Ответы на билеты по языкознанию

Американский структурализм и его направления А. Р.-лурщг Парадигматика (разворачивание содержательных схем, категорий и понятий) Автономный механизм морфологических категорий (морфология языка)

406141

знак

таблицы

изображений

Читать далее: Американский структурализм и его направления

В.Н. Топоров

СРАВНИТЕЛЬНО-ИСТОРИЧЕСКОЕ ЯЗЫКОЗНАНИЕ

(Лингвистический энциклопедический словарь. - М., 1990. - С. 486-490)

Сравнительно-историческое языкознание - область языкознания, объектом которой являются родственные, т.е. генетически связанные языки. Кокретно в сравнительно-историческом языкознании речь идет об установлении соотношений между родственными языками и описании их эволюции во времени и пространстве; сравнительно-историческое языкознание пользуется как основным инструментом исследования сравнительно-историческим методом; наиболее общая форма исследований - сравнительно-исторические грамматики (включающие в себя прежде всего фонетику) и этимологические словари (лексика).

Сравнительно-историческое языкознание противостоит описательному, или синхроническому, языкознанию, нормативному и общему языкознанию. Вместе с тем сравнительно-историческое языкознание связано как с описательным языкознанием, так и с общим языкознанием взаимовлияниями в целом ряде вопросов.

Обычно возникновение сравнительно-исторического языкознания, прежде всего его ядра - сравнительно-исторической грамматики, связывают со знакомством европейских лингвистов с санскритом в кон. 18 в., недооценивая роль общего идейно-интеллектуального контекста, который складывался в научно-философской, литературно-художественной и общественной жизни Европы во второй половине 18 в. - первые десятилетия 19 в. К этому времени в естественных науках (прежде всего) был накоплен большой конкретный материал, давший основание первым универсальным классификциям и таксономиям, открывшим возможность рассматреть целое, определить иерархию его частей и предположить, что сама она есть результат действия неких общих законов. Весь этот этап работы подразумевал существенную роль эмпирического сравнения фактов и неизбежно приводил к выводу, согласно которому за внешне разнообразными фактами должно крыться (по крайней мере, в значительном числе случаев) внутреннее единство, нуждающееся в истолковании. Принципом истолкования для секуляризованной науки того времени стал историзм, т.е. признание развития во времени, осуществляющегося естественным образом (а не божественной волей, реализующей некий общий план), по законам, которые не только описывают самое смену одних форм другими, но и конкретный вид, ими принимаемый. Отсюда новая установка в трактовке фактов: в них склонны были видеть уже не "лестницу" форм ("существ" - в биологических науках), но "цепь развития", предполагающую естественное изменение форм. Изменяемость форм (идея, в полном своем виде оформившаяся к сер. 19 в., ср. "Происхождение видов" Ч. Дарвина, 1959), объясняемая их историей, стала выступать как причина их многообразия. Само развитие мыслилось в двух вариантах: чаще как восходящая линия от простого к сложному и улучшенному (ср. многочисленные теории прогресса от А.Р.Ж. Тюрго и Г.Э. Лессинга, И.Г. Гердера и М.Ж.А.Н. Кондорсе до ж.Б. Ламарка, Э. Жоффруа де Сент-Илера и того же Ч. Дарвина), реже как нисходящая линия, связанная с деградацией (Ж.Ж. Руссо, Ю. Мезёр и др.). Отражения подобной концепции многообразны и нередко объединяют естественные науки с гуманитарными. Так, с одной стороны, возникают отдельные опыты исторического описания, претендующие на полноту и целостность (Д. Юм или Э. Гиббон), утверждаются взгляды об истории как автономной науке (Тюрго, энциклопедисты, "Идея всеобщей истории" И. Канта, 1784), вырабатываются общефилософские теории развития с особым вниманием к его причинам и стадиям, к соотношению "логического" и "исторического" (Г.В.Ф. Гегель, Ф.В.Й. Шеллинг и др.). С другой стороны, возникают многочисленные сравнительные дисциплины (сравнительная анатомия, эмбриология, палеоантология, геология и т.д.) и развиваются общие и частные принципы естественно-научного "компаративизма" (Ламарк, Жоффруа Сент-Илер, Ж. Кювье, Ч. Лайель и др.). Характерно, что объектом исторического изменения и научного сравнение становится форма (а не функция), что и предопределило возрастание роли морфологии и то важное значение, которое стало придаваться понятию гомологии в структуре исследуюмых объектов (т.е. подобию не функциональному, но формальному, отсылающему к общему происхождению). Для сравнительно-исторического языкознания оказались важными также результаты исследований в области естественных наук, не получившие, однако, всеобщего признания, - об оформлении понятия системы, определяющей взаимодействие частей целого (ср. строго детерминистическую концепцию Кювье), нередко определяемой термином "организм", и о выдвижении идеи модели-архетипа (Р. Оуэн), объединяющей развитие всех реально засвидетельствованных конкретных типов.

Наука о языке не только испытывала плодотворные влияния со стороны общей методологии наук, но и сама принимала активное участие в выработке общих идей. В частности, важную роль сыграла работа Гердера "Исследование о происхождении языка" (1770, изд. 1772), которая наряду с его же статьей "О возрастах языка" явилась одним из самых серьезных подступов к будущему историческому языкознанию. Выступая против распространенных тезисов об исконности языка, его божественном происхождении и неизменяемости, Гердер был одним из первых провозвестников историзма в языкознании. Согласно его учению, естественные законы определили необходимость возникновения языка и его дальнейшего развития: язык, связанный по своему происхождению с культурой (и, в частности, с поэзией), в ходе своего развития совершенствуется, как и общество; нераздельная связь языка с культурой и и обществом делает его важнейшим компонентом национального духа (перечень причин изменения языка во многом предвосхищает аналогичную проблему в естественных науках, ср. биологическую географию А. фон Гумбольдта). И.К. Аделунг в нач. 19 в. выдвигает свои соображения о причинах исторического развития языка и формулирует критерии различия в степенях языкового родства, предполагающие не просто сравнение языков, считающихся родственными, но, по сути дела, сравнение их грамматических структур (не только лексем!). Характерно, что У. Джоунз, познакомившийсь с санскритом и обнаружив его сходство в глагольных корнях и в грамматических формах с греческим, латинским , готским и др. языками, в 1786 уже смог предложить совершенно новую концепцию лингвистического родства; наличие достаточного количества подобных совпадений в сравниваемых языках позволяет заключить об их генетическом родстве и, следовательно, об их происхождении из общего праязыка. Ф. фон Шлегель в труде "О языке и мудрости индийцев" (1808) не только подчеркивает роль грамматических элементов при установлении языкового родства (именно он ввел в употребление термин "сравнительная грамматика"), но и применительно к санскриту, персидскому, греческому, немецкому и другим языкам формулирует первые постулаты сравнительно-исторической грамматики индоевропейских языков, подчеркивая особую методологическую сущность форм спряжения. Эти теоретические предпосылки сравнительно-исторического языкознания подкреплялись обширным собранием лексики разных языков, упорядоченной в словарях сопоставительного типа ("Сравнительные словари всех языков и наречий" П.С. Палласа, 1787-89), 2 изд. 1790-91; словарь испанского миссионера Лоренсо Эрвас-и-Пандуро, 1784, 2 изд., 1800-05; "Mithridates, oder allgemeine Sprachkunde" Аделунга и И.С. Фатера, 1806-07 и др.), где создавались особо благоприятные условия для выделения лексем родственных языков (хотя бы сугубо предварительного и приблизительного).

Идеи языкового родства выдвигались и раньше (ср. отчасти у Данте, а также "О родстве языков" Гвилельма Постеллуса, 16 в.). Выделялись работы, авторы которых ограничивались кругом языков, обнаруживающий сходство: "Рассуждение о европейских языках" Й.Ю. Скалигера (1599), где, однако, в сравнение включались кроме языков, позже признанных индоевропейскими, также финский, венгерский, баскский, которые затушевали некоторые бесспорные результаты. Еще более широкая классификация родственных языков Старого Света была предложена Г.В. Лейбницем, по сути дела разграничившим индоевропейские языки (по его терминологии, "кельтские") и урало-алтайские ("скифские"). Более перспективным в плане будущих сравнительно-исторических исследований оказывались те работы, в которых ставились более узкие задачи (напр., доказательство родства отдельных групп или семей языков, ориентированные при этом на сравнение сходных элементов). Так, уже в 17 в. сложились представления о родстве языков семитской семьи (Э. Гишар, И. Лудольф и др.), германской (Л. тен Кате) и романской (Рейнуар) групп, славянских языков (Ю. Крижанич и др.) и т.п. Особое значение имели изданные Ф.Ю. фон Страленбергом в 1730 сравнительные таблицы языков Северной Европы, Северного Кавказа, благодаря чему была создана классификация уральских и алтайских языков (финно-угорские и самодийские; тюркские, монгольские, тунгусские), хотя и в предварительном варианте. Эти первые попытки классификации языков способствовали формированию ранних вариантов сравнительно-исторического языкознания и, в свою очередь, во многом от них зависели.

В 10-х гг. 19 в. идеи сравнительно-исторического языкознания воплотились в исследованиях сравнительно-исторического характера, в которых была применена и соответствующая техника исследований, опиравшихся преимущественно на данные индоевропейских языков, и таким образом сравнительно-историческая грамматика этих языков стала ведущей дисциплиной сравнительно-исторического языкознания, оказавшей стимулирующее влияние на развитие других частных сравнительно-исторических грамматик.

Главные фигуры той революции в сравнительно историческом языкознании, которая привела к созданию сравнительно-исторической грамматики, были Ф. Бопп ("О системе спряжения санскритского языка в сравнении с таковою в греческом, латинском, персидском и германских языках", 1816), Р.К. Раск ("Разыскания о древнесеверном языке", 1818), Я. Гримм ("Грамматика немецкого языка", т. 1-4, 1819-37, речь идет о германских языках) и В. фон Гумбольдт ("О сравнительном изучении языков применительно к различным эпохам их развития", 1820, и др.). Гумбольдт теоретически обосновал статус сравнительно-исторического языкознания как не только особой, но и автономной лингвистической дисциплины, выводы которой имеют, однако, первостепенное значение при изучении культуры, интеллектуальной деятельности, народной психологии. Заслугой Гумбольдта было выделение языкознания как новой науки исторического цикла - "сравнительной антропологии". При этом задачи сравнительно-исторического языкознания понимались им исключительно широко: "...язык и постигаемые через него цели человека вообще, род человеческий в его поступательном развитии и отдельные народы являются теми четырьмя объектами, которые в их взаимной связи и должны изучаться в сравнительном языкознании". Уделяя большое внимание таким ключевым для сравнительно-исторического языкознания проблемам, как внутренняя форма, связь звука и значения, языковая типология и т.п., Гумбольдт в отличие от многих специалистов в области сравнительно-исторического языкознания, и в историческом аспекте изучения языка подчеркивал связь с духом творчества, с категорией значения в широком смысле слова (язык и мышление). Тем самым принцип историзма в языкознании получил понимание, выходящее далеко за рамки сравнительно-исторических грамматик. Боппу наука обязана созданием первой сравнительно-исторической грамматики индоевропейских языков (1833-49), открывшей серию подобных грамматик больших языковых семей; выработкой методики последовательного сравнения форм в родственных языках; попыткой интерпретации самого феномена родственных языков. Особое значение имело обращение к санскриту, который в пространстве и времени был наиболее удален от европейских языков, не имея с ними контактов в своей истории, и тем не менее сохранил с особой полнотой древнее состояние. Заслуга Раска состояла в выработке методики анализа соотносимых друг с другом грамматических форм и в демонстрации разных степеней родства между языками. Дифференциация родства по степени близости явилась необходимой предпосылкой к построению схемы исторического развития родственных языков. Такая схема была предложенна Гриммом, рассмотревшим систематически три степени развития германских языков (древнюю, среднюю и новую) - от готского до новоанглийского. Начиная с Гримма, понятие "исторической грамматики" группы языков и особенно отдельного языка стало в языкознании реальностью (при этом - в отличие от опыта Гримма - "сравнительная" часть в таких исторических грамматиках нередко отступала на задний план или присутствовала в скрытом виде). Таким образом, к 30-40-м гг. 19 в. сравнительно-историческое языкознание завоевало себе прочное место в языкознании и начало оказывать значительное влияние на другие его области. В это время происходит становление сравнительно-исторического языкознания, его принципов, методов и техники исследования.

Сравнительно-историческое языкознание, по крайней мере с 20-30-х гг. 19 в., отчетливо ориентируется на два начала - "сравнительное" и "историческое" (в этом смысле показательно название этой дисциплины в русской лингвистической терминологии), отношения между которыми не всегда ясны (практически они трактуются по-разному). Иногда акцент делается на "историческом": оно определяет цель сравнительно-исторического языкознания (история языка, в т.ч. и в бесписьменную эпоху), его направления и принципы (историзм), и в этом случае оно наиболее точно отвечает идеяс всей линии Гердер - Шлегель - Гримм - Гумбольдт. При таком понимании роли "исторического" другое начало - "сравнительное" - скорее определяет средство, с помощью которого достигаются цели исследования языка или языков. В этом смысле характерны исследования в жанре "история конкретного языка", при которых внешнее сравнение (с родственными языками) может практически отсутствовать, т.е. как бы относиться к доисторическому периодув развитии данного языка, и заменяться внутренним сравнением более ранних фактов с более поздними, одного диалекта с другим или со стандартной формой языка и т.п. Но и такое внутреннее сравнение нередко оказывается замаскированным, низведенным до технического приема, служащего исключительно целям установления исторической эволюции языка (сам же аспект сравнения, т.е. соотношение сопоставляемых элементов, лишается своего самодовлеющего характера). В работах других исследователей акцентируется именно сравнение, в центре внимания оказывается само соотношение сравниваемых элементов, образующее как бы главный объект исследования, а исторические выводы из этого сравненияостаются неподчеркнутыми, неэксплицированными, отложенными для последующих исследований. В этом случае сравнение выступает не только как срадство, но и как цель: именно поэтому оно может оставаться не интерпретированным вообще, многие сравнительные грамматики групп языков относятся именно к этому типу, а выдвинутое А. Мейе понимание соотношений между элементами родственных языков как основного содержания сравнительной грамматики индоевропейских языков - наиболее яркий пример "сравнения ради сравнения", из чего, однако, не следует, что такое сравнение не предполагает ценных для истории языка импликаций. Сравнение часто оказывается интерпретированным (ср. такие результаты сравнения, как постулирование праязыка, или языка-основы, установление исторического взаимоотношения сравниваемых языков, их диалектного членения, относительной хронологии или разные виды реконструкции, позволяющие удлинить историю данного языка или группы родственных языков или сделать ее более богатой, дифференцированной). Соответственно описанным двум ситуациям соотношения "исторического" и "сравнительного" нередко различают историческое языкознание (грамматику) и сравнительное языкознание (грамматику), что несколько огрубляет демаркационную линию между "историческим" и "сравнительным", упрощенно разводя их в разные стороны и тем самым отчасти затушевывая как раз наиболее показательные и теоретически наиболее важные случаи, когда оба этих начала поддерживают и усиливают друг друга.

Если в логической структуре сравнительно-исторического языкознания соотношение "исторического" и "сравнительного" довольно ясно и приоритет первого не вызывает особых сомнений, то в центре эвристической структуры, характеризующей сравнительно-историческое языкознание, находится все-таки "сравнительное", выступающее как своего рода зависимая переменная величина, "зависящая" в своем статусе от исходного по отношению к нему понятия родства. Поэтому одним из основных (хотя обычно и неформулируемых) постулатов сравнительно-исторического языкознания является необходимость проверки лингвистического материала на возможность применения операции сравнения, иначе говоря, необходимость доказательства принадлежности этого материала к родственным языкам. Но само родство языков определяется исключительно через их "исторически" ориентированное сравнение друг с другом. Этот логический круг (парадокс ignotum per ignotum - "неизвестное через неизвестное") не может не учитываться при описании логической структуры сравнительно-исторического языкознания и при практических операциях сравнения элементов, относительно которых нет полной уверенности в их родстве. Выход из этого круга в сравнительно-историческом языкознании, и особенно в сравнительно-исторической грамматике, достигается методом последовательных проб и ошибок, т.е. опираясь вначале на более или менее внешние признаки, а далее основываясь на внутренних, первично не явных фактах, обнаруживаемых в ходе исследования. Такая попытка сопоставления может оказаться удачной (и в таком случае сопоставление заменяется сравнением, число фактов, подлежащих сравнению, резко возрастает, и на их основе возникает возможность формулирования системы соответствий или даже реконструкции праязыка, выступающего как источник и причина засвидетельствованного эмпирически языкового родства) или неудачной (исходная предпосылка о родстве сопоставляемых элементов не подтверждается дальнейшими сопоставлениями, и первые гипотетические соответствия квалифицируются как случайные совпадения). В зависимости от исхода этой операции решается общий вопрос о том, могут ли быть данные языковые факты объектом сравнительно-исторического исследования или нет. В первом случае они поступают в ведение сравнительно-исторической грамматики, во втором - в ведение сопоставительной грамматики. В отличие от других разделов языкознания, объектом сравнительно-исторического языкознания является язык в аспекте его развития, т.е. того вида изменения, который соотносится непосредственно с временем или с преобразованными формами его (напр., пространство, диалектный ареал, различия внутри которого могут пониматься как пространственная форма выражения временных различий); в этом смысле изменения во времени не имеют непосредственной связи с изменениями языка, связанными с другими причинами (профессиональными, возрастными, половыми, жанровыми, стилистическими, окказиональными, патологическими и т. п.). Более точно, объектом сравнительно-исторического языкознания является то в языке, что подвержено действию времени, и лишь постольку, поскольку изменяясь во времени, оно отражает его движение. Следовательно, для сравнительно-исторического языкознания язык важен как мера времени ("языковое" время), а тот факт, что время может измеряться языком (и разными его элементами, причем каждый раз по-разному), имеет непосредственное отношение к обширной проблеме форм выражения времени. При таком понимании объекта сравнительно-исторического языкознания становится оправданным введение минимальной меры "языкового" времени, т.е. кванта языкового изменения, единицы отклонения языкового состояния А1 от языкового состояния А2, если А1 и А2 смежны во времени (предполагается, что "языковое" время останавливается, если нет языковых изменений, хотя бы "нулевых"). В качестве таких квантов языкового изменения могут выступать любые единицы языка, если они только способны фиксировать языковые изменения во времени (фонемы, морфемы, слова (лексемы), синтаксические конструкции). Но в реальном развитии сравнительно-исторического языкознания, и особенно сравнительно-исторической грамматики, особое значение приобрели такие языковые единицы, как звуки (а позже и фонемы), на основании минимальных сдвигов ("шагов") которых (типа звук x > y) выстраивались цепочки исторических последовательностей (типа a1 > a2 > a3... > an, где a1 - самый ранний из реконструируемых элементов, а an - последний по времени, т.е. современный) и формировались матрицы звуковых соответствий (типа: звук х языка А соответствует звуку у языка В, звуку z языка С и т.п.); с развитием фонологии, особенно в том ее варианте, где выделяется уровень фонологических дифференциальных признаков - ДП, актуальным становится учет еще более дробных квантов языковых изменений самих ДП (так, изменение d > t объясняется не как сдвиг на одну фонему, а как более мелкий сдвиг на один ДП: звонкость > глухость). В этом случае можно говорить о фонеме как минимальном языковом фрагменте (пространстве), на котором может быть зафиксирован временной сдвиг в составе ДП. Эта ситуация объясняет одну из основных особенностей сравнительно-исторического языкознания, наиболее рельефно проявляющихся в сравнительно-исторической грамматике; хотя, как было сказано, минимальный сдвиг фиксируется на уровне звуков (или морфем) и описывается как "звук х в одном языке соответствует звуку у в другом (родственном) языке", контрастивным пространством (минимальным и достаточным) для сравнения звуков (или фонем) является морфема (в эксплицитном виде соответствие должно было бы выражаться следующим образом: фонема х в морфеме К языка А соответствует фонеме у в морфеме К1 языка В, причем К и К1 - родственные морфемы, реализующие общий источник, предшествующий наличным его отражениям. Поэтому морфеме суждено было сыграть совершенно исключительную роль в сравнительно-историческом языкознании, и особенно в развитии сравнительно-исторического метода (хотя до некоторого времени эта роль могла не осознаваться с достаточной четкостью). Если утверждения типа "звук х языка А соответствует звуку у языка В" вполне тривиальны (при отсутствии особых условий) и неоперативны в рамках тех целей, которые ставит перед собой сравнительно-историческое языкознание (в еще большей степени то же относится к тезисам типа "значение m в языке А соответствует значению n в языке В", выглядящим как абсурд), то подобное сопоставление морфем (они могут быть выражены грамматической категорией, элементом структуры слова или носителем лексического значения (корневые морфемы)) оказывается наиболее эффективным и операционным: оно не только отсылает к меньшим (фонемы) и большим (слово) членам сравнения, но и кратчайшим образом указывает элемент, фиксирующий родство сравниваемых членов. Поэтому морфемы данного языка (или языков) представляют собой необходимое и достаточное (строго говоря, достаточно ограничиться только "грамматическими" морфемами) основание для построения на нем сравнительно-исторической фонетики и грамматики данного языка или группы языков. Чем четче морфемная структура языка, тем более полной и надежной оказывается сравнительно-историческая интерпретация этого языка и тем больший вклад вносит этот язык в сравнительно-историческую грамматику данной группы языков.

Из указанных особенностей логической структуры сравнительно-исторического языкознания вытекают не только его преимущества (среди них: относительная простота процедуры, если известно, что сравниваемые морфемы родственны; нередкая ситуация, когда реконструкция предельно облегчена или даже уже представлена частью сравниваемых элементов; возможность упорядочения этапов развития одного или нескольких явлений в относительно-хронологическом плане; приоритет формы над функцией, при том что первая нередко остается более устойчивой и надежной, чем последняя, и т.п.), но и его недостатки или ограничения, относящиеся к методу, применяемому в сравнительно-историческом языкознании. Последние связаны главным образом с фактором "яызкового" времени: данный язык, привлекаемый для сравнения, может отстоять от исходного языка-основы или от другого родственного ему языка на такое количество шагов "языкового" времени, при котором большая часть унаследованных языковых элементов (теоретически все элементы) оказалась утраченной ("вымытой" временем) и, следовательно, сам данный язык выбывает из сравнения или же становится для него ненадежным материалом; иной аспект того же ограничения - невозможность реконструкции тех явлений, древность которых превосходит способность языка к фиксации "языкового" времени, т.е. превышает временную глубину данного языка. В других случаях значительность "языкового" времени, отделяющего данный язык от родственных ему языков или от праязыка такова, что материал для сравнения (напр., морфемы) остается, но подвергается столь глубоким изменениям, что становится крайне ненадежным, в частности допускающим целый ряд разных сравнительно-исторических интерпретаций. Наконец, особую сложность могут представлять заимствования в языке. Слишком большое число заимствований - а известны языки, где число заимствованных слов превышает число исконных, - может существенно деформировать представление о соотношении "своей" и "чужой" лексики и дать основания для рядов "ложных" соответствий, которые, однако, обладают высокой степенью регулярности. При отсутствии внешних свидетельств заимствования определяются изнутри, лингвистически, как раз по отклонениям от действующей в данном языке или группе языков схемы соответствий. Но старые заимствования могут утрачивать фонетические знаки "чужого" происхождения и полностью ассимилироваться. Эти вкрапления могут смешать общую картину, притом что у исследователя нет средств для определения того, является ли это слово заимствованным или исконным и, следовательно, корректно или некорректно привлечение его для сравнения. Особую категорию сложностей составляют случаи "невзвешенного" сравнения, когда в качестве членов ряда соответствий выступают, например, два или более состояния одного и того же языка (причем исследователь полагает, что речь идет о разных языках) или, наоборот, один из членов ряда оказывается пустым из-за ненадежности материала. Нередки (особенно в случае недостаточного количества фактов) примеры "игры случая", когда возникают фантомные факты, которым реально ничего не соответствует, или "сдвинутые", как бы подстроенные факты, смещающие и затемняющие реальное положение вещей. В силу этих обстоятельств исследования в области сравнительно-исторического языкознания не могут опираться исключительно на предусмотренные процедуры (на "правила"); нередко обнаруживается, что подлежащая решению задача принадлежит к числу исключительных и нуждается в обращении к нестандартным приемам анализа и/или решается лишь с определенной вероятностью.

Тем не менее, благодаря установлению схемы соответствий между соотносимыми элементами разных родственных языков ("сравнительное" тождество) и схемы преемственности во времени (т.е. a1 > a2 >... an), сравнительно-историческое языкознание приобрело совершенно самостоятельный статус. Языкознанию традиционного типа как описательной и/или предписывающей дисциплине оно противопоставлялось как дисциплина объясняющая. В этом отношении сравнительно-историческое языкознание напоминало естественные науки. В обоих случаях эмпирические данные, отраженные в соответствующих описаниях, нуждались в причинном объяснении; установление же причин и следствий в принципе объясняло историческое развитие объекта, изучаемого в этих науках. Высшим выражением принципа "исторической" причинности и одновременно методологической строгости (своего рода "математичности") сравнительно-исторического языкознания было открытие понятия фонетического закона. роль фонетики в сравнительно-историческом языкознании оказалась совершенно иной, чем в описательном языкознании; если в последнем фонетика оставалась вспомогательной дисциплиной, а звуки, как и буквы, трактовались только как средство выражения, то в сравнительно-историческом языкознании фонетика стала ведущей его частью, в частности потому, что в ней наиболее полно и объективно раскрывались исторические процессы, не нарушаемые, как на других уровнях, коррекцией со стороны осознаваемых говорящим элементов содержания. На первых порах в сравнительно-историческом языкознании довольствовались признанием соответствий и не настаивали на их закономерности и неукоснительности в той степени, в какой это принято в естественных науках. Во всяком случае, предполагалось, что на язык оказывает влияние нечто более сильное, нежели лингвистические законы (Бопп). Но уже А. Шлейхер, одержимый идеями естествознания и рассматривавший язык как естественный организм, пытался увидеть в языковых закономерностях реализацию законов природы. Шлейхер был, пожалуй, первым, кто пытался установить как частные фонетические законы, действующие в пределах данного языка, так и всеобщие (универсальные) законы языка. Шлейхеровская реконструкция индоевропейского праязыка, по сути дела, уже предполагает всевластие лингвистических законов. Но сама трактовка этих законов Шлейхером не могла быть принята следующим поколением компаративистов, хотя убеждение в исключительной важности фонетических законов стало в 70-80-х гг. 19 в. общим тезисом младограмматического направления в сравнительно-историческом языкознании. Соответственно росла непримиримость ко всем тем утверждениям в области сравнительно-исторической грамматики, которые основывались не на законе, а на исключении из него. В 1878 в своих "Морфологических исследованиях" Г. Остхоф и К. Бругман формулируют принцип постоянства фонетических законов, которому было суждено сыграть выдающуюся роль в сравнительно-историческом языкознании. Большую методологическую ценность имели законы-предсказания, подтверждавшиеся лишь впоследствии, ср. реконструированные Ф. де Соссюром "сонантические коэффициенты", отражением которых было хеттское h, как позже показал Е. Курилович; ср. также романские реконструкции Ф.К. Дица и их подтверждение фактами народной латыни. Известная категоричность и максимализм в формулировке положения о постоянстве фонетических законов вызвала позже дискуссию, внесшую много нового в понимание условий действия закона. Прежде всего, потребовались объяснения для тех языковых фактов, которые не могли быть выведены из данного фонетического закона и выглядели исключениями. Первой попыткой наиболее общего объяснения отклонений в действии лингвистических законов была ссылка на аналогию, психологическая теория которой была изложена уже Г. Паулем в "Принципах истории языка" (1880). Многие конкретные исключения в сравнительно-исторической грамматике индоевропейских языков (а отчасти и других языковых семей) были более или менее удачно объяснены. но опыт обращения к аналогии как важному фактору языкового развития привел к двум существенным выводам: во-первых, само действие аналогии есть результат взаимоотношения членов языковой системы со своей особой иерархией этих членов, которая и определяет направление аналогии (в этом случае более чем констатация аналогии оправдано обращение к исследованию самой системы и принципов ее функционирования); во-вторых, аналогия (даже при обращении к ее исходным механизмам, коренящимся в системе языка) все-таки оставляет многие языковые факты необъясненными вовсе или же объясненными недостаточно удовлетворительно. В этом случае наибольший прогресс и в сравнительно-историческом языкознании в целом, и в сравнительно-исторической грамматике конкретных языков или языковых групп, и в самом понимании пределов действия фонетических законов был достигнут в тех многочисленных и, по сути дела, разнородных, внутренне обычно не скоординированных исследованиях, где положения сравнительно-исторического языкознания проверялись анализом форм развития языка в пространстве. постулирование праязыка, как и гипотезы о промежуточных языках-основах, о членении праязыка и преимущественных связях между отдельными его ветвями, строго говоря, скрывали в себе неизбежный вопрос о пространственно-временной интерпретации этих чисто лингвистических конструкций. "Волновая" теория И. Шмидта (1871), полемически заостренная против теории "родословного древа" Шлейхера, фиксировавшей последовательность этапов распадения языка, но игнорировавшей как проблему локализации праязыка и его последующих продолжений, так и все сколько-нибудь сложные случаи многосторонних языковых связей, была, по сути дела, одним из первых вариантов определения пространственного соотношения родственных языков и, главное, объяснения пространственным фактором (т.е. способом существования языка в пространстве) языковых особенностей, в частности и тех, которые выглядели как исключение. Соотнесенность двух тем - фонетических законов и пространственного аспекта языка и языкового родства - рельефнее всего была обозначена в трудах Г. Шухардта, выступавшего против тезиса непреложности фонетических законов и как бы компенсировавшего их дискредитацию объяснениями, вытекающими из фактора пространства и происходящего на нем постоянного и постепенного взаимодействия (вплоть до смешения) языков (ср. его работы "О фонетических законах", 1885, "О классификации романских диалектов", 1900, "К вопросу о языковом смешении" и т.п.). Близкие идеи высказывались и И.П. Бодуэном де Куртенэ. В той или иной мере оппозиция тезису о непреложности фонетических законов и слишком упрощенным представлениям о схемах развития языка или родственных языков, о причинах и формах "переходных" явлений обнаружилась вскоре в наиболее развитых областях сравнительно-исторического языкознания, прежде всего в романистике, несколько позже в германистике. В частности, эта оппозиция была связана с опытом работы над диалектологическими атласами (специально - география слов) и в области лингвистической географии (Ж. Жильерон, позже Ф. Вреде, Г. Венкер, К. Яберг и др.), показавшей несравненно более сложную картину фонетических (и вообще языковых) изменений (в частности, было показано постепенное действие фонетических законов в отношении отдельных слов, дополнительно усложненное разным темпом распространения слов с фонетической инновацией в лингвистическом пространстве). Идеи пространственной детерминации (или, по крайней мере, важности этого аспекта) языковых изменений постепенно находили свое отражение в сравнительно-историческом языкознании: ср. исследования Мейе о диалектах индоевропейского языка, продолженные позже в работах о членении индоевропейских языков у В. Порцига, Х. Краэ, у представителей итальянской "пространственной" (ареальной) лингвистики - М. Дж. Бартоли, Дж. Бонфанте, В. Пизани, Дж. Девото и др. с их интересом к качественному различию ареалов (центральные, латеральные, маргинальные), к определению центров инноваций и путей их распространения, к анализу того слоя лексики, который ускользает из ведения сравнительно-исторической фонетики (ср. "культурные", иначе "странствующие" слова), к языковым связям внутри родственных и неродственных языков и т.п. Наконец, в 20-30-х гг. 20 в. выдвигается теория языковых союзов (ср. работы Н.С. Трубецкого, Р.О. Якобсона, К. Сандфельдта и др.), определяющая такой тип взаимоотношения, при котором пространственная смежность способствует формированию "вторичного" родства, проявляющегося прежде всего в выработке сходных лингвистических типов, во-первых, и создании своего рода системы пересчета для перехода от одного языка к другим (в пределах языкового союза), во-вторых. Внимание к пространственному аспекту языка привели к существенному углублению проблематики сравнительно-исторического языкознания; в частности, заставило исследователей во многом по-новому взглянуть на проблему праязыка, его дилектного членения (ср. понятие диалектного континуума), выделения устойчивых ("консервативных") зон и зон, в которых появляются инновации, на метод изоглосс, на роль конвергентных процессов (в сравнительно-историческом языкознании до сих пор господствует установка на преимущественное или даже исключительное значение дивергенции) и т.п.

Быстрое развитие сравнительно-исторического языкознания, и прежде всего теории и практики сравнительно-исторических грамматик, привело к тому, что уже к сер. 19 в. оно стало рассматриваться не только как самая развитая и точная (благодаря высокому уровню формализации) гуманитарная дисциплина исторического (и сравнительного) цикла, но и как образец для ряда других наук, основанных на принципе историзма и компаративизма. Под влиянием успехов сравнительно-исторического языкознания и сравнительно-исторического метода в языкознании оформляются такие направления в европейской науке 2 пол. 19 в., как сравнительная мифология, сравнительное право, сравнительное литературоведение. Несмотря на быстрые успехи этих дисциплин, они не смогли достичь статуса, сопоставимого со статусом сравнительно-исторического языкознания: одни из них оказались надежными лишь в той степени, в какой они опирались на данные языка (ср. сравнительную мифологию, исходившую прежде всего из имен богов на родственных языках), другие подменяли сравнительно-исторический метод типологией форм в их историческом развитии (сравнительное литературоведение). Тем не менее сравнительно-историческое языкознание продолжает оказывать влияние на эти отрасли как в области общих идей, так и в области приемов и методов исследования, в структуре понятийного аппарата, в формах представления своих результатов и т.п. Более плодотворное и глубокое влияние сравнительно-историческое языкознание оказывает на другие лингвистические дисциплины, в частности на описательную (синхронную) грамматику, типологию и теоретическое языкознание. Наиболее значительные примеры этого влияния: 1) быстрое конструирование методов сравнительно-исторического языкознания и его практические успехи создали положение, при котором дальнейшее развитие сравнительно-исторического языкознания требовало выработки новых методов и аспектов исследования; понятие системы, различение синхронии и диахронии и т.п., объясняемые из внутренней ситуации, стали объектом описательного или теоретического языкознания; 2) разработка причинных исторических связей в сравнительно-историческом языкознании повлияла на тот интерес к исследованию зависимостей языковых элементов в синхронном состоянии, который в конечном счете привел к понятию языковой системы; 3) исследование универсалий и "фреквенталий" в историческом развитии языка явилось одним из важных стимулов для создания принципов лингвистической типологии; 4) идеи "историзма" и "сравнения" аналогичных или гомологичных языковых элементов повлияли на синхронное исследование языка и типологию. Хотя эти идеи присутствовали обычно в скрытом виде, их роль в конструировании нового ("неисторического") аспекта языкового исследования несомненна. Со своей стороны сравнительно-историческое языкознание оказалось восприимчивым к тем импульсам, которые исходили от смежных лингвистических дисциплин. Примеры этого обратного влияния на сравнительно-историческое языкознание: различение синхронического и диахронического аспектов языка (отсюда попытки строить историю языка как совокупность связанных друг с другом синхронных срезов); введение понятия системы (отсюда установка на преодоление атомизирующей эмпирии в сравнительно-историческом языкознании за счет конструирования и анализа системы элементов или хотя бы подсистемы). Используемый в сравнительно-историческом языкознании метод внутренней реконструкции также предполагает системный подход к языку и взаимозависимость элементов системы: по известным остаткам системы восстанавливаются другие элементы или даже достраивается вся система; вводятся и другие понятия, связанные с системой: давление системы, "пустые клетки" (caves vides), цепная реакция, оппозиции, маркированный / немаркированный члены и т.п. (ср. усиленное использование этих понятий в "причинно-телеологических" исследованиях Трубецкого, Якобсона, Н. ван Вайка, А. Мартине и др. в 20-30-х гг. 20 в. и позже); усвоение идей фонологии (различение фонемы и звука, дифференциальные признаки, сильная и слабая позиция, нейтрализация, дистрибуция фонологических изменений и т.д.); учет результатов развитии типологии языков (типологические схемы, особенно универсалии, как критерии допустимости, надежности, доказательности реконструкции); использование трансформационного метода и идей порождающей грамматики (ср. модели порождения в сравнительно-историческом языкознании и - шире - опыт метода моделей); внимание к статистическим (количественным) методам (количественные способы оценки родства, лексикостатистика, претендующая на объяснение не только абсолютной хронлогиии распада языка-основы и выделения отдельных языков, но и определяющая хронологические пределы, в которых может вестись сравнительно-историческое исследование данного языка и т.п.). Внедрение методов структурной лингвистики и математики определяет важную особенность сравнительно-исторического языкознанияв последующие десятилетия и объясняет ряд конкретных достижений.

Несмотря на то, что следствием строго проводимого различения синхронии и диахронии было изъятие ряда областей из сферы исключительной компетенции сравнительно-исторического языкознания, оно продолжает оставаться одной из наиболее представительных отраслей современного языкознания, в ряде случаев захватывающей в свое ведение новые области исследования; оно включает в себя такие дисциплины, как сравнительно-историческая грамматика (и фонетика), этимология, историческая грамматика, сравнительная и историческая лексикология, теория реконструкции и история развития языков, дешифровка неизвестных письменностей, наука о древностях - т.н. лингвистическая палеонтология, история литературных языков; диалектология, топонимика и ономастика и т.п. Некоторые из этих дисциплин (лингвистическая палеонтология, учение о праязыке, диалектология, этимология, топонимика и ономастика) оказывают значительное влияние на выводы, формулируемые в науках исторического цикла (археология, протоистория, историческая этнология, мифология и религиеведение, история культуры, предыстория науки, исследования дренейших форм словесного творчества, сравнительная и историческая поэтика, исследования структуры текстов и т.д.), а также в ряде естественных наук, особенно когда речь идет о древних фактах (ботаника, зоология, геология, география и т.п.), ср. такие пока еще эвентуально применяющиеся понятия, как "лингвистическая ботаника" и т.п.

Наиболее надежная основа сравнительно-исторического языкознания - исторические грамматики отдельных языков и целых их групп, сравнительно-исторические грамматики семей и групп языков, этимологические и исторические словари. Все эти области принадлежат к числу быстро развивающихся. К числу наиболее разработанных областей следует отнести сравнительно-историческую грамматику индоевропейских, финно-угорских, алтайских, семитских, дравидийских, банту, индейских языков. Серьезные исследования сравнительно-исторического характера ведутся на материале хамитских, картвельских, нахско-дагестанских, абхазско-адыгских, енисейских, самодийских, китайско-тибетских и др. языков.

Все большее внимание в сравнительно-историческом языкознании привлекают к себе языки, считающиеся изолированными в отношении их родства, и успехи в их изучении значительны. Как особую перспективную область сравнительно-исторического языкознания следует выделить исследование соответствий между большими языковыми семьями и установление родственных макросемей. Хотя недостатка в попытках сравнения больших языковых семей не было и раньше (особенно урало-алтайской, индоевропейско-семитской и др.), новый этап в этой области начинается, несомненно, с фундаментальной работы В.М. Иллича-Свитыча (из-за смерти автора не законченной) и его продолжателей в сравнительно-исторической грамматике т.н. ностратических языков. Другим достижением сравнительно-исторического языкознания является теория и практика реконструкции текстов. Эта новая область исследования возвращает - но с углублением и расширением материалов и результатов - к исходной основе сравнительно-исторического языкознания, к принципу "историзма" и принципа связи языка с культурой.

Проблема билингвизма возникла в конце 1950-х годов, когда из России приезжали представители интелли-генции — преимущественно это были учителя и медики,— которые считали необходимым овладеть родным языком того народа, на территорию которого они приехали. Кстати, старшие рассказывают о том, что помнят имена тех, кто в совершенстве овладевал нашими родными языками в течение двух-трех лет. В конце 50-х годов многие из коренных жителей уже владели русским языком, но большинство все-таки мыслило и говорило на своем родном языке. А вот уже к концу 60-х – началу 70-х ситуация начала изменяться. Вначале появились дети, которые понимали язык, но уже не разговаривали на нем. Я помню этот период, когда в нашем классе было 3–4 человека, которые совсем не говорили на своем языке, хотя и понимали его. И уже с середины 70-х большинство говорило и мыслило по-русски и меньшинство говорило на родном языке. С середины 1990-х гг. крайне редко можно встретить детей, говорящих на родном языке. В 1996 году я была в командировке в одном из сел Провиденского района, и мне было очень приятно поговорить на своем родном языке с семилетним ребенком. Когда я стала спрашивать, почему он говорит на своем языке, в то время как остальная часть детей совершенно не понимает язык, он рассказал, что от рождения и до первого класса жил вместе со своими бабушками и дедушками в тундре. В нашем регионе изменилась экономическая ситуация в целом, стала развиваться золотодобывающая промышленность, появились рабочие поселки, изменилась инфраструктура села — и потому, естественно, коренное население перешло вначале на двуязычие, а затем стало утрачивать способность говорить на своем языке.

Что делают в этой ситуации государственные образовательные учреждения? До 70-х годов основное население и детишки говорили на родном языке, потому, естественно, для них обучение языку в школе было чем-то вроде факультатива. Дети знали свой язык в основном из обиходной жизни, и потому их учили исключительно орфографии и грамматическим особенностям языка, а также чтению на родном языке. Когда ситуация начала меняться, прежние учебники, выпущенные в 1960-х годах, уже не помогали овладению родным языком, а, напротив, тормозили его. Это хорошо понимали учителя, которые пытались самостоятельно подготовить свои методические пособия. Сегодня они констатируют, что прежние учебники совершенно не годятся, поскольку сейчас нужно издавать такие учебники, какие предназначены для обучения иностранному языку.

Признавая важность выработки практических умений и навыков в обучении языку, учителя не используют на практике методы и приемы обучения, способствующие реализации практических задач. Зачастую на первый план в учебном процессе выходят познавательные задачи, что противоречит пониманию языка как важнейшего средства коммуникации. "Двуязычие следует понимать как хорошее владение чужим языком при безусловном первенстве родного. ... Двуязычие возникает из необходимости, диктуемой отдельными сферами общения." (Костомаров В.Г. Мой гений, мой язык: Размышления языковеда в связи с общественными дискуссиями о языке. - М.,1991, с. 28). То есть обучение неродному языку должно носить практическую направленность и основываться на высоком уровне преподавания родного языка. Родной язык - язык души, неродной язык - язык памяти, а память, хотим мы этого или не хотим, проявляется избирательно, улавливая и систематизируя в сознании те языковые элементы (синтаксические модели предложений, отдельные выражения, словосочетания, слова), которые имеют для данной конкретной личности практическое значение.

В преподавании русского языка как родного в настоящее время существенной проблемой является также преодоление чрезмерной грамматизацяи в обучении, в содержании дидактического материала, проводимой в ущерб другой стороне обучения - практическому овладению речью на родном языке.

Следовательно, содержание обучения, средства, методы и приемы обучения в школе и вузе должны претерпеть изменения, они должны быть пересмотрены в аспекте реализации и усиления в них практической стороны, ориентации на практическое овладение учащимися видами речевой деятельности

Двуязычие - владение, кроме родного, и еще вторым языком, которое позволяет человеку, коллективу, народу в целом или его части в зависимости от ситуации, попеременно пользоваться двумя разными языками, добиваться взаимного понимания в процессе общения, в процессе производства материальных благ, в сферах деловой, общественно-политической жизни, науки культуры [2].

К Д. Ушинский называл родной язык "величайшим народным наставником, учившим народ тогда, когда не было еще ни книг, ни школ, и продолжающим учить его до конца народной истории" [13].

Билингвизм, двуязычие (многоязычие, мультилингвизм)

Первое в этом ряду понятие, “билингвизм”, иногда переводят русским словом “двуязычие”. Поэтому в современной лингвистической литературе эти два слова часто используются как эквивалентные. Однако эквивалентность этих терминов признается не всеми авторами. Некоторыми учеными высказывается мнение, что термин “билингвизм”, заимствованный из французского языка (bilinguisme), удобнее собственного русского “двуязычие” (Жлуктенко, 1974: 28). Определение понятия “билингвизма” и круг проблем, связанных с ним, изучалось и обсуждалось многими лингвистами (Завадовский, 1961; Ильяшенко, 1970; Гавранек, 1972; Розенцвейг, 1972; Вайнрайх, 1979 и др).

Часто понятие “билингвизма” рассматривается в широком смысле. Такое понимание мы встречаем впервые (возможно, оно не является первым) у Г.Пауля, который считает двуязычием любое влияние чужого языка, независимо от его проявления, будь то просто контакт между языками, или же реальное владение двумя языками (Paul, 1920: 391). Такое же широкое толкование этого понятия встречается у чешского лингвиста Б.Гавранека (1972), который ссылается на своих предшественников, также толкующих это понятие в широком смысле (Schonfelder, 1956; Moravec, 1960). К сожалению, Б.Гавранек не дает точного определения данного понятия. Он рассматривает это явление, как “особый случай языкового контакта”, но при этом уточняет, что применение этого термина возможно лишь, когда речь идет о коллективном двуязычии (Гаврвнек,1972: 96). Кроме того, ученый говорит так называемом “мнимом двуязычии”, которое, по его словам, возникает на границе двух близкородственных языков (Гавранек.1972: 97).

Некоторые ученые понимают под билингвизмом, или двуязычием, не явление, а некий процесс. Так, Е.М.Верещагин определяет двуязычие (исходя из психологических процессов) как психический механизм (знания, умения, навыки), позволяющий человеку воспроизводить и порождать речевые произведения, последовательно принадлежащие двум языковым системам (Верещагин, 1969: 134). В.Ю.Розенцвейг определяет двуязычие как владение двумя языками и регулярное переключение с одного языка на другой, в зависимости от ситуации общения (Розенцвейг, 1972: 9 –10).

У.Вайнрайх определяет билингвизм или двуязычие как практику попеременного пользования двумя языками, а лиц ее осуществляющих двуязычными (Вайнрайх, 1979: 22).

Не сильно отличается от предыдущих и определение, данное Н.Б.Мечковской, которая также называет двуязычием использование нескольких языков одними и теми же лицами, в зависимости от ситуации общения (Мечковская, 1983: 368).

По сравнению с предыдущими авторами, рассуждения которых не вызывают затруднений, понять определение Т.П.Ильяшенко довольно трудно. Она представляет это понятие как “явление социального плана, характеризующее языковую ситуацию”, в отличие от языковых контактов, которые “характеризуют языковые отношения” (Ильяшенко, 1970: 23).

Некоторые ученые определяют понятие двуязычия в связи с другими явлениями. Так, Г. Зограф связывает этот термин с понятием “многоязычия”, и определяет его как использование нескольких языков, в зависимости от “соответствия коммуникативной ситуации” (Зограф,1990: 303).

Таким образом, мы можем сделать вывод, что в большинстве случаев явление языкового контакта не смешивается с понятиями билингвизма, или двуязычия, а под этими последними понятиями в современной лингвистике подразумевается использование в речи двух языков, в зависимости от ситуации общения.

Языковая концепция Гумбольдта

Сравнительное изучение языков было нужно В. фон Гумбольдту не для выяснения языкового родства (работы Ф. Боппа он оценивал высоко, но сам компаративистикой такого типа не занимался), но и не просто для выявления общего и различного в языковых структурах, как в типологии более позднего времени. Для него было необходимым выявить общие закономерности исторического развития языков мира. Языкознание он, как и все его современники, понимал как историческую науку, но история языков не сводилась для него к истории языковых семей.

В связи с выделяемыми им тремя этапами развития В. фон Гумбольдт выделял «три аспекта для разграничения исследований языков». Первый этап — период происхождения языков. Владевший материалом многих языков так называемых примитивных народов ученый четко осознавал, что «еще не было обнаружено ни одного языка, находящегося ниже предельной границы сложившегося грамматического строения. Никогда ни один язык не был застигнут в момент становления его форм». Тем более нет никаких прямых данных о происхождении языка. В. фон Гумбольдт отказывался от сколько-нибудь развернутых гипотез в духе XVIII в. о происхождении языка, предполагая лишь, что «язык не может возникнуть иначе как сразу и вдруг», то есть проис-

В. М. Алпатов

хождение языка из чего-то ему предшествовавшего — скачкообразный переход из одного состояния в другое. На первом этапе происходит «первичное, но полное образование органического строения языка».

Второй этап связан со становлением языков, формированием их структуры; его изучение «не поддается точному разграничению» от исследования первого этапа. Как уже отмечено выше, этот этап также недоступен прямому наблюдению, однако данные о нем можно полнить, исходя из различий структур тех или иных языков. Становление языков продолжается вплоть до «состояния стабильности», после достижения которого принципиальное изменение языкового строя уже невозможно: «Как земной шар, который прошел через грандиозные катастрофы до того, как моря, горы и реки обрели свой настоящий рельеф, но внутренне остался почти без изменений, так и язык имеет некий предел законченности организации, после достижения которого уже не подвергаются никаким изменениям ни его органическое строение, ни его структура... Если язык уже обрел свою структуру, то важнейшие грамматические формы уже не претерпевают никаких изменений; тот язык, который не знает различий в роде, падеже, страдательном или среднем залоге, этих пробелов уже не восполнит».

Согласно В. фон Гумбольдту, языки проходят принципиально единый путь развития, но «состояние стабильности» может достигаться на разных этапах. Здесь он развил существовавшие и до него идеи о стадиях развития языков, отражающих разные уровни развития тех или иных народов. Здесь позиция ученого оказывается несколько противоречивой. С одной стороны, он предостерегает против установления принципиальной пропасти между уровнями развития языков «культурных» и «примитивных» народов: «Даже так называемые грубые и варварские диалекты обладают всем необходимым для совершенного употребления»; «Опыт перевода с различных языков, а также использование самого примитивного и неразвитого языка при посвящении в самые тайные религиозные откровения показывают, что, пусть даже с различной точностью, каждая мысль может быть выражена в любом языке». С другой стороны, он же определенно пишет: «Наивысшего совершенства по своему строю, без сомнения, достиг греческий язык» (имеется в виду древнегреческий). В статье «О возникновении грамматических форм и их влиянии на развитие идей», откуда взята последняя цитата, В. фон Гумбольдт стремится выявить шкалу, по которой можно расположить языки, достигшие «состояния стабильности» на том или ином уровне (он допускает и возможность того, что некоторые языки еще развиваются и «состояния стабильности» не достигли и достигнут лишь в будущем).

В этом пункте В. фон Гумбольдт развил идеи, высказанные незадолго до того двумя другими немецкими мыслителями, принадлежавшими к тому же поколению, — братьями Августом и Фридрихом Шле-гелями. Они ввели понятия аморфных (позднее переименованных в

Вильгельм фон Гумбольдт

изолирующие), агглютинативных и флективных языков; эти понятия, позднее ставшие чисто лингвистическими, связывались братьями Шле-гелями и затем В. фон Гумбольдтом со стадиями развития языков и народов.

В. фон Гумбольдт выделяет четыре ступени (стадии) развития языков: «На низшей ступени грамматическое обозначение осуществляется при помощи оборотов речи, фраз и предложений... На второй ступени грамматическое обозначение осуществляется при помощи устойчивого порядка слов и при помощи слов с неустойчивым вещественным и формальным значением... На третьей ступени грамматическое обозначение осуществляется при помощи аналогов форм... На высшей ступени грамматическое обозначение осуществляется при помощи подлинных форм, флексий и чисто грамматических форм». Нетрудно видеть, что три последние ступени соответствуют изолирующему, агглютинативному и флективному строю («аналоги форм» отделяются от «подлинных форм» тем, что в первых «связь... компонентов еще недостаточно прочна, заметны места соединения. Образовавшаяся смесь еще не стала одним целым», то есть речь идет явно об агглютинации). Стадиальное различие прямо связывается со степенью духовного развития: «Первое, и самое существенное, из того, что дух требует от языка, — это не смешение, а четкое разграничение вещи и формы, предмета и отношения... Однако такое разграничение происходит только при образовании подлинных грамматических форм путем флексии или грамматических слов... при последовательном обозначении грамматических форм. В каждом языке, располагающем только аналогами форм, в грамматическом обозначении, которое должно быть чисто формальным, остается материальный компонент». Правда, тут же В. фон Гумбольдт вынужден констатировать, что в данную схему с трудом укладывается китайский язык, составляющий, по его мнению, «самый необычный пример», другой сходный пример представлял и древнеегипетский язык. Оказывается, что «два самых необычных народа были в состоянии достигнуть высокой ступени интеллектуального развития, обладая языками совершенно или большей частью лишенными грамматических форм». Однако В. фон Гумбольдт не склонен данные примеры считать опровержением своей точки зрения: «Там, где человеческий дух действует при сочетании благоприятных условий и счастливого напряжения своих сил, он в любом случае достигает цели, пусть даже пройдя к ней трудным и долгим путем. Трудности при этом не уменьшаются оттого, что духу приходится их преодолевать». Все-таки к языкам, «обладающим истинным строем грамматических форм», относятся, согласно В. фон Гумбольдту, санскрит, семитские языки и, наконец, классические языки Европы с греческим на вершине. Типологическими проблемами В. фон Гумбольдт занимался и в главном своем лингвистическом труде. Там на основе изучения индейских языков он выделил наряду с тремя типами братьев Шлегелей еще один языковой тип — инкорпорирующий. Стадиальная типологическая концепция после В. фон Гумбольдта в течение нескольких десятилетий господствовала в европейской науке. Однако многие ее положения нельзя было тактически доказать. Это относилось не только к представлениям о том, чего «дух требует от языка», но и к тезису о достижении каждым языком «предела законченности организации» (аналогия с земным шаром, соответствовавшая представлениям времен В. фон Гумбольдта, также была отвергнута последующей наукой). Как дальше будет показано, стадиальная концепция потеряла влиятельность уже во второй половине XIX в. и ушла из языкознания, если не считать неудачной попытки ее возрождения Н. Я. Марром. И в то же время кое-что осталось. Сами понятия агглютинативных, флективных, изолирующих (аморфных) и инкорпорирующих языков, также как и сопряженные с ними понятия агглютинации, инкорпорации и др., несмотря ни на что всегда оставались в арсенале науки о языке. Братья Шлегели и Гумбольдт сумели открыть некоторые существенные черты языковых структур. Вопрос о закономерностях развития языкового строя, впервые поставленный В. фон Гумбольдтом, остается важным и серьезным и сейчас, хотя современная наука решает его не столь прямолинейно. И наконец, сама идея структурного сравнения языков вне зависимости от их родственных связей легла в основу одной из важнейших лингвистических дисциплин — лингвистической типологии.

Вернемся к докладу В. фон Гумбольдта «О сравнительном изучении языков применительно к различным эпохам их развития». Третий и последний этап языковой истории начинается с момента, когдг язык достиг «предела законченности организации». Язык уже не развивается, но и не деградирует (такого рода идеи появились позже). Однако в органическом строении языка и его структуре, «как живых создания? духа», может до бесконечности происходить более тонкое совершенствование языка». «Посредством созданных для выражения более тонки? ответвлений понятий, сложением, внутренней перестройкой структуры слов, их осмысленным соединением, прихотливым использованием первоначального значения слов, точно схваченным выделением отдельных форм, искоренением излишнего, сглаживанием редких звучаний язык, который в момент своего формирования беден, слаборазвит и не значителен, если судьба одарит его своей благосклонностью, обретет но вый мир понятий и доселе неизвестный ему блеск красноречия». Ш этом этапе истории находятся, в частности, современные языки Европы

Согласно В. фон Гумбольдту, язык неотделим от человеческой культуры и представляет собой важнейший ее компонент: «Язык тесно переплетен с духовным развитием человечества и сопутствует ему на каждой ступени его локального прогресса или регресса, отражая в себе каждую стадию культуры». По сравнению с другими видами культур язык наименее связан с сознанием: «Язык возникает из таких глубин человеческой природы, что в нем никогда нельзя видеть намерение произведение, создание народов. Ему присуще очевидное для нас, хотя необъяснимое в своей сути самодеятельное начало, и в этом плане он вовсе не продукт ничьей деятельности, а непроизвольная эманация духа, не создание народов, а доставшийся им в удел дар, их внутренняя судьба. Они пользуются им, сами не зная, как его построили». Идея о полностью бессознательном развитии языка и невозможности вмешательства в него потом получила развитие у Ф. де Соссюра и других лингвистов.

Человек не может ни мыслить, ни развиваться без языка: «Создание языка обусловлено внутренней потребностью человечества. Язык -не просто внешнее средство общения людей, поддержания общественных связей, но заложен в самой природе человека и необходим для развития его духовных сил и формирования мировоззрения, а этого человек только тогда сможет достичь, когда свое мышление поставит : связь с общественным мышлением». «Языкотворческая сила в человечестве» стремится к совершенству, этим и обусловливаются единые закономерности развития всех языков, даже тех, «которые не обнаруживают между собой никаких исторических связей». Отсюда необходим стадиальный подход и кажущееся В. фон Гумбольдту несомненный разграничение более и менее совершенных языков. При этом он указывает, что «язык и цивилизация вовсе не всегда находятся в одинаково» соотношении друг с другом»; в частности, «так называемые примитивные и некультурные языки могут иметь в своем устройстве выдающиеся достоинства, и действительно имеют их, и не будет ничего удивительного, если окажется, что они превосходят в этом отношении языки более культурных народов». Но чтобы понять, как дух народа реализуется в языке, надо правильно понять, что же такое язык. Как отмечает В. фон Гумбольдт, «язык предстает перед нами в бесконечном множестве своих элементов — слов, правил, всевозможных аналогий и всякого рода исключений, и мы впадаем в немалое замешательство в связи с тем, что все это многообразие явлений, которое, как его ни классифицируй, все же предстает перед нами обескураживающим хаосом, мы должны возвести к единству человеческого духа». Нельзя ограничиться фиксацией этого хаоса, надо в каждом языке искать главное. А для этого надо «определить, что следует понимать под каждым языком».

И здесь В. фон Гумбольдт дает определение языка, ставшее, пожалуй самым знаменитым местом всего его труда: «По своей действительной сущности язык есть нечто постоянное и вместе с тем в каждый данный момент преходящее. Даже его фиксация посредством письмаЯзык, согласно В. фон Гумбольдту, состоит из материи (субстанции) и формы. «Действительная материя языка — это, с одной стороны, звук вообще, а с другой — совокупность чувственных впечатлений и непроизвольных движений духа, предшествующих образованию понятия, которое совершается с помощью языка». Говорить что-либо о языковой материи в отвлечении от формы невозможно: «в абсолютном смысле в языке не может быть никакой неоформленной материи»; в частности, звук «становится членораздельным благодаря приданию ему формы». Именно форма, а не играющая лишь вспомогательную роль материя составляет суть языка. Как пишет В. фон Гумбольдт, «постоянное и единообразное в этой деятельности духа, возвышающей членораздельный звук до выражения мысли, взятое во всей совокупности своих связей и систематичности, и составляет форму языка». Ученый выступал против представления о форме как о «плоде научной абстракции». Форма, как и материя, существует объективно; форма «представляет собой сугубо индивидуальный порыв, посредством которого тот или иной народ воплощает в языке свои мысли и чувства». Нетрудно видеть, что формулировка Ф. де Соссюра «Язык — форма, а не субстанция» восходит к В. фон Гумбольдту, хотя понимание формы у него во многом иное. Образование понятий в указанном выше смысле специфично для каждого народа, поэтому «влияние национального своеобразия обнаруживается в языке... двояко: в способе образования отдельных понятий и в относительно неодинаковом богатстве языков понятиями определенного рода». Здесь опять-таки В. фон Гумбольдт исходил из разных уровней развития языков, которые проявляются не только в звуковой форме, но и в образовании понятий; вновь самыми богатыми и в этом плане признаются санскрит и древнегреческий. Безусловно, многое у В. фон Гумбольдта устарело. Особенно это относится к его исследованию конкретного языкового материала, часто не вполне достоверного. Лишь историческое значение имеют его идеи стадиальности и попытки выделять более или менее развитые языки. Однако можно лишь удивляться тому, сколько идей, которые рассматривала лингвистика на протяжении последующих более чем полутора столетий, в том или ином виде высказано у ученого первой половины XIX в. Безусловно, многие проблемы, впервые поднятые В. фон Гумбольдтом, крайне актуальны, а к решению некоторых из них наука лишь начинает подступаться.

МЛАДОГРАММАТИКИ И МЛАДОГРАММАТИЗМ Второй период в развитии сравнительно-исторического и педологического языкознания связан с деятельностью Лейпцигской лингвистической школы. Ее молодые представители открыто выступили против догм сравнительного языкознания, защищаемых их учителем Шлейхе-ром. Ф. Царнке назвал молодых языковедов Junggrammatiker — младограмматики. Это шутливое название Бругман применил к обозначению научного направления (die jungste Richtung), и «младограмматизм» стал лингвистическим термином, обозначающим лингвистическую концепцию, сыгравшую значительную роль в развитии языкознания. Манифестом младограмматиков стало предисловие К. Бругмана и Г. Остхофа к первому тому непериодического издания «Морфологические исследования» (1878). Основные работы: «Введение в изучение -индоевропейских языков» (1880) Б. Дельбрюка, «энциклопедия младо-грамматизма» — «Принципы истории языка» (1880, рус. пер. 1960) Г. Пауля, «Основы сравнительной грамматики индогерманских языков» (1886—1900) К- Бругмана и Б. Дельбрюка, «Грамматика древнеболгар-ского (церковнославянского) языка» (1909, рус. пер. 1915) А. Лескина. Младограмматические идеи получили широкое распространение. Их можно обнаружить во Франции — у М. Бреаля («Опыт семасиологии», 1897), в Италии — у Г. Асколи, в Америке — у У. Уитнея, в Швейцарии _ у ф. де Соссюра, в России — у Ф. Ф. Фортунатова и И. А. Бо-дуэна де Куртенэ. Младограмматизм сказывается особенно явно в исторической фонетике и грамматике конкретных языков, диалектологических исследованиях. Младограмматизм представляет историко-сравнительное психологическое языкознание. Историзм и психологизм — два основных принципа, которые определяют младограмматическую систему взглядов на природу языка, предмет языкознания и методику научного исследования. Говорящий человек и узус Существенным недостатком натуралистического и логического изучения индоевропейских языков, по мнению младограмматиков, было то, что слишком много изучали языки, но слишком мало — говорящего человека, а именно он и является творцом языка. В основе методологических принципов младограмматиков лежат, по определению Остхофа и Бругмана, «две предельно ясные мысли: во-первых, язык не есть вещь, стоящая вне людей и над ними и существующая для себя; он по-настоящему" существует только в индивидууме, тем самым все изменения в жизни языка могут исходить только от говорящих индивидов; во-вторых, психическая и физическая деятельность человека при усвоении унаследованного от предков языка и при воспроизведении и преобразовании воспринятых сознанием звуковых образов остается в своем существе неизменной во все времена» 1 О с т г о ф Г. и Б р у г м а н К. Предисловие в книге «Морфологические исследования...». — Цит. по кн.: Звегинцев В. А. История языкознания XIX и XX веков в очерках и извлечениях, ч. 1. М., 1960. В отличие от чистого естествознания, языкознание относится к области культуроведческих наук, ибо участие психических факторов является признаком культуры, так же как и общественный характер ее. «Лишь общество, — напоминает Пауль, — создает культуру, лишь оно делает человека историческим существом» 1. <«...Мы продвинулись вперед, — пишет Дельбрюк, — ив принципиальных вопросах, так как мы научились понимать то, что язык — это не орга:низм, а общественное установление, которое основано на бесчисленньпх действиях людей, объединенных в один народ» Младограмматики считали, что непроизвольность языковых процессов и их сравнительная простота приводят к тому, что «простейшие психические процессы одинаковы у всех индивидов, а особенности отдельных лиц основываются на разных комбинашиях этих элементарных процессов». Единообразие языковых процессов у говорящих опирается на общее языковое чутье и является важнейшей основой их точного научного изучения. Поскольку языковые процессы одинаковы у всех говорящих, постольку изучение языка может производиться на речи немногих или даже одного индивида. Важность изучения индивидуальной речи подчеркивается не только природой речевой деятельности. Понимание языковой деятельности как в основе своей психической и закономерной (хотя и многофакторной) определяет1 у младограмматиков задачи и метод исследования. Основной вопрос — это отношение обычая к индивидуальной речи. Поскольку на язык оказывает влияние множество факторов, так или иначе затрагивающи х сознание человека, постольку основными приемами лингвистического исследования является тщательное описание отдельных фактов и факторов (в том числе и самонаблюдение) и сравнение результатов. Именно этот эмпиризм (или, как позднее стали говорить, атомизм, индуктивность мышления) считался младограмматиками признаком точности и научности. «Всякая наука, основанная на опытных данных, — писал Пауль, — добивается тем большей точности, чем лучше ей удается выделить отдельные факторы из исследуемых ею явлений и изучить действие каждого из этих факторов в отдельности. В этом, собственно, и заключается коренное отличие научных воззрений от обычных». Что же касается привлечения данных смежных наук, то языковед должен знать основные законы и приемы исследований физики, физиологии, математики. Диалектология и лингвистическая география Распространение младограмматических воззрений способствовало развитию диалектологии. Принципиальное значение исследования говоров состоит, по.мнению младограмматиков, в том, что, во-первых, народные говоры являются жив ы м и языками, они естественнее и закономернее представляют жизнь языка. «Во всех живых народных говорах, — писали Остхоф и Бругман, — свойственные диалекту звуковые формы проводятся через весь языковой материал и соблюдаются членами языкового коллектива в их речи куда более последовательно, чем это можно ожидать от изучения древних, доступных только через посредство письменности языков». И во-вторых, младограмматики считали, что говоры полнее сохраняли жизнь языка, являлись в ряде случаев единственным источником нефиксированного прошлого. В конце XIX в. получает развитие не только диалектология, но и лингвистическая география, представившие новые данные о диалекте и диалектных зонах, а также выработавшие новые приемы лингвистического исследования (см. с. 267—273).Со времен младограмматиков диалектные данные стали одним из трех основных источников исторического изучения языка. Принцип историзма Младограмматики не только изучали языки по преимуществу исторически, но и считали принцип историзма важнейшим теоретическим требованием научного изучения языка. Пауль в своем основном теоретическом труде «Принципы истории языка» утверждал: «То, что понимают под неисторическим и все же научным рассмотрением языка, есть по сути дела также историческое, но не совершенное изучение • языка — несовершенное отчасти по вине исследователя, отчасти же в силу особенностей изучаемого материала. Как только исследователь переступает за пределы простой констатации единичных фактов, как только он делает попытку уловить связь между явлениями и понять их, так сразу же начинается область истории, хотя, быть может, он и не отдает себе ясного отчета в этом». При решении проблемы логического и исторического младограмматики ценили больше историческое. История и современность. Определяя предмет историко-сравнитель-ного изучения языков, младограмматики считали целесообразным изучать не «туманные дали» праязыка, а язык современности, понимаемой исключительно исторически. Остхоф и Бругман подчеркивали, что не гипотетические праязыковые реконструкции, а конкретная фиксированная история языков является истинным предметом истории языка. Наиболее верные данные дают такие языки, как германские, романские, славянские: традиция у них сохраняется на протяжении многих столетий и они располагают живой разговорной речью. Это стремление охватить как можно больше языкового материала на длительном временном отрезке, всестороннее исследование отдельных явлений получило наименование эмпиризма (или атомизма) младограмматиков. Развитие языка мыслилось только э в о л ю -ц и о н н о. Наблюдения над разнообразием диалектной речи привели к пересмотру понимания единства праязыка, а .также причин образования родственных языков, изложенных Шлейхером. По аналогии с современным диалектным состоянием языков стали говорить о диалектном членении праязыка. Была выдвинута проблема языковых контактов и создана теория волн, изложенная в работе И. Шмидта «Отношения родства между индоевропейскими языками» (1872). Младограмматики обращали внимание не только на изучение конкретной истории отдельных явлений, но и на разработку принципов исторического развития и истории языка — фонетические (звуковые) законы и законы аналогии как два основных типа внутренних законов развития языка. По мнению младограмматиков, речевая деятельность имеет две стороны — физиологическую- и семантическую. Лескин еще в 1871 г. писал: «Два момента (закономерные звуковые изменения и влияние аналогии) объясняют наличные в определенный период формы языка, и только с этими двумя моментами надо считаться»; Пауль различал фонетические и семантические процессы, подчеркивая, что между собой они не находятся ни в какой причинной связи. Фонетические законы Понятие фонетического закона вызвало много научных споров и полемических выступлений. Стремление истолковать звуковую материю языка как физиологически упорядоченную было частью борьбы младограмматиков за научную точность языкознания. Понятие фонетического закона менялось, уточнялось и включало несколько моментов.- Первый признак фонетического закона — его материальный, звуковой характер, независимость от смысла — не вызвал больших возражений. Действительно, с'/э"/ло — с'[о]л фонетически закономерное чередование, тогда как н'/э]бо — н'/о]бо содержит чередование [э] — [о], фонетически незакономерное; оно объясняется различием в значениях и разным происхождением таких произношений (старославянское и русское). Звуковой закон — это изменения, при которых звук меняется под влиянием соседних звуков, фонетической позиции и ударения. Второй признак фонетического закона — его регулярность, единообразие звуковых изменений. «Только то, что является закономерным и внутренне взаимосвязанным, — писал в «Началах и главных вопросах греческой этимологии» (1858—1862) Г. Курциус, — может быть подвергнуто научному исследованию; о том же, что произвольно, можно делать лишь догадки, но не научные выводы. Я полагаю, . однако, что дело совсем не обстоит так плохо; напротив, именно в жизни звуков можно с наибольшей достоверностью установить прочные законы, которые действуют почти с такой же последовательностью, как силы природы». Причиной фонетических изменений Курциус считал удобство произнесения; поэтому взрывные звуки переходят в щелевые (Ш > > Ы) и нет движения в обратном направлении. В пределах определенного направления звукового изменения допустима известная свобода, например, звук [а] может переходить как "в [е], так и в [о]. Эту теорию поддерживали младограмматики. Остхоф и Бругман писали, что каждое звуковое изменение происходит механически, совершается по законам, не знающим исключений. Кажущееся исключение — это закономерность, которую еще надо открыть. Следовательно, нет исключений из фонетических законов, а есть перекрещивание их, а также влияние аналогии или влияния другого языка или диалекта. Младограмматики не только установили и описали ряд звуковых законов (ср., например, закон открытого слога, первую и вторую палатализации, воздействие / на гласные и согласные в работе Лес-кина), но и создали чрезвычайно стройную и удобную систему для нахождения звуковых соответствий как между отдельными языками, так и в пределах каждого изучаемого языка *. Введение понятия звукового закона, изучение звуковых законов разных индоевропейских; языков помогли определить третий признак звукового закона — его социальную обусловленность. Выяснилось, что языковой закон существенно отличается от законов как природы (физических, .химических), так и статистических. «Звуковые законы, устанавливаемые нами, — подчеркнул позднее Дельбрюк, — суть, как это оказалось, не что иное, как единообразия, возникающие в известном языке и в известное время и имеющие силу только для этого языка и времени». На этом основании некоторые языковеды позднее предложили называть внутренние законы развития языка тенденциями. Ассоциация представлений и закон аналогии. Если звуковая материя изменяется бессознательно, то семантика слов и форм затрагивает психику человека и покоится на ассоциации представлений и апперцепции. На этой основе младограмматики создали учение об аналогии и изменении значений слов. Закон аналогии исходит из признания активного характера речевойдеятельности говорящего. Она есть не воспроизведение готовых форм, не мнемоническая деятельность, основанная только на памяти, а ассоциативная комбинаторная деятельность (напоминающая решение пропорциональных уравнений), в результате которой новые формы образуются по аналогии, по сходству с группами фактов, обычных в языке. «...Мы, — писал Пауль, — не только обладаем способностью производить с помощью пропорциональных групп множество форм и синтаксических сочетаний, никогда не поступавших в нашу психику извне, но и на самом деле производим эти формы и сочетания, производим на каждом шагу и весьма уверенно, даже не замечая того, что при этом мы покидаем твердую почву известных фактов». В самом деле, зная три элемента отношения дом : домов — стол :?, мы легко образуем форму столов. Эта новая форма употребляется без всяких препятствий, если нет другой формы или она нам неизвестна. Поэтому в детской речи аналогия действует наиболее последовательно; например, две четырехлетние девочки говорят: — А я твоего петушка спря-та-ю (очень протяжно). — А я отыскаю. — А ты не отыскаешь. — Ну, тогда я сядаю и заплакаю 2. 1 См.: М е и е А. Введение в сравнительное изучение индоевропейских языков. М. —Л., 1938, с. 13. 2 Ч у к о в с к и и К. От двух до пяти. — Собр. соч. в 6-ти т., т. 1. М., 1965, с. 381. Узус (язык) содержит правила и образцы (парадигмы), причем конкретные образцы обладают большим воздействием, чем абстрактные правила. Узус образует систему пропорциональных групп. «Объединение в группу протекает с тем большей легкостью и становится тем более устойчивым, чем больше сходства в значении и в звуковой форме, с одной стороны, и чем прочней запечатлелись элементы, способные образовать группу, — с другой стороны, — считал Пауль. — Что касается последнего момента, то для образования групп пропорций важна, во-первых, частота единичных слов и, во-вторых, количество возможных аналогичных пропорций». Пропорциональные группы бывают двух типов — вещественные и формальные. Вещественные группы пропорций имеют частичное соответствие значения и звучания, например различные падежи одного существительного. Формальные группы пропорций основаны на функциональном сходстве, например: сумма всех форм именительного падежа, всех форм первого лица глагола и т. п. Действие аналогии распространяется на разные области языка — на флексии, словообразовательные типы и даже чередование звуков. Учение об изменении значений слов. Хотя аналогия и выравнивает в какой-то мере формы языка, она не может уничтожить изменчивости языка, который связан с говорящими индивидами. Особенно изменчиво значение слов. Младограмматики уделяли большое внимание изучению изменения значений слов, разнообразию этих значений, различным соотношениям значения слова с предметом и понятием. Изменение значений происходит потому, что индивидуальное употребление и значение слова в узусе не совпадают. Поэтому принципиально различаются два типа значений — узуальное и окказиональное. Их отличие выявляется по четырем линиям: а) узуальное значение известно всем членам данной языковой общности, окказиональное значение — это значение в акте речи; б) окказиональное значение богаче узуального; в) окказионально слово называет нечто конкретное, предмет, тогда как узуально оно обозначает нечто абстрактное, понятие; г) узуально слово многозначно, окказионально — всегда однозначно. В принципиальном отклонении окказионального значения от узуального — основы изменений значений слов. По мнению Пауля, «регулярное возобновление таких отклонений приводит к постепенному превращению индивидуального и мгновенного в общее и узуальное». Основными видами изменений значений слов являются: а) специализация значения как в результате сужения объема и обогащения содержания (Glas — стекло и стакан), появление имени собственного, так и в результате обеднения содержания представления и расширег ния объема (sehr — больно и очень), переход имени собственного в нарицательное; б) метафорическое изменение — одно из важнейших: в выборе метафорических выражений проявляются различия индивидуальных интересов, а из совокупности метафор, ставших в языке узуальными, можно видеть, какие интересы преобладали в обществе; в) перенос названия на основе пространственных, временных или каузальных связей. Кроме того, указываются такие виды из-1 менений значений, как гипербола и литота, эвфемизмы. Различна культурно-историческая обусловленность значения слова! и понятия. Значения слов всегда приспосабливаются к данной сту-1 пени .развития культуры. Однако изменение самих понятий и предметов в этих случаях не ведет к изменению значения (словоакадемия сохраняет свое значение, хотя само учреждение претерпело заметные изменения). Индивидуальное восприятие предмета также не учиты-s вается при определении значений слов и выражений: «...Слово ло-1 шадь, — пишет Пауль, — имеет одинаковое для всех значение, по-\| скольку все соотносят это слово с одним и тем же предметом; все же\| нельзя отрицать, что всадник или кучер, или зоолог, каждый по-своему, свяжет с этим словом более богатое смысловое содержание, нежели человек, не имевший дела с лошадьми»-. Поэтому предметом языко- j знания,, если воспользоваться терминологией Потебни, является ближайшее, а не дальнейшее значение слова. Таким образом, психологическое направление и особенно младо-грамматизм ответили на многие вопросы, стоявшие перед языкознанием в середине XIX в. Была уточнена методика сравнительно-исторического языкознания, поставлены основные проблемы семасиологии и функционально-семантической грамматики, проанализировано взаимоотношение языка и речи, язык определен не только как индивидуально-психологическое, но и как культурно-историческое явление. Труды языковедов этого времени подготовили развитие языкознания конца XIX — начала XX в., передав ему, однако, не только достижения науки, но и противоречия. Сюда относятся прежде всего эле-~ менты субъективно-идеалистической основы лингвистических концепций, преимущественное внимание к отдельным явлениям, рассматриваемым атомарно, без должного их социально-нормативного истолкования, и односторонность лингвистической методологии.
	СРАВНИТЕЛЬНО-ИСТОРИЧЕСКОЕ ЯЗЫКОЗНАНИЕ И АВГУСТ ШЛЕЙХЕР Болгарский лингвист В. Георгиев делит историю сравнительно-исторического языкознания на три периода: первый — 1816—1870 гг., второй — 1871—1916 гг., третий — языкознание XX в. Б. Дельбрюк первый период, в свою очередь, подразделяет на два: для первого периода характерна «Сравнительная грамматика» Ф. Боппа, для вто-рого — «Компедий» А. Шлейхера. Однако в другом месте Дельбрюк более правильно утверждает, что «Компедий» Шлейхера завершает целый период в истории языкознания, в противоположность работам Боппа, открывшим его. Лингвистическая концепция А. Шлейхера С именем А. Шлейхера (1821—1868)1 связано не только оформ ление индоевропеистики в особую науку, но и применение естест веннонаучного метода в исследованиях языка и основание натуралистического направления в языкознании, которое называют также лингвистическим натурализмом. Его основные работы: «Морфология церковнославянского языка» (1852), «Руководство по изучению литовского языка» (1855—1857), «О морфологии языка» (1859), посвященная морфологической классификации языков, «Компедий сравнительной грамматики индоевропейских языков» (1861—1862), «Теория Дарвина в применении к науке о языке» (1863, рус. пер. 1864) и «Хрестоматия индоевропейских языков» (1868). Как и Гумбольдт, Шлейхер считал, что изучение языковой формы и типологическая и генеалогическая систематика языков составляют основное содержание лингвистики («глоттики»), которая изучает происхождение и дальнейшее развитие этих форм языка. Морфологическая классификация языков. Учение о языковых типах Шлейхер 'называл морфологией, позаимствовав этот термин из естествознания, где он обозначал науку о строении и формообразовании растений. Морфология языков должна, по Шлейхе-ру, изучать морфологические типы языков, их происхождение и взаимные отношения. Морфологический тип (класс) языка определяется строением слова, которое может выражать значение («корень») и отношение («суффикс»). Допускаются три типа комбинаций значения 1 См.: Десницкая А. В. О лингвистической теории Августа Шлейхера — «Вопросы языкознания», 1971, № 6; Ч и к о б а в а А. С. Проблема языка как предмета языкознания. М., 1959, с. 32—60. и отношения: изолирующие языки имеют только значения (корни); агглютинирующие языки выражают значение и отношение (корни и приставки); флектирующие языки образуют в слове единицу, выражающую значение и отношение (см. рис. 2). Полисинтетические языки, выделенные Гумбольдтом, Шлейхер рассматривал как вариант агглютинирующей формы языка. Рис. 2. Морфологическая классификация языков Морфологические типы языка, по мысли Шлейхера, есть проявление трех ступеней (стадий) развития: односложный класс представляет древнейшую форму, начало развития; агглютинирующий — это средняя ступень развития; флектирующие языки как последняя ступень заключают в себе в сжатом виде элементы двух предшествующих ступеней развития. Морфологическая классификация Шлейхера оказала большое влияние на языкознание — в направлении разработки учения о типах языка (см. с. 279—280). Его попытки рассмотреть морфологические классы языка как последовательные стадии его развития не получили признания как искусственные и надуманные, противоречащие фактам истории. Родословное древо. Рассматривая взаимоотношения индоевропейских языков как результат исторического развития, Шлейхер создает теорию родословного древа индоевропейских языков. По теории Шлейхера, индоевропейский праязык (Ursprache) в доисторический период распался на две группы праязыков (Grund-sprachen, промежуточных праязыков, языков-основ) — северноевро-пейскую (славяно-германскую) и южноевропейскую (арио-греко-итало-кельтскую). В исторический период наибольшую близость к индоевропейскому языку сохранил древнеиндийский язык, наиболее удаленными оказались германский и балтославянские праязыки. Теория родословного древа индоевропейских языков сохранилась в основном до наших дней. Нет никаких убедительных данных, чтобы \| опровергнуть положение-о том, что в доисторический период рас- I хождения и контакты родственных диалектов были большими, чем схождение гетерогенных языковых групп. Конечно, многие частные положения теории в дальнейшем были уточнены, однако вопрос ' о месте германских языков среди индоевропейских и наличии балто-славянского языкового союза остается до сих пор дискуссионным. Праязык и его реконструкция. Шлейхер считал индоевропейский язык единой системой форм (он даже в шутку сочинил на индоевропейском языке басню). Однако праязык был для него не исторической реальностью, а представлением о звуковой системе и системе форм слова — всего лишь моделью, которая необходима для динамического рассмотрения разнообразного материала индоевропейских языков; исторический принцип понимается подчеркнуто ретроспективно (ср. с. 52). Поскольку современные индоевропейские языки возникли путем разветвления и умножения, поскольку древнейший звуковой состав был простым, а структура корня и слова — однотипной, постольку возможно его восстановление — на основе наблюдений над всеми древнейшими индоевропейскими языками. Задача компаративистики, по Шлейхеру, как раз и состоит в том чтобы восстанавливать праформы на основе сохранившихся остатков индоевропейского праязыка в древних индоевропейских языках. Форму, которая в действительности не встречается, а только пред-• полагается, Шлейхер обозначал звездочкой. Так, слово со значением отец засвидетельствовано в таких формах: санскр. pita, греч. то^т,р, лат. pater, готск. fadar, др.-исл. factir. Исходя из этого общей формой могла бы быть форма pate или pater. Но Шлейхера такой эмпиризм не удовлетворяет: он восстанавливает идеальную праформу. Поскольку в индоевропейском языке предполагалось три гласных (a, i, и), а именительный падеж имени имел показатель -s, постольку идеальная праформа должна быть представлена как patars, хотя это и противоречит реальным фактам индоевропейских языков. Поэтому значение работ Шлейхера не в конкретных реконструкциях, а в создании методики реконструкций, требовавшей восстановления идеальной праформы. Правильно, думается, подчеркнул Дельбрюк, 32 что «построенный тип праязыка есть не что иное, как формула, служащая для выражения изменяющихся мнений ученых о размерах и свойствах языкового материала, которые вынесли для себя отдельные языки из своего общего праязыка». Заметим, кстати, что четырех-элементный анализ Марра также был построен на допущении общих формул артикуляционного строения слогов первичных корней во всех языках мира и независимости звукового строя от семантики. Особенность таких построений состоит в том, что приемы моделирования разрабатываются не на основе реальных моделей языка, а на искусственных, идеализированных формулах исследователя (см. с. 208). Организм языка и естествознание. Термин «организм» в XIX в. употреблялся очень широко — как обозначение целостности объекта исследования. В языкознании этого времени органическая природа языка истолковывалась различно; чаще всего как единство значения и отношения, выраженного в форме языка, его категориях и единицах. Шлейхер считал, что язык надо рассматривать как естественный природный организм (Naturorganismus), который живет так же, как организмы природы. Естественнонаучный принцип, на котором должна основываться лингвистика, предполагает, по мнению Шлейхера, признание следующих постулатов: 1) язык как природный организм существует вне воли человека, его нельзя изменить («Языки — это природные организмы, которые возникли без участия человеческой воли, выросли и развились по определенным законам и в свою очередь стареют и отмирают»); 2) «жизнь языка», как и жизнь природы, есть развитие, а не история; поэтому рост был лишь в доисторический период, а подлинная жизнь языка проявляется в диалектах, тогда как исторический период характеризуется распадом форм, старением и отмиранием форм языка и самих языков (подобно тому как выветриваются породы и разлагаются организмы в природе), а литературно-письменные формы являются искусственными образованиями; 3) лингвистика должна быть основана на точном наблюдении организмов и законов их бытия, на полном подчинении исследователя объекту исследования. «У естествоиспытателей, — подчеркивал Шлейхер, — можно научиться осознанию того, что для науки имеет значение только факт, установленный при помощи надежного, строго объективного наблюдения, и основанный на таком факте правильный вывод». Оценивая значение трудов Шлейхера в развитии общего и сравнительно-исторического языкознания, мы не должны забывать его заслуг в истории лингвистики. Выдвинув требование учета звуковых закономерностей языка, Шлейхер разработал методику реконструкций индоевропейского праязыка, понимая его -как систему форм. С именем Шлейхера связывается создание родословного древа индоевропейских языков и разработка морфологической классификации языков. В то же время Шлейхер высказал ряд положений и гипотез, ошибочных не только по объективной недостаточности материала, но и вследствие непонимания им общественной природы языка и историко-материа-листич'еских закономерностей его развития. 2 В. И. Кодухов 33 Таким образом, в начальный период истории сравнительно-исторического языкознания, с конца XVIII до середины XIX в., компаративистика определила свой предмет и научно-исследовательский метод — сравнительно-исторический (см. с. 254—256). Благодаря возникновению сравнительно-исторического языкознания лингвистика получила, по выражению Ф. Энгельса, исторический фундамент 1. Основателями индоевропеистики по праву считаются Бопп и • Шлейхер. Следует назвать также имя А. Потта, который своими '< «Этимологическими исследованиями в области индогерманских языков...» (1833—1836) заложил основы индоевропейской фонетики и I этимологии, и А. Фика («Сравнительный словарь индогерманских языков», 1868). Надо при этом иметь в виду, что сравнительно-исто- ; рическое языкознание рассматривало не только сравнительную грам- ; матику и этимологию индоевропейских языков, но и сравнительно- '•• исторические грамматики и словари отдельных групп индоевропейской семьи языков. Кроме классической возникает санскритская (древнеиндийская), германская (в частности, скандинавистика), Иран- !\| екая, славянская, романская филология. й Компаративистика второй половины XIX в. Компаративистика второго периода (вторая половина XIX — начало XX в.) в значительной степени обратила внимание на уточнение предмета исследования, пересмотр высказанных гипотез, не опирающихся на фактический материал, на расширение и углубление компаративистской проблематики. Крупнейшими представителями индоевропейского сравнительно-исторического языкознания этого периода являются К. Бругман и Б. Дельбрюк («Основы сравнительной грамматики индоевропейских{ языков», 1886—1900), А. Мейе («Введение в сравнительное изучение индоевропейских языков», 1903; рус. пер. 1911), Ф. Ф. Фортунатов и В. А. Богородицкий (см. с. 65—66, 60). В этот период обнаружено много новых фактов и сделано большое количество открытий. Предметом изучения становится индоевропейский синтаксис, ставятся проблемы прародины, культуры и расселения индоевропейцев, уточняется отношение между индоевропейскими языками на основе как теории родословного древа, так и теории географического варьирования (Г. Шухардт) и теории волн (И. Шмидт). Учение об индоевропейском вокализме пересматривается: древнейшими признаются не краткие гласные, как думал Шлейхер, а «полные ступени» (краткие гласные стали рассматриваться как ослабление! долгих в безударном положении). Де Соссюр создает новую теорию' индоевропейского корня («О первоначальной системе гласных в индо- См.: Маркс К. иЭнгельс Ф. Соч. Изд. 2, т. 20, с. 333. европейских языках», 1879). Наряду с признанием динамики реконструкции, фонетические и морфологические законы начинают пониматься как формулы регулярных соответствий между двумя последовательными формами или языками (диалектами). Осознается своеобразие истории отдельных языков; Мейе говорит о наличии собственной истории у каждого слова. Продолжается более углубленное рассмотрение уже известных близкородственных (особенно германских, романских, славянских, балтийских и иранских) языков. Огромное значение для развития сравнительно-исторического языкознания имело изучение истории отдельных индоевропейских языков — греческого, латинского, немецкого, французского, русского; в изучении истории русского языка ^большие заслуги у А. А. Потебни, А. И. Соболевского и А. А. Шахматова. Сравнительно-историческая методика применяется и в изучении других родственных языков, прежде всего семито-хамитских, тюркских, финно-угорских. Современное сравнительно-историческое языкознание Современное сравнительно-историческое языкознание, с одной стороны, наследует достижения и традиции компаративистики XIX в., а с другой стороны, ставит новые задачи и проблемы, возникшие в связи с открытием новых фактов и развитием лингвистической теории. Значительное влияние на развитие индоевропейского языкознания оказала расшифровка чешским ассирологом Б. Грозным клинописных табличек XVIII—XIII вв. до н. э. с надписями на хеттском языке («Язык хеттов», 1916—1917) и составление американским лингвистом Э. Стертевантом «Сравнительной грамматики хеттского языка» (1933—1951). Все это, а также изучение тохарского языка и крито-ми-кенской письменности привело к образованию хеттологии и пересмотру многих вопросов индоевропеистики. Теория деления индоевропейских языков на две группы (centum и satam) и признания древности греческого языка и санскрита была поколеблена. Стали актуальными проблемы древнейшего состояния индоевропейских языков и взаимоотношений групп индоевропейских языков, вопросы диалектного членения и периодизации праязыка, методика ареальной лингвистики и внутренней реконструкции. Уточняются вопросы индоевропейской фонетики, морфологии и синтаксиса. Выходят «Индогерманская грамматика» (1921—1937) Г- Хирта, «Индоевропейская грамматика» (т. 3, 1969) под ред. Е. Ку-риловича, издается «Сравнительный словарь индоевропейских языков» (1927—1932) А. Вальде — Ю. Покорного. Возникает и получает развитие ларингальная гипотеза, по которой Древнейший индоевропейский вокализм сводится к одному гласному (типа е), тогда как i и и рассматриваются как слоговые ступени сона-Ктов, которые проявлялись после исчезновения ларингальных звуков, структу индоевропейского корня предстает как состоящая из гласного между двумя согласными, которым мог быть и ларингал (он обозначается знаком з), восстанавливаемый без ограничений. Старое учение об односложности индоевропейских корней рухнуло. В отличие от предшествующего периода, когда степень родства определялась в основном на основе фонетических и морфологических признаков, в современной индоевропеистике подчеркивается также значение лексики, не столько корнеслова самого по себе, сколько целостных лек-сико-семантических групп, которые могут изучаться с помощью мето--дики глоттохронологии (см. с. 260) и словообразовательного анализа. Крупнейшими представителями индоевропеистики третьего периода являются Г. Хирт, Е. Курилович, Э. Бенвевист {«Первоначальное образование индоевропейских имен», 1935; рус. пер. 1955), Ф. Шпехт («Происхождение индоевропейского склонения», 1943), В. Пизани («Индоевропейское языкознание», 1949), В. Георгиев («Исследования по сравнительно-историческому языкознанию», 1958), В. Порциг («Членение индоевропейской языковой области», 1954; рус. пер. 1964). Получила развитие индоевропеистика и в нашей стране. Наряду с работами представителей старшего поколения лингвистов (М. М. Гухман, А. В. Десницкая, В. М. Жирмунский, С. Д. Кац-нельсон, М. И. Стеблин-Каменский, И. М. Тройский) появляются труды молодых языковедов: Э. А. Макаева («Проблемы индоевропейской ареальной лингвистики», 1964, и «Структура слова в индоевропейских и германских языках», 1970), Ю. В. Откупщикова («Из истории индоевропейского словообразования», 1967) и др. Исследование связей больших семей языков, находящихся в дальних отношениях и, возможно, родстве, оказывает влияние на развитие сравнительно-исторического и типологического языкознания. Эти материалы и идеи мы обнаруживаем в историко-типологической концепции Н. Я. Марра и универсально-типологической концепции Дж. Гринберга. Если в период своего возникновения сравнительное языкознание резко противопоставило типологическое (морфологическое) и историческое языкознание, внутреннюю и внешнюю лингвистику и не могло установить связей индоевропейской, семьи с другими семьями, то сравнительно-историческое языкознание последних десятилетий, периода создания геолингвистики как науки о'разнообразии языков мира, их ареалах и типологическом сходстве, объединяет эти противоположности, отрицая односторонность каждой из них и создавая тем самым единство сравнительно-исторических, типологических и социологических (этнолингвистических) исследований, единство, сохраняющее в то же время специфику предмета и методики анализа.

СИНХРОНИЯ — ДИАХРОНИЯ (22-23)

Все традиции подходили к объекту своего изучения, выражаясь современным языком, строго синхронно. Многие описания, например у Панини, просто не предусматривают выход за пределы одной системы. Но даже если этого не было, все равно представление об историческом изменении языка не было свойственно ни одной из традиций. Язык понимается как нечто существующее изначально, обычно как дар высших существ. Скажем, для арабов Коран не сотворен, а существует извечно; Мухаммед лишь воспроизвел его для людей. Следовательно, извечен и арабский язык, на котором создан Коран, и он не может меняться. У других народов существовали предания о творении языка, иногда с участием человека, как в Библии, но все равно после творения язык уже существует как данность и уже не может измениться.

Тем не менее грамматисты не могли не заметить, что язык (даже язык культуры) меняется. Всегда наблюдались большие или меньшие расхождения между языковым идеалом и реальной языковой практикой. Это однозначно расценивалось как порча языка. Человек не может изменить или усовершенствовать божий дар, но может полностью или частично его забыть или испортить.

Именно в связи с этим едва ли не во всех традициях появлялись этимологии. Вообще, любовь к этимологизированию была свойственна очень многим народам на ранних этапах развития, однако научная этимология не существовала вплоть до XIX в. Первоначально эта дисциплина вовсе не понималась в историческом смысле как восстановление происхождения слова. Задача ученого состояла в том, чтобы очистить язык от наслоений, созданных людьми, и вернуться к языку, сотворенному богами.

Этимон — не древнейшее, а «истинное» слово, всегда < ществовавшее и существующее, но по каким-то причинам временно бытое людьми; цель этимолога — восстановить его.

Как уже говорилось, очень часто язык культуры представлял ' бой нормированный вариант более раннего состояния языка, более по: няя стадия развития которого употреблялась в быту. Однако латыш средневековые романские языки, классический арабский и арабские д] лекты, бунго и разговорный японский и т. д. понимались не как разн стадии развития языка, а как престижный и непрестижный его варш ты. Как отмечал М. Токиэда, в Японии подобная точка зрения госш ствовала еще в 40-е гг. XX в. Задачей ученого было не допускай «возвышенный» язык проникновения элементов «вульгарного» язьи Лишь немногие языковеды, в частности Ибн Джинни, признавали, ч язык не создан сразу, и допускали возможность создания новых сл< Однако и Ибн Джинни допускал языковые изменения только в лексш но не в грамматике.

Идея историзма появилась только в Европе и лишь на более по; нем этапе, чем даже идея о сравнении языков. Еще «Грамматика П< Рояля» XVII в. была чисто синхронной. Только с XVIII в., о чем бу/ сказано ниже, появился исторический подход к языку, ставший в XIX господствующим.

ОТНОШЕНИЕ К НОРМЕ (С.23-26)

Этот вопрос тесно связан с предыдущим. Традиции также обнаруживают здесь большое сходство при отдельных различиях, обусловленных культурными особенностями и степенью отличия языка культуры от разговорного. Нормативный подход к языку господствовал во вс традициях.

На ранних стадиях развития некоторых традиций (античносп Древний Китай), когда между разговорным и письменным языком 6oj ших различий не было и не существовал особый сакральный (свяще ный) язык, вопросы нормы, хотя безусловно и были актуальными, реп лись чисто эмпирически, без выделения какого-либо строгого корпу нормативных текстов. Филологическая деятельность также могла пр мо не связываться с нормализацией: александрийские грамматис^гтолковали Гомера, но следовать языку его жестко не предписывалос]

Однако во всех традициях либо с самого начала, либо с течени! времени возникает представление о строгой норме, от которой нель отступать. В европейской традиции оно появляется в поздней античв сти; в позднеримское время стали считать образцом язык авторов «? лотого века» времен императора Августа, а язык более поздних автор почти не изучался. Еще жестче стала норма в Средние века.

В Китае так считали с первых веков новой эры. В других традициях такой подход сформировался изначально. В Японии это было обусловлено большим расхождением письменного и разговорного языка к XVII в., у арабов сакральностью языка Корана, который надо было распространять среди неарабов, в Индии — специфическими особенностями традиции, о которых будет сказано ниже.

Источники норм могли быть трех типов. Во-первых, это были уже существовавшие нормативные тексты, для большинства традиций, кроме индийской, письменные (Коран был создан устно не знавшим грамоты'Мухаммедом, но уже через несколько десятилетий записан). В ряде традиций такие тексты были сакральными, священными: Коран, греческая и латинская Библия. Однако в Китае, Японии и в поздней античности они были светскими. В Китае и Японии это были наиболее престижные и, как правило, наиболее древние памятники, язык которых считался неиспорченным или минимально испорченным. Например, в Японии это были некитаизированные или минимально китаизированные памятники VIII—X вв., прежде всего один из самых ранних — «Манъёсю». Сходный подход был, как упоминалось выше, и в позднеан-тичное время; отброшенный после победы христианства, он возродился в эпоху Возрождения. Священность текстов снимала проблему их отбора, сложную в случае их светского характера, но создавала проблему, когда каких-то слов или форм слов не находилось в закрытом корпусе сакральных текстов.

Вторым источником нормы могли быть сами грамматики: Пани-ни, Сибавейхи, Присциан и др.: правильным считалось то, что либо получается в результате применения хранящихся там правил (Панини), либо зафиксировано в грамматике (Сибавейхи, Присциан). При этом могли возникать противоречия между первым и вторым источником норм: например, между латынью перевода Библии и латынью, отраженной у Присциана.

Грамматика Панини как источник норм имела значительную специфику, связанную с общей спецификой индийской традиции. Хотя ко времени создания этой грамматики существовали Веды и другие священные тексты, норма не бралась непосредственно из них. Вопрос о том, какой этап развития санскрита отражен у Панини, до сих пор служит предметом споров среди индологов; нет ни одного текста, который абсолютно бы соответствовал Панини по языку. Поскольку данная грамматика была порождающей по характеру (см. ниже), нормативность оказывалась своеобразной: в норму входило все то, что могло порождаться на основе правил Панини; те же формы, которые не выводились из правил, автоматически отбрасывались. Такой подход исключал обсуждение вопросов нормы, которое было весьма интенсивным в других традициях, особенно европейской и арабской.

Наконец, третий источник нормы мог заключаться в выведени нормы из реального функционирования языка. Так можно было, коне* но, поступать лишь тогда, когда нормированный язык не слишком отличался от разговорного; например, в средневековой Европе или Япс нии времен формирования традиции он был исключен. Однако в поздне: античности и у арабов, а затем вновь в Европе с 14—15 вв. данны проблемы становились актуальными.

Для арабов нормой было все то, что имелось в Коране. Однако что то там неизбежно отсутствовало; помимо отсутствия тех или иных нуж ных слов там, например, то или иное имя могло по случайным причи нам фиксироваться не во всех падежах. Вставала проблема дополнение нормы. По мнению арабских ученых, носителями наиболее чистого (т. е наиболее близкого к Корану) языка считались кочевые (бедуинские племена, меньше всего испытавшие влияние культур и языков други: народов. Недостающие в тексте Корана слова и формы могли включать ся в норму из речи представителей этих племен. Так поступал ещ< такой сравнительно поздний автор, как Ибн Джинни, у которого сущест вовала целая методика строгого отбора хороших информантов. К наблю дению за обиходом прибегали и в античности.

Помимо наблюдения за речью со стороны в качестве информанта мог выступать и сам грамматист, который мог конструировать недостаю щие формы и даже слова сам (конечно, это понималось не как созданш чего-то нового, а как реконструкция изначально существующего, но неизвестного). Главным способом такого конструирования служила аналогия, или установление пропорции. В Греции этот метод был заимствован из математики, существовал он и у арабов. В обеих традициях шли споры по вопросу о его применимости. В античности они получили характер дискуссий между аналогистами и аномалистами. Эти споры шли несколько веков, и в них участвовали многие авторы (даже Юлий Цезарь написал труд об аналогии), они отражали различие общетеоретических концепций. Аналогисты основывались на представлении о языке как системе четких правил, в идеале не знающих исключений; большинство александрийских грамматиков и Варрон были аналогистами. Их противники аномалисты во главе с Секстом Эмпириком подвергают такие правила сомнению. Они считали, что все в языке случайно, а норма может быть выведена только из живого обихода, который не подчиняется никаким правилам. Аналогичные дискуссии были и в арабском мире, причем басрийская школа, включая Сибавейхи, сходилась с аналогистами, а куфийская — с аномалистами. Иногда, как у Ибн Джинни, устанавливалась иерархия двух способов дополнения нормы, причем учет речевого обихода хороших информантов ставился на первое место.

Оба данных принципа — установление нормы через наблюдение над обиходом и сознательное конструирование нормы по аналогии — эпоху созда-я национальных литературных языков, также нередко конфликтуя друг с другом.

Нормативная деятельность стремилась сохранять язык неизмен-м, хотя на деле это не всегда бывало так. Например, в Японии строго |дили за тем, чтобы в бунго не попадали грамматические формы раз-орного языка, однако реально многие грамматические формы бунго, :ранявшиеся в грамматиках, исчезали из языка; в текстах на бунго, шсанных в начале XX в., употреблялось не более трети суффиксов и «чаний старого языка, что вело и к изменению значения оставшихся ;азателей. Преобладающим порядком слов в классической латыни, : и в других древних индоевропейских языках, был порядок «подле-дее — дополнение — сказуемое», однако позднесредневековые схо-ты, в том числе модисты, считали «естественным» и «логическим» ядок «подлежащее — сказуемое — дополнение». Этот порядок стал обладающим в разговорных языках Европы того времени и, безуслов-и в той латыни, на которой говорили и писали схоласты.

В целом же нормативный подход независимо от степени созна-ьности отношения к норме играл ведущую роль в любой традиции. ;лючение, может быть, составляли греческие ученые раннего периода -до Аристотеля включительно, когда к вопросам языка обращались скорее из естественного любопытства, чем из желания нормировать [еский язык. Но тогда не отделенная от философии грамматика и |»дилась в зачаточном состоянии. Позже даже отделенные от непосред-[нно практических целей философские грамматики позднего средне->вья исходили из представлений о «правильном», соответствующем языке, и «неправильном» языке. Точка зрения, полностью отвлекаюя от проблемы нормы, была окончательно выработана лишь нау-X в. (см. раздел о А. М. Пешковском в главе, посвященной совету языкознанию).

8.1. И.А. Бодуэн де Куртенэ и Казанская лингвистическая школа
Основные теоретические и методологические принципы языкознания 20 в. начали складываться ещЈ в 19 в. В их формировании особую роль сыграли И.А. Бодуэн де Куртенэ, Ф.Ф. Фортунатов и Ф. де Соссюр.

Иван Александрович / Ян Игнацы Нечислав Бодуэн де Куртенэ (1845--1929), один из величайших языковедов мира, равно принадлежит польской и русской науке. Он обладал широким научным кругозором. Его длительная (около 64 лет) творческая деятельность началась ещЈ в домладограмматический период. Он поддерживал научные контакты со многими видными языковедами мира. Ему принадлежит более 500 публикаций на самых разных языках. Он получил степени магистра (1870) и доктора (1874) сравнительного языковедения в Петербургском университете и преподавал в университетах Казани, Кракова, Дерпта (Юрьева), Петербурга и Варшавы. В науку И.А. Бодуэн де Куртенэ вступил в период борьбы в историческом языкознании естественнонаучного и психологического подходов, будучи реально независимым по отношению к господствовавшим лингвистическим школам и направлениям. Вместе с тем он оказал влияние на многих языковедов, объединив вокруг себя многочисленных учеников и последователей и сыграв существенную роль в созревании идей синхронного структурного языкознания. Он стремился к глубокому теоретическому осмыслению всех главных проблем науки о языке и объявил общее языкознание собственно языкознанием.

Бодуэну были не чужды колебания между физиолого-психологическим дуализмом и психолого-социологическим монизмом в объяснении природы языковых явлений. Эволюцию его взглядов характеризует своеобразное движение к синтезу деятельностного подхода В. фон Гумбольдта, натуралистических идей А. Шлайхера и психологических идей Х. Штайнталя, стремление видеть сущность языка в речевой деятельности, в речевых актах говорящих, а не в некой абстрактной системе (типа la langue Ф. де Соссюра).

Бодуэн не принимает "археологического" подхода к языку и призывает к изучению прежде всего живого языка во всех его непосредственных проявлениях, наречиях и говорах, с обращением к его прошлому лишь после основательного его исследования. Он признаЈт научным не только историческое, но и описательное языкознание, различая состояние языка и его развитие. Ему свойственно диалектическое понимание языковой статики как момента в движении языка, в его динамике или кинематике. Он указывает на возможность видеть в состоянии языка и следы его прошлого, и зародыши его будущего. Он убеждЈн в нарастании черт системности в процессе развития языка, призывая искать эти черты в противопоставлениях и различиях, имеющих социально-коммуникативную функцию.

Бодуэн критически оценивает теорию "родословного древа" и механистические попытки реконструкции праязыка, призывая считаться также с географическими, этнографическими и прочими факторами и признавая смешанный характер каждого отдельно взятого языка. Бодуэн допускает сознательную языковую политику. Он принимает идею вспомогательного искусственного международного языка. На материале исследования флексий польского языка он устанавливает изменения по аналогии и вводит это понятие (ещЈ до младограмматиков) в широкий научный обиход. Ообоснование этих изменений, в отличие от младограмматиков, он ищет не в индивидуально-психологических, а социолого-психологических факторах. Вместе с тем он не принимает младограмматическое понимание звуковых законов, указывая на противоречивость и многочисленность одновременно действующих факторов звуковых изменений. Бодуэн тщательно описывает звуковую сторону диалектов ряда славянских языков и литовского языка. При этом он пользуется собственной фонетической транскрипцией с множеством дополнительных знаков.

Бодуэн строит первую в мировой науке о языке теорию фонемы. Он исходит из осознания неустойчивой природы звуков речи как явлений физических, ставя им в соответствие устойчивое психическое представление (названное взятым у Ф. де Соссюра термином фонема, но трактуемое совершенно иным образом). Фонема понимается как "языковая ценность", обусловленная системой языка, в которой функцию имеет лишь то, что "семасиологизировано и морфологизировано". С теорией фонемы тесно связана его теория фонетических альтернаций (чередований). Бодуэн различает антропофонику, или собственно фонетику, занимающуюся звуками речи в физиологическом и акустическом аспектах, и фонологию, связанную с психологией. Постулируются два членения речи -- психическое (на "единицы, наделЈнные значением" -- предложения, слова, морфемы, фонемы) и фонетическое (на "периферические единицы" -- слоги и звуки). В психическом представлении звука выделяются кинакемы и акустемы, к которым впоследствии пражцы возводят понятие различительного признака фонемы. Бодуэн подчЈркивает, что морфема состоит не из звуков, а из фонем. Звуковые изменения в языке, по его мнению, обусловлены фонологическими (т.е. структурно-функциональными) факторами. Бодуэну вместе с тем принадлежит одна из первых в мировой лингвистике структурно-типологическая характеристика различных видов письма. Он делает попытки осмыслить специфику регламентированной письменной речи в отличие от устной.

В языке выделяются три уровня: "фонетическое строение слов и предложений", "морфологическое строение слов" и "морфологическое строение предложений". Различаются также три стороны: "внешняя" (фонетическая), "внеязыковая", включающая в себя семантические представления, и "собственно языковая" (морфологическая -- при самом широком понимании этого термина; эта сторона языка образует его "душу" и обеспечивает специфическое для каждого языка соединение звуковой стороны и семантических представлений). Синтаксис предстаЈт как "морфология высшего порядка". Бодуэн вводит в научный обиход понятие морфема. Слово в составе предложения характеризуется как минимальная синтаксическая единица (синтагма).

И.А. Бодуэн де Куртенэ акцентирует роль социологии, которая -- наряду с индивидуальной психологией -- должна служить объяснению жизни языка. Он подчЈркивает необходимость обращения к объективной истории общества, обеспечивающего непрерывность общения между людьми во времени, от поколения к поколению. Различаются горизонтальное (территориальное) и вертикальное (собственно социальное) членение языка. Он проявляет глубокий интерес к жаргонам и тайным языкам, признаЈт реальность языков отдельных индивидов и (по мало понятным причинам) отказывается признавать реальность общенародного языка. Язык характеризуется как орудие "миросозерцания и настроения". В этой связи Бодуэн призывает изучать народные поверья, предрассудки и т.п. Он понимает язык как главный признак, служащий определению антропологической и этнографической принадлежности людей. Он провозглашает равенство всех языков перед наукой. Ему присущ большой интерес к лексикографическим проблемам, проявившийся в работе над переизданием "Толкового словаря живого великорусского языка" В.И. Даля.

Бодуэн разрабатывает принципы типологической классификации славянских языков (по долготе -- краткости гласных и по функции ударения), а также проводит типологические исследования других индоевропейских языков и урало-алтайских языков. Ему принадлежит пророческое утверждение о внедрении в будущем в языковедческие исследования математического аппарата. Поэтому он всемерно поддерживает шаги по созданию в стране лабораторий экспериментальной фонетики. Им создаются не только учебник, но и первый в университетской практике сборник задач по введению в языковедение.

И. А. Бодуэн де Куртенэ был создателем и многолетним руководителем Казанской лингвистической школы (1875--1883), в состав которой входили учЈный с мировым именем Николай Вячеславович Крушевский, Василий Алексеевич Богородицкий, А.И. Анастасиев, Александр Иванович Александров, Н.С. Кукуранов, П.В. Владимиров, а также Василий Васильевич Радлов, Сергей Константинович Булич, Кароль Ю. Аппель. К основным принципам Казанской школы относятся: строгое различение звука и буквы; разграничение фонетической и морфологической членимости слова; недопущение смешивания процессов, происходящих в языке на данном этапе его существования, и процессов, совершающихся на протяжении длительного времени; первоочередное внимание к живому языку и его диалектам, а не к древним памятникам письменности; отстаивание полного равноправия всех языков как объектов научного исследования; стремление к обобщениям (особенно у И.А. Бодуэна де Куртенэ и Н.В. Крушевского); психологизм с отдельными элементами социологизма.

Наиболее выдающимся среди представителей Казанской школы был крупный русско-польский учЈный Николай Вячеславович Крушевский (1851--1887). Короткая, но плодотворная научная деятельность принесла ему мировую известность. Он состоял в переписке со многими языковедами, в том числе с Ф. де Соссюром. Ему была присуща устремлЈнность прежде всего к глубоким теоретическим обобщениям, к открытию законов развития языка. Основной закон языка он усматривал в "соответствии мира слов миру мыслей". Н.В. Крушевский следовал основным принципам естественнонаучного подхода к языку и сочетал этот подход с индивидуально-психологическим. Он верил в непреложность фонетических законов, призывая к изучению в первую очередь современных языков, дающих больше материала для открытия разнообразных законов. Ему принадлежит разработка бодуэновской идеи о переинтеграции составных элементов слова в результате процессов переразложения и опрощения основы. Словообразование он квалифицирует как стройную систему одинаково организованных типов слов, соотносящихся с типами обозначаемых ими понятий, Им различались два вида структурных отношений между языковыми единицами -- ассоциации по сходству и ассоциации по смежности (ассоциативные и синтагматические отношения у Ф. де Соссюра, парадигматические и синтагматические отношения у Л. Ельмслева, отношения селекции и отношения комбинации у Р.О. Якобсона). Его основные работы: "Очерк науки о языке" (1883), "Очерки по языковедению. Антропофоника" (1893, посмертно).

Наиболее типичным представителем Казанской школы был крупный языковед Василий Алексеевич Богородицкий (1857--1941) Он определял язык как наиболее совершенное средство обмена мыслями и как орудие мысли, как показатель классифицирующей деятельности ума и в силу "одинаковости понимания" служащее объединению людей "к общей деятельности", как "социологический фактор первейшей важности". Исследовательская и преподавательская деятельность В.А. Богородицкого протекала в области общего, индоевропейского, романского и германского, тюркского языкознания. Он создал при Казанском университете первую в России лабораторию экспериментальной фонетики, начавшую свои исследования ещЈ до первых опытов аббата Руссло в Париже. Он уделял серьЈзное внимание проблемам прикладной лингвистики. Им была продолжена разработка теории процессов переразложения, опрощения и др. В.А. Богородицкий осуществил первые в истории языкознания исследования в области относительной хронологии звуковых изменений. В исследованиях по тюркским языкам он синтезирует историко-генетический и типологический подходы.

В работах представителей Казанской школы предвосхищаются многие идеи структурной лингвистики, фонологии, морфонологии, типологии языков, артикуляционной и акустической фонетики. Они ясно представлляли себе проблему системности языка (И.А. Бодуэн де Куртенэ и Н.В. Крушевский). Идеи Казанской лингвистической школы оказали влияние на Ф. де Соссюра, на представителей Московской фонологической школы и Пражской лингвистической школы.

Исключительно плодотворной была деятельность И.А. Бодуэна де Куртенэ и многочисленных его учеников по казанскому, петербургскому и варшавскому периодам. Сам учитель и его продолжатели серьЈзно воздействовали на формирование языкознания 20 в. Переписка И.А. Бодуэна де Куртенэ и Ф. де Соссюра, широкий обмен идеями между ними позволяют говорить о несомненном приоритете И.А. Бодуэна де Куртенэ в решении большого ряда вопросов, связанных с утверждением структурализма, в формировании исследовательских программ Пражской школы функциональной лингвистики, Копенгагенской лингвистического кружка, в деятельности главы Массачусетской ветви американского структурализма (Р.О. Якобсон). Бодуэновско-щербовским направлением были заложены основы деятельностно-функционального языкознания второй половины 20 в.

Лингвистическая концепция Ф. де Соссюра Одним из величайших языковедов мира, с именем которого связывается прежде всего утверждение в языкознании синхронизма и системно-структурного подхода к языку, является Фердинанд де Соссюр (1857--1913). Он учился у младограмматиков А. Лескина, Г. Остхофа и К. Бругмана (Лайпцигский университет). В 1879 он публикует подготовленный в студенческие годы и сразу же ставшего всемирно известным "Мемуар о первоначальной системе гласных в индоевропейских языках", выводы которого, опирающиеся на дедуктивно-системный анализ рядов чередований гласных, относительно наличия "сонантических коэффициентов" -- ларингалов (особых фонем, сыгравших роль в развитии индоевропейского вокализма и изменении структуры корней) были отвергнуты младограмматиками, но получили подтверждение через полвека, после обнаружения Е. Куриловичем (1927) рефлекса соссюровского гипотетического А в расшифрованном после смерти Ф. де Соссюра хеттском языке.

В работах по литовской акцентуации (1894--1896) он сформулировал закон о взаимосвязи в литовском и славянских ударения и интонации (открытый им одновременно с Ф.Ф. Фортунатовым, но независимо от него).

Он читал лекции сперва в Париже, где его учениками становятся Антуан Мейе, Жозеф Вандриес, Морис Граммон, а затем (с 1891) в родной Женеве, где, перейдя с кафедры санскрита и сравнительного языковедения на кафедру общего языкознания, он трижды (1906--1912) прочЈл курс общей теории языка, в котором он свЈл воедино разрозненные до этого мысли о природе и сущности языка, о структуре языкознания и его методах. Он не оставил даже набросков лекций; установлены заметные различия между тремя циклами лекций по структуре и авторским акцентам.

Важнейшим событием стало издание под именем Ф. де Соссюра курса лекций, текст которого был подготовлен к печати и вышел в свет под названием "Курс общей лингвистики" (1916, т.е. после смерти Ф. де Соссюра; первый русский перевод: 1933; в нашей стране недавно изданы два тома трудов Ф. де Соссюра на русском языке: 1977 и 1990). Издателями "Курса" были его женевские ученики и коллеги Альбер Сеше и Шарль Балли, внЈсшие немало своего (в том числе и печально знаменитую фразу: "единственным и истинным объектом лингвистики является язык, рассматриваемый в самом себе и для себя", которая стимулировала внедрение в языкознание принципа имманентизма). Они опирались лишь на некоторые и не всегда лучшие студенческие конспекты лекций. Через большой ряд лет были обнаружены более обстоятельные конспекты других студентов, позволяющие увидеть различия между тремя циклами лекций и установить эволюцию мыслей автора, который не сразу стал на позиции синхронического подхода к языку, хотя о дихотомии языка и речи и дихотомии синхронии и диахронии он говорит уже в первом цикле. Позднее появилось (1967--1968) критическое издание "Курса", показывающее довольно произвольную интерпретацию лекций Ф. де Соссюра их первыми издателями.

Эта книга (в каноническом еЈ варианте) вызвала широкий резонанс в мировой науке. Развернулась острая полемика между последователями Ф. де Соссюра и противниками его концепции, послужившая кристаллизации принципов структурного языкознания. К идеям или даже просто к имени Ф. де Соссюра обращались представители самых разных школ. Ф. де Соссюр стал в 20 в. наиболее критически читаемым лингвистом. Ф. де Соссюр ориентируется на философско-социологические системы Огюста Конта и Эмиля Дюркгейма. Он вынес на широкое обсуждение проблемы построения синхронического языкознания, решение которых уже намечалось в трудах У.Д. Уитни, И.А. Бодуэна де Куртенэ, Н.В. Крушевского, А. Марти.

Он использует в построении своей лингвистической теории методологический принцип редукционизма, в соответствии с которым в исследуемом объекте выделяются только существенные моменты, противопоставляясь моментам несущественным, второстепенным, не заслуживающим внимания. Производится ступенчатое выделение на дихотомической основе признаков, характеризующих лингвистику. Языкознание в целом отнесено к ведению психологии, а именно к ведению социальной психологии. В социальной психологии выделяется особая общественная наука -- семиология, призванная изучать знаковые системы, наиболее важной из которых является язык.

Внутри семиологии вычленяется лингвистика, занимающаяся языком как знаковой системой особого рода, наиболее сложной по своей организации. Язык в целом назван термином le langage (который часто переводится на русский язык термином речевая деятельность). Далее, проводится разграничение менее существенной для строгого анализа внешней лингвистики, описывающей географические, экономические, исторические и прочие внешние условия бытования языка, и более существенной для исследователя внутренней лингвистики, исследующей строение языкового механизма в отвлечении от внешних факторов, т.е. в имманентном плане. Указывается на наибольшую близость письма к языку в кругу знаковых систем.

Внутренняя лингвистика расчленяется на лингвистику языка (la linguistique de la langue) и лингвистику речи (la linguistique de la parole). Язык квалифицируется как система знаков, для которой существенны прежде всего отношения между еЈ элементами, их оппозитивные, релятивные, негативные свойства, различия между этими элементами, а не их позитивные, субстанциальные свойства. Элементы языка понимаются как единицы, обладающие каждая не только своим значением (le sense), но и своей значимостью (le valeur), исходя из еЈ места в системе отношений. Признаются вторичными материальные характеристики, в силу чего фонология (= фонетика) выведится за пределы лингвистики. Объявляется несущественным способ реализации языкового знака. Различаются два вида отношений между языковыми элементами -- ассоциативные и синтагматические.

Этой системе (языку в узком смысле) приписывается психический и социальный статус. Она локализуется в сознании говорящих. Объект лингвистики речи квалифицируется как остаток, выделяемый при вычитании языка (la langue) из речевой деятельности (le langage). Этому объекту приписывается психофизиологический и индивидуальный статус. Допускается возможность соотнести с этим объектом отдельный речевой акт и возникающее в его результате сочетание знаков (синтагму), считать речь реализацией языка. В "Курсе общей лингвистики" даЈтся изложение только характеристик языка в узком смысле, отсутствуют намЈтки лингвистики речи.
Последователями Ф. де Соссюра давались разные трактовки дихотомии языка и речи (социальное -- индивидуальное, виртуальное -- актуальное, абстрактное -- конкретное, парадигматика -- синтагматика, синхрония -- диахрония, норма -- стиль, система -- реализация системы, код -- сообщение, порождающее устройство -- порождение, (врождЈнная) способность (competence) -- исполнение (performance). Последователи женевского учЈного распространили эту дихотомию на изучение других сторон языка (разграничение фонологии и фонетики у Н.С. Трубецкого).

Наконец, лингвистика языка была расчленена на менее важную эволюционную, диахроническую лингвистику, наблюдающую за отношением фактов на оси времени, и более существенную для говорящего и для исследователя языка статическую, синхроническую лингвистику, исследующую отношения языковых элементов на оси одновременности. Понятие системы было отнесено только к синхронии. Диахроническая лингвистика подверглась делению на проспективную и ретроспективную. Было проведено отождествление синхронического подхода с грамматикой и диахронического с фонетикой. Разнообразны трактовки этой дихотомии у других авторов (статика -- динамика, система -- асистемность, организованное в систему целое -- единичный факт, Miteinander -- Nacheinander, т.е. одновременность -- последовательность во времени).

Языковой знак понимался как целиком психическое образование, как произвольное, условное, не навязанное природой причинно-следственное соединение двух сторон -- акустического образа, означающего (le signifiant) и идеи, понятия, означаемого (le signifie). Ф. де Соссюр сфомулировал ряд законов знака, утверждающих его неизменность и вместе с тем изменчивость, его линейность. Дискуссии в основном развернулись вокруг проблемы условности -- мотивированности языкового знака.

Имеется большой ряд изданий "Курса" на французском языке и его переводов на различные языки. Идеи Ф. до Соссюра оказали воздействие на деятельность Женевской и французской школ социологического языкознания, на формирование и развитие исследовательских программ формально-структурного и структурно-функционального течений, школ и отдельных концепций. Многочисленные дискуссии велись в советском языкознании вокруг учения Ф. де Соссюра о природе и структуре языкового знака и вокруг его дихотомий языка -- речи, синхронии -- диахронии.

Пражская школа лингвистического структурализма Пражская лингвистическая школа была первой по времени образования среди школ структурного языкознания, возникновение которого было подготовлено, как уже отмечалось, деятельностью И.А. Бодуэна де Куртенэ, Н.В. Крушевского, Ф.Ф. Фортунатова, Ф. де Соссюра, Л.В. Щербы и которое требовало перенесения центра тяжести в лингвистическом исследовании на изучение преимущественно или исключительно в синхроническом плане, с привлечением строгих формальных методов присущей языку жЈсткой (инвариантной) внутренней структуры, образуемой множеством отношений (противоположений) между его чЈтко выделимыми элементами и обеспечивающей целостность языковой системы и возможности его функционирования в качестве знаковой системы.

Эта школа была создана в 1926 по инициативе В. Матезиуса и Р.О. Якобсона и просуществовала организационно до начала 50 гг. Пражский лингвистический кружок явился центром деятельности Пражской школы, поистине интернациональной по своему составу. Организатором и главой кружка был Вилем Матезиус (1882--1945). В кружок входили чехословацкие учЈные Франтишек Травничек (1888--1961), Ян Мукаржовский (1891--1975), Богумил Трнка (1895--1984), Богуслав Гавранек (1893--1978), Йозеф Вахек (1909), Франтишек Оберпфальцер, а позднее Владимир Скаличка (1908), Йозеф Мирослав Коржинек (1899--1945), Павел Трост (1907), Людовит Горалек. Среди членов кружка были русские лингвисты-эмигранты Николай Сергеевич Трубецкой (1890--1938), Роман Осипович Якобсон (1896--1982), близкий к женевской школе Сергей Осипович Карцевский (1884--1955). Сотрудничали с пражцами советские учЈные ПЈтр Георгиевич БогатырЈв (1893--1971), Григорий Осипович Винокур (1896--1947), Евгений Дмитриевич Поливанов (1891--1937), Борис Викторович Томашевский (1890--1957), Юрий Николаевич Тынянов (1894--1943); австрийский психолог Карл Людвиг Бюлер (1879--1963); англичанин Дэниэл Джоунз (1881--1967), датчанин Луи Ельмслев (1899--1965), голландец Алберт Виллем де Гроот (1892--1963), польские языковеды Хенрик Улашин (1874--1956) и Витольд Ян Дорошевский (1899--1976). Близки по своим позициям к пражцам были создатель французской школы структурализма Андре Мартине (1908) и французский структуралист Люсьен Теньер (1893--1954), американец Леонард Блумфилд (1887--1949). Кружок издавал (1929--1939) "Travaux du Cercle lingustique de Prague" и журнал "Slovo a slovesnost". Его идеи формировались с опорой на собственные традиции чехословацкой науки, а также на идеи Ф. де Соссюра, представителей бодуэновско-щербовского и фортунатовского направлений.

Первое изложение новой исследовательской программы по общему и славянскому языкознанию было дано в "Тезисах Пражского лингвистического кружка" (1929), содержащих в достаточно чЈтком виде основные положения, которые разрабатывались в дальнейшей деятельности Пражской школы функциональной лингвистики. Были выдвинуты принципы структурного описания языка. В этих тезисах давалось определение языка как системы средств выражения, служащей какой-то определЈнной цели, как функциональной системы, обладающей целевой направленностью; указывалось на невозможность понять любое явление в языке без учЈта системы, к которой оно принадлежит Синхронный анализ современных языков провозглашался лучшим способом для познания сущности и характера языка и распространения системного понимания на изучение прошлых языковых состояний. ПодчЈркивалась недопустимость проводимого в Женевской школе жЈсткого разграничения между методом синхроническим и диахроническим; указывалось на невозможность исключить понятие эволюции из синхронического описания. Признавалась необходимость в сравнительном изучении родственных языков не ограничиваться только генетическими проблемами, но и использовать структуральное сравнение и типологический подход, чтобы системно осмыслить законы конвергенции и дивергенции языков. В тезисах провозгашался призыв к исследованию языковых контактов в рамках региональных объединений различного масштаба, высказывалось несогласие с утверждениями о произвольном и случайном характере возникновения языковых явлений.

В "Тезисах ПЛК" были заложены основы структурно-фонологического анализа. Исходя из целевой обусловленности фонологических явлений, приоритет отдавался не двигательному, а акустическому образау. ПодчЈркивалась важность инструментального исследования звуковой стороны языка. Было проведено различение трЈх аспектов звуков -- как объективного физического факта, как акустико-двигательного представления и как элемента функциональной системы. ПодчЈркивалась меньшая существенность материального содержания фонологических элементов по сравнению с их взаимосвязью внутри системы (в соответствии со структуральным принципом фонологической системы). К числу задач синхронической фонологии были отнесены: установление состава фонем и выявление связей между ними, определение фонологических корреляций как особого вида значимых различий, регистрация реальных и теоретически возможных в данном языке сочетаний фонем, изучение морфологического использования фонологических различий (морфонологии) и анализ морфонем типа к/ч в комплексе рук/ч: рука, ручной.

Пражцы сформулировали задачи теории номинации и функционального синтаксиса. Они различали номинативную деятельность, результатом которой является слово и которая -- на основе особой для каждого языка номинативной системы -- расчленяет действительность на лингвистически определимые элементы, и синтагматическую деятельность, ведущую к сочетанию слов. В теории номинации объединяются исследования различных номинативных способов и грамматических значений слов. К теории синтагматических способов (функциональному синтаксису) были отнесены: изучение предикации, которая является основным синтагматическим действием, созидающим предложение; различение формального членения предложения на подлежащее и сказуемое и актуального членения на тему и высказывание; понимание под морфологией (в широком смысле) теории системы форм слов и их групп, пересекающейся со словообразованием, традиционной морфологией и синтаксисом; подчЈркивание роли морфологической системы языка в обеспечении связей между различными формами и функциями.

Пражцам принадлежит формулирование многих принципов функционального описания языка. Они различали речевую деятельность внутреннюю и реализованную, речевую деятельность интеллектуализованную и аффективную; разграничивали две социальные функции речевой деятельности -- как функцию средства общения (с использованием либо языка практического, либо языка теоретического) и функцию поэтическую (с использованием поэтического языка). Формы лингвистических проявлений подразделяются на устную и письменную. Делается призыв к систематическому изучению жестов; указывается на важность исследования взаимоотношений между говорящими, проблем межъязыковых связей, специальных языков, распределения языковых пластов в городах. Пражцами намечается программа синхронического и диахронического исследования условий формирования литературного языка, его отношения к диалектам и народному языку, его роли в обществе, его стилистических особенностей, возможностей вмешательства в его развитие, характера разговорно-литературной формы языка. Намечается программа лингвистического исследования поэтического языка с его особыми явлениями в области фонологии, морфологии, синтаксиса и лексики.

Особого внимания заслуживает постановка задач перед структурно-функциональным славянским языкознанием, где предлагается использовать принципы лингвистической географии в этнографическом описании славянских территорий и составлении общеславянского лингвистического (особенно лексического) атласа, обратить внимание на развитие исторической лексикографии, важной для общей психологии и истории культуры. Специально подчЈркивается системный характер организации лексики, который делает необходимым изучение структуры лексической системы, дающее возможность определить место в ней каждого отдельного слова. Пражцы призывают к разработке культуры и критики славянских языков.

В русле Пражской школы функциональной лингвистики складывалась фонология как первая дисциплина, где был применЈн структурно-функциональный подход. ЕЈ создатель Н.С. Трубецкой, автор всемирон известного труда"Grundzuege der Phonologie" (1939) опирался на идеи И.А. Бодуэна де Куртенэ, Ф. де Соссюра, Л.В. Щербы, К. Бюлера/ Основные черты егофрнолггической концепции: разграничение фонологии и фонетики (параллельно соссюровскому разграничению языка и речи); разработка критериев (в основном функциональных) выделения и отождествления фонем; выдвижение понятия фонологической оппозиции; указание на разложимость фонемы на одновременно данные, нелинейные различительные признаки и определение фонемы как "пучка" различительных признаков; использование фонетических характеристик при описании дифференциальных признаков (что не допускалось дескриптивистами и глоссематиками); разработка типологии фонологических оппозиций; указание на нейтрализацию фонологических оппозиций в определЈнных позициях и постулирование архифонемы как единицы, объединяющей свойства нейтрализуемых фонем. Впоследствии понятия и методы структурного анализа, выработанные в фонологии, были перенесены на изучение морфологии (работы Р.О. Якобсона, В. Скалички, В. Матезиуса, Л. Новака). Р.О. Якобсоном были выдвинуты идеи о неравноправности членов морфологической корреляции (маркированность -- немаркированность), о наличии единого семантического инварианта для каждого из членов морфологической категории, о непременной бинарности грамматических оппозиций и наибольшей адекватности дихотомических разбиений.

СерьЈзный вклад был сделан пражцами в разработку понятия функциональной перспективы предложения, задаваемой актуальным членением, т.е. членением на тему и рему (В. Матезиус и др.). Основательно были разработаны функциональная стилистика и теория литературного языка, проведено разграничение понятий норма и кодификация (для объективно существующего в языке и для целенаправленной деятельности лингвиста).

Разработка традиций ПЛК была продолжена в послевоенной чехословацкой лингвистике на основе принципов марксизма-ленинизма (Ф. Данеш, Я. Фирбас, П. Сгалл и др.). Идеи ПЛК воздействовали на формирование и развитие французского структурно-функционального языкознания (А. Мартине, Л. Теньер, М. Мамудян) и вообще функциональной лингвистики, на деятельность советских языковедов и в целом на мировую лингвистику.

Оппозиционный анализ явился главным вкладом пражцев в методологию структурного анализа языка. Оппозиция понималась как лингвистически (семиологически или семиотически) существенное различие между единицами плана выражения, которому соответствует различие плана содержания (и наоборот), как специфического вида парадигматическое отношение (корреляция). Оппозиционный метод стал использоваться для идентификации (установления парадигматических границ) языковых единиц, для выявления дифференциальных признаков (и их наборов) в фонетической или семантической субстанции, отличающих данную единицу от противопоставляемых ей единиц, для установления системных связей между противопоставленными единицами.

Сопоставляются, как правило, члены одной пары единиц, обладающие частично общими признаками (основание для сравнения) и частично различительными (дифференциальными) признаками. Различаются оппозиции: а) одномерная и многомерная; б) изолированная и пропорциональная; в) привативная, градуальная (ступенчатая) и эквиполентная; в) постоянная и нейтрализуемая. Один из членов привативной оппозиции квалифицируется как немаркированный (беспризнаковый) и маркированный (признаковый).

Р. О. Якобсон стремился свести все оппозиции к бинарным; перенеся бинарный принцип из фонологии в морфологию (утверждение неравноправного статуса членов морфологической категории). Классические фонологические опыты пражцев получают продолжение в виде построенной позднее, в американский период деятельности Р.О. Якобсона, в сотрудничестве с Гуннаром Фантом и Моррисом Халле, дихотомической фонологии, в которой фундаментальной звуковой единицей объявляется дифференциальный признак и постулируется наличие универсального набора фонологических дифференциальных признаков. Оппозиционный метод, разработанный в фонологии и морфологии, становится базисом для формирования метода компонентного анализа в области структурной лексикологии и семантики. Компонентный анализ выступает по существу как частный вид оппозиционного анализа.

Величайший лингвист 20 в. Р.О. Якобсон продолжает русские традиции в области языкознания и поэтики (русский формализм) и традиции Пражской лингвистической школы (школа "средство -- цель") после разгрома чешской культуры нацистами, скитаясь по ряду стран (Дания, Норвегия, Швеция) и осев, наконец, в США (с 1941), где он длительное время преподавал в Вольной школе высших исследований, Гарвардском университете и Массачусетском технологическом институте (созданная Р.О. Якобсоном Массачусетская школа стала одной из ведущих в американском структурализме). Он участвовал в создании (1943) Нью-Йоркского лингвистического кружка. Он проявлял активный интерес к проблемам многочисленных конкретных языков, теории эволюции языков, теории языковых союзов, типологии языков, теории знака (в том числе и нулевого), общей теории языка (прежде всего фонологии, в том числе и исторической, морфологических категорий, грамматического значения), места языка среди коммуникативных систем, соотношения языкового кода и вербального сообщения, взаимоотношения языка и мозга, лингвистических аспектов перевода, отношения лингвистики к естественным и гуманитарным наукам, истории языкознания, к проблемам фольклора, поэтики, речевых афазий, детской речи, возможностям применения в лингвистических исследованиях достижений семиотики, теории информации, генетики. Он разработал метод бинарных оппозиций, создал дихотомическую фонологию, постулирующую наличие универсального для языков мира набора определяемых в акустических терминах различительных признаков.

Датский структурализм (глоссематика)

В 1931 г. был основан Копенгагенский лингвистический кружок, во главе которого стояли Луи Ельмслев (1899--1965) и Вигго БрЈндаль (1887--1942) и в который входили Ханс Кристиан СЈренсен (р. 1911), Эли Фишер-ЙЈргенсен (р. 1911), Нильс Эге, Хольгер Педерсен (1867--1953), Йенс Отто Харри Есперсен (1860--1943), Ханс ЙЈрген Ульдалль (1907--1957), Луис Леонор Хаммерих (1892--1975), Кнуд Тогебю (1918--1974), Х. Спанг-Хансен, Адольф Стендер-Петерсен (1893--1963), Пауль Дидерихсен (1905--1964), а в качестве иностранных членов Р.О. Якобсон и Эрик Пратт Хэмп (р. 1920). Кружок издавал журнал "Acta linguistica Hafniensia" (с 1939) и непериодический сборник "Travaux du Cercle linguistique de Prague" (с 1944). КЛК был создан в период утверждения в языкознании и в смежных науках идей структурализма. Он формировался под влиянием идей Ф. де Соссюра, Московской фортунатовской школы, Женевской школы, Пражской лингвистической школы. Многие датские структуралисты понимали язык как структуру, а именно как целое, состоящее, в противоположность простому сочетанию элементов, из взаимообусловленных явлений, из которых каждое зависит от других и может быть таковым только в связи с ним.

Принципы структурализма были приняты большинством членов кружка (за исключением Х. Педерсена и Й.О.Х. Есперсена). В рамках КЛК сложилась глоссематика как крайнее, строго формализованное в духе требований математики, логики, семиотики и философии неопозитивизма воззрение на язык.

В глоссематике как универсальной синхронической (или -- вернее -- панхронической либо даже ахронической ) теории языка, разработанной Л. Ельмслевом и Х.Й. Ульдаллем и полно изложенной в работе Л. Ельмслева "Пролегомены к теории языка" (1943), наиболее последовательно была реализизована исследовательская программа Ф. де Соссюра, и в этой реализации были акцентированы такие моменты, как признание независимости теории от опыта и экспериментальных данных; стремление строить теорию как логико-математическое исчисление, интерпретация которого на реальном объекте может следовать потом (но не является обязательным условием подтверждения истинности теории); предназначение теории быть приложимой к языкам любой природы; восприятие идей Ф. де Соссюра о различении языка и речи, о системности языка, о двусторонней структуре знака, о понимании языка как формы, а не субстанции, о замкнутости языковой системы в себе и необходимости имманентного подхода, исключающего обращение к семантической и фонетической субстанции, к социологическим факторам.

Соссюровская дихотомия "язык -- речь" заменяется четырЈхчленным противопоставлением "схема -- норма -- узус -- акт речи". В языке выделяются план выражения и план содержания, с дальнейшим различением в первом формы выражения и субстанции выражения и во втором -- соответственно -- формы содержания и субстанции содержания. Субстанция выражения (звуковая материя) и субстанция содержания (семантическая материя, идеи, понятия) выводятся за пределы языка. Провозглашаются существенность только формы и полное подчинение ей субстанции. Считается возможным отождествлять по форме (структуре) язык в любом его субстанциальном проявлении. Отношения между языковыми элементами квалифицируются как функции в логико-математическом смысле. Языковые элементы (функтивы) признаются не более как результаты пересечения пучков отношений (пучки функций), формулируется отказ видеть в них субстанциальные, положительные величины. Язык сводится к сети зависимостей (структуре). ПодчЈркивается положение о том, что язык есть лишь частный случай семиотических систем.

Анализ осуществляется сверху, от текста и доводится его до нечленимых далее элементов (фигур плана выражения, кенем, фонем и фигур плана содержания, элементарных единиц смысла, плерем). Обнаруживаемые при этом отношения регистрируются посредством множества терминов только для текста (процесса), только для системы, а также для текста и системы в совокупности. Границы между разными уровнями языка снимаются.

Глоссематиками разрабатывается метод коммутации (Л. Ельмслев, Э. Фишер-ЙЈргенсен, М. Клостер Енсен), позволяющий устанавливать на основе взаимоподставимости с соответствующим изменением в плане содержания (или, наоборот, в плане выражения) единицы-инварианты и отличать их от вариантов, находящихся в отношениях субституции (некоммутируемости). Коммутация понимается как такое парадигматическое отношение, при котором единицы плана выражения находятся в таком же соответствии, как и единицы плана содержания этих же знаков. Этот метод близок к оппозиционному анализу пражцев (принцип минимальных пар). ПризнаЈтся возможным коммутационный тест на всех уровнях анализа. Проводится различение коммутируемости знаков и коммутируемости фигур (элементов плана выражения и, соответственно, элементов плана содержания). Отмечается, что синкретизм есть следствие некомммутируемости двух инвариантов в определЈнных позициях; понятие синкретизма отличается от используемого пражцами понятия нейтрализации за счЈт отказа от учЈта общих признаков у противопоставляемых элементов.

Глоссематики сформулировали жЈские методологические требования к описанию, опирающиеся на принцип непротиворечивости, принцип исчерпываемости и принцип предельной простоты. Для описания естественных языков глоссематическая модель использовалась лишь в отдельных случаях (К. Тогебю, Я.Л. Мей). Многими и в лагере структуралистов эта теория была оценена как крайне абстрактная и сугубо реляционистская (А. Мартине и др.). Раздавались возражения против ряда положений также со стороны некоторых датских структуралистов (Х. Спанг-Хансен, Э. Фишер-ЙЈргенсен). Рядом учЈных была признана близость теоретических постулатов и методов глоссематики и дескриптивизма (Эйнар Хауген). Интересна эта модель (как своего рода алгебра языка) для формально-логического описания как человеческого языка, так и различных семиотических систем, для специалистов в области возникшей позднее математической лингвистики. Необходимо отметить еЈ существенную роль в развитии строгих методов лингвистического исследования. В постструктурный период (с 70-х гг.) интерес ряда датских языковедов, бывших ранее структуралистами, переключился на генеративную лингвистику и т.п.

Читать далее: Американский структурализм и его направления

Раздел: Литература и русский язык
Количество знаков с пробелами: 406141
Количество таблиц: 3
Количество изображений: 0

Скачать

... или явлений по какому-либо признаку. 6. Классификация – разбиение множества каких-либо объектов на группы по определенным признакам. 7. Систематизация – разбиение, а затем объединение по классам, видам. Если изменить задание и предложить ученикам ответить на вопрос: «Что такое жилище человека?», то для этого обязательно нужно представить себе, как выглядят различные жилища, но этого ...

Скачать

... . Зав. кафедрой -------------------------------------------------- Экзаменационный билет по предмету НЕМ. ЯЗ. ФРАЗЕОЛОГИЯ Билет № 16 Дайте определение понятия «язык». Что считает О. Бехагель «первородными классами слов» немецкого языка? Кто и в каком году опубликовал первый сборник общераспространенных немецких поговорок? К какому типу устойчивых словосочетаний согласно ...

Скачать

... , понимает, на каком именно сходстве основана смысловая связь между переносным и прямым значением слова. 3. Примеры лингвистического анализа художественного текста см. в билете № 1. Билет № 5 1. Охарактеризуйте фонетическую систему русского языка: систему гласных и согласных звуков речи. На примерах покажите смыслоразличительную функцию звуков (фонем). 2» Докажите на примерах, что прямая ...

Скачать

... озвончения в середине слова после безударного гласного в словах французского происхождения. Зав. кафедрой -------------------------------------------------- Экзаменационный билет по предмету ИСТОРИЯ АНГЛИЙСКОГО ЯЗЫКА И ВВЕДЕНИЕ В СПЕЦФИЛОЛОГИЮ Билет № 12 Дайте лингвистическую характеристику "Младшей Эдды". Проанализируйте общественные условия национальной жизни Англии, ...

Главная Новости Рефераты Статьи Вузы

О проекте Соглашение

Наверх

Войти на сайт

Навигация

Похожие работы

0 комментариев

Разделы

Инфо

Следите за новостями