Фольклорность языка дилогии

2.2.  Фольклорность языка дилогии

Самобытность таланта Мельникова во всем блеске реалисти­ческого мастерства выразилась в его романах «В лесах» и «На горах», составивших знаменательный итог его творческой деятель­ности. Неожиданной, новой и своеобразной была не только тема­тика дилогии с ее показом раскольничьего Заволжья, но и идейно-философская концепция его, и художественный метод. Глубокая любовь к национальным формам народной культуры, гордость и восхищение богатством устной поэзии и народнопоэтического языка пронизывают эту необычную в истории русской литературы эпопею. В нее вошли тщательно отобранные произведения фольк­лора, все те драгоценные самоцветы устнопоэтического народ­ного искусства, которые писатель неустанно искал, собирал и хранил в течение целой жизни.

 Невозможно учесть, проана­лизировать и найти источники всей многоцветной россыпи сокровищ народного творчества, щедро включаемых писателем в ткань художественного повествования. Они способствовали созданию человеческих характеров, определили композиционную особен­ность всех его частей, оказали влияние на поэтику и язык. Каждый жанр устной народной поэзии в дилогии может служить темой отдельного исследования, что убедительно показано в работе Г. С. Виноградова. В окончательной редакции статья Виноградова о фольклорных источниках романа «В лесах» состоит из 12 глав, в ней нет главы о сказке из первой редакции (1935), всего было бы 13 глав.

Исследователь установил только основные книжные источники, допуская возможность использования архивных рукописных собраний и поставив под сомнение устные. Теперь часть собственных записей Мельникова известна, но исследова­телям предстоит еще немало открытий, так как богатство фольклорно-этнографического материала кажется неисчерпаемым.

В дилогии существует несколько ракурсов изображения дей­ствительности и несколько «уровней сознания». Автор, объясняя замысел эпопеи, сказал: «Моя задача, которую, конечно, вполне я не исполню — изобразить быт великоруссов в разных мест­ностях, при разных развитиях, при разных условиях общест­венного строя жизни, при разных верованиях и на разных ступенях образования».

Идейно-философский аспект дилогии составляет борьба двух стихий: полная мощи и красоты естественная историческая стихия, простая и здоровая жизнь природы и связанных с нею трудом людей — и институт ре­лигии и капитала. Человеческую душу иссушают и опустошают суровые религиозные догмы, с одной стороны, и стяжательство, алчность и страсть к наживе — с другой.

Прологом к отдельным частям романа «В лесах» дана рекон­струкция сказания про доброго солнечного бога Ярилу, про его любовь к Матери Сырой Земле. Это не фантазия писателя, а «ин­тересный опыт поэтического синтеза важнейших данных о мифе» [Виноградов, 1936, с. 27-28].

Они собраны из различных русских и славянских источников и объяснены известным русским ученым-мифологом А. Н. Афанасьевым. Мельников, используя передовую для 60-х годов научную концепцию Афанасьева, дополнил ее топонимическими и этнографическими данными существования культа Ярилы в Поволжье, включил описания весенних и летних празднеств (ночь на Ивана Купала, похороны Костромы и др.), придав повествованию историческую достоверность.

Образ Ярилы символизирует в романе стихийно-языческое начало, вступающее в борьбу с византийско-церковным, с мерт­выми догмами раскола и религии. Он помогает людям обнаружить простые и естественные чувства, забыть о сковывающих поступки условностях. «Все романтическое так или иначе соприкасается с образом Ярилы. Таким путем Мельников хочет обосновать незыблемость и извечность той жизни, которую он изображает. Страницы, посвященные Яриле, славянскому Дионису, наиболее поэтичны» [Власова, 1982, с. 126]. Позиция автора враждебна религиозному мисти­цизму и догматике. Он показывает мертвящее влияние рели­гиозных установлений на истории озера Светлояр, когда-то бывшего местом веселых народных празднеств в честь солнечного бога, но с появлением раскола превратившегося в центр паломни­чества. Вместо нарядных хороводов и веселых песен над озером столетия звучат молитвы, духовные псалмы и религиозные споры.

Другой идейно-философский аспект дилогии — значение под­линных духовных и нравственных ценностей в судьбе нации и народа. Только народ — подлинный хранитель незыблемых моральных ценностей, украшающих жизнь поэтических обычаев и обрядов. Эта мысль высказана писателем в автобиографии, написанной от третьего лица в конце 50-х годов.

Мысль о народе, хранителе нравственных и художественных ценностей, как самое заветное его убеждение проходит через дилогию. Поэтому и произведения устной народной поэзии с такой любовью и полнотой собраны в ней, что в русской литературе нет ей равных по богатству материала и разнообразию методов использования фольклора.

При создании персонажей автор смело пользуется народно- поэтическими средствами изображения. Он создает почти лубочные по яркости и чистоте красок портреты героев. Исследователи отмечали, что образы Насти Чапуриной и Алексея Лохматого - это традиционные фольклорные типы доброго молодца и красной девицы. Настя «кругла да бела, как мытая репка, алый цвет по лицу расстилается; толстые, ровно шелковые, косы лежат ниже пояса...» [Мельников, 1993, т. 1, с. 85].

Алексей Лохматый «красавец был из себя. Роста чуть не в ко­сую сажень, (...) здоровый, белолицый, румянец во всю щеку так и горит, а кудрявые, темнорусые волосы так и вьются» [Мельников, 1993, т. 1, с. 31]. Автор и наряжает своих героев в соответствии с народными вкусами: Настя то в голубом, то в алом сарафане с пышными белыми рукавами; у Алексея Лохматого для праздников хранится синяя суконная сибирка и плисовые штаны [Мельников, 1993, т. 1, с. 138].

В образах Насти, Алексея, Фленушки отразился народный идеал здоровой и яркой человеческой красоты, не случайно исследователи находят множество параллелей к их портретному изображению в народных песнях. Автор и говорит о них в ска­зочно-песенном стиле, используя сравнения песенного типа и сказовую форму фраз. Ритмический склад речи вызывает аналогию со сказочным стилем, а параллельное синтаксическое построение фразы напоминает стиль народной песни: «Не красна на молодце одежда, сам собою молодец хорош. Идет двором обительским: черницы на молодца поглядывают, молоды белицы с удалого не сводят глаз» [Мельников, 1993, т. 2, с. 106].

Тщательно отобран пословично-фразеологический материал для наиболее выразительной речевой характеристики персонажей. Прямой, открытый и горячий характер Насти Чапуриной обнару­живается в ее народной по стилю и лексике речи: «Не дари меня, только не отнимай воли девичьей (...) Кого полюблю, за того и отдавай, а воли моей не ломай», — говорит она отцу [Мельников, 1993, т. 1, с. 71].

Пословицами характеризуется сложное душевное состояние разочаровавшейся в Алексее героини. Взволнованный внутрен­ний монолог Насти насыщен песенной образностью: «Гадала сокола поймать, поймала серу утицу»; «Где же удаль молодец­кая, где сила богатырская?.. Видно, у него только обличье соколье, а душа-то воронья...» [Мельников, 1993, т. 2, с. 21].

Обращение к песенным образам характерно для писателя при изображении взволнован­ности, тревожного состояния души и при обрисовке других женских характеров. Алексей, напротив, осторожен и осмотри­телен, но и его речь поэтична: «Мало ли что старики смолоду творят, а детям не велят?» «А скажу словечко по тайности, в одно ухо впусти, в друго выпусти» [Мельников, 1993, т. 1, с. 3, 17, 19].

Фольклорно-поэтическая образность насыщает страницы о болезни и похоронах Насти. Лирическое вступление автора к главе о похоронах дано в стиле похоронного причитания: «Лежит Настя, не шелохнется; приустали резвы ноженьки, прито­мились белы рученьки...» [Мельников, 1993, т. 1, с. 506]. Характеристика Насти с начала до конца выдержана в песенно-сказовом стиле.

Иначе дан образ Алексея Лохматого. Если в начале дилогии в его речи ощущается поэтический мир народных крестьянских представлений, он говорит языком пословиц и песен, то с переменой его положения меняется и его речь. Захватывающая его посте­пенно страсть к легкой и быстрой наживе прорывается в мимохо­дом брошенных пословицах: «У тестя казны закрома полны, а у зятя ни хижи, ни крыши»; «Чем бы денег ни нажить, а без них нельзя жить» [Мельников, 1993, т. 1, с. 386].

Во второй части дилогии Лохматый — купец первой гильдии, кандидат на пост городского головы, но он очерствел душой и утратил уменье ярко и выразительно говорить; стремясь подра­жать речам городских купцов, он употребляет слова: фрахт, чиколат, амбрей, скус и пр. Исследователи отмечали, что речь персонажей у Мельникова зависит от степени их близости к на­роду. Автор наделяет своих героев умением поэтически мыслить и говорить живым и образным языком в той мере, в какой речь их питается разговорным и поэтическим языком народа.

Показателен в этом отношении образ Фленушки с ее траги­ческой судьбой. В галерее замечательных по достоверности женских характеров дилогии образ ее особо привлекателен и почти целиком создан на фольклорном материале. Незаконнорожденная дочь игуменьи, она воспитана в скиту, но жизнелюбива, умна, находчива и псалмам предпочитает мирские песни. С языка ее так и сыплются пословицы, приговорки: «Одним глазом спи, другим стереги» (Марьюшке); «Такой молодец, что хоть прямо во дворец» (об Алексее). Судьба ее трагична. Она постригается и становится неумолимо строгой игуменьей. Ее образ лишается поэтичности в конце романа, ибо постриг — преступление против естественных законов жизни.

Характер кроткой Марьи Гавриловны строится на песенно-сказочном материале. В основе его — подлинные факты из жизни купцов Заволжья. Взволнованность ее передана песенными и сказочными образами: «Не огни горят горючие, не котлы кипят кипучие, горит-кипит победное сердце молодой вдовы» (после встречи с Алексеем).

Таков и образ Дуни. В моменты тревоги и тоски звучит в ее душе песня как образ здоровой и ясной жизни, усиливая отвращение к хлыстовским радениям. Стилизованными песенными образами изображает Мельников молодость и красоту: «Не стая белых лебедей по синему морю выплывает, не стадо величавых пав по чисту полю выступает; чинно, степенно, пара за парой идет вереница красавиц» [Мельников, 1994, т. 1, с. 213—214].

Фольклор — главный элемент в создании социально-типи­ческих характеров. Он используется и при показе разных типов купцов, вышедших из крестьянства и не утративших социальных корней.

Колоритен образ купца-тысячника Чапурина и наиболее полновесен по насыщенности фольклором. Он любит тради­ционную обрядность в доме; присловья, поговорки, прибаутки украшают его речь, он то перефразирует их, то цитирует дословно: «Пей-ка, попей-ка, на дне-то копейка; выпьешь на пять алтын — да и свалишься под тын» [Мельников, 1994, т. 2, с. 219]. Он весельчак в компании и любит хорошенько разгуляться: «Гости пьют да посуду бьют, кому-то не мило, того мы в рыло». Бывает заносчив, деспотичен, по-мужицки груб: «Рылом не вышла учить меня!» — кричит жене. «Гордан», — говорят о нем. Характер Чапурина неординарен: доброта, щедрость, отходчивость уживаются рядом с жаждой наживы; но он соблюдает известную порядочность в делах и выгодно отличается от своих собратьев.

Петр Степанович Самоквасов — казанский купец, весельчак и певун. Автор называет его «казанец», а приятеля его Семена — «саратовец». Это сочетание вызывает ассоциацию с популярной в Поволжье народной балладой «Молодец казанец, душа астраханец», сюжет которой своеобразно интерпретирован Мель­никовым в судьбе Самоквасова. В балладе молодец посмеялся над девушкой и был наказан ею с изощренной жестокостью. В дилогии «казанец» сам жертва девичьего обмана. Фленушка высмеивает и дурачит его, обещает выйти за него уходом, а когда он снимает в городе квартиру и возвращается за нею в скит, он застает похожую на похороны церемонию пострига. Фленушка превратилась в мать Филагрию. Впоследствии Самоквасов женится на Дуне Смолокуровой, становится богат, но уже в роли жениха Дуни он утрачивает прежнюю обаятельность и веселость. Если в первой части дилогии его образ соответствует образу Фленушки обилием инкрустаций из песенных текстов, то в конце дилогии он становится бледнее и скучнее.

В образе Колышкина, в прошлом горного инженера, затем владельца пароходов, фольклорный материал используется меньше; изредка в его речи мелькают пословицы, приговорки; наиболее типичен образ купца Смолокурова, наживающего миллионы безжалостной эксплуатацией рабочих и не гнушаю­щегося никаким обманом и шантажом. Он не прочь надуть и своих собратьев-купцов, прижать промышляющего книжной торговлей Чубалова. Есть в дилогии и традиционный купеческий брат, оказавшийся пленником хивинского хана, в описании его судьбы Мельников использовал устные рассказы про русских пленников Бухары, о которых писал и В. И. Даль в 50-х годах.

В эпопее показаны талантливые хранители и исполнители произведений устной народной поэзии: знаменитая певица и пла­кальщица Устинья Клещиха, известная по всему Заволжью своими песнями и причитаниями; мастерица рассказывать сказки Дарья Никитишна, знахарка Егориха и другие. Характеризуя их, автор показывает народное отношение к их мастерству: «Золото эта Клещиха была. Свадьбу играют, заведет песню — седые старики вприсядку пойдут, на похоронах плач заведет — каменный зары­дает» [Мельников, 1993, т. 1, с. 554]. Для полноты представления о мастерстве и талант­ливости «плачей» Мельников приводит полностью тексты похо­ронных и поминальных причитаний.

Образ знахарки Егорихи дан в двух оценках. Скитницы связы­вают с нею всевозможные поверья о колдунах и знахарях. Автором приводится от их лица обстоятельный перечень сведений о нечести­вых действиях колдунов

(3, 386—389). В деревнях, наоборот, знахарка пользовалась любовью и почетом: она помогала травами и кореньями от болезней. Речь Егорихи уснащена сказочными и песенными формулами: «Куда идешь — пробираешься? Дело пытаешь, аль от дела лытаешь?». [Мельников, 1993, т. 2, с. 170]. В ее наставлении Марье Гавриловне звучат фразы из свадебной величальной песни: «Носи золото — не изнашивай, терпи горюшко — не сказывай». Автор заставляет знахарку читать заговор и разъяснять значение разных трав несколько книжным языком; книжность речи придает некоторую искусственность достоверному по существу образу деревенской знахарки.

Типичен образ стряпухи и сказочницы Дарьи Никитишны. Никитишна росла сиротой. «Житье сиротинке — что гороху при дороге: кто пройдет, тот и порвет», — замечает автор и тут же приводит пословицу: в сиротстве жить — только слезы лить [Мельников, 1993, т. 1, с. 87]. Скитницы — почти все в прошлом крестьянки, речь их то уснащена церковно-молитвенными выражениями, то красочна по-крестьянски, но жизнь в скитах сделала их алчными, неискренними, празднолюбопытными. Мать Таисея ласково угощает Самоквасова после похмелья, уговаривает его жениться, «со сладкой улыбкой глядя на туго набитый бумажник Петра Степановича. Так блудливый, балованный кот смотрит на лакомый запретный кус, с мягким мурлыканьем ходя тихонько вокруг и щуря чуть видные глазки» [Мельников, 1993, т. 2, с. 425]. Речь ее уснащают поговорки: «Кто помоложе, тот рублем подороже; мотоват да неженат, себе же в наклад». Иной смысл получают произведения фольклора в устах сирот Марьи-головщицы, Устеньки-московки, бедной вдовы Ольги Панфиловны. Пословицы о сиротстве, сиротские причитания выдают их внутреннюю ожесточенность, иногда ненависть к богатым купеческим дочерям.

Социальная значимость фольклора учитывается при показе разных групп населения. Купцы считают естественным в их деле обман, умение воспользоваться чужой ошибкой, одурачить; таковы их пословицы: «Купец — тот же стрелец, чужой оплошки должен ждать» (Масляников); «Умей воровать, умей и концы хоронить» (Веденеев); «Всякий Демид в мой кошель угодит» (Булыня); «Сват сватом, брат братом, а денежки не родня» (Смолокуров) и другие.

У крестьян, лесорубов и рабочих, находящихся в кабале у купцов, другая мораль и другие пословицы. О купцах, ты­сячниках и богачах они говорят с ненавистью: «Богатых и смерть не сразу берет»; «На фабриках-то крестьянскими мозолями один хозяин сыт».

Крестьяне имеют свой социально-исторический опыт. Их спа­сает только труд от зари до зари, зимой в лесу, летом в поле; «На перву страду выльешь поту жбан, на втору — полный чан». Зимой в лесу, когда дни коротки, прежде всего ценится время, и лесорубы говорят: «На заре не работать, рубль из мошны потерять»; «Долго спать — добра не видать», «Долго спать — долгу наспать».

У деревенской бедноты свои поговорки, проникнутые грустным юмором: «Наготы да босоты изувешены шесты, холоду да голоду амбары полны»; «Две полы, обе голы да и те не свои»; «Хоть мерзни с холоду, хоть помирай с голоду». В поговорках отражена горечь сиротства, обрекающего человека на жизнь у чужих людей: «Чужой обед хоть и сладок да не спор. Чужие хлеба живут приедливы». У сироты «приданого голик да кузов земли». Народ высмеивает жадность попов и монахов: «Не учи козу — сама стянет с возу; рука пречиста все причистит»; «Молодец поп-хльшовец: за пару лаптей на родной матери обвенчает»; ирони­чески отзывается о старообрядческих толках и сектах: «Что ни мужик — то вера, что ни баба — то устав». Отрицательно относятся крестьяне к чиновникам, к уездным и губернским судам: «Судья — что плотник: что захочет, то и вырубит. А закон у него — что дышло: куда захочет, туда и поворотит».

Фольклор отдельных социальных групп населения, показан­ных в романе, имеет свою историческую и местную приуроченность. Лесорубы и крестьяне Заволжья знают живущие в народе пре­дания и песни о Степане Разине, связывая с памятью о нем местные поверья о кладах. В героях разинских песен они видят живых исторических лиц; объясняют содержание песен, привлекая местные легенды об отдельных участниках разинских походов по Волге (Соломонида от старого Макарья).

У лесорубов есть свои поверья о болотнянике, владыке топкой чарусы, и о болотнице — родной сестре русалки. Раскрывая мировоззрение кресть­ян-лесорубов через произведения фольклора, Мельников показы­вает различное их восприятие у лесорубов и купца Чапурина. Артемий, возражая Чапурину, с любовью и восхищением говорит о разницах: «По-вашему — разбойники, по-нашему — есаулы-молодцы да вольные казаки». С гордостью отзывается он о Разине: «Вот каков был удалой атаман Стенька Разин, по прозванью Тимофеевич!» [Мельников, 1993, т. 1, с. 224].

Различна и мораль купцов и крестьян. Артель лесорубов характеризует строгая честность: они отказываются взять лишнюю копейку, если не заработали ее. Купцы ловят момент, чтобы обмануть друг друга на десятки тысяч рублей, и обсчитывают рабочих, не гнушаясь их трудовой копейкой. В произведениях фольклора отражен исторически сложившийся антагонизм интересов, и с помощью фольклора писатель убедительно показал противоположность мировоззрения крестьянства, работного люда и купечества.

Бытовой уклад крестьянства определяется трудовыми циклами года и традицией; быт купцов — близостью к крестьянскому укладу и обычаям (соблюдение традиционной обрядности во время свадеб, именин, крестин, похорон), кроме того — староверчес­кими заветами и установлениями (роднятся лишь с единоверцами, дочерей обучают грамоте и рукоделию в скитах).

Фольклорно-этнографический материал сохраняет в дилогии и социальную остроту, и местный колорит, и историческую приуро­ченность.

Композиционные особенности дилогии определяет наличие специальных вводных историко-этнографических глав: первая и восьмая второй части, первая и седьмая четвертой — романа «В лесах»; первая и одиннадцатая первой части, девятнадцатая второй — романа «На горах». Повествование в них — органический сплав из народных обрядов, обычаев, песен, поверий, примет. Фольклорно-этнографические разделы имеют для писателя столь же существенное значение, как и гла­вы, раскрывающие движение сюжета, историю и характеры героев.

Стилизованные сказания про солнечного Ярилу, про любовь его к Матери сырой земле, про златорогого оленя-солнце, создан­ные из мифологических, сказочных и песенных элементов, не только утверждают мысль писателя о вечности жизни, но и при­дают особый, самобытно-оригинальный характер всей композиции романа «В лесах». Мельников показал, что талантливая и худо­жественная стилизация представляет один из путей к созданию подлинно новаторского произведения.

Роман «В лесах» начинается характеристикой Верхового За­волжья, его истории; в повествование вплетается предание о граде Китеже, изложенное в виде стилизованного народного сказа; обстоятельно характеризуются уезды лесного Заволжья, распрост­раненные в них промыслы и ремесла, особенности быта.

Роман «На горах» также начат историей правобережья Волги «от устья Оки до Саратова». Включены топонимические предания о происхождении названий рек; полностью приводится песенное предание о Дятловых горах и покорении мордвы русскому царю. Глава завершается поэтическим очерком о медвежатниках Сергачского уезда, включающим исторические анекдоты. В начальных главах обоих романов имеется и существенное различие: если первая глава романа «В лесах» заканчивалась характеристикой быта заволжских крестьян с их идиллическим благополучием, то в заключении первой главы романа «На горах» писатель ука­зывает на резкое социальное неравенство и расслоение в среде нагорного крестьянства: «Теперь на Горах немало крестьян, что сотнями десятин владеют. Зато тут же рядом и беднота непокрытая. У иного двор крыт светом, обнесен ветром, платья — что на себе, а хлеба — что в себе, голь да перетыка — и голо, и босо и без пояса» [Мельников, 1994, т. 1, с. 13]. Фольклор получает в повествовании большую социальную значимость, а картины народного быта — черты подлинно социальной этнографии.

На композиции романа «В лесах» в большей степени отрази­лось увлечение П. И. Мельникова исторической этнографией, историей и эстетикой фольклора. В романе больше разделов с фольклорно-этнографическим содержанием, отразившим все основные циклы народного земледельческого календаря и соответствующих им произведений календарной обрядовой поэзии. Являясь выдаю­щимся знатоком народного быта и языка, Мельников тем не менее не ставил своей задачей отразить в дилогии этнографически точно только быт Поволжья с характерными обрядами и обычаями. Он понимал свою задачу шире, поэтому в его романах органически соединены и живые произведения устной поэзии, и почерпнутые из книжных источников. В письме к П. В. Шейну от 8 сентября 1875 года Мельников признавал:

«В продолжение четверти столетия я много ездил по России, много записал песен, сказаний, поверий и прочее тому подобное, но я бы ступить не мог, если бы не было трудов покойного Даля и Киреевского, не было Ваших трудов, напечатанных у Бодянского, трудов Л. Майкова, Максимова и Якушкина (...) Пчелы вы, а не муравьи; ваше дело — мед собирать, наше дело мед варить» [Власова, 1982, 126].

 Главным художественным принципом писателя, определяющим характер использования фольклорно-этнографического мате­риала, был принцип органического слияния старого и нового, живого и забывающегося фольклора. Привлекаются и книжные источники, и записи из северных областей, и хорошо знакомый с юношеских лет нижегородский, поволжский фольклор. Неко­торые тексты сохраняют следы метода их записи. Песня «Я у ба­тюшки дочка была» по тексту представляет точную запись с го­лоса, то есть сделанную во время пения. В ней легко устанавливаются тип строфы и цепное построение:

Приневоливал меня родной батюшка,

 Приговаривала матушка

Замуж девушке идти, да, идти.

Да и замуж девушке идти...

Во все грехи тяжкие,

Грехи тяжки поступить.

Иначе дана плясовая песня «Куревушка». Эта песня много раз записана на севере и хорошо известна со второй половины XIX века. В песне, как правило, четкое цепное построение, парная строфа с повторением полустиха. В первом случае можно предположить, что песня записана самим автором. Во втором, по-видимому, имелся список текста. Повторения не показаны, а последний стих «Накутят, намутят, С тобой, милый, разлучат» искажен перепиской: «Ни кутят, ни мутят». Но это единичный случай. В целом же материал показывает, что фольклорные элементы вносились в ткань произведения не механически, а после тщательного отбора.

Авторский текст и фрагмент устнопоэтического произведения должны, по мысли Мельникова, составлять единое художественное целое. Писатель тщательно редактировал и собственное повество­вание, и вносил изменения в текст традиционный, но делал это мастерски, не изменяя ни смысла, ни формы произведения, так что возникал новый художественный вариант двустишия, строфы, строки, как возникает нередко такой вариант у талантливых исполнителей.

Так, песня «Летал голубь» [Мельников, 1994, т. 2, с. 113] взята из рукописного сборника П. Пискарева. Мельников сначала полностью пере­писал текст песни, потом зачеркнул только одну строку, заменив слова «шалевый платочек» на «шелковое платье» (речь идет о подарке). Возможно, это более соответствовало нравам дере­венской молодежи того времени.

Интересно сравнить бурлацкую песню [Мельников, 1994, т. 1, с. 101] с отрывком из нее в рукописи романа. В романе песня дана не до конца, в ней 11 сдвоенных строф (то есть всего 22) с припевом. В рукописи текст без припева, строфы не сдвоены (их 12), две из них не вошли в текст романа, а некоторые имеют разно­чтения:

Роман

 

А вот село Козино —

Много девок свезено.

 

 

А вот Нижний Городок —

Ходи, гуляй в погребок.

 

Вот село Великий Враг —

В каждом доме там кабак.

 

А за ним село Безводно —

Живут девушки зазорно.

 

Рядом тут село Работки

Покупай, хозяин, водки.

 

 

Рукопись

 

А в Большое Козино

Сто воров навезено.

 

. . . . . . . . . . .

Нас прижал под ноготок

 

. . . . . . . . . . .

В каждом домике кабак.

 

Вот село стоит Безводно —

Пей-гуляй беспереводно.

 (Девок оченно довольно).

 

А пониже-то Работки —

Подноси всем девкам водки.

 

Не вошли в роман строфы:

 

А в Исаде под горой

 Водят девок под полой.

Как у старого Макарья

По три денежки Наталья.

Эти различия свидетельствуют, видимо, не столько о редакти­ровании текста, сколько о знании писателем нескольких вариантов песни. Мельников как отличный знаток фольклора позволял себе выбор варианта и перенос художественных деталей из одного варианта в другой. Эти изменения, не нарушая художественности впечатления, оставались в рамках естественного для произведений фольклора варьирования.

Бурлацкая песня была чрезвычайно популярна в Поволжье, так что многие ее куплеты превратились в пословицы. (Больше десятка таких пословиц — песенных строф привел В. И. Даль в «Пословицах русского народа» — М., 1957, с. 336—337). В ро­мане песню поют рабочие рыболовных промыслов; эпизод закан­чивается выразительным окриком дяди Архипа, втихомолку ковырявшего лапти «из лык, украденных на барже соседнего каравана»: «Город здесь, ярманка! Съедутся с берега архангелы да линьками горла-то заткнут!» [Мельников, 1994, т. 1, с. 101].

Цельность впечатления от художественных инкрустаций фольк­лорной классики усиливается выразительной лирической оправой, созданной для них самим писателем. Заканчивается описание петровских хороводов с похоронами Костромы, и автор замечает: «...в последний раз уныло кукует рябая кукушка. Пришла лета макушка, вещунье больше не куковать... Сошла весна со неба, красно лето на небо вступает, хочет жарами землю облить (...) дошла до людей страда-сухота, не разгибать людям спины вплоть до поздней глубокой осени...» [Мельников, 1993, т. 2, с. 501].

Лирические повествования такого типа также представляют отражения народной поэзии — с разной гаммой поэтических настроений, различных по яркости образов. Описания гуляний на Красную горку заканчиваются уже авторским аккордом, сливающимся с отголосками народного празднества: «Стихло на Ярилином поле... Разве какой-нибудь бесталанный, отвержен­ный лебедушками горюн, серенький гусёк, до солнечного всхода сидит одинокий и, наигрывая на балалайке, заливается ухарской песней, сквозь которую слышны и горе, и слезы, и сердечная боль» [Мельников, 1993, т. 2, с. 63].

На эту особенность писательской манеры Мельникова обратил внимание Виноградов: «Это прием мастера-сказителя, — пишет он, — в одних случаях постепенно опустить внимающего слуша­теля или читателя в иную обстановку, чтобы не был резким переход к продолжению повествования, в других — чтобы ввести читателя в настроение, при котором повествование будет сильнее пережито». Этой же устойчивости впечатления содействует рит­мика авторской речи: «Своей мерной речью художник держит во власти звуков, слов, образов и всех смыслов, которые им самим овладели» [Виноградов, 1936, с.32]. Заимствуя фольклорные тексты из работ Афанасьева, Сахарова, Терещенко и других, писатель дает их в сочетании с попу­лярными народными песнями, с живыми народными обычаями и поверьями, воссоздавая исторические картины русской народной жизни.

В описании крещенского сочельника заключен комплекс при­мет, поверий, обычаев, гаданий: хозяйки собирают чистый кре­щенский снег, ставят мелом кресты на дверях и окнах, ограждая себя от действия нечистой силы; хозяева чистят копыта у лошадей, чтобы не хромали в течение года; девушки ходят полоть снег, молодежь поет под окнами коляду. Несколько подробнее один из перечисленных выше обычаев дан в упомянутом ранее «Ниже­городском словаре»: «Во многих местах сохранился обычай накануне Крещенского сочельника выгонять из селения нечистого духа, который, по поверьям, присутствует при святочных увесе­лениях. Молодые люди с кочергами, метлами бегут по деревне, крича на лучшие голоса, стуча в заслоны и лукошки и таким образом выгоняя нечистого за околицу. В крещенский сочельник над всеми дверями и окнами ставят мелом кресты, чтобы нечистый не воротился». В дилогии обычай гонять нечистого лишь упомянут.

Восьмая глава второй части романа «В лесах» начинается с опи­сания церковного праздника — Пасхи. Ему писатель противо­поставляет народное празднество — встречу весны, объединяя в одной картине и созданную им самим реконструкцию мифа о Громе Гремучем и народный обычай «окликать» покойников в день радуницы, посещая могилы на кладбищах и оставляя на них праздничные блюда и питье. В поминках писатель видит следы древнерусской поминальной тризны, а в «жальных» причи­таниях — отголосок старинных песен древнерусским богам.

В этом «разделе впервые появляется образ веселого бога Ярилы. Вводя в роман образ Яр-Хмеля, Ярилы, писатель создает реконструкцию в стиле старинного сказа, мастерски объединяя и образ хмеля из народных плясовых песен, и народные приметы и поверья, приурочиваемые к весенним календарным праздникам, и отдельные детали народного обряда, посвященного похоронам Ярилы или Костромы. Создается яркий праздничный образ бога весны, солнца, плодородия: «...на головушке у него венок из алого мака, в руках спелые колосья всякой яри» (т. е. злаков яровых: пшеницы, овса, ячменя и пр.). Стиль народной сказки («Ходит Ярилушка по темным лесам, бродит Хмелинушка по селам-дерев­ням») органически сочетается с художественно отредактиро­ванными строфами песен о хмеле: «Сам собою Яр Хмель похва­ляется: „Нет меня, Ярилушки, краше, нет меня, Хмеля, веселее — без меня, веселого, песен не играют, без меня, молодого, свадеб не бывает».

Если поверье о громе, хлещущем по небу золотой вожжой, полностью соответствует в романе мифологической трактовке Афанасьева, то хороводные песни и игры, исполняемые весной на Красной Горке («Серая утица», «Заинька», «Селезень», «Го­релки», «Заплетися, плетень», популярная «Зять ли про тещу да пиво варил»), игровые «просо сеют», «мак ростят», «лен засе­вают» представляют современный писателю живой фольклор, записанный в Нижегородской губернии. Мельников и сам замечает, что теперь вместо старинных «окличек» по покойникам на кладбищах раздаются другие песни: «Поют про „калинушку с малинушкой, лазоревый цвет", поют про „кручинушку, крытую белой грудью, запечатанную крепкой думой", поют про то, „как прошли наши вольные веселые дни да наступили слезовы, горьки времена"». Само перечисление этих песен говорит о знании пи­сателем современного ему народного песенного репертуара.

Начало шестой главы этой же части посвящено дню солнцеворота, знаменующего «конец весны, начало лету». Заговоры на капусту и огурцы, заимствованные у Афанасьева, и здесь даны в сочетании с живыми обычаями и поверьями. Обычай «обеганья гряд» приве­ден писателем с такими конкретными бытовыми подробностями, что не остается сомнения — автор сам наблюдал этот обычай, как сам слышал приговор при вывозе навоза: «Чтобы лежал ровненько, уродил хлеба полненько». С большой достоверностью описан приезд булыни, бродячего торговца сельскохозяйственным инвентарем и скупщика льна (просуществовали до революции). Весь этот насыщенный фольклорно-этнографическими сведе­ниями раздел заканчивается анекдотом про бабушку Маланью. Писатель показал необычайное разнообразие фольклорных жанров, сочетая живущие в народе присказки, песни, обычаи с книжными, реконструированными им самим, но сделал это так, что разнородные элементы составили цельную картину.

Стилизованное сказание про Ярилу и Мать-сыру землю дано как пролог к картине общерусского празднования дня Ивана Купалы. Купальские обряды и песни, записанные в Белоруссии и на Украине, старинный обычай добывания «живого» огня, нижегородские предания и поверья — все эти сведения объединены в нарядном описании русской обрядности. Элементы ее, кое-где сохранившиеся, скрупулезно перечислены: гулянья на Ярилином поле в Нижнем, похороны чучела Ярилы в Муроме и Костроме, изображения его на игрищах в Кинешме и Галиче. С именем Ярилы связывает писатель название озера Светлояр: «То озеро по имени старорусского бога Светлым Яром зовется {...), где во времена стародавние бывали великие народные сходбища, сходился туда народ справлять великие празднества Светлому Яру» [Мельников, 1993, т. 1, с. 292—293].

Сведения, указывающие на существование культа Ярилы, собраны писателем из книжных и устных источников. Существо­вание его в Нижегородской губернии подтверждают и более поздние публикации. Мельников сознательно стремился вскрыть элементы дохристианских народных верований, сохранившиеся в быту, путем привлечения книжных и устных этнографических данных.

В дилогию включены редкие тексты нижегородского песенного фольклора, например, упоминавшаяся выше бурлацкая песня (отрывок в двенадцать куплетов); в примечании к ней сказано, что в целом тексте упоминается больше трехсот местностей от Рыбинска до Бирючьей косы и всем «даются более или менее верные приметы». В науке о фольклоре полный текст этой песни не известен. Используя распространенные в Поволжье песенные тексты, писатель не подчеркивает их локальный характер, считая это, видимо, необязательным для читателя. Так, он дважды упоминает колыбельную песню, которая сулит «в золоте ходить, людям серебро дарить», но полностью текст ее не приводит; в «Нижегородском словаре» о ней сказано: «Повсюду распростра­нена колыбельная песня „Спи, дитя мое, усни". В ней поется:

Выростешь большой — будешь в золоте ходить,

В руках серебро носить,

Нянькам да мамкам подарочки дарить».

Считая песню общеизвестной, писатель записывает лишь фрагмент текста, который перефразирует в романе. Из нижегородского репертуара взяты песни «Чарочка», «Как по погребу бочоночек катается», «Летал голубь», «Ах, зачем меня мать пригожу родила» и др. Многие пословицы, поговорки, фразеологизмы, даже по­верья, включенные писателем в ткань обоих романов, в близких вариантах были записаны позднее в Нижегородской губернии В. Г. Короленко.

Принцип соединения литературных и устнопоэтических эле­ментов наблюдается не только в композиции, но и в стиле повествования, в авторской речи. Широко используются элементы сказочного стиля: «Тому назад лет семьдесят ... жил-поживал бедный смолокур... Много годов работал, богатства смолою не нажил» [Мельников, 1994, т. 1, с. 14].

Знание народного языка ощущается в обилии народных фразеологизмов («делом не волоча», «семибатькин сын», «всё на вон-тараты» и пр.), синонимичных словосочетаний («гля­дел на нее божий мир светло-радостно»; «мглою-мороком кроется небо ясное»), тавтологических оборотов речи («цветы не цветно цветут», «не светло светит солнце яркое»). Писатель широко пользуется отрицательными сравнениями, постоянными эпитетами, сочетанием архаической лексики с просторечием («Возрадовалась бы я, во гробу его видючи в белом саване»). В характе­ристике представителей разных социальных групп писатель не только с документальной точностью передает лексические оттенки, но и его собственная авторская речь сохраняет соответ­ствующие особенности: муж Акулины «велел ей идти, куда шла, и зря не соваться, куда не спрашивают» [Мельников, 1993, т. 2, с. 85]. В этих словах звучит сердитый окрик, хотя сказаны они самим писателем. Состояние огорченного Алексея автор передает его же язы­ком: «В глазах у него зелень ходенем ходила, ровно угорел» [Мельников, 1993, т. 1, с. 370].

Архаическая лексика (тризна, вещба, очи, златой) сочетается с лучшими достижениями литературного поэтического языка: «звездистые очи рассыпчатые», «звездистое небо». При сочетании разных лексических слоев с устойчивыми фольклорными фразеологизмами создается необычный стиль повествования. Эти особенности языка Мельникова дали повод некоторым его современникам упрекать писателя в искусственности, слащавости, стилизованности языка. Специальные исследования ученых-лингвистов показали, что в творчестве его отражены живые народные говоры и почти полностью отсутствуют слова, заимство­ванные из иностранных языков (даже фонтан назван водомётом).

 «Он не подделывался под народный язык, язык раскольников или язык XVIII века, а писал так, будто сам вышел из народа или сам был раскольником», — писал о Мельникове А. И. Зморович.К особенностям прозы Мельникова относится и система пере­носных значений, обычно более характерная для романтиков и менее характерная для реалистов. Переносные значения слов и словосочетаний служат для писателя средством иронии, шутки, сарказма.В лексике такого рода скрыто отрицательное, неприязненное отношение писателя к тем или иным сторонам действительности: «подъехать с алтыном под полтину» — обмануть с выгодой для себя; «бумажка мягкая» — фальшивые деньги: «хвост верете­ном» — фрак; «постные сливки, постное молоко» — спиртные напитки (ямайский ром и прочее). Для обозначения купеческого сословия употреблено множество синонимов: торгаши, рядовичи (торгующие в ряду), толстосумы, толстопузы, толстобрюхи, продажной совести купцы; продажность священников отражают их названия: святокупец, святопродавец; монахини — мокрохвостницы, матери-келейницы — сухопары сидидомницы; в пе­реписке раскольники употребляют тайнописание, «тарабарскую грамоту».

Яркий контраст создается лексикой, обозначающей быт народа и быт купцов в разных планах, но особенной яркости изображения достигает писатель в описаниях пищи. Главная еда лесорубов — черствый хлеб в виде сухарей в тюре, похлебка с грибами, гороховая каша с постным маслом. В скитах купцам подают осетровую (паюсную) икру, которая «блестит, как черные перлы», зернистую — жирную, «как сливки», «мерную стерлядь», «про­весную белорыбицу — бела и глянцевита, как атлас», «балык величины непомерной, жирный и сочный». У купцов столы «строят», «учреждают»; пиво и брагу считают «сорокоушами» (бочки в 40 ведер) и так далее.

Увлеченность фольклором, признание его высокой эстетической и художественной ценности, как и углубленное изучение народных говоров, дали писателю возможность значительно полнее и шире демократизировать литературный язык, чем это делали другие писатели, его современники. Позднее по тому же пути демокра­тизации литературного языка посредством соединения книжных элементов с фольклорными и народным просторечием шли Н. С. Лесков, А. М. Ремизов, В. Я. Шишков, А. В. Амфитеатров и другие.

М. Горький высоко ценил язык Мельникова и считал его «одним из богатейших лексикаторов наших», на опыте которого следует учиться искусству использовать неиссякаемые богатства народного языка [Горький, 1939, с. 187].

 

§3. Лексические особенности дилогии

Дилогия Мельникова содержит обширный энциклопедический материал в отношении лексики. Это объясняется тем, что все герои романов имеют многогранную характеристику. Автор начинает знакомить читателя с героями очень отдаленно. Сначала, как правило, дается описание той местности, где живет действующее лицо, со всеми ее чертами: рельеф, реки, растительность, национальность местного населения, легенды, связанные с этим краем, а также читатель узнает и об особенностях строений и быта, основных промыслах , особенностях кухни… Далее Мельников рассказывает историю семейства героя и только потом включает его в повествование. Причем данные отступления, не стоят обособленно от основного содержания, а наоборот, помогают понять его.

Так, при знакомстве с купцом-тысячником, Патапом Максимычем Чапуриным, читатель узнает об особенностях Верхнего Заволжья. «Верховое Заволжье – край привольный. Там народ досужий, бойкий, смышленый и ловкий. Таково Заволжье сверху от Рыбинска вниз до устья Керженца. Ниже не то: пойдет лесная глушь, луговая черемиса, чуваши, татары. А еще ниже, за Камой, степи раскинулись, народ там другой … Там новое заселение, а в заволжском Верховье Русь исстари уселась по лесам и болотам. Судя по людскому наречному говору – новгородцы в давние Рюриковы времена там поселились» [Мельников, 1993, т. 1, с. 6].

Уже этот фрагмент дает представление о насыщенности текста лексикой самого разного значения. Это и название городов, селений, рек, равнин, проживающих народностей с их характеристикой (народ досужий, бойкий, смышленый и ловкий), особенностей рельефа и так далее.

 П. И. Мельников не оставляет без внимания и занятия местного населения: «Не побрел заволжский мужик на заработки в чужедальнюю сторону, как сосед его, вязниковец, что с пуговками, с тесемочками и другим товаром кустарного промысла шагает на край света семье хлеб добывать. Не побрел заволжанин по белу свету плотничать, как другой сосед его, галка. Нет, И дома сумел он приняться за выгодный промысел. Вареги зачал вязать, поярок валять, шляпы да сапоги из него делать, шапки шить, топоры да гвозди ковать, весовые коромысла чуть ли не на всю Россию делать». Здесь писатель, благодаря тщательному отбору лексических средств, дает обзор промыслов не только Верхнего Заволжья, но и близлежащих районов. Дальнейшее повествование вводит нас дом Чапурина, описывая с особой тщательностью все боковушки, стряпущие, подклети, мастерские, мы узнаем о производстве и торговле горянщиной, о работе мельниц, о традициях «строить столы», «собирать помочь» и так далее.

 С именами Смолокурова, Орошина, Веденеева, Меркулова связана история «Гор» (правая сторона Волги от устья Оки до Саратова) и рыбный промысел здешних мест с его особенностями. Читатель получает огромную информацию о реюшках, бударках, курсовых, гусянках, тихвинках, кладнушках, узнает о деятельности солельщиков, дельщиков, икряников, жиротопов…О шляпном промысле подробно рассказывается в истории семьи Заплатиных. Мы узнаем о производстве ярославской верховки, гречушника, татарки и их отличиях. Иконное дело, с его басменным и сканным ремеслом, фряжским письмом … представляет Чубалов и так далее.

Благодаря использованию огромного количества лексики разных пластов, автору удалось создать некие микроуклады, микромиры в своих романах. Это мир скитов, мир купечества, крестьянства, промышленный мир и торговый, каждый из которых требует особого подбора лексики. Например, характеристика быта скитов будет требовать использования церковнославянизмов, так как неотъемлемой частью жизни в скитах является чтение молитв, писаний и разного рода церковной литературы.

Каков же источник обширных познаний автора в этой области языка?

Многочисленные исследования художественного творчества Мельникова-Печерского говорят о близости языковых особенностей с далевскими.

Люди одной эпохи, близкие по взглядам, с одинаковым инте­ресом к «этнографизму», чиновники одного ведомства, одновре­менно изучавшие сектантство в России, десятилетиями жившие в дружбе, изъездившие всю Россию вдоль и поперек, В. И. Даль и П. И. Мельников-Печерский, естественно, в своей творческой деятель­ности были во многом созвучны друг другу.

Известно, что сам Мельников (Печерский) считал себя учени­ком

В. И. Даля, давшего ему не только литературный псевдоним, но и направившего его к будущей литературной деятельности.

С 1846 года состоя чиновником особых поручений при Нижего­родском военном губернаторе, Мельников-Печерский разбирал ар­хивы местных правительственных учреждений и опубликовывал обнаруженные древние акты. С 1852 года, будучи назначен начальни­ком статистической экспедиции, и по 1857 год он занимался под­робным описанием приволжских губерний, записывая по заданию Даля вместе с другими членами экспедиции говоры каждой де­ревни. Таковы были условия, позволившие ему глубоко изучить народную речь, ее оклад и лексику. Так же как и Далю, ему «где-то ни доводилось бывать?.. И в лесах, и на горах, и в бо­лотах, и в тундрах, и в рудниках, и на крестьянских полатях, и в тесных кельях, и в скитах, и в дворцах, всего и не перечтешь» [Усов, 1911, с. 25].

Совместно с Далем занятия, продолжавшиеся в Нижнем Новгороде с 1849 по 1859 год и далее, в Москве, поддерживали и укрепляли интерес к русской народной речи. Этот интерес к народной жизни у Мель­никова-Печерского прослеживается с первых же его литературных опытов. Так, например, в «Дорожных записках на пути из Там­бовской губернии в Сибирь» (1839—1842 гг.) он часто употребляет народные слова и выражения (вровень, вечор, вапница, кондовый, крашеница, обвенка, шлаг, пищук), пермские «особенные» слова (шаньга, глохтить, заимка, угобзити..) с подробными объясне­ниями и делает некоторые фонетические и морфологические наблю­дения над пермским говором.

В дальнейшем, в рассказе «Красильников» (1852), интерес писателя к народной речи еще возрастает «под тяготевшим над ним влиянием» В. И. Даля. Влияние это на художественных произведе­ниях Мельникова-Печерского, в которых, по словам Бесту­жева-Рюмина, «русская душа русским словам говорит о русском человеке», очевидно. Непосредственное воздействие Даля и его «Толкового словаря» на Мельникова-Печерского отмечал в своих воспоминаниях сын беллетриста А. П. Мельников: «Влияние Даля, - пишет А. П. Мельников, - в этом рассказе («имеется в виду «Красильников», - М. К.) видно в каждой строке: оно выражается и, в оборотах речи, отчасти напоминающих К. Луган­ского, и в то и дело приводимых поговорках, иногда кажущихся как бы придуманными, но в сущности взятых из народного говора живыми и, вероятно, сообщенных Далем» [Канкава, 1971, с. 175].

Воздействие народной речи Даля особенно чувствуется в лек­сике и в пословично-поговорочной фразеологии рассказа. Если вспомнить, что пословицы и поговорки приводились Далем в по­рядок в Нижнем по «рамашковой системе» при ближайшем уча­стии Мельникова-Печерского, то использование последним по­словиц и поговорок Даля должно казаться вполне оправданным.

Сравнительно, сильнее воздействие Даля на Мельникова-Печерского выступает и в самом большом и оригинальном этнографическом романе Мельникова «В лесах». Роман в изобилии насы­щен элементами устно-народного творчества и этнографическим материалом; в нем дано яркое изображение бытовой обстановки приволжских Областей. Все это нашло свое отражение в языке романа, в его народной лексике, оборотах речи и фразеологии, в которых нетрудно обнаружить определенное влияние народной стихии, в частности «Толкового словаря». Не подлежит сомне­нию, что «Роман местами очень близок к Словарю Даля, осо­бенно когда автор говорит о ложкарном промысле, об истории русской шляпы и картуза, о названиях Северного края, о народ­ных святцах» [Канкава, 1971, с. 176].

Эта близость особенно выпукло проявляется там, где автору, не удается отлить в художественную форму привлекаемый им лексический материал. Тогда он принужден в своих сносках и в подстрочных примечаниях объяснять такие слова. Это, как правило, касается устаревшей лексики. В таких слу­чаях иногда делается ссылка на «Толковый словарь», в боль­шинстве же случаев автор пытается самостоятельно объяснить их, но, без сомнения, черпает эти объяснения из «Толкового сло­варя».

Дипломная работа содержит таблицу-приложение, где широко представлена лексика, которая вызывает затруднение в понимании у современного читателя. В таблице содержится 430 слов, разбитых на тематические группы. Это, в основном, устаревшая лексика. Значения этих слов предлагаются в двух вариантах: авторском и по « Толковому словарю живого великорусского языка» В. И. Даля.

Авторское значение подразумевает:

1)   сноску (например, слова: купилы, чекмень, ичеги, кладнушка, дощаник, шитик, кутафья и т. д. имеют авторские комментарии в виде сносок в конце страницы);

2)    уточнение значения в примечаниях в конце каждого тома дилогии (так мы можем узнать значение слов: кочедык, расшива, крупчатка, головщица, бурак, мшенник, мотовило, метание…);

3)   объяснение значения в контексте или в дальнейшем повествовании романа (например, выражение «свадьба уходом» встречается уже на первых страницах дилогии без какого- либо авторского комментария, а в 7 главе объяснению этого выражения отводится несколько страниц: «“Свадьба уходом” - в большом обыкновенье у заволжских раскольников. Это – похищение девушки из родительского дома и тайное венчание с нею у раскольничьего попа, а чаще в православной церкви…» [Мельников, 1993, т. 1, с. 65].

Таблица содержит 380 авторских значений и 310 значений по «Толковому словарю живого великорусского языка» В. И. Даля, то есть из 430 слов, 120 отсутствуют в словаре (среди них: белица, уставщица, головщица, кафтырь, калиги, чум, корчик…) и 50 не содержат объяснение автора (околоток, вятки, подвода, епанча, архалук, коты…).

В итоге количество слов, значения которых указаны в обоих источниках – 310. Сравнительный анализ показал, что из этих 310 слов, сходное значение имеют – 284, незначительные различия в значениях – 14 (казначея, свитка, часы править, исправлять, спасенье, стопа, жбан, жуколы, канаус, клеевщик, чаруса, побывшить, прокудить), разные значения – 12 слов (иночество, сирота, стая, волокуша, отецкие, кика, тайник, чупаха, доспелый, постава, путик, зеленуха).

Пример незначительных различий в значениях может служить слово «жуколы»: У П. И. Мельникова – это «коровы, обходившиеся во время первого сгона на поля», а в «Толковом словаре» В. И. Даля – «ЖУКОЛА, жуколка ж. костр. черная корова».

В качестве примера различных значений рассмотрим слово «зеленуха»: авторское значение – «трехрублевая бумажка», у Даля – «Зеленуха, зеленая, травяная лягушка. | пенз. горнушка, кашничек с зеленой поливой».

Результаты исследования данных, приведенных в таблице, подтверждают влияние народной стихии, в частности «Толкового словаря» В. И. Даля на язык дилогии, ее лексику.

 Несмотря на явную зависимость в таких случаях Мельникова-Печерского от Даля, все же было бы ошибочным видеть в его языке лишь одно подражание Далю. Как это замечает один из ис­следователей языка Мельникова-Печерского, А. Зморович: «Автор замечательных романов и повестей при всей своей близости к «Толковому сло­варю» Даля все-таки сумел сохранить независимость в языке, от­носясь иногда даже критически к стилистическим приемам Даля».

Однако несомненно и то, что, по мнению того же исследователя, Мельников-Печерский «до конца своей жизни оставался поклонни­ком Даля, как знатока русской речи, и высоко ценил его Сло­варь», считая труды Даля настольными книгами для каждого русского писателя, "желавшего писать «чистым и притом живым русским языком».

 

Заключение

Русский национальный писатель П. И. Мельников-Печерский стоит в ряду своих замечательных современников – Л. Н. Толстого, И. С, Тургенева, И. А, Гончарова, А. Ф. Писемского, С. А. Аксакова, Н. С. Лескова, В. И. Даля. Особенность творчества Мельникова – богатство фактического исторического и этнографического материала, чистота и образность подлинного русского слова. Его произведения - уникальный и вместе с тем универсально значимый художественный опыт русского национального самопознания.

Дилогия «В лесах» и «На горах» является своеобразной энциклопедией жизни Заволжья второй половины XIX. Создание романов потребовало от автора многолетней работы по исследованию раскола, изучению народной речи, фольклорных традиций. Умение П. И. Мельникова облечь результаты этой работы в рамки художественного произведения и является определяющим в отношении особенностей языка дилогии.

На основе анализа можно выделить следующие языковые особенности:

1.   П. И. Мельников чрезвычайно точно передавал оттенки общенародного языка и местных говоров, виртуозно владел разговорными пластами русской речи. Недаром языковеды ука­зывали, что по произведениям Мельникова можно изучать диа­лекты Заволжья.

2.   Автор умело использовал фольклорные мотивы в тексте дилогии. Он нередко прибегал к рассказу, напоминающему бы­лину, народную песню, причитание... И это не стилизация, а глу­бочайшее проникновение в духовное со­стояния героя.

3.   Одним из компонентов романа является устаревшая лексика. Это объясняется стремлением автора к точному воссозданию исторической картины и колорита описываемого времени.

Рассмотренные в работе языковые особенности дилогии П. И. Мельникова «В лесах» и «На горах» позволяют утверждать, что писатель способствовал расширению литературного языка за счет сближения его с языком народным. Эта тенденция является одной из причин того, что многие страницы романа давно стали классическим образ­цом русской прозы.

И «останутся эти романы в живой культуре столько, сколько будет существовать в ней русская тема, сколько будут в грядущих временах возникать ситуации, для которых русский духовный опыт окажется спасительным» [Аннинский, 1988, с. 196].

ПРИЛОЖЕНИЯ

Список использованной литературы

 

1.      Азадовский М.К. Статьи о литературе и фольклоре…

2.      Аннинский Л.А. Три еретика…

3.      Аннинский Л.А. Мельников становится Печерским // Литературная учеба…

4.      Бабушкин Н.Ф. Творчество народа и творчество писателя. – Новосибирск…

5.      Виноградов Г.С. Фольклорные источники романа П.И. Мельникова-Печерского «В леса» // Советский фольклор…

6.      Власова З.И. П.И. Мельников-Печерский // Русская литература и фольклор. Вторая половина XIX века…

7.      Гибет Е. Павел Иванович Мельников (Андрей Печерский) // Русские писатели в Москве…

8.      Гибет Е. Гимн красоте // Русская речь…

9.      Горький М. История русской литературы…

10.    Грихин В.А. П.И. Мельников-Печерский // Мельнитков П.И. В лесах. – М…

11.    Даль В. А. Толковый словарь живого великорусского языка…

12.    Ежов И.С. П.И. Мельников (Андрей Печерский) // Мельников П. И. В лесах…

13.    Еремин М.П.  П.И. Мельников (Андрей Печерский). Очерк жизни и творчества // Мельников П.И. (Андрей Печерский). Собр. соч. М…

14.    Еремина В. И. Ритуал и фольклор // под ред. Горелова …

15.    Измайлов А. П.И. Мельников-Печерский. // Полн. собр. соч. П. И. Мельникова…

16.    История русской литературы // ред. Головенченко Ф.М…

17.    Канкава М.В. О влиянии В.И. Даля на стиль писателей этнографической школы // Поэтика и стилистика русской литературы…

18.    Кулешов В.И. История русской литературы 19 века. 70-80-е г…

19.    Ланщиков А.П. П.И. Мельников // Повести и рассказы…

20.    Ларин Б. А. Эстетика слова и языка писателя…

21.    Левин Ф. П.И. Мельников // Мельников П.И. «Медвежий угол» и другие рассказы…

22.    Лотман Л.М. П.И. Мельников-Печерский // История русской литературы. – М…

23.    Лотман Л.М. П.И. Мельников-Печерский. Роман из народной жизни. // История русского романа…

24.    Мельников П.И. (Андрей Печерский). В лесах. – Саранск…

25.    Мельников П.И. (Андрей Печерский). На Горах. – Саранск…

26.    Мещеряков В. П.И. Мельников-Печерский и его роман «В лесах» // Мельников П.И. В лесах. – Пермь…

27.    Николаева Е.В. Перечитывая эпопею Мельникова-Печерского // Литература в школе…

28.    Прокофьева Н.Н. Мельников-Печерский // Литература в школе…

29.    Скатов Н. История русской литературы 19 века…

30.    Соколова В.Ф. Еще раз о фольклорных источниках романа П. И. Печерского «В лесах» // Поэтика и стилистика русской литературы…

31.    Соколова В.Ф. К вопросу о творческой истории романов П. И. Мельникова «В лесах» и «На Горах» // Русская литература…

32.    Шешунова С.В. Бытовое поведение в изображении П. И. Мельникова-Печерского // Вестник Московского университета…

33.    Шешунова С.В. П.И. Мельников // Русские писатели 1800-1917 (биографический словарь)…

34.    Янчук Н.А. П.И. Мельников (Андрей Печерский) // История русской литературы XIX века // под ред. Овсянико-Куликовского Д.Н…

P.S.

Настоящая дипломная работа была выполнена на очень высоком уровне и сдавалась в ПЕНЗЕНСКОМ ГОСУДАРСТВЕННОМ ПЕДАГОГИЧЕСКОМ УНИВЕРСИТЕТЕ ИМЕНИ В.Г. БЕЛИНСКОГО по двум предметам : русскому языку и литературе. Работа защищена 10 февраля 2002 года с оценкой ОТЛИЧНО и великим множеством похвал.

Полный текст работы содержит 210 страниц :

140 страниц основной части,

70 страниц приложений, содержащих уникальную таблицу старинных слов, встречающихся в дилогии П.И. Мельникова и их значений по примечанию автора книги и по словарю Даля. В приложениях также содержится инсценировка старинного обряда и кроссворд.

Всем тем, что содержит данный вариант дипломной работы, Вы можете свободно пользоваться. Но если захотите получить полный вариант дипломной работы со всеми приложениями, то просто напишите мне на bu@sura.ru

Желаю удачи !