Влияние религии на формирование творческих индивидуальностей Гоголя и Булгакова

1.3 Влияние религии на формирование творческих индивидуальностей Гоголя и Булгакова

Любой исследователь творчества Гоголя неизбежно приходит к выводу о значительной разнице между произведениями /условно говоря/ "начала" и "конца" жизни. Современники Гоголя и многие советские критики видели причину этой перемены в оторванности Гоголя последних лет жизни от России, в прогрессирующем пагубном влиянии религии на ум и душевное состояние писателя. До сих пор объективно неисследованным остается значение христианства, религиозного мировоззрения на судьбу и творчество великого мастера.

Значительно отличаются в этом отношении выводы исследователей-пси­хологов и исследователей-литературоведов. Отмечая "несуразности" в произведениях последних лет жизни Гоголя литературоведы истолковывали их по-разному: болезненным состоянием духа /В.Майков/, долгим пребыванием за границей и оторванностью от русской жизни /Аксаковы/, изменой самому себе, своему искусству /Э.Губер/. Достаточно подробно проследил "историю душевной болезни" Гоголя В.Г.Короленко (1909г.). Его вывод о том, что "трагедия великого юмориста" заключалась в неспособности Гоголя победить свой угнетающий мистицизм и экзальтацию, очень убедителен. Но даже Короленко, очень точно определив причину угасания гоголевского таланта, сбивается на эмоциональные обвинения в том, что у писателя наблюдались "ошибки его мысли, преждевре­менно погубившие великий талант", что "он испугался "страшной правды" реальной действительности, от которой спрятался за собственный безоблачно нарисованный образ идиллической России во 2ом томе "Мертвых душ", что "под влиянием южных идей, развившихся в отдалении от жизни, он изменил собственному гению и ослабил полет творческого воображения, направляя его на ложный и органически чуждый ему путь». [48,641]

В действительности, причина творческой неудачи последних произведений Гоголя /"Выбранные места из переписки с друзьями", "Развязка "Ревизора", 2-ой том "Мертвых душ"/ в том, что автор находясь под влиянием болезни, решил объективировать свои субъективные представления о добре и зле, морали и нравственности, пороках общества, т.е. творческий акт был подменен интеллектуальными измышлениями, а продукт творчества /произве­дения/ стал хоть и художественным, но все же сводом правил поведения, соответствующих гоголевским идеалам. В результате происходит "ослабление внутренней самодостаточности героев, которая возводила даже Собакевича и Коробочку на уровень личности", "сужение смыслового поля произведения" /в «Развязке «Ревизора» и 2-ом томе «Мертвых душ»/. [75,166] Так авторский замысел низводится до морализаторской установки /однозначного действия/ вместо полноценной эстетической реакции читателя или зрителя /т.е. деятельности/.

С точки зрения психологов, случай с Гоголем - это пример /и далеко не единичный/, когда творческое состояние прерывается не просто периодом душевного надлома, а переходит в явное психическое расстройство. И наступает момент, когда гениальная личность перестает быть и личностью, и гением.

При оценке таких выраженных клинических ситуаций психиатров в одинаковой мере интересуют и результаты анализа преобразования психики и прогноз дальнейшей судьбы творчества именитых пациентов. Очень много ценного для научного поиска дает также характеристика творческих переживаний и содержание самих художественных произведений.

Так, болезнь Гоголя психиатр Н.Н.Баженов (1902г.) диагностировал, как маниакально-депрессивный психоз, а другой ученый – В.Чиж, как общее слабоумие. Ну, а диагноз "шизофрения" у великого писателя как бы и не подвергался сомнению. Опытные специалисты на примере последних литературных изысканий Гоголя продолжают убедительно доказывать, что к концу жизни "установочная" патология переросла в прогрессирующую болезнь.

Интерес представляют с этой точки зрения работы отечественного психиатра А.Н.Молохова, в которых приводятся подлинные фактологические материалы из истории болезни Гоголя.

Н.В. Гоголь умер в 1852 г. Его болезнь в то время не была правильно распознана, врачи ее неправильно лечили, а духовный его руководитель неправильно оценивал состояние больного. И больной умер от тяжелого истощения с бредом греховности, самоуничижения, а на высоте приступа с упорным отказом от пищи, полной двигательной и мыслительной заторможенностью и мутизмом /10 дней не говорил ни слова/. Сожжение второго тома "Мертвых душ" было также совершено во время приступа депрессии с болезненным сознанием своей виновности и греховности своего творчества. По своему складу характера Гоголь не был, конечно, гармоничным человеком: биографы говорят о странной смеси упрямства, дерзкой самонадеянности и самого уничиженного смирения при склонности к ипохондрическим переживаниям и странным выходкам еще во время учебы в лицее.

Первый приступ болезни Гоголь перенес в 1840г., в Риме. Он сознавал, что находился в необычном болезненном состоянии и писал в письмах о тяжести в груди, давлении, об остановившемся пищеварении /что типично для депрессии/, о болезненной тоске /"как смертный ужас"/, для которой нет основания. "Солнце, небо - все мне неприятно. Моя бедная душа ей здесь нет приюта. Я теперь гожусь больше для монастыря, чем для жизни светской". [28,198]

Противоположные состояния 5 марта 1841г. В письме к Аксакову: "Да, мой друг, я глубоко счастлив, я слышу и знаю дивные минуты, создание чудное творится и совершается в душе моей". 18 мая: "Труд мой велик, мой подвиг спасителен". [28,199]

Аксаков потом писал об этих периодах: "Гоголь в эти периоды впадал в противный тон самоуверенного наставника". [28,227] В состоянии патологической экзальтации появились мысли о его провиденциальном назначении.

В первых приступах еще сохранялась оценка своего состояния и поведения, Гоголь сам знал эти периоды возбуждения, наступавшие на выходе из депрессии на несколько недель, когда он не вполне владел своими чувствами и волей. В частности, в книге "Выбранные места из переписки с друзьями" он писал отцу Матфею /своему духовнику/, что он написал и выпустил эту книгу «слишком скоро после своего болез­ненного состояния, когда ни нервы, ни голова не пришли еще в нор­мальный порядок».

1842г. Новый приступ депрессии, и он пишет: "Мной овладела моя обыкновенная болезнь, во время которой я остаюсь в почти неподвижном состоянии в комнате иногда в продолжений 2-3 недель". "Голова моя одеревенела. Разорваны последние узы, связывающие меня со светом. Нет выше звания монаха" /письмо Прокоповичу/.

1846г., а состояние настолько тяжелое, что повеситься или утопиться кажется ему единственным выходом, как бы похожим на лекарство. "Молитесь, друг мой, да не оставит меня Бог в минуты скорби и уны­ния" /письмо к Языкову/.

Приступы учащаются и становятся тяжелеет в 1849г. – Жуковскому: "Если бы Вы знали, какие со мной странные происходят перевороты, как сильно все растерзано внутри меня. Боже, сколько я пережил, сколько перестрадал".

Последний приступ болезни /декабрь 1851 - февраль 1852г./, закончившийся смертью, протекал злокачественно, на фоне нарастающего аффекта с бредовыми идеями самообвинения и гибели. Слуга обращается к друзьям, так как опасается за его жизнь. 11-12 января он сжигает свою рукопись второго тома "Мертвых Душ". С этой ночи он 10 дней лежит в напряженной позе в постели и не с кем не говорит до самой смерти.

Итак, даже при отсутствии истерии болезни и компетентного врачебного описания из этих потрясающих по наблюдательности и художественной точности самоописаний специалисты делают выводы о сущности болезни писателя, о ее развитии, ставят точный диагноз. Нам из этих выводов важен следующий момент. Поведение врачей и духовника в отношении патологических состояний Гоголя было ошибочным.

При таких состояниях - обязанность духовника вовремя распознать аффективные корни депрессии и маний, вовремя рекомендовать обратится к врачу за помощью и помочь бороться во время депрессии с унынием, с греховными мыслями о самоубийстве, с безнадежностью, "мирской печалью", с тоской, которая "производит смерть", а во время экзальтации - помочь бороться с горделивыми мыслями, переоценкой своих возможностей, которые непосредственно смыкаются с состоянием прелести.

 В религиозных переживаниях Гоголя были, особенно в первых приступах и даже до 1848г., элементы борьбы с болезнью, сопротивления, молитвенного призвания помощи Божьей и просьб к ближним о помощи в борьбе с мятежными мыслями, суевериями, пустыми приметами и малодушными предчувствиями. В дальнейших приступах, и особенно в последнем, было уже полное господство бреда греховности, самоуничижения, потери веры в возможность прощения, то есть все то, что западными психологами религии расценивается как "ложная мистика", продиктованная болезнью.

Духовник не понимал, что имеет дело далеко не с обычным покаянием, "печалью о грехах" здорового человека, которая в общей диалектике здорового покаяния заканчивается радостью прощения.

У Гоголя была депрессия витальная, от природных биологических процессов, «по естеству», печаль не та, которая от Бога и "которая производит неизменное покаяние ко спасению", а "печаль мирская, которая производит смерть" /по ап. Павлу/. Поэтому вместо ободрения и призыва к самопроверке, вместо разъяснения больному, что он впал в болезнь, которая имеет естественное биологическое происхождение, что эту болезнь надо принять и с терпением нести, как человек переносит тиф и воспаление легких или туберкулез, духовник советовал бросить все и идти в монастырь, а во время последнего приступа привел Гоголя в ужас угрозами загробной кары, так что Гоголь прервал его словами: "Довольно! Оставьте! Не могу больше слушать! Слишком страшно! " [81,205]

В случаях неврозных психических конфликтов психолог в целях исцеления сможет прибегать к помощи психического облегчения в смысле исповеди. Предписав больному исповедаться, можно надеяться, что припадки наверное пройдут, если он попадет на хорошего духовника. От этого зависит очень многое. Если духовник окажется врачом души /что к несчастью, не всегда бывает/, если он сумеет читать в сердце больного, успокаивающее слово облегчит его душу и смягчит конфликт. /В случае же с Гоголем мы имеем пример плохого духовника/. Если же он сгустит краски, если он нарисует перед ним картину ужаса, станет грозить адом и наказанием, он ухудшит болезнь и настолько обострит конфликт, что сделает его почти неизлечимым. И именно это и произошло с Гоголем. Причины болезни /и как следствие у Гоголя изменения личности и творчества/ кроются в ложном понимании греха и добродетели.

Лучшее лекарство для всех душевных болезней есть радость в каждой форме, в каждом виде. Гоголь в конце жизни был лишен этого лекарства, он утратил и творческую свободу и то легкое жизнерадостное искрящееся веселье и юмор чтения, которыми писатель владел до начала болезни.

Следует отметить еще один существенный для нас момент, иллюстри­рующий проявление болезненного состояния Гоголя в его произведениях. По мнению известного отечественного невропатолога Г.И.Россолимо, черт, дьявол, демон - образы, преследующие душевнобольных, встречаются в творчестве людей, страдающих нервными расстройствами. [81,163]

С этой точки зрения посмотрим на демонические образы в произве­дениях Гоголя. Условно их можно разделить на два типа: к первому относятся почти безобидные черти-неудачники, не причиняющие большого вреда человеку, комически описанные Гоголем. К этому типу относится черт из "Сорочинской ярмарки" - владелец красной свитки, которого выгнали из пекла и он с горя начал пьянствовать; обаятельный черт из "Ночи перед Рождеством", который "спереди совершенно немец..., но зато сзади настоящий губернский стряпчий в мундире" – в общем мелкая нечисть с мелкими пакостями, которую с легкостью может одолеть твердый духом христианин.

 Второй тип гоголевских демонических образов - это наводящие ужас злобные представители ада, чаще дьявол в человеческом облике, которые посягают на души людей, завладевают их разумом. Этот тип у Гоголя очень многочисленен. Его представители: цыган из "Сорочинской ярмарки", "в смуглых чертах которого было что-то злобное, язвительное, низкое и вместе высокомерное", Басаврюк из "Вечеров накануне Ивана Купала", который с "бесовской усмешкой" играет чувствами людей, умело пользуясь их низменными желаниями; это колдун из "Страшной мести", огромное количество жуткой нечисти в "Вие" и, наконец, ростовщик в повести "Портрет", чья дьявольская власть продолжает калечить судьбы людей и после его смерти. Этот образ возникает у Гоголя и в "Выбранных местах из переписки с друзьями": "Диавол выступил уже без маски в мир... непонятной тоской уже загорелась земля".

Существование этих двух типов у Гоголя объясняется Рассолимо в зависимости от психологического состояния автора: "Гоголь в гипоманиакальном состоянии - и весел его черт. Меняется душевное настроение Гоголя - и в "Вие" уже не черт, а грозный дух Земли. Сам гениальный писатель выстаивает на коленях целые дни, вымаливая прощение у грозного Бога". [81,163]

У Гоголя силы Зла персонифицированы - это черт, ведьма, колдун, дьявол в образе человека. Но нет ни одного персонифицированного представителя сил Добра. Дьявольской силе противостоит лишь сила молитвы, благочестия, обращения к Богу, канонические религиозные образы. Эта особенность гоголевского творчества позволила некоторым исследователям сделать вывод о том, что его фантастика - это фантастика злого.

С точки зрения психологии, данный факт можно объяснить тем, что больной любит изображать религиозное. Очевидно, то темное, непонятное, что с ним творится, его пугает и он интуитивно испытывает стремление укрепиться в мистике. Изображение религиозных тем всегда наивно, исполнено робко, почти по-детски. Христос - слабый, астеничный, часто инфантильный, с копьем и с царской шапкой на голове. Или, Христос - нежный, бледный, с судорожно сжатыми и изогнутыми руками, с огромным тяжелым крестом в руках. Кругом для усиления эффекта, фигурирует церковная утварь, кресты, храмы. Вообще их творчество подкупает своей скромностью, оттенком слабости. Ирреальный мир ближе больному.

Единственный божественный образ в произведениях Гоголя - это младенец-Иисус в повести «Портрет». Конечно же его нельзя назвать инфантильным или астеничным, потому что это не взрослый Христос, но здесь описаны именно нежные смиренные, кроткие лики святых фигур и пораженные божественным чудом цари - вот те символы, привнесенные Гоголем в картину, которой предстояло противостоять могущественному Злу, таким образом, и в этом произведении дьявольское намного ближе к реальному, чем божественное, которое остается лишь окутанной тайной аллегорией.

Подведем итоги нашего исследования прогрессирующего влияния болезненной "ложной мистики" на психику гениального писателя и ее отражения в его произведениях. Психологи делают выводы: пример гибели великого Гоголя, страдавшего душевным расстройством - пример проявления пассивного отношения к гению, результат трагической несостоятельности в соприкосновении науки со сложным явлением гениальности. [81,402] Мы, в свою очередь, можем добавить, что пример ошибочной оценки критикой последних произведений Гоголя - это пример непонимания одного простого закона психологии творчества, точно определенного еще Н.Бердяевым: "сознание греховности, исключительная отдача себя этому сознанию и бесконечное углубление в него приводят к подавленности и к ослаблению жизненной силы. Переживание греховности может превратиться в бесконечное сгущение тьмы. Переживание греховности, понятое как единственное и всеобъемлющее начало духовной жизни, не может привести к творческому подъему и озарению", " сознание греховности должно переходить в сознание творческого подъема, иначе человек опускается вниз". [9,212]

Рассмотрим далее какое влияние оказала религия на судьбу М.Булгакова, какой след оставила в его творчестве. Оговоримся сразу, что у Булгакова не было той патологической связи с религиозным мировоззрением, которое мы наблюдали у Гоголя. Но христианство так или иначе оказало значительное влияние на становление мировоззрения писателя. Да и не могло не оказать – Булгаков с детства получил глубокое религиозное образование. Его дед – сельский священник, отец – выдающийся выпускник Орловской духовной семинарии, окончил Киевскую духовную академию, имел степень магистра богословия, затем доктора богословия. Афанасием Ивановичем были написаны «Очерки истории методизма», исследование «Французское духовенство в конце 18в. (в период революции)», статья «Современное франкмасонство».

Большой авторитет отца, глубокая к нему любовь позволяют предположить, что именно от отца идет интерес М.Булгакова к истории вообще и к истории христианства в частности. А исследования масонства отца можно сопоставить с «масонским следом» в «Мастере и Маргарите», с развившимся интересом у будущего писателя к демонологии и мистическому, с появлением у него образа Воланда, одного из самых загадочных и обаятельных дьяволов в истории мировой литературы. Опыт отца способствовал пробуждению у Булгакова жажды духовного познания в сочетании с научным подходом к постижению истины. Как подтверждение – высшая оценка в аттестате зрелости по закону Божьему (и это при том, что высших оценок Булгаков удостоился только по двум предметам).

Но отношение Булгакова к религиозным вопросам в течение жизни менялось несколько раз, причем радикальным образом. Булгаков колебался между верой и неверием. В молодости он слишком поспешно «разобрался» с религией и чересчур демонстративно проповедовал атеизм. Но последнее его произведение – доказательство того, что писатель далеко не безвозвратно расстался с клерикальными вопросами и совсем не однозначно решил для себя проблему веры.

Б.Соколов также отмечал, что Булгаков всю свою жизнь несколько раз менял свое отношение к религии, вере. Но исследователь не увидел закономерности в этих переменах. Для нас они являются очевидными: первый поворот в сторону неверия у Булгакова произошел в молодости, под влиянием модных идей Ницше, для него это была форма самоутверждения, - порыв юношеского максимализма, отрицания старых идей.

В 1913г. М.А.Булгакова увлек атеизм Ницше. Он решительно не принимал Толстого-проповедника, с порога отвергал «непротивление злу насилием», называл учение это характерным словечком «юродивость». Будущий писатель явно предпочитал «делание хотя бы зла во имя талантливости». Пример демонстративного протеста Булгакова со слов Т.Н.Лаппа: «Мать Михаила велела нам говеть перед свадьбой. У Булгаковых последняя неделя перед Пасхой всегда был пост, а мы с Михаилом ходили в ресторан…» [69,37]

Потрясенный событиями революции, ощутив свою бессильность противостоять этой всеуничтожающей мощи, Булгаков обращается к вере как к последней надежде. 1923г. – свое писательское призвание Михаил Афанасьевич теперь ощущал как предназначение свыше (к счастью это ощущение не достигло уровня Гоголевской экзальтации). Его мысль о Боге: «Может быть сильным и смелым он не нужен, но таким, как я, жить с мыслью о нем легче. Нездоровье мое осложненное, затяжное. Весь я разбит. Оно может помешать работать, вот почему я боюсь его, вот почему я надеюсь на Бога». Булгаков также тяжело переживал антирелигиозную кампанию начала 20-х гг. Она, очевидно, стала одним из побудительных мотивов работы над романом о Христе и дьяволе. «…Иисуса Христа изображают в виде негодяя и мошенника, именно его. Этому преступлению нет цены» (1925г.).

Дальнейшие жизненные неурядицы вновь пошатнули булгаковский ориентир на Бога, и в 20-е гг. он пишет серию повестей, впоследствии объединенных в сборник «Дьяволиада» (можно допустить, что веру в Бога у Булгакова подорвала капитуляция церкви). Советские люди изгнали из своих душ Бога, советской страной управляет могучая дьявольская сила – таков приговор Булгакова, такой лейтмотив сборника.

Не исключено, что потрясения конца 20-х гг, Великий перелом, запрет всех пьес отвратили Булгакова от Бога. В 1929г. он пишет повесть «Тайному другу», где именно дьявол спасает героя от самоубийства.

В 30-е гг. Булгаков начинает писать роман «Мастер и Маргарита». Какое настроение преобладает у писателя в этот период, каково его душевное и физическое состояние?

 К началу 30-х гг. у Булгакова уже очень основательно расшатана нервная система, он ощущает себя слабым и нерешительным. 1936г. – подавленное состояние, усилилась боязнь ходить по улицам одному, хотя внешне он старается ее скрыть (его провожают в театр даже днем). В 1936-1937гг. в «Записках покойника» у М.А.Булгакова вновь появляется сцена самоубийства героя, и вновь спасителем выступает дьявол: «Я приложил дуло к виску, неверным пальцем нашарил собачку. В это же время снизу послышались очень знакомые мне звуки, сипло заиграл оркестр… «Батюшки! «Фауст»! – подумал я. - …подожду выхода Мефистофеля. В последний раз. Больше никогда не услышу»… Тут грохот… Дверь распахнулась, и я окоченел на полу от ужаса. Это был он, без всяких сомнений… передо мною стоял Мефистофель». [3,544-545]

 1939г. – резь в глазах – признак начавшегося нефросклероза. Булгаков предчувствует смерть: «покойником пахнет». Февраль 1940г. – писатель окончательно ослеп. Болезнь писателя прогрессирует и как следствие – появление образа Воланда в «Мастере и Маргарите» (не надеясь на Бога, Булгаков обращается к Дьяволу).

В 1940-м, незадолго до смерти, писатель размышлял о «вечных вопросах» в беседах со своим другом С.А.Ермолинским. Со слов последнего мы знаем, что автор «Мастера и Маргариты» отвергает церковную веру, загробную жизнь и мистику. Посмертное воздаяние заботит его лишь в виде непреходящей славы. Булгаков, почти все произведения которого при жизни так и не были опубликованы, боялся, что после смерти его может ждать забвение, что им написанное так и не дойдет до людей.

Сомнения Булгакова приводят к тому, что в «Мастере и Маргарите» писатель решает вопрос, волновавший его с юности: Бог ли Христос или только человек? В романе проповедь Иешуа о добрых людях приводит Пилата сперва к казни проповедника, а затем к убийству доносчика Иуды. У Булгакова Иешуа принимают за безумца, а не носителя света жизни. Единственный убежденный проповедью Иешуа в романе – это Левий Матвей, который бросил свою должность сборщика податей и проклял деньги. Однако сам Булгаков фанатизму единственного ученика Иешуа явно не сочувствует, а писательская современность в романе – это Москва, где Бог умер (по Ницше). Доказательством подобного булгаковского отношения может служить и факт иерархического приравнивания Иешуа-Иисуса Воланду в романе: Булгаков заставляет в финале Левия Матвея явиться посланцем от Иешуа к Воланду и просить последнего наградить Мастера покоем. Хотя это равенство явно формальное – с точки зрения художественной выразительности и силы образ Иешуа бледнее образа Князя Тьмы, что прямо указывает на личные симпатии писателя.

Булгаков, под влиянием Ницше качнувшийся к неверию, после революции вновь вернувшийся к Богу, а в конце жизни опять отрицавший церковь, старцев, очевидно, считал фанатиками и в возрождение, через их подвижничество, христианского идеала не верил.

Таким образом, развитие дьявольской тематики в творчестве Булгакова от собирательного в «Дьяволиаде» до персонифицированного образа повелителя сил Зла в «Мастере и Маргарите» также подтверждает теорию Россолимо о прямой связи психического состояния писателя с тенденцией обращения к демонической тематике в своих произведениях (усиливается болезненное состояние М.А.Булгакова – ярче, жизненнее становится образ Сатаны).

Верил ли писатель, и если верил, то во что? Вопрос этот во многом остается открытым и сегодня. В 1967г. Е.С.Булгакова так отвечала на него: «Верил ли он? Верил но, конечно, не по-церковному, а по-своему. Во всяком случае, в последнее время, когда болел, верил – за это я могу поручиться». Булгаков, возможно, верил в Судьбу или Рок, но христианином уже явно не был. Об этом свидетельствует и изложенная в последнем булгаковском романе история Иешуа и Пилата, весьма далекая от канонических Евангелий, а сам Га-Ноцри наделен только человеческими, а не божественными чертами (даже чудесное исцеление Пилата находит свое рациональное объяснение).

И как точно заметил Н.К.Гаврюшин: «Совершенно правомерно сравнение художественных приемов… Булгакова и Гоголя…, но считать писателя продолжателем той же духовной традиции, к которой принадлежал… автор «Рассуждений о Божественной Литургии» (т.е. Н.В.Гоголь), можно только по недоразумению… Основательно увязнув в сетях гностических построений, обессилев от литературной травли и тягот быта, Мастер вполне готов был подать руку Сатане – и увидеть в нем Спасителя». [26,34] И этот момент – как раз то, что отличает двух писателей.

2 ВЛИЯНИЕ ТВОРЧЕСТВА Н.В. ГОГОЛЯ НА ТВОРЧЕСТВО М.А. БУЛГАКОВА КАК ПРОБЛЕМА ЛИТЕРАТУРНЫХ ТРАДИЦИЙ