СОДЕРЖАНИЕ:
Введение 2
Глава 1. «Самоубийство с лазейкой»: Образ Ипполита Терентьева.
1.1. Образ Ипполита и его место в романе 10
1.2. Ипполит Терентьев: «заблудшая душа» 17
1.3. Бунт Ипполита 23
Глава 2. Трансформация образа «смешного человека»: от логического самоубийцы до проповедника.
2.1. «Сон смешного человека» и его место в «Дневнике писателя» 32
2.2. Образ «смешного человека» 35
2.3. Тайны сна «смешного человека» 40
2.4. «Пробуждение» и перерождение «смешного
человека» 46
Заключение 49
Список литературы 55
ВВЕДЕНИЕ.
Мир находится в постоянном поиске истины. После появления Христа, как идеала человека во плоти, стало ясно, что высочайшее, последнее развитие человеческой личности именно и должно дойти до того, чтобы «человек нашел, сознал и убедился, что высочайшее употребление, которое может сделать человек из своей личности – это уничтожить свое Я, отдать его каждому безраздельно и беззаветно», - считает Федор Михайлович Достоевский.[1] Человеку «необходимо, прежде всего, чтобы, несмотря на всю бессмысленность мировой жизни, существовало общее условие осмысленности, чтобы последней, высшей и абсолютной ее основой был не слепой случай, не мутный, все на миг выбрасывающий наружу, и опять все поглощающий поток времени, не тьма неведения, а Бог как вечная твердыня, вечная жизнь, абсолютное благо и всеобъемлющий свет разума».[2]
Христос – это любовь, доброта, красота и Истина. К ним необходимо стремиться человеку, ибо если человек не исполняет «закона стремления к идеалу», то ждут его страдания и духовное смятение.
Достоевский, безусловно, человек «интеллигентного склада», и он, несомненно, человек, пораженный вселенской несправедливостью. О царящей в мире несправедливости он и сам заявлял неоднократно с мучительной болью, и именно это чувство составляет основу постоянных раздумий его героев. Чувство это порождает в душах героев протест, доходящий до «бунта» против Творца: тем отмечены Раскольников, Ипполит Терентьев, Иван Карамазов. Чувство несправедливости и бессилие перед нею калечат сознание и психику героев, превращают их порой в издерганных, кривляющихся неврастеников. Для человека разумного, думающего (тем более, для русского интеллигента, склонного к рефлексии) несправедливость всегда «бессмыслица, неразумие». Достоевский и его герои, пораженные бедствиями мира, ищут разумного основания жизни.
Обретение веры – не одномоментный акт, это – путь, у каждого свой, но всегда осознанный и безгранично искренний. Полным горя и сомнений был и путь самого Достоевского, человека, пережившего ужас смертной казни, попавшего с вершины интеллектуальной жизни в болото каторги, оказавшегося среди воров и убийц. И в этой темноте – светлый образ Его, воплощенный в Новом Завете, единственное прибежище для оказавшихся, как Достоевский, на грани жизни и смерти с одной мыслью – выжить и сохранить душу живой.
Не счесть гениальных прозрений Достоевского. Он увидел ужас жизни, но также и то, что есть выход в Боге. Он никогда не говорил о брошенности людей. При всей их униженности и оскорбленности есть для них выход в вере, покаянии, смирении и прощении друг друга. Самое большое достоинство Достоевского в том, что он удивительно ясно показал, что если Бога нет, то и человека нет.
С одной стороны, Достоевский предсказывает, что будет в последние времена. Жизнь без Бога – полный распад. А с другой стороны, он так ярко описывает грех, так живописует его, как бы вовлекая читателя в него. Он делает порок не лишенным размаха, очарования. Любовь русского человека к заглядыванию в бездну, о которой так вдохновенно говорит Федор Михайлович Достоевский, обернулась для человека падением в эту бездну.
«Камю, Жид называли Достоевского своим учителем потому, что им нравилось рассматривать, до какой глубины падения может дойти человек. Герои Достоевского вступают в опасную игру, ставя вопрос: «Могу ли я или нет переступить черту, которая отделяет человека от бесов?». Камю через это переступает: ни жизни нет, ни смерти нет, ничего нет, если Бога нет».[3] Экзистенциалисты – все поклонники Достоевского без Бога. «Достоевский как-то писал, что «если Бога нет, то все дозволено». Это – исходный пункт экзистенциализма (позднелат. «существование»). В самом деле, все дозволено, если Бога не существует, а потому человек заброшен, ему не на что опереться ни в себе, ни во вне. Прежде всего, у него нет оправданий. Действительно, если существование предшествует сущности, то ссылкой на раз и навсегда данную человеческую природу ничего нельзя объяснить. Иначе говоря, «нет детерминизма», человек свободен, человек – это свобода.
С другой стороны, если Бога нет, мы не имеем перед собой никаких моральных ценностей или предписаний, которые оправдывали бы наши поступки. Таким образом, ни за собой, ни перед собой – в светлом царстве ценностей – у нас не имеется ни оправданий, ни извинений. Мы одиноки, и нам нет извинений. Это и есть то, что я выражаю словами: человек осужден быть свободным. Осужден, потому что не сам себя создал; и все-таки свободен, потому что, однажды брошенный в мир, отвечает за все, что делает».[4] Таким образом, экзистенциализм отдает каждому человеку во владение его бытие и возлагает на него полную ответственность за существование.
В связи с этим в мировой философской мысли выделились два основных направления экзистенциализма - христианский и атеистический – объединяет их лишь одно убеждение в том, что существование предшествует сущности. Оставим за рамками исследования проблемы, интересующие экзистенциалистов-атеистов, а обратим внимание на направление христианское, к коему русской философии относятся труды Бердяева, Розанова, Соловьева, Шестова.[5]
В центре русского религиозного экзистенциализма стоит проблема человеческой свободы. Через понятие трансцендирования – выход за пределы – отечественные философы приходят к трансцендированию религиозному, которое, в свою очередь, выводит их на убеждение, что истинная свобода – в Боге, а сам Бог и есть выход за пределы.[6]
Неизбежным для русских экзистенциалистов было обращение к наследию Достоевского. Как философское течение экзистенциализм возник в начале ХХ века в России, Германии, Франции и ряде других стран Европы. Основным вопросом, которым задавались философы, стал вопрос о свободе существования человека – один из основных для Достоевского. Он предвосхитил ряд идей экзистенциализма, в числе которых и индивидуальные честь и достоинство человека, и его свобода – как самое главное, что есть на земле. Духовный опыт, необыкновенная способность Достоевского проникать в сокровенное человека и природы, знание о том, «чего никогда еще не было» сделали творчество писателя поистине неисчерпаемым источником, питавшим русскую философскую мысль конца XIX-начала ХХ века.
Творчество экзистенциалистов несет в себе трагический надлом. Если свобода для человека дороже всего на свете, если в ней его последняя «суть», то она же оказывается бременем, снести которое очень трудно. Свобода, оставляя человека наедине с самим собой, раскрывает в душе его лишь хаос, обнажает самые темные и низшие ее движения, то есть превращает человека в раба страстей, приносит одни лишь только мучительные страдания. Свобода привела человека на путь зла. Зло стало ее испытанием.
Но Достоевский в своих произведениях преодолевает это зло «силою любви, из него исходившей, разгонял потоками психического света всякую тьму, и как в знаменитых словах о «солнце, восходящем над злыми и добрыми» - он тоже разламывал перегородки добра и зла и снова чувствовал природу и мир невинными, даже в самом зле их»[7].
Свобода открывает простор для демонизма в человеке, но она же может возвысить и ангельское начало в нем. В движениях свободы присутствует диалектика зла, но есть в них и диалектика добра. Не в этом ли заключается смысл той потребности в страдании, через которую (часто через грех) приходит в движение эта диалектика добра?
Достоевского интересуют и им вскрываются не только грех, порочность, эгоизм и «демоническая» стихия в человеке вообще, но не менее глубоко отражаются движения правды и добра в человеческой душе, «ангельское» начало в нем. Всю жизнь Достоевский не отходил от этого «христианского натурализма» и веры в скрытое, не явное, но подлинное «совершенство» человеческой натуры. Все сомнения Достоевского в человеке, все обнажения хаоса в нем, нейтрализуются у писателя убеждением, что таится в человеке великая сила, спасающая его и мир, - горе лишь в том, что человечество не умеет использовать эту силу.
Напрашивается своего рода вывод, что поистине не столько Бог мучил и испытывал человека, сколько мучил и испытывал Бога сам человек, - в его реальности и в его глубине, в его роковых преступлениях, в его светлых поступках и добрых деяниях.
Целью данной работы является попытка выделить сквозные темы позднего творчества Федора Михайловича Достоевского (темы свободы, существования, смерти и бессмертия человека) и определить их значение (в интерпретации Достоевского) для русских философов-экзистенциалистов Соловьева, Розанова, Бердяева, Шестова.
ГЛАВА 1. «Самоубийство с лазейкой»: Образ Ипполита Терентьева.
... то, что видят другие (все другие, а не некоторые), и, опершись на сумму всего, видят всё то, чего не видят другие". И Паскаля, и Достоевского можно назвать стратегическими мыслителями, рассматривавшими основополагающие проекты развития мира "с Богом" и "без Бога", в сопряжении главных признаков величия и нищеты в драматической мистерии человеческого бытия. Причём сама методология их мышления, ...
... , у колодца в “Miserables” Виктора Гюго; это раз пронзает сердце, и потом навеки остается рана» (13; 382). Совершенно особую роль в творчестве Достоевского сыграл роман Гюго «Последний день приговоренного к смерти» (1828) – один из первых в европейской литературе образцов психологической новеллы, содержанием которой стали не внешние события, а движение мысли отъединенного от людей, запертого в ...
... жизни и отдает жизнь «за единственный взгляд». Женщина у Ахматовой и выступает хранителем того высокого и вечного, трагического и мучительного чувства, имя которому любовь. Ахматовский Петербург (материалы для сочинения) Петербург в литературе минувшего века существовал в двух традициях. Первая – Пушкинский город, «полночных стран краса и диво», гордый и прекрасный, город – судьба России, «окно в ...
... Гербарт перевел на язык доступной эмпирическому анализу «статики и динамики представлений». Переход от умозрительных конструкций, включавших в себя понятие о бессознательной психике (в частности, философии Шопенгауэра), к использованию в экспериментальной науке наметился в середине XIX в., когда изучение функций органов чувств и высших нервных центров побудило естествоиспытателей обратиться к ...
0 комментариев