Нашествие Наполеона на королевский "дом"

1.4 Нашествие Наполеона на королевский "дом"

Фатальные для испанской монархии дни приближались. В 1807 году разыгралось при Мадридском дворе первое действие тяжелой семейной драмы. Фердинанд, наследник престола, опасаясь интриг матери и Годоя, стал заискивать перед Наполеоном, чтобы заручиться его поддержкой на случай смерти отца, Но секрет этой корреспонденции был открыт, Фердинанд скомпрометирован и даже обвинен в покушении на жизнь монарха. Момент этот показался удобным Наполеону для захвата Испании и присоединения ее к «блоку» латинских держав. Испания была внезапно наводнена французскими войсками (под предлогом борьбы с англичанами). Старый король, окруженный трусливой и бездарной кама-рильей, решил бежать в Америку, но это вызвало народное негодование, и 16 марта 1808 года вспыхнул в Аранхуэсе бунт, чуть было не погубивший Годоя и приведший Карла к отречению от престола в пользу Фердинанда.

Оборот этот вовсе не соответствовал видам тогдашнего «вершителя судеб мира». С этого момента планы Наполеона были направлены к тому, чтоб заманить всех представителей испанского королевского дома во Францию и там им продиктовать свои указы, Играя на трусости, на слабохарактерности и на честолюбии своих жертв. Наполеону удалось собрать их в ловушке, устроенной им в Байонне, и Фердинанд принужден был вернуть корону отцу, а Карл IV— переуступить ее императору.

Наполеон упустил, однако, одно важнейшее обстоятельство из виду, Испания в целом была до фанатизма предана своим королям. В этой «религии» народ поддерживало и всесильное духовенство, видевшее в каждом французе чудовищного безбожника, Отношения между нациями обострились до кризиса, и достаточно было одной искры, чтобы вспыхнул пожар- Роль такой искры сыграл отъезд последних из оставшихся в Мадриде инфантов, которых Наполеон для большей верности также потребовал в Байонну.

Когда грозно настроенное население Мадрида 1 мая 1808 года узнало, что юный дон Франциско (младший брат Фердинанда) плачет, не желая покинуть дворец, то гнев толпы запылал вдруг с отчаянной яростью и в разных частях города, несмотря на присутствие французского гарнизона, началась резня. Пришельцы одержали верх, и мятеж был на сей раз подавлен, особенно после того, как во весь следующий день перестреляно в тюрьмах огромное количество народа, Зверские сцены подавления Майского мятежа увековечены Гойей в двух знаменитых, но неудачных картинах мадридского Прадо. Однако подавить бунт в столице не значило еще покорить край,

Объявление королем Иосифа, брата Наполеона, приветствованное лучшими людьми Испании (и среди них Гойей), видевшими в этом залог будущего мира и обновления родины, было провозглашено 23 июля 1808 г. Но ни поддержка кучки патриотов, ни насильно вырванное у правительства признание Иосифа королем, ни благие желания и удачные меры нового короля не могли загладить впечатления, произведенного на самолюбивый и гордый народ вторжением в его интересы чужеземцев, Вся страна поднялась, как один человек, и начались те ужасные годы кровавого сопротивления, которые сломили могущество французов, но и ослабили вконец Испанию, отдали ее безоружной в руки реакции и самого уродливого мракобесия.

Главнейшим эпизодом мрачной эпопеи была знаменитая защита Сарагосы, осаждаемой армией маршала Ланна, Не будучи крепостью, город этот все же нашел средства защищаться в продолжение долгих дней против многотысячной, отлично руководимой армии. Каждый дом предместий превратился в форт, а огромные монастыри с их толстыми стенами играли роль настоящих цитаделей. Защищали Сарагосу не одни мужчины, но и женщины, дети- Матери приходили на бастионы с грудными детьми, а одна героическая девушка, увековеченная офортом Гойи, заменила при пушке канониров, перебитых вражеской картечью. Видел ли своими глазами Гойя все ужасы этой бойни или только узнавал о них от других (свое путешествие в Сарагосу и на родину — для устройства семейных дел, а также для написания портрета генерала Палафокса — Гойя совершил в октябре 1808 года, между первой и второй осадой города), во всяком случае, он был подавлен всем этим кошмаром. Несмотря на преклонный возраст (ему уже было за шестьдесят лет), его обуял священный гнев, красноречиво вылившийся в новой серии офортов, объединенных впоследствии под общим названием «Los desastres de la Guerra». Эта новая серия столь же потрясает своим жестоким, резким реализмом, сколько прежние своей фантастикой.

«Desastres» заключают собой огромное творение Гойи. Положим, им исполнено и после того еще не мало произведений: портреты, небольшие картинки (частью повторяющие сцены «Desastres» и «Caprichos»), картины для церквей (как и прежние, лишенные всякого религиозного смысла), серия офортов «Тауро-махия», в которой он оставил памятник своей страсти к бою быков; наконец, им сделано и несколько блестящих опытов в только что тогда изобретенной литографии. Однако все это уже не прибавляет чего-либо существенного к его характеристике — это лишь повторения, иногда еще полные огня и страсти, чаще вялые и неудачные, нередко даже неряшливые и бесформенные, того, что им сделано раньше, В последнем отношении он, впрочем, остается лишь верным себе. До конца жизни Гойя был тем же неровным, зависящим от настроения минуты человеком, каким он был и в годы своей молодости и зрелости. Неудачные страницы разбросаны на протяжении всего его творения, и если мы встречаем много слабых произведений в период последних двадцати лет, то в то же время поразительно, что накануне смерти, тогда уже, когда рука его стала дрожать и ноги отказывались носить, он создал вещи, полные бодрой красоты, каковы некоторые его портреты и удивительно сочные и колоритные литографии, посвященные старым энтузиастом любимым «боям».

Внешние факты жизни Гоии за эти последние 15 лет можно резюмировать в нескольких словах. По возвращении Фердинанда он попал временно в опалу; сохранилось даже известие, что король нашел его «достойньм петли». Одно время он принужден был скрываться как от клевретов правительства, так и от грубой черни, видевшей в нем изменника. Но затем лукавый и тщеславный Фердинанд, понимавший значение Гойи как национальной гордости, «простил» ему и снова приблизил ко двору,

Однако старик не чувствовал себя хорошо в этой атмосфере. Он, который видел двор Карла III, который в 1780-х и в 1790-х годах вращался в группе благородных политических деятелей, мечтавших об обновлении родины, не находит себе места в компании доносчиков и грабителей, разорявших страну, боровшихся с просвещением и издевавшихся над элементарными требованиями государственной честности. Ведь вся история царствования Фердинанда носит какой-то «шулерский» характер.

Когда дело дошло до полного разгула «белого террора», Гойе сделалось невыносимо оставаться в Мадриде, и, ссылаясь на свое расшатанное здоровье, он уехал за границу, как бы отправляясь на лечение в Пломбиер, Одно время он провел в Париже, но затем поселился в Бордо. Знать и предвидеть все это было в год смерти испан­ского мастера еще невозможно. Но зато мы сегодня можем со всей уверенностью утверждать, что искусство XIX века во мно­гих лучших своих проявлениях, отдавая себе в том отчет или не отдавая, развивалось «под знаком» великого Гойи.!