Истоки фольклорности в творчестве Мельникова

2.1. Истоки фольклорности в творчестве Мельникова

Чем дальше отодвигается от нас эпоха русской жизни, описан­ная Мельниковым, тем больший интерес вызывают его произве­дения в читательской среде и тем важнее разобраться в характере его творчества, важнейшая особенность которого — многосто­роннее и разнообразное использование фольклора.

В последние два десятилетия проблемы фольклоризма твор­чества Мельникова и изучения его фольклорно-этнографических интересов поставлены с учетом сложности и многосторонности их аспектов, на основе более тщательного изучения биографи­ческих и архивных данных. Появились обстоятельные, отличаю­щиеся объективностью анализа очерки о творческой деятельности Мельникова В. Ф. Соколовой, Г. С. Виноградова, Л. М. Лотман,

З. И. Власовой и другие.

В исто­рии русской литературы нет другого произведения, где бы сам фольклор со всей возможной полнотой сопутствующих факторов был объектом художественного внимания. Может ли эрудиция автора подобных произведений быть объяснена только исполь­зованием фольклорных публикаций? Как формировались и выра­жались интересы писателя к устной поэзии народа?

Известно, что Мельников рос в Семёнове, уездном городе нижегородского Заволжья, богатого устойчивыми народнопоэти­ческими традициями. Как большинство русских писателей, он впитывал устную поэзию с детства, и, тем не менее, на него сильное впечатление произвело знакомство с разинским фольклором, когда он ехал из Нижнего в Казань поступать в университет и три дня слушал удалые песни лодочников и в их числе знаменитую «разинскую». Впоследствии он включит ее и в роман «В лесах», процитирует в газетных статьях, будет хранить в своем архиве. Общественные и литературные настроения 30-х годов с их интересом к вопросам народности, углубленные занятия историей и увлечение творчеством А. С. Пушкина и Н. В. Гоголя оказали решающее влияние на дальнейшее формирование его художественного сознания, а впо­следствии статьи Белинского и знакомство через М. П. Погодина с избирательской деятельностью П. В. Киреевского определили интерес к народной поэзии и быту.

 В его «Дорожных записках на пути из Тамбовской губернии в Сибирь» (1839—1841), первом печатном труде, представляющем серию путевых очерков с разно­образными сведениями исторического, этнографического и геогра­фического характера, даже со статистическими данными, фольклор занимает значительное место и предопределяет характер литературной деятельности в дальнейшем. Пересказываются исторические предания и легенды Поволжья и Урала, слышанные от русского, мордовского и коми-пермяцкого населения: о проис­хождении названия «Арзамас»; о Коромысловой башне и реке Почайне; о Ермаке и его пещере на реке Чусовой; про камский городок Орёл, на месте которого рос кедр с орлиным гнездом — его разорил Аника Строганов, убивший орла; про чудские клады и городища, про богатыря Перю; воспоминания старожилов о Петре Великом и Александре I; коми-пермяцкие песни и кумуля­тивная сказка «Пошел козел за лыками», характеризуются особен­ности пермского говора и дан список слов, не встречающихся в литературном языке.

«Дорожные записки» печатались четыре года в трех журналах, к моменту окончания их публикации автору было 24 года. Они далеко не отразили всех научных интересов Мельникова, хотя в них достаточно полно сказался первый опыт его собирательской деятельности.

В 40-х годах развертывается интенсивная деятельность Мель­никова по изучению истории, этнографии, фольклора и народного языка. Нижегородский период сыграл определяющую роль в даль­нейшей творческой деятельности писателя. В «Нижегородских губернских ведомостях», «Литературной газете», «Русском инва­лиде» появляются его очерки по истории городов, монастырей, церквей с упоминанием исторических и топонимических преданий, статьи о Минине, Кулибине, Пожарском, Грозном.

Интерес к прошлому края определяли его исторические изыскания; в это время Мельников изучает историю Владимиро-Суздальского княжества и видит в преданиях один из важнейших исторических источников: «Страх люблю я эти предания, этот разговор отда­ленной древности с новейшими веками, беседу сошедших в могилу прадедов — с их внуками, беседу безыскусственную и потому-то лучше действующую и на сердце и на воображение, нежели самая лучшая история» [Мельников, 1976, т. 1, с. 354-361].

В эти годы он сотрудничает и в «Оте­чественных записках» и в «Москвитянине», полагая, что задача обоих журналов — «знакомить русских с родной Русью», и не заме­чая существенных различий в их программе. Уже в эти годы внимание писателя привлекает раскол как общественно-истори­ческое и социальное явление. Из раскольничьих преданий о Ки­теже он узнал топонимическую легенду о «тропе Батыевой» и писал Погодину: «Занимался я также исследованием тропы Батыевой и некоторых урочищ в Семеновском уезде» [Власова, 1992, с. 102].Поверья о «тропе Батыевой» Мельников включил в «Отчет о современном состоянии раскола в Нижегородской губернии» 1854 году, исполь­зовал в рассказе «Гриша» (1860) и романе «В лесах».

В эти же годы он увлекается исследованием пути И. В. Грозного на Казань, пролегавшего, по указаниям летописей, через Ниже­городские земли. Упоминания об этом встречаются в письмах к Погодину и Краевскому с 1842 по 1852 год. Письмо к Погодину от 4 февраля 1852 года характеризует метод исторических изысканий Мельникова: «Летом проехал весь путь Ивана Грозного от Мурома до Казани, нанес на карту все курганы, оставшиеся на месте его станов, разрывал некоторые, собрал всевозможные предания, поверья, песни о Казанском походе, смотрел церкви, Грозным построенные, видал в семействах, происходящих от царских вожа­тых, жалованные иконы, списки с грамот» [Власова, 1992, с. 102]. Собранные мате­риалы были частично опубликованы в статьях «Предания в Ниже­городской губернии» («Русский вестник», 1867, с. 64-81), «Предания из времен похода Грозного на Казань», «Памятники похода Иоанна IV на Казань по Нижего­родской губернии». Им была начата статья «Путь Иоанна Гроз­ного». В архиве Мельникова сохранились три незаконченные редакции этой статьи. Есть и карта-схема пути Грозного с ука­занием населенных пунктов, упоминаемых в летописи.

Статья изобилует преданиями и песнями о Грозном, слышан­ными от русского и мордовского населения. Поскольку работа эта относится к концу 40-х—началу 50-х годов, когда только начали создаваться фонды отечественной фольклористики, особый интерес представляют тексты русских и мордовских эпических песен, в ней упоминаемые. «В Нижегородской, Казанской и многих местностях Симбирской губернии, — пишет Мельников, — живо в народе воспоминание о грозном завоевателе Казанского царства. Здесь триста лет поются былевые песни об Иоанне, до сих пор в Арзамасских и Ардатовских деревнях старики любят петь:

Как года-то были старые,

Времена-то были прежние.

Как женился православный царь,

Иван, сударь Васильевич...

До сих пор памятен лихой удалец князь Михаил Темрюкович, и жалобная песня о казни его нередко слышится на широких полянах Арзамасских». Дальше в статье рассматривается другая «былевая песня о несчастной кончине царевича Иоанна Иоанновича» [Власова, 1992, с. 104]. Мельников так характеризует ее исполнение: «Сначала поется она громко, скоро, как победный клик, но потом, когда речь пойдет о царевиче, переходит в плачевную, заунывную. Начало этой песни-былины замечательно:

Грозен был воин царь наш батюшка,

Первый царь Иван Васильевич!

Он вывел Перфила из Новагорода,

Не вывел измены в Каменной Москве...

 

Третью — загадочную для фольклористов — строку автор статьи поясняет в примечании: «Ссыльный в Нижний Новгород новго­родец, принявший иночество и имя Порфирия и построивший в Нижегородском кремле монастырь святого Духа...».

 

Мурза землю и песок

Честно принимает,

Крестится, бога благословляет:

Слава тебе, боже-царю,

Что отдал в мои руки

Мордовскую землю.

 

Поплыл мурза по Воложке,

По Воложке на камешке.

Где бросит земли горсточку

Быть там градочку.

Где бросит щепоточку —

 Быть там селеньицу.

В статье цитируется уникальная мордовская эпическая песня «На горах то было на Дятловых» — о подчинении мордов­ского народа русскому царю. «Московский мурза» Иван IV полу­чил в дар от посланцев Мордовии блюдо земли и блюдо песку — символ покорности народа. Этот факт отражен и в мордовских преданиях, которые также излагаются в статье. Текст песни был опубликован Мельниковым в 1867 году в работе «Очерки мордвы».

Там сообщалось, что песня записана от обрусевшего мордовского племени терюхан в 1848 году священником села Сиухи, который ее «предоставил преосвященному нижегородскому Иакову, рев­ностно занимавшемуся собиранием народных сказаний во вве­ренной ему епархии. Покойный преосвященный передал нам часть собранных им посредством приходских священников» [Власова. 1982, с. 114]. (Сюжет этой песни был использован Мельниковым в романе «На горах»).

Полностью приведена в статье и другая эпическая мордовская песня — о мудрой девушке Сашайке, которая своим советом помогла Грозному взять Казань.

Считая фольклор источником столь же достоверным, как летописные сведения и архивные документы, писатель, возможно, несколько прямолинейно представлял его связь с историей, отыс­кивая отголоски подлинных исторических событий в песнях и преданиях. Но данные фольклора он использовал с достаточной осторожностью: проверял их достоверность археологическими, архивными данными, сверяясь нередко и с топонимикой, и с диа­лектологией. Он замечает, что иногда «предания так темны, что нельзя сказать почти ничего об них определенного». Однако писателю важен и поэтический вымысел сам по себе: «Если в неко­торых преданиях и нет истины, зато в них есть дух народный во всей простоте его». В таких преданиях писатель ценит худо­жественную сторону и то, как отразилось народное понимание истории и характер «фантастико-исторического творчества наших предков» [Виноградов, 1936, с. 12]. К сожалению, собственные записи Мельникова народных легенд и преданий не сохранились, и неизвестно, име­лись ли. По состоянию науки того времени даже ученые доволь­ствовались пересказом, а не дословной записью.

В начале 40-х годов Мельников увлечен былинной поэзией. Он пишет «народную повесть» о князе Владимире и, посылая семь отрывков из нее Краевскому, так излагает свой замысел: «Мне пришла в голову мысль написать беллетристическое сочинение в духе народности. Для этого я взял Владимира, нашего Карла Великого или Артура, окруженного своими паладинами — Ильею, Чурилом, Яном и пр., утверждающего в Руси славянизм, не любящего норманнов, проводящего дни свои в Берестове, побеждающего врагов и любимого подданными. Таков он до христианства. Я употребил старинный размер, старинные выражения, старинные идеи, а чтоб выразить славянизм совершеннее, вывел чехиню и заставил ее пропеть чешские песни того времени. Чудесное — русско-славянское: тут Перун-Трещица, Чернобог, домовые и лешие и пр. и пр. Но прочтите сами и, если можно, напечатайте в „Отечественных записках"» [Власова, 1982, с. 115].

Это произведение в печати не появлялось, но песни для заду­манного образа чехини переводились из «Краледворской ру­кописи». Черновые наброски переводов двенадцати произведений сохранились в архиве писателя. Полностью переведены семь лири­ческих песен: «Ах, леса вы, леса темные», «Бегал олень по горам», «Как пошла моя милая в бор зеленый», «Плачет девка в конопле», «Ах, как веет ветерок да из-за княжеских лесов», «В чистом поле стоит дуб», «Ах ты, роза, красна роза». Опыты перевода показывают знание русской песенной лирики; ее влияние ощу­щается в поэтическом языке песен. Перевод Берга уступает мельниковскому в передаче народно-песенного стиля.

Мельников послал свои переводы Краевскому (письма от12 января и 16 февраля 1841 г.), пять текстов отослал Погодину (письмо от 2 марта 1841 г. и 1 февраля 1842 г.). Интерес к были­ нам и заботу о их хранителях он проявлял всю жизнь. В 1855 году в селе Нижний Ландех Владимирской губернии Мельников встре­тил безрукого нищего, который пел духовные стихи. Это был Антон Яковлев, старик; он жил подаянием, ходил вместе с другими нищими певцами по базарам и ярмаркам приволжских губерний. «Я записал со слов Антона Яковлева несколько былин о богатырях, которые лишь весьма незначительными вариантами отличаются от напечатанных в Собрании песен Киреевского, и, кроме того, несколько преданий о разных местностях верхневолжского края», — сообщал Мельников.

В начале 40-х годов у Мельникова возник замысел исторической сказки из времен Годунова. В архиве сохранился план этого произведения: «Сказка о Ягоне-королевиче и о прекрасной царевне Ксении». Замысел его, подробно изложенный Краевскому, не был осуществлен.

В начале 40-х годах Мельников интересовался и пугачевской темой. По-видимому, в Перми он говорил с местными краеведами о пребывании Пугачева на Урале. От известного уральского краеведа, управляющего имениями Строгановых, В. А. Волегова он получил рукопись с воспоминаниями о Пугачеве Дементия Верхоланцева, «походного полковника Третьего Яицкого полка», и послал их 15 сентября 1840 года Краевскому с просьбой опубли­ковать в «Отечественных записках». Потом он неоднократно справлялся о судьбе рукописи, о которой «давно знал и давно добивался». Она сохранилась в архиве Краевского с пометой «Запрещено 22 декабря 1840 года» [Власова, 1982, с. 115] .

Интерес к разинско-пугачевской теме Мельников обнаружил и впоследствии, редактируя свою газету «Русский дневник». Упо­минания о Разине и Пугачеве в форме, соответствующей офици­альной точке зрения, имеются в статье А. Ф. Леопольдова «По­ездка в низовое Поволжье», где приводится предание о том, как Разин плавал на кошме по Волге и не тонул, «так как его не брала ни пуля, ни копье», рассказывается о взятии Царицына Разиным и о населенных пунктах Поволжья, где был Пугачев. В пяти номерах «Русского дневника» публиковались материалы об ата­мане Заметаеве (Иван Петрович Запромётов), который появился на Волге в 1775 году и считался сначала сподвижником Пугачева.Энергичная журнально-газетная деятельность Мельникова привела к тому, что с 1845 года он был назначен редактором неофи­циальной части «Нижнегородских губернских ведомостей». В специальном обращении к читателям он сообщал о новой программе газеты и как редактор уделял особое внимание публикациям историко-археологического и фольклорного мате­риала. Крепнут его связи с любителями-краеведами и собирате­лями местного фольклора. В архиве писателя сохранились ру­кописи некоторых его нижегородских корреспондентов.

Уже в 70-х годах получена Мельниковым рукопись «Народные песни Васильского уезда, собранные учителем Воскресенской народной школы Дмитрием Дивеевым в 1873 году». В 50-х годах Мельников делал статистическое описание Васильского уезда, позднее описывал город Василь на реке Суре в своих газетных очерках, записал там песню о разницах с местным приурочением и, видимо, установил контакты с краеведами.

В личном фонде писателя были собраны значительные мате­риалы с описанием обычаев и фольклора разных народов Поволжья. Интересна рукопись дьякона из села Тахманово Княгининского уезда Василия Орлова. В ней две части:

I. Краткое описа­ние мокшанских преданий, песен, басен и загадок;

II. Эрзянские песни, колоритные по сюжетам и стилю.

Уже говорилось о ру­кописи из села Сиухи. Сам Мельников упоминает о рукописи священ­ника Шаверского «Собрание образцов русского наречия и сло­весности у инородцев мордвов, именуемых эрзя» и «Записках» Мильковича. В «Нижегородских губернских ведомостях» публико­вались краеведческие заметки Н. К. Миролюбова, П. Пискарева и других лиц.

Мельников в этот период, по-видимому, не только собирает рукописные сборники фольклорно-этнографических материалов, но записывает и сам. В письме Погодину он сообщает, что у него есть «сотня — другая песен (местных), все такие большей частью, которые не напечатаны и впервые мною слышаны», и спрашивает, не послать ли их П. В. Киреевскому. Видимо, по совету Погодина песни были отосланы. П. Д. Ухов обнаружил в собрании Киреевского колядки, дразнилки, пословицы с поясне­ниями, записанные Мельниковым [Власова, 1982, с. 117].

Внимание Мельникова привлекают народные календарные обряды. В 1847 году он опубликовал статью «Коляда», где сопоставил русские материалы с аналогичными обрядами сербов, болгар и словаков, указал на распространенность этого обычая в Мало­россии [Власова, 1982, с. 119].

Мордовским обрядам Мельников посвятил несколько статей: «Эрзянская свадьба», «Мокшанская свадьба», «Общественное моленье эрзян». По материалам из села Сиухи он написал статью «Религиозные верования, домашний быт и обычаи мордвы Ниже­городского уезда», дополнив ее собственными фактами и наблю­дениями, но при жизни писателя она не была опубликована.

В 1852 году членами Этнографической комиссии Русского геогра­фического общества Мельникову поручено «произвести исследование о мордовском населении в шести губерниях», кроме того, он официально назначен «начальствующим статистической экспедицией в Нижегородской губернии». Было составлено полное описание всех уездов; в результате этой работы архив писателя пополнился новыми фактами и интересными записями. В Нижегородский период большое влияние на разные стороны деятельности П. И. Мельникова оказал В. И. Даль, поселившийся в Нижнем Новгороде в 1849 году.

Много давали Мельникову увлекательные занятия с Далем по изучению говоров. «Я в Нижнем почти каждый день бываю у Даля, и мы целые вечера просиживаем с ним над актами археологической комиссии, над летописями и житиями святых, отыскивая в них по крохам старинные слова и объясняя их остат­ками, сохранившимися по разным закоулкам русской земли», — писал он Погодину. Рассказывая о работе статистической экспедиции, Мельников упоминает о поручениях В. И. Даля: «И меня, и каждого из членов Владимир Иванович просил записывать в каж­дой деревне говоры». Следы совместной работы с Далем хранит уже упоминавшаяся рукопись песен Арзамасского уезда, принад­лежавшая Мельникову. Во многих текстах карандашом подчерк­нуты отдельные слова или целые выражения, на полях каранда­шом же помечено «Далю», например: «на вой воевати» (л. 2, № 3), «век должить» (л. 3, № 4), «по завыгорью» (л. 26, № 5), «пошибочка» (единоборство; л. 14, № 1), лицо «приусмягнуло» (л. 16, № 2) и другие [Власова, 1982, с. 120].

Сын писателя вспоминал, что отец его участвовал в работе по составлению «Толкового словаря», а П. С. Усов упоминает, что им был составлен рукописный словарь «технических, геогра­фических, этнографических и прочих названий, употребляемых русским народом». В архиве писателя сохранился список 98 слов (назовем его условно «Нижегородский словарь») с обстоятель­ными пояснениями (в это число входит текст колыбельной песни и описание святочного обычая). Многие слова списка с объясне­ниями Мельникова вошли в словарные статьи «Толкового сло­варя». Видимо, Далем была использована часть составленного Мельниковым Нижегородского словаря.

Записав образцы польско-белорусского диалекта в Лукояновском уезде, Мельников показал их Далю. «Это та же мензелинская шляхта, — сказал Владимир Иванович и просил меня порыться в архивах», — вспоминал он. Плодом изысканий явилось целое исследование о будниках (или будаках). Оказалось, что в XVII в. по указу царя Алексея Михайловича в Нижегородской губернии были поселены «польские приходные люди, поливачи и будники». Первые «гнали поташ». Будники рубили лес, жгли и готовили поташным заводам золу. Поташные заводы назывались будными майданами. С уничтожением лесов в одном месте их перево­дили на другое, а на прежнем заводили пашни. За оставшимся селением сохранялось название «майдан». Мельников насчитал по уездам 48 селений с этим названием, приложил их список, привел образцы говора. Черновые наброски этой работы остались в архиве свидетельством добросовестного выполнения просьбы Даля.

Общение с Далем, оставившим нам, помимо Толкового сло­варя, фундаментальные собрания фольклора, укрепило интерес Мельникова не только к устной поэзии, но и к народным языковым формам. Личный писательский опыт Даля и его убежденность в необходимости сближать литературный язык с народным на всех этапах развития художественной литературы определили впослед­ствии художественный метод Мельникова-романиста.

В 40-х годах им был накоплен значительный материал по расколу. Неисчерпаемая энергия и любознательность, присущие Мельни­кову, сказались в его изучении различных форм старообрядчества. Он собирал рукописные и старопечатные книги, раскольничьи легенды, предания, духовные стихи и песнопения. Поиски при­вели его в среду раскольников-книготорговцев, начетчиков и «хранителей древних устоев». В статьях этого периода он отмечает заслуги староверов в сбережении национальных культурных ценностей — рукописей, икон, старинной утвари; но у него скла­дывается отрицательное отношение к расколу как «невежествен­ному изуверству» [Еремин, 1976, с. 21]. Мельников становится одним из выдающихся знатоков раскола, и с 1847 года — сначала в должности чиновника особых поручений при нижегородском губернаторе, а затем при Министерстве внутренних дел — он занимается почти исключи­тельно делами старообрядцев. По долгу службы он обязан знать и официальную церковную литературу, и догматику раскола, секты, их историю, традиции. Догматическое соблюдение завещанных прадедами традиций отгораживало значительный процент населе­ния страны от элементарных достижений цивилизации и культуры. Мельников неоднократно видел в быту действие суровых и бесчело­вечных установлений, вплоть до отказа от врачебной помощи, от употребления картофеля, чая и тому подобное вследствие убеждения в их «дьявольском» происхождении. (В его библиотеке имеется несколько вариантов раскольничьих легенд о происхождении картофеля и табака). Он считает старообрядчество как общест­венное явление плодом невежества. До сих пор его общест­венная позиция — позиция просветителя — отвечала его пони­манию патриотизма. С позиций просветителя он видит в расколе тормоз в историческом духовном развитии народа и препятствие для института государственности. «По его тогдашнему искреннему убеждению высшие интересы государства совпадали с интересами народа, и именно их должна была защищать административная власть». В начале чиновничьей карьеры государственная служба для Мельникова — не только средство к существованию, но один из путей выполнения патриотического долга. Позднее горький опыт чиновничьей службы развеял многие его иллюзии, но в начале 50-х годов он усердно и инициативно выполнял административные поручения: ревизии, запечатывание часовен, молелен, конфиска­цию предметов культа. Раскольники имели опыт в «умягчении» начальства, но не знали, как подступиться к Мельникову. Имя Мельникова становится известно в Поволжье и на Урале. Ропот раскольников выливается в привычные для них фольклорные формы. «Гонитель» раскола становится «героем» раскольничьего фольклора. О нем слагаются песни: «Навуходоносор Павел Иванович ... едет в лодочке в 32 весла и правит церемонью генеральскую» [Власова, 1982, с. 121].

Легенды о нем проникают на страницы газет и журналов. Они изображают Мельникова человеком суровым, непреклонным и точным исполнителем государственных заданий. Он увозит иконы, свалив их на воз, как дрова, и ставит печати на лики святых. Он увез из Шарпанского скита икону Казанской божией матери, считавшуюся чудотворной, за это ослеп, а икона исчезла; поехал в другой раз — скит стал невидим; в третий раз — икона приросла к стене и не поддавалась под топорами. По другой версии, он раскаялся и прозрел, но дьявол совратил его и заставил вернуться за иконой. Когда Мельников вошел в молельню, «загре­мел гром, лики святых на иконах потемнели, а сам он и все его воинство пали ниц»; заключив союз с дьяволом, он видит сквозь стены. Существовал плач иноческий и девический о разорении Шарпанского скита. А. П. Мельников, сын писателя, специально объехал в 90-х годах скиты Поволжья, записывал фольклор про отца; часть материала он сообщил в печати.

В конце 50-х годов взгляды Мельникова существенно изменились. В 1855 году в «Отчете о состоянии раскола в Нижегородской гу­бернии» он показал, что раскол выгоден власть имущим, полу­чающим с раскольников немалую мзду. «Сквозь официальную фразеологию этого документа явственно проступает мысль Мель­никова - просветителя о том, что раскол — это одно из тяжких зол народной жизни. Развивая эту мысль, он смело (нельзя забывать, что «Отчет» составлялся в последние годы царствования Нико­лая I) высказал соображения и выводы большой обличительной силы». Позже, в полемике с «Современником», объясняя смысл своих «Писем о расколе», Мельников заявил: «Раскольники не заключали и не заключают в себе ничего опасного для госу­дарства и общественного благоустройства; 200-летнее преследо­вание их и ограничение в гражданских правах, поэтому было совершенно излишне и даже вредно, и раскольники вполне заслу­живают того, чтобы пользоваться всеми гражданскими пра­вами».

В 1856—1858 годах Мельников выступил в рядах передовых писателей, опубликовав сразу несколько произведений: «Дедушка Поликарп», «Поярков», «Старые годы», «Медвежий угол», «Не­пременный», «Именинный пирог». Чернышевский поставил его рядом с Щедриным, опубликовавшим в 1856 году «Губернские очерки». Критики передовых журналов дали самую высокую оценку его произведениям.

В 1858 году Мельников задумал издавать газету, которая была бы демократическим рупором «о нуждах народных». Газета начала выходить с 1859 года. В ней во всей полноте сказались интересы самого редактора в области истории, этно­графии и устной поэзии. В № 12 помещена статья «государ­ственного крестьянина Спиридона Михайлова о русских свадебных обычаях Козьмодемьянского уезда Казанской губернии». В за­метке от редакции сообщалось «о замечательной личности её автора», чувашенина по национальности, пять лет состоявшего членом-сотрудником Русского Географического Общества. В статью включены свадебные песни, приговоры дружки, описан девичник, обычай «смотреть ложки» у жениха и тому подобное.

В трех номерах (31, 37, 85) описаны народные поверья Ардатовского уезда Симбирской и Владимирской губерний, волочебники Витебской губернии (приводятся волочебные песни, записанные Г. П. Сементковским, — № 101), песня нищих и закликанье весны (№ 45, 98), празднование Ярилы в Нижнем Новгороде, «на Гребешке, что против ярмарки на бугре» (Нижего­родская хроника — № 120). В газете много этнографических очерков о жизни разных народностей — чувашей (№ 14), мордвы (№ 20), киргизов (№ 14, 92, 111), литовских крестьян (№ И, 32), эстов (№ 65); об обычаях отдельных сел (№ 34, 35, 65) и т. п. В нескольких номерах публиковались пугачевско-разинские материалы по данным архивов и изустным преданиям «от наших старичков-старожилов, из которых многие еще помнят дела Пугача», о его сподвижниках (предводитель отряда чувашенин Енгалыч — № 31, 32).

В условиях общественного подъема 60-х годов газета, игнори­ровавшая насущные проблемы дня, не могла иметь успеха у чита­телей и прекратилась через полгода. В программе газеты, харак­тере публикуемого в ней материала сказались слабые стороны общественно-политических взглядов ее редактора. Ряд материа­лов, предназначенных к публикации, остался ненапечатанным; в приложениях к письмам, адресованным редактору, также встречаются записи фольклора.

В середине 60-х годов Мельников продолжает занятия историей, этнографией и фольклором, подготовив одну из значительных своих работ — «Очерки мордвы». В ней были объединены мате­риалы, собранные из устных, рукописных и книжных источников. Писатель показал трагическую историю колонизации мордовского населения Поволжья и дал обстоятельную характеристику веро­ваний, обрядов, празднеств. Автор выступает как объективный исследователь и нередко первооткрыватель различных видов устной поэзии мордвы. Приводятся тексты эпических и обрядовых песен, исторические и топонимические предания, сказания о со­здании мира, происхождении гор и лесов, о сотворении человека и т. д., цитируются молитвенные обращения к богам, даны деталь­ные описания празднеств. К сожалению, устные источники охарактеризованы скупо: «Записано в селе Томылове Сенгилеевского уезда Симбирской губернии» или «Записано в селе Сарлеях Нижегородского уезда. То же рассказывает старик-мордвин в селе Кержеминах Ардатовского уезда». Однако если учесть, что приводимые сведения относятся к 40-м годам можно считать, что по научным требованиям того времени это достаточно полные и точные паспортные данные. Описывая календарные праздники и обряды мордвы, писатель сравнивает их с русскими того же цикла. В троицких песнях отмечено сходство с нашими «семиковыми», то же — в колядках и овсеневых песнях. Слово «таусень», по мнению Мельникова, мордовского происхождения: «Русский таусень едва ли не старинный мордовский обряд, пере­шедший к русским. По крайней мере, он справляется только в тех местностях Великой Руси, где издревле обитала мордва» [Власова, 1982, с. 124].

Исследователи справедливо считают Мельникова «одним из пионеров в собирании и изучении фольклора народов Поволжья».Сам он с полным основанием мог сказать о себе, что изучал быт народа и его поэзию, «лежа у мужика на полатях, а не сидя в бархатных креслах в кабинете».

В 70-х годах, работая над созданием дилогии «В лесах» и «На горах», писатель охватывает громадный и разнообразный фольклорно-этнографический материал. Показательно, что он при этом ощущает недостаточность своих знаний: «Поздно начал, а раньше начинать было нельзя, надобно было прежде поучиться. И вот теперь, после тридцатилетнего изучения быта и верований русского народа, приближаясь к склону дней, одно только могу сказать: „Мало, очень мало знаю"» [Мещеряков, 1977, с.12].

В устном творчестве и языке народа писатель видел отражение исторической жизни и судеб всего населения России. Он горячо призывал к бережному собиранию его: «В поверьях, преданьях, в сказках, в былинах, в заклинаньях и заговорах, в обрядах, приуроченных к известным дням и праздникам, сохраняются еще те немногие останки старины отдаленной, но исчезают с каждым годом. (...) Надо ловить время, надо собирать дорогие обломки, пока это еще возможно. Не одни предания, не одни поверья на наших глазах исчезают. Русский быт меняется».

Сам Мельников умел отыскивать редкие произведения устного художественного слова. Русская фольклористика обязана ему многими — не всегда им записанными, но им сбереженными — произведениями и публикациями фольклора Нижегородского Поволжья; давно уже вошли в научный оборот многие произве­дения из его архивного фонда.

Глубокое изучение быта, устной поэзии и языка народа, личные научные достижения в этой области обусловили постоянный интерес писателя к проблематике фольклористической науки и в значительной степени определили метод, характер и специфику его художественного творчества.

Уже в первом своем рассказе «Красильниковы» писатель обнаружил творческую зрелость. Необычайный успех у читателей и одобрительные отзывы в передовых журналах указывали, что это — незаурядное явление в истории литературы. Образ Красильникова возникает из его рассказов и замечаний о самом себе, о своих поступках и из отно­шения к сыновьям. Богатый и продуманный подбор пословиц, поговорок, фразеологизмов в сочетании с народным просторечием и купеческим жаргоном создает ярко индивидуализированную речь, раскрывая внутреннюю сущность характера купца. При работе над рассказом Мельников пользовался собранием пословиц Даля, тогда еще не опубликованным.

Обращение к различным произведениям устного творчества народа характерно и для других произведений конца 50-х годов. В рассказе «Дедушка Поликарп» встречаются отрывки из народ­ных преданий, элементы народного календаря, поговорки. В основе рассказов «Старые годы» и «Бабушкины россказни» — нижего­родские предания о крепостном праве и нравах XVIII в.; поэти­ческие картины летних хороводов с песнями и суровая мораль раскольничьих пословиц — в рассказе «Гриша». Это произве­дение предвосхищает одну из основных тем дилогии «В лесах» и «На горах» — тему старообрядчества.