Max Stirner. Der Einzige und sein Eigentum. Stuttgart, 1981,153

1 Max Stirner. Der Einzige und sein Eigentum. Stuttgart, 1981,153.

2 Archives Bakounine/Bakunin Archiv, III. Michel Bakounine. Государственность и анархия. Etatisme et anarchie 1873. Leiden, 1967,112 (210). Об антисциентизме анархических учений см. под- робно: Paul Avrich. The Russian Anarchists. Princeton, 1967, 92 ff.

чем процитированное сочинение Бакунина, но, как и то, автором раннего реализма. Толстой пропагандировал возвращение к доинституционализованной религизности: «Среди разработанности религиозных правил еврейства [...] явилось учение, отрицавшее не только всяческие божества [...], но и всякие человеческие учреждения и всякую необходимость в них»1.

1.2. Какой вывод можно сделать из этой парадигмы проблем, распространенных в анархистской философии; как реконструируется психический облик того, кто борется с государственностью, если брать в расчет и иные, не приемлемые для анархистов, стороны человеческого общежития? Что именно анархизм уничтожает, когда он упраздняет собственность и провозглашает, что ценности (в процессе обмена) не изменяемы, когда он обессмысливает Бога или, если не его, то церковь и сомневается в том, что познание требует от человека специализации?

Штирнер с его пафосом единственности в обладании — нашим телом — позволяет ответить на эти вопросы как мало кто еще из доктринеров раннего анархизма. Инициаторы анархистского движения и их ближайшие наследники не верили в возможность удвоения тела, в человеческое тело как другое биологической телесности. Ту же, что у Штирнера, убежденность во внешней/внутренней незаместимости нашей плоти можно вычитать и из иных текстов анархистского толка, например, из «Так говорил Заратустра»: «Dort, wo der Staat aufhоrt, da beginnt erst der Mensch, der nicht

1 Л.Н. Толстой. Цит. соч., 41.

uberflussig ist: da beginnt das Lied des Notwendigen, die einmalige und unersetzliche Weise» [подчеркнуто нами.— И.С.]1, — или из стихов не чуравшегося анархизма Уитмена, которые снимают дуализм души и тела в пользу тела («I sing the body electric», 1855): «And if the body were not the soul, what is the soul?»2.

Прудону не хотелось бы, чтобы у тела был замещающий, репрезентирующий его объект, собственность. Продукт стоит ровно столько, сколько было израсходовано на его производство телесной энергии (в случае духовной деятельности ее ценность определяется ушедшим на нее физическим временем): тело создает не более того, что оно теряет, не прибавляя себя в продукте. Автократия каждого подразумевает, что однотелесность самовластна, что пребывание бытующего корпускулярно. То, что человеческое тело двойственно по половому признаку, пусть и не преодолимо, но все же и не означает для Прудона (и его мизогенного ученика Толстого) равноправия мужчины и женщины. И кроме того: если телесность не дублируема, то исповедующего это представление должна раздражать прокреативность женщины 3.

1 Friedrich Nietzsche. Werke in zwei Banden. Bd. l. Dannstadt, 1973,577.

2 Walt Whitman. The Works. The Collected Poetry. Vol. l. New York, 1968, 117.

3 В мизогенности начального анархизма (ср. также половую беспомощность Бакунина) есть, как считает Сузи Франк (устное сообщение) и иная сторона. Выступая против институций, которыми, по определению, распоряжается «сильный» пол, анархизм с его покушением на всеприложимость моделируемого им нового порядка не может допустить смешения его бунта с отчуждением от них «слабого» пола (ср. также ниже о материнских чертах в психике анархистов).

Наука вызвала гнев Бакунина по той причине, что он не допускал в человеческом мире раскола на носителей интеллекта и непосвященных в знание или, в других терминах, на одухотворенную плоть и руководимую ею сугубую телесность. Масса не нуждается в ученом как в своем субституте, потому что она — в потенции — уже одухотворена. Бакунин обращался к образованной касте со следующими словами: «...возьмите человека наименее образованного [...] и вы увидите, как он [...] усвоит вашу идею или, вернее, свою собственную идею [...] Никто ничего никому дать не может »1.

Толстой не соглашался с тем, что религиозные люди могут испытывать потребность в некоей, занимающей их место, еще одной телесности — в священстве, в клире. Приобщение низшего тела высшей бессмертной плоти в акте евхаристии было превращено Толстым в предмет особенно циничной насмешки. Подхватывая недовольство, высказанное Торо («Civil Disobedience», 1849) по поводу того, что «The mass of men serve the state [...], not as men mainly, but

as machines, with their bodies»2, — Толстой отстаивал права тел на неподчинение власти других тел. Государство безнравственно для Толстого, ибо: «Основа власти есть телесное насилие»3.

1 M. Bakounine. Op. cit., 169.

2 Henry David Thoreau. Waiden and Other Writings. New York, 1962, 5 (вторая пагинация).

3 Л. Н. Толстой. Цит. соч., 132. Реагируя на очень разветвленную европейскую политическую мысль, протянувшуюся через века от Платона и Аристотеля до Гегеля, поздно сложившаяся русская философия постаралась компенсировать — в подходe к государству — отставание от западной тем, что отдала предпочтение анархистским учениям. Анархизм Бакунина и Толстого позволял им отмахнуться от всей длительной традиции философствования о государстве. В свою очередь, русские государственники, отвечая на анархизм, выдвинули не менее радикальные, чем антиэтатизм, этатические проекты. Таковы идеи: государства как преодолевающего при поддержке народа и церкви ненадежность буржуазного существования («Московский сборник», 1896, антитолстовца Победоносцева); государства как сообщающего жизни твердую эстетическую форму (возможно, что антипрудонист Леонтьев не избежал в «Византизме и славянстве», 1876, влияния 7-го письма Шиллера из «Эстетического воспитания»); «сверхчеловеческой» монархии как гарантирующей обеспечение контроля над бюрократизацией власти («Монархическая государственность», 1905, антибакунинца Тихомирова). Конец этому соревнованию между анархистами и радикалами-государственниками положил Ленин, который реализовал выстроенный им в «Государстве и революции» (1917) план по превращению государства в вооруженный «синдикат», служащими которого по найму являются все члены общества. Ленин синтезировал анархистское презрение относительно самых разных форм государственности и гиперкратизм русских государственников. Мы не касаемся здесь третьего, наряду с анархизмом и крайним этатизмом, течения русской государственно-правовой мысли — либерального. Интересные соображения о его идиосинкратичности см.: А. И. Бродский. Об одной ошибке русского либерализма. — Вопросы философии, 1995, № 10, 154 и след.

1.3. Итак, государство отрицается анархизмом вовсе не само по себе, но как «искусственный человек» (Гоббс), как телесность, себя мультиплицирующая, ищущая свое другое, находящая его в еще одном теле — институте, более авторитетном и сильном, чем данное.

Что у тела нет двойного бытия, анархисты, пусть и не все, доказывали в терроре. Анархистский террор обладает существенной чертой, отличающей его от прочих политических убийств. Он может (не обязан, но может) не иметь никакого конкретного аргумента. Знаменитый взрыв, устроенный так называемыми «безмотивниками» в кафе Либмана в Одессе в 1905 г., не был направлен против какого бы то ни было частного лица. Это бомбометание, как и взрыв в кафе «Terminus» в Париже, произведенный Анри в 1893г., а также другие подобные анархистские теракты в ресторанах, было покушением на тела,

занятые поглощением других тел, наслаждающиеся едой, вбирающие в себя чужую телесность. Неприятие евхаристии анархизмом религиозным оборачивалось в боевом анархизме уничтожением тех, кто демонстрировал обществу свою любовь к пище, тело в его воспроизводимости. Анархистский террор в его пределе не просто наказывает каких-то индивидуумов, считающихся ответственными за социальное зло. Он переступает грань политической мести. Он расправляется с институционализацией приема пищи в местах общественного питания.

Вместе с тем анархизму не было чуждым оправдание самоубийства. «Революционер, — провозгласил Нечаев в первом же параграфе своего "Катехизиса", — человек обреченный»1. Симпатизировавший анархизму Ибсен оправдал самоубийство богоборца в пьесе «Строитель Сольнес».