Навигация
Ипполит Терентьев: «заблудшая душа»
68301
знак
0
таблиц
0
изображений
1.2. Ипполит Терентьев: «заблудшая душа».
Потеря веры в вечную жизнь, по мысли Достоевского, чревата оправданием не только любых безнравственных поступков, но и отрицанием самого смысла существования. Мысль эта нашла отражение и в статьях Достоевского и в его «Дневнике писателя» (1876г.). «Мне показалось, - пишет Достоевский, - что я ясно выразил формулу логического самоубийцы, нашел ее. Веры в бессмертие для него не существует, он объясняет это в самом начале. Мало-помалу, мыслью своею о собственной бесцельности и ненавистью к безгласности окружающей косности он доходит до неминуемого убеждения о совершенной нелепости существования человеческого на Земле» (XXIV, 46-47). Достоевский понимает логического самоубийцу и уважает в нем его поиски и мучения. «Мой самоубийца и есть именно страстный выразитель своей идеи, то есть необходимости самоубийства, а не индифферентный и не чугунный человек. Он действительно страдает и мучается… Для него слишком очевидно, что ему жить нельзя и – он слишком знает, что прав, что опровергнуть его невозможно» (XXV, 28).
Практически любой персонаж Достоевского (Ипполит тем более), как правило, действует на самом пределе заложенных в нем человеческих возможностей. Он почти всегда во власти аффекта. Это герой с мятущейся душой. Мы видим Ипполита в перипетиях острейшей внутренней и внешней борьбы. Для него всегда, в каждый момент слишком многое поставлено на карту. Именно поэтому «человек Достоевского», по наблюдению М.М.Бахтина, нередко поступает и говорит «с оглядкой», «с лазейкой» (то есть оставляет за собой возможность «обратного хода»).[13] Неудавшееся же самоубийство Ипполита является ничем иным как «самоубийством с лазейкой».[14]
Этот замысел верно определил Мышкин. Отвечая Аглае, предполагающей, что Ипполит хотел застрелиться только для того, чтобы она потом прочла его исповедь, он говорит: «То есть, это… как вам сказать? Это очень трудно сказать. Только ему наверно хотелось, чтобы все его обступили и сказали ему, что его очень любят и уважают, и все стали бы его очень упрашивать остаться в живых. Очень может быть, что он вас больше всех имел в виду, потому что в такую минуту о вас упомянул… хоть, пожалуй, и сам не знал, что вас имеет в виду» (VIII, 354).
Это отнюдь не грубый расчет, это именно «лазейка», которую оставляет воля Ипполита и которая в такой же степени путает его отношение к самому себе, как и его отношение к другим. И это верно угадывает князь: “…к тому же, может быть, он и не думал совсем, а только этого хотел…ему хотелось в последний раз с людьми встретиться, их уважение и любовь заслужить”. (VIII, 354). Поэтому голос Ипполита имеет некоторую внутреннюю незавершенность. Недаром его последние слова (каким должен быть по его замыслу исход) и фактически оказались не совсем последними, так как самоубийство не удалось.
Достоевский знакомит нас с новым типом двойника: одновременно мучитель и мученик. Вот как пишет о нем В.Р.Переверзев: «Тип двойника философствующего, двойника, поставившего вопрос об отношении мира и человека, впервые является перед нами в лице одного из второстепенных персонажей романа «Идиот» Ипполита Терентьева”[15]. Самолюбие и ненависть к себе, гордость и самооплевывание, мучительство и самоистязание являются лишь новым выражением этого основного раздвоения.
Человек убежден, что действительность не соответствует его идеалам, а значит, он может требовать иной жизни, значит, он имеет право обвинять мир и буйствовать против него.[16] В противоречии со скрытой установкой на признание другими, определяющей весь тон и стиль целого, находятся открытые провозглашения Ипполита, определяющие содержание его исповеди: независимость от чужого суда, равнодушие к нему и проявление своеволия. “Не хочу уходить, - говорит он, - не оставив слова в ответ, - слова свободного, а не вынужденного, - не для оправдания, - о, нет! Просить прощения мне не у кого и не в чем, - а так, потому что сам желаю этого” (VIII, 342). На этом противоречии построен весь образ Ипполита, им определяется каждая его мысль, каждое слово.
С этим “личным” словом Ипполита о себе самом переплетается и слово идеологическое, которое обращено к мирозданию, обращено с протестом: выражением этого протеста и должно быть самоубийство. Его мысль о мире развивается в формах диалога с когда-то обидевшей его высшей силой.
Дойдя до “предела позора” в сознании собственного “ничтожества и бессилия”, Ипполит решил не признавать ничьей власти над собой – и для этого свести счеты с жизнью. “Самоубийство есть единственное дело, которое я еще могу успеть начать и окончить по собственной воле моей” (VIII, 344).
Для Ипполита самоубийство и есть протест против бессмысленности природы, протест “жалкой твари” против всемогущей слепой, враждебной силы, которой является для Ипполита окружающий его мир, в процессе столкновения с которым и находится герой Достоевского. Он решает застрелиться при первых лучах солнца, чтобы этим выразить главную свою мысль: “Я умру прямо смотря на источник силы и жизни, и не захочу этой жизни” (VIII, 344). Его самоубийство должно стать актом высшего своеволия, ибо своей смертью Ипполит хочет возвеличить себя. Он не приемлет философии Мышкина из-за ее основного принципа – признания решающей роли смирения. “Говорят, смирение есть страшная сила” (VIII, 347) – отметил он в исповеди, и он с этим не согласен. Бунт против “бессмыслицы природы” противоположен признанию смирения как “страшной силы”. По убеждению Достоевского, выход из тех мук и страданий, которые испытывает Ипполит, способна дать только религия, только то смирение и христианское всепрощение, которое проповедует князь Мышкин. Свои размышления на эту тему представил В.Н.Захаров: «В библиотеке Достоевского был перевод книги Фомы Кемпийского «О подражании Христу», изданный с предисловием и примечаниями переводчика К.Победоносцева в 1869 году. Заглавие книги раскрывает одну из краеугольных заповедей христианства: каждый может повторить искупительный путь Христа, каждый может изменить свой образ – преобразиться, каждому может открыться его божественная и человеческая сущность. И у Достоевского воскресают «мертвые души», но умирает «бессмертная», забывшая Бога, душа. В его произведениях может воскреснуть «великий грешник», но не исправился бы «настоящий подпольный», чья исповедь не разрешается «перерождением убеждений» – покаянием и искуплением»[17].
И Ипполит и Мышкин тяжело больны, оба одинаково отвергнуты природой, но в отличие от Ипполита, князь не застыл на ступени той трагической разорванности и разлада с собой, на которой стоит юноша. Ипполит не сумел перебороть свои страдания, не сумел достичь внутренней ясности. Ясность и гармонию с собой князю дали его религиозные, христианские идеалы.[18]
Похожие работы
... то, что видят другие (все другие, а не некоторые), и, опершись на сумму всего, видят всё то, чего не видят другие". И Паскаля, и Достоевского можно назвать стратегическими мыслителями, рассматривавшими основополагающие проекты развития мира "с Богом" и "без Бога", в сопряжении главных признаков величия и нищеты в драматической мистерии человеческого бытия. Причём сама методология их мышления, ...
... , у колодца в “Miserables” Виктора Гюго; это раз пронзает сердце, и потом навеки остается рана» (13; 382). Совершенно особую роль в творчестве Достоевского сыграл роман Гюго «Последний день приговоренного к смерти» (1828) – один из первых в европейской литературе образцов психологической новеллы, содержанием которой стали не внешние события, а движение мысли отъединенного от людей, запертого в ...
... жизни и отдает жизнь «за единственный взгляд». Женщина у Ахматовой и выступает хранителем того высокого и вечного, трагического и мучительного чувства, имя которому любовь. Ахматовский Петербург (материалы для сочинения) Петербург в литературе минувшего века существовал в двух традициях. Первая – Пушкинский город, «полночных стран краса и диво», гордый и прекрасный, город – судьба России, «окно в ...
... Гербарт перевел на язык доступной эмпирическому анализу «статики и динамики представлений». Переход от умозрительных конструкций, включавших в себя понятие о бессознательной психике (в частности, философии Шопенгауэра), к использованию в экспериментальной науке наметился в середине XIX в., когда изучение функций органов чувств и высших нервных центров побудило естествоиспытателей обратиться к ...
0 комментариев