Происхождение русалок

3.3. Происхождение русалок

Народ признает русалками заложных покойниц, то есть женщин, умерших неестественной смертью. Вместе с женщинами мы видим и детей, которые выделяются в особый разряд мавок.

По верованиям крестьян, в разных губерниях по-разному могли дать свидетельства о русалках.

Русалки - души некрещенных детей, утопленниц и вообще женщин и девиц, лишивших себя жизни и непогребенных.

Русалки-шутовки - это обыкновенные древние люди, на которых тяготеет родительское проклятие.

Русалки - девицы, пропавшие без вести.

Русалки - девушки, утонувшие в озере или в реке от неудавшейся любви или с горя.

Русалки - это похищенные у матерей дети, преимущественно некрещеные.

Особняком стоит сказание, записанное священником Доброзраковым в селе Ульяновке Нижегородской губернии: "при сотворении мира Богом диавол, подражая Богу, начал бить одним камнем о другой, и из осколков явились домовые, лешие, русалки и подобные им существа".

Русалки - людские дочери, "проклятые родителями еще в материнской утробе, умершие некрещеными", а также молодые утопленницы. Душа самоубийцы "становится русалкою, поступающую под суровую власть водяника, с которым принуждена вести ненавистную связь"[9].

Гораздо реже, в виде исключения, встречаются три следующих воззрения, из которых одно считает русалок оборотнями женщин, превращенных Богом в наказание за грехи, другое причисляет к русалкам покойников, умерших в определенное время года, а именно во время русальных праздников; третье - отождествляет русалок с фараонами. Есть даже такая история: когда войско Фараона потонуло в Черном море, все утонувшие обратились - мужчины в водяных, а женщины и дети в русалок, и партиями разбрелись по морю и по рекам. Вид они имеют: верхняя часть тела до пупа человечья, а нижняя - рыбья. Они иногда останавливают на море корабли и на реках лодки и спрашивают, скоро ли будет страшный суд, продолжают ли дети носить под праздник Рождества Христова "вечерю" своему крестному отцу и своей крестной матери. Получив на первый вопрос утвердительный, а на второй отрицательный ответ, радуются; в противном же случае с досады топят даже корабли.

В 1849 году наш знаменитый историк С. М. Соловьев писал: "Русалки вовсе не суть речные или какие бы то ни было нимфы; имя их не происходит от русла, но от русый (светлый, ясный), русалки суть не что иное, как души умерших, выходящие весною насладиться оживленною природою. Народ теперь верит, что русалки суть души младенцев, умерших без крещения; но когда все славяне умирали некрещеными, то души их все должны были становиться русалками?.. Русальные игры суть игры в честь мертвых... Кроме русалок, души умерших, мертвецы, были известны под именем Навья".[10]

Мнение этнографа А. Н. Афанасьева весьма близко к приведенному взгляду историка Соловьева. "Русские поселяне убеждены, что русалки суть души младенцев, умерших некрещеными, а также утопленниц, удавленниц и вообще женщин и девиц, самопроизвольно лишивших себя жизни, следовательно, души не удостоенных погребения. Но когда все были язычниками и не знали ни крещения, ни христианского погребения, тогда всякая душа причислялась к русалкам. Это древнее верование удержано народною памятью за детьми и утопленницами - во-первых, потому, что самые души олицетворялись малютками, а во-вторых, потому, что признавались обитательницами вод. Девицы, бросающиеся с горя и отчаяния в воду, подхватываются русалками и поступают в среду этих водяных нимф, подобно тому как у литовцев такие утопленницы превращаются в ундин. Младенцев мертворожденных или скончавшихся без крещения русалки похищают из могильных ям и уносят в свои воды..."[11]

У Тургенева "Бежин луг" мы находим следующее свидетельство. "Пошел он (плотник Гаврила) раз в лес по орехи да и заблудился, дороги найти не может, а уж ночь на дворе. Вот, и присел он под дерево. Задремал и слышит вдруг: кто-то его зовет. Смотрит - никого. Он опять задремал, - опять зовут. Он опять глядит, глядит: а перед ним на ветке русалка сидит, качается и его к себе зовет, а сама помирает со смеху, смеется. А месяц-то светил сильно, все видно. Вот, зовет она его, и такая сама вся светленькая, беленькая сидит на ветке, словно плотичка какая или пескарь. Гаврила-то плотник так и обмер, а она знай хохочет да его все к себе этак рукой зовет. Уж Гаврила было и встал, послушался было русалки, да, знать, Господь его надоумил: положил-таки на себя крест. А уж как ему было трудно крест-то класть, рука просто каменная, не ворочается. Как положил он крест, русалочка-то и смеяться перестала, да вдруг как заплачет. Плачет она, глаза волосами утирает, а волоса у нее зеленые, что твоя конопля..."Чего ты, лесное зелье, плачешь?"<...>"Не креститься бы тебе, человече, жить бы тебе со мной на веселии до конца дней; а плачу я, убиваюсь оттого, что ты крестился; да не я одна убиваться буду: убивайся же и ты до конца дней". Тут она пропала, а Гаврила с тех пор все невеселый ходит.

- Да как же это может этакая лесная нечисть христианскую душу испортить?! Защекотать она его хотела. Это ихнее дело, этих русалок-то.

А ведь и здесь должны быть русалки? - Нет, здесь место чистое, вольное. Одно: река близко".[12]