодом и нестабильностью людей.

Жирондисты смотрели на Марата уже как на основного политического противника, которого им было необходимо уничтожить в кратчайший срок. Дело в том, что в Конвенте Марата не смогло заглушить даже жирондистское большинство, более того, его не смог остановить даже председатель Конвента Гаде (жирондист),когда тот вынес на обсуждение Конвента связь министра внутренних дел Ролана с фальшивомонетчиками. После таких разоблачений Марат боялся выходить из дому, поскольку подвергся жестоким преследованиям жиронды. Нависла угроза даже над его жизнью.

В своей речи, в которой Марат в январе 1793 г. требовал казни короля, Марат, между прочим, прямо обвинял Ролана в том, что жирондистский министр тайком похитил из потайного железного шкафа в Тюильри наиболее компрометирующие королевскую семью документы. Он страстно восставал против аргументации тех, кто хотел спасти Людовика. На аргумент, что европейские монархи будут озлоблены против Французской республики, если короля гильотинируют, Марат отвечает, что гораздо опаснее оставить Европу под впечатлением безнаказанности Людовика XVI, которую всюду объяснили бы трусостью Конвента перед иностранным вмешательством. На заговорщиков нужно навести ужас! Народную свободу нужно закрепить кровью деспота! Преступления Людовика Марат видит главным образом в нескольких избиениях народа, учиненных во имя отстаивания короля и королевской власти, и прежде всего в стрельбе по народу, произведенной швейцарцами, телохранителями Людовика, 10 августа 1792 г. Яростно обличал он Бриссо и других жирондистов, пытавшихся спасти короля. Он высказал горькое сожаление, что 10 августа народ, отделавшись от короля, не отделался тогда же одним ударом от всех тайных изменников, богачей, юристов-крючкотворов, спекулянтов и пр., которые теперь сидят в Конвенте и защищают предателя, призвавшего против революции иностранцев и их войска.

После казни короля, 21 января 1793 г., единственной, центральной задачей Марата, очередной и неотложной, стало уничтожение жирондистов. От этого главного, по его мнению, вопроса он не отвлекался ничем. Эти последние месяцы зимы 1793 г. были временем страшного обострения нужды в Париже и в городах провинции.

25 февраля Марат опубликовал статью, в которой призывал народ к действию. Его статья проводила мысль о революционной самопомощи, на которую имеет полное право народ, раз власти не хотят защищать его от грабителей. "Когда трусливые народные уполномоченные поощряют к преступлению, избавляя преступников от наказания, то не следует находить странным, что народ, доведенный до отчаяния, сам производит суд". Это была все та же мысль о необходимости революционной активизации масс, которую Марат не переставал проповедовать с первых же дней революции. "О болтливый народ, если бы ты умел действовать!" — восклицал он еще в сентябре 1792 г. чуть ли не в сотый раз. Но теперь, 25 февраля 1793 г., этот призыв совпал, а может быть, и не только совпал. С реальным выступлением голодающего народа в разных частях города. Эти выступления, кончившиеся разгромом нескольких складов, булочных и овощных лавок, произошли того же 25 февраля и были приписаны действию статьи Марата. Сам Марат протестовал против этого обвинения, когда на другой день, 26 февраля, жирондисты решили потребовать, чтобы его отдали под суд за эту "зажигательную" (как они говорили) статью, вызвавшую волнения и беспорядки в столице.

Но легитимность Марата была столь высока, что суд над ним мог бы привести к взрыву народного недовольства. Это было очень невыгодно жирондистам, особенно на почве постепенной утраты ими поддержки масс.

Во время всех этих бурных выступлений Марат был совсем одинок. Монтаньяры, наиболее близкие к нему по убеждениям люди, в сущности, если не считать единичных выступлений, выражали презрение и недоброжелательство по его адресу. Да и Марат относился весной 1793 г. к монтаньярам с некоторой настороженностью. Ему не нравились недостаточная их близость к плебейской массе, нежелание давать простор массовым революционным выступлениям, их подозрительное отношение к революционному сотрудничеству законодателей с "народом на улице". Он в печати (и неоднократно) корил монтаньяров за то, что кое-кто из них поддерживает бытовую близость с жирондистами, с богатыми людьми, с генералами, обедает у них и т. д.

Но чем меньше оставалось у него сторонников среди других партий, тем яростнее была его борьба с ними, тем сильнее он искал в народе союзников. И он находил. Его пламенные речи всё чаще находили отклик в сердцах уставших от голода людей, которые хотели покончить с неопределённостью, разрухой и голодом. А ведь идеи Марата пришлись как раз вовремя: народные суды над виновниками ситуации, прямое народное присутствие в политике путём собраний, казнь ненавистного короля и богатых буржуа, раздача собственности имущих классов нуждающимся.

В течение всего марта, апреля и мая 1793 г. Марат часто появлялся в клубе якобинцев. Здесь его встречали всегда с полным сочувствием и часто с бурным восторгом, здесь — и только здесь — он не чувствовал себя одиноким, каким всегда чувствовал себя в Конвенте. "Марат, друг народа, мы тебе верим, спаси наших детей от голода!" —кричали женщины с трибуны клуба якобинцев, когда на возвышении для ораторов появлялся Марат. Никого и никогда так не слушали в клубе якобинцев, как Марата. Даже Робеспьер никогда так непосредственно не действовал своими личными выступлениями на этот клуб — авангард тогдашнего революционного Парижа. Отточенные, логические фразы Робеспьера, его плавная аргументация, рассчитано - последовательное предъявление доводов и иллюстраций развиваемой мысли — все это доходило до ума наиболее высокой по интеллектуальному уровню части аудитории, а страстные призывы Марата доходили до сердца всей собравшейся массы слушателей.

Содержание было одно. И в речах, и в статьях он бил в одну точку: народ окружен изменниками и обманщиками, ворами и спекулянтами, а те, которых народ считает своими друзьями,— лентяи и сибариты и боятся повести атаку в лоб против врагов революции, вовсе еще не истребленных, а благополучно прячущихся во всех углах и ожидающих благоприятного часа. Да и как было ему не верить, когда события постоянно оправдывали его предсказания; когда все, что казалось плодом его болезненной подозрительности, превращалось в действительность; когда этот исступленный "маньяк" оказывался гораздо более проницательным сердцеведом и политиком, чем все осторожные, расчетливые, ловко интригующие парламентарии, так возмущавшиеся его выходками и так презрительно над ним смеявшиеся!