Богомолов Н. А.. Малмстад Дж. Э. Цит. соч. С. 53

33 Богомолов Н. А.. Малмстад Дж. Э. Цит. соч. С. 53.

Реальность жизни заставила в этом сомневаться даже и Чичерина. В последнем из сохранившихся (видимо, в действительно последнем) письме к Кузмину, уже в 1926 году, он спрашивает, без сомнения зная свой собственный ответ: «Что такое культурность? <...> Кто представлял культурность, <...> Пилат или Иисус, Кирилл Александрийский или Ипатия <...>? Созданное прошлой жизнью или пульс новой жизни?»34 Традиционное интеллигентское народопоклонничество, балансирующее между двумя противоречиями: с одной стороны, стремление «служить народу», ведя его к новой жизни, а с другой — готовность погибнуть в пучине народного движения, — заранее знало ответ.

Творческое сознание такого ответа автоматически не предусматривало. И тут опыт Кузмина дает вариант решения, представляющийся не просто любопытным сам по себе, а существенным как часть общего опыта того не слишком точно определимого, но явно существовавшего круга, который здесь имеется в виду.

Если попытка обращения к католичеству 35 была более или менее традиционна для русского дворянина XIX века, то поглощающее увлечение старообрядчеством не могло не выглядеть несколько странным именно для того круга, к которому Кузмин принадлежал. Напомню, что в 1890-е годы интерес к старообрядчеству и сектантству мог быть этнографическим (описание и осмысление быта, верований и пр.), определяемым церковной политикой (борьба с ересями и т. д.) или же социально-политическим (попытки опереться на соответствующие слои общества в поисках политических союзников). Как реальная альтернатива православию в «образованном обществе» ни то, ни другое не было сколько-нибудь авторитетным. И тем не менее Кузмин избирает именно старообрядчество как систему внутренней ориентации для себя самого. Не буду повторять цитат из писем к Чичерину, касающихся этой проблемы 36, специально подчеркнув лишь то, что строгость традиционных представлений, отлившихся в освященные веками нормы поведения и отношения к миру, для Кузмина оказывается более существенной, нежели само творчество. Он готов прекратить писать музыку европейского типа и даже слушать ее, если это вступит в противоречие с принципами веры, подобно одному из героев своей повести «Крылья», рассуждавшему: «Как один из наших говорил: „Как после театра ты канон Исусу читать будешь? Легче человека убивши". И точно: убить, украсть, прелюбодействовать при всякой вере можно, а понимать „Фауста" и убежденно по лестовке молиться — немыслимо...» Сложный баланс двух противоречащих друг другу традиций существовал в сознании Кузмина долгое время; при этом характерно, что «входить в раскол» он не желал вполне сознательно, создавая в то же время иллюзию у других, что он не только сам старообрядец, но и родители его также были ими.

------------------------------

34 Там же. С. 258.

35 Позднее Кузмин писал: <...я хотел „быть" католиком, но не „стать"» (Михаил Кузмин и Русская культура XX века. Л.. 1990. С. 152).

36 См.: Богомолов Н. А., МалмстадДж. Э. Цит. соч. С. 55-67 и далее.

Но и в момент перехода из одного внешнего бытия в другое, ознаменовавшийся переменой русского платья на европейское (осень 1906 г.), Кузмин также минует интеллигентский канон, переносясь из мира народного непосредственно в мир артистической, художественной, литературной богемы. Вряд ли случайно, что первым настоящим литературным кружком, в котором он продолжительное время существовал, была «башня» Вяч. Иванова, решительно настроенного антиинтеллигентски, а, скажем, любые предприятия Мережковских, носившие на себе сильный отпечаток именно интеллигентской среды, для него были всегда посторонними, а то и прямо чуждыми.

Вероятно, еще более характерно, что в нашем контексте особое значение приобретает обсуждение вопроса о сексуальной ориентации Кузмина, которая также, с одной стороны, предстает индивидуальным человеческим свойством, но с другой — становится таким же знаком экстремы, как и эротические эксцессы Брюсова.

В только что опубликованной и подписанной вагиновским псевдонимом статье излагается содержание записки о гомосексуализме в Петербурге в 1889 году, содержащей довольно обширный список наиболее известных в этом отношении лиц. Как и следовало ожидать, он состоит в основном из людей, близких к «свету», военных и богачей разных сословий. Не случайно и объяснение быстрого распространения «порока мужеложства»: «Как результат полового пресыщения, порок этот главным образом осуществляется людьми богатыми, для которых сношения с женщинами сделались уже ненавистными, и если кружок этих лиц и пополняется затем людьми неимущими, молодыми, то лишь как жертвами, служащими для удовлетворения первых, причем жертвы эти питают весьма часто глубокое личное презрение к подобного рода промыслу, но отдаются ему тем не менее, хотя и с отвращением, ради выгоды и приобретения средств к веселому и легкому существованию»37.

Как можно судить по дневнику Кузмина, структура гомосексуальной общины оставалась и через 15-20 лет очень схожей, но в ней произошло одно весьма решительное изменение: резко возрос процент людей искусства. Не случайно А. Н. Бенуа вспоминал о 1907 годе: «...я узнал, что произошли в наших и в близких к нам кругах поистине, можно сказать, в связи с какой-то общей эмансипацией довольно удивительные перемены. <...> Особенно меня поражало, что <те> из моих друзей, которые принадлежали к „сторонникам однополой любви", теперь совершенно этого больше не скрывали и даже о том говорили с оттенком какой-то „пропаганды прозелитизма" <...> Появились в их (Дягилева, Сомова, Нувеля) приближении новые молодые люди, и среди них окруживший себя какой-то таинственностью и каким-то ореолом разврата чудачливый поэт Кузмин...»38 И далее следует перечисление того, с чем оказалось связано распространение гомосексуализма как знака творческого сознания: «Теперь вообще поэтов народилось удивительное количество — целый легион. Народились и новые музыканты; а в художествах пластических несравненно более уверенную и твердую позицию, нежели

-------------------------

37 Ротиков Константин. Эпизод из жизни «голубого» Петербурга // Невский архив: Историко-краеведческий сборник. СПб., 1997. III. С. 451-452. Ср. также изложение этого документа в разных местах книги: Ротиков К. К. Другой Петербург. СПб., 1998.

38 Бенуа Александр. Мои воспоминания: В пяти кн. М., 1990. Кн. четвертая, пятая. С. 477.

прежде, заняли всевозможные дерзатели, а то и шуты гороховые... Произошли симптоматические перемены в некоторых общественных явлениях. Например, на каком-то незадолго до нашего возвращения художественном вечере, девицы и дамы „вполне приличного буржуазного общества" выступали и плясали чуть ли не совсем нагими»39.

И в дневнике Кузмина свидетельства такого перехода от индивидуального и часто трагического опыта в сферу моды также зафиксированы неоднократно. Так, 23 августа 1907 он записывает: «Маныч рассказы<вал>, будто, начитавшись меня, он и худ<ожник> Трояновский захотели попробовать; покуда обнимались и т. д., все было ничего, но как стали вставлять и двигать, все опадало и ничего не выходило», а 1 декабря 1908: «Потом пошли к Ремизовым. Он был один, толковали о гомосексуализме, о Философове, Врангеле. Трубникове, давали сведения о тапетках, тетках, банях, feuilles de roses etc.»40 Характерно, что если во втором случае речь идет специально о круге высокой художественной элиты, то в первом — о вполне заурядных журналистах, для которых, что совершенно очевидно, ничего кроме модного образа под гомосексуализмом не подразумевается.

Но не только о моде, реально существовавшей, идет здесь, конечно, речь, но прежде всего о том, что в результате творческой деятельности Кузмина и ее обсуждения в прессе гомосексуализм стал восприниматься как одна из специфических особенностей творческой личности. И характерно, что активной пропагандой его занимались люди, сами чрезвычайно далекие от подобной ориентации. Так, вряд ли можно считать случайным, что Брюсов отдал целый номер «Весов» под повесть Кузмина «Крылья», откровенно идеологически ориентированную. Мало того, в кругу Брюсова гомоэротизм воспринимался как та специфическая форма человеческих отношений, которые позволяют человеку выйти за пределы традиционного (и прежде всего традиционно интеллигентного) типа поведения. Мне уже приходилось цитировать письмо Н. И. Петровской Брюсову о своем новом любовнике, племяннике Кузмина и начинающем писателе С. А. Ауслендере: «Таких встреч в моей жизни уж должно быть и не будет. Легкость притягивает легкость, а печаль и серьезность не способствуют этому. Ну что же еще? Ну, он красивее, чем мне казался в Москве. У него совсем головка девочки, и в лице не мертвенность, а невинность и нежность. Был у меня до 12 ч<асов>. И вот смешно,— клялся мне (хотя я этой клятвы не спрашивала), что с Кузминым никогда этого не было, что это ему органически противно. А Кузмин чуток и обидчив, понял невозможность и не стремился. Говорил так убедительно, что я поверила, хотя жалко. Какая-то очень интересная черта отпала»41.

Мало того, сам Брюсов пробует создать произведения, описывающие гомо-эротическую практику. Я имею в виду «Отрывок из александрийской поэмы» 42 «Напрасная ночь», который Брюсов явно завершил, но опубликовать все же не

--------------------------------

39 Там же. С. 478.

40 Цитируется по тексту, приготовленному к печати Н. А. Богомоловым и С. В. Шумихиным.

41 Письмо от 25 сентября 1907 г. //РГБ. Ф. 386. Карт. 98. Ед. хр. 19 (частично процитировано: Богомолов НА., Малмстад Дж.с). Цит. соч. С. 294). Обсуждение вопроса о сексуальной ориентации Ауслендера см. также в публикации Р. Л. Щербакова и Е. А. Муравьевой// Минувшее: Исторический альманах. СПб.; М„ 1993. [Т.] 14. С. 384.