Позоров В.В. Произведение Салтыкова - Щедрина. Л., 1979.с.88

 1 Позоров В.В. Произведение Салтыкова - Щедрина. Л., 1979.с.88.

25

отъезда внучек, стал пустым пространством, где полусонное существование хозяйки рассыпалось в прах. «Чтоб как - нибудь скрыть в собственных глазах эту пустоту, она распорядилась немедленно заколотить парадные комнаты и мезонин, в котором жили сироты («кстати , и дров меньше выходить будет», - думала она при этом), а для себя отделила всего две комнаты, из которых в одной помещался большой киот с образами, а другая представляла в одно и тоже время спальную, кабинет и столовую. <…> Но все эти предосторожности помогли мало: ощущение пустоты не замедлило проникнуть и в те две комнаты, в которых она думала отгородиться от него. Беспомощное одиночество унылая праздность - вот два врага, с которыми она очутилась лицом к лицу и с которыми отныне обязывалась коротать свою старость. А вслед за ними не заставила себя ждать и работа физического и нравственного разрушения <…> (ХIII; 95).

Достаточно вспомнить «поистине трагический вопль» Арины Петровны: «И для кого я всю эту прорву каплю! Для кого я припасаю! Ночей не досыпаю, куска не доедаю <…> для кого?!» (ХII; 19), - чтобы понять: приобретательская энергия головлевской владычицы - наркотик, маскирующий пустоту, бездна погребов олицетворяет распахнутую вокруг человека бездну духовной пустоты.

Таким образам, пустота символизирует сбой не только внешний мир романа. Она заключена и в душе каждого из Головлевых, у которых собственнические инстинкты, деспотичность ( как у Арины Петровны ) разрушили представления о семейных отношениях, любви, нежности, преданности, обо всем том, что

26

делает полным мир души человека и без чего она становится пустой и зияющей.

 Первым в это царство пустоты попадает Степан, для которого сразу же по прибытии в Головлево «потянулся ряд вялых, безобразных дней, один за другим утопающих в серой, зияющей бездне времени» (ХIII; 31). «В воображении  его мелькает бесконечный ряд безрассветных дней, утопающих в кокой-то зияющей, серой пропасти <…> » (ХIII; 29). В этой «пропасти » «бесследно тонет и идея пространства, и идея времени». Образ пустоты уточняется через тождественные образы «бездны», «пропасти», «зияния», «пустяков».

В последний период жизни Степан Владимирович «аккуратно каждую ночь напивался» и дошел до полной деградации. Мысль лишилась всякой перспективности: «Бормотанье, имевшие в начале хоть какую - нибудь форму, окончательно разлагалась; зрачки глаз, усиливаясь различить очертания тьмы, безмерно расширялись; самая тьма, наконец, исчезала, и взамен ее являлась пространство, наполненное фосфорическим блеском » (ХIII; 49). В пьяном бреду Степану Головлеву открывается истинный смысл окружающей его жизни, с виду деятельной, наполненной трудами и хозяйственными заботами. «Эта была бесконечная пустота, мертвая, не откликающаяся ни единым жизненным звуком, зловеще - лучезарная. Она следовала за ним по пятам, за каждым оборотом его шагов. Ни стен, ни окон, ничего не существовало; одна безгранично тянущаяся, светящиеся пустота. Ему становилось страшно…. ( ХIII; 49). Представленное состояние персонажа в завершающей стадии его жизни, а также комната, которая грезилась ему в виде «наглухо запертой тюрьмы» ,

27

объедены неумолимым мотивом праха, не - жизни, не - бытия.

В жуткую воронку небытия, пустоты засасывает жизнь не одного только Степана, а всех персонажей романа.

Владелец дубровинской усадьбы, Павел Владимирович, создает для себя «особенную, фантастическую действительность. Это был целый глупо – героический роман, с превращениями, исчезновениями, внезапными обогащениями» (ХIII; 66). Эту ирреальную действительность поддерживали иллюзорные образы, возникающие при восприятии предметов в таинственном углу комнаты при слабом мерцании света и не определенной подвижности пугающих теней, приводящих его в состояние «неописанного ужаса». «После общей беготни, после громкого говора голосов вдруг наступила мертвая тишина. Что-то неизвестное страшное обступило его со всех сторон. Дневной свет сквозь опущенные гардины лился скупо, и так как в углу, перед образом, теплилась лампадка, то сумерки, наполнявшие комнату, казались еще темнее и гуще. В этот таинственный угол он и уставился глазами, точно в первый раз его поразило нечто в этой глубине. Образ в золоченом окладе, в который непосредственно ударяли лучи лампадки, с какою-то изумительной яркостью, словно что-то живое, выступало из тьмы; на потолке колебался светящейся кружок, то вспыхивая, то бледнея, по мере того как усиливалось или слабело пламя лампадки. Внизу господствовал полусвет, на общем фоне которого дрожали тени. На той же стене, около освещенного угла, висел халат, на котором тоже колебались полосы света и тени, вследствие чего казалось, что он движется» (ХIII; 76-77).

28

То , что лишено признаков живого, сохраняет в «мертвой тишине» господского дома способность движения в виде теней. Больному Павлу Владимировичу чудится, « что там, в этом углу, все вдруг задвигалось. Одиночество, беспомощность, мертвая тишина - и посереди этого тени, целый рой теней. Ему казалось, что эти тени идут, идут, идут <…>  Ему померещилось, что он (Иудушка.) вышел оттуда, из этой тьмы, которая сейчас в его глазах так таинственно шевелилась; что там есть и еще , и еще… тени, тени, тени без конца! Идут, идут <…> (ХIII; 77).

Безусловно, образы и фантазии мотивированны чувством ненависти к Порфирию , но это не снижает их символической значимости: «Павлу Владимировичу почудилось, что он заживо уложен в гроб , что он лежит словно скованный, в летаргическом сне, не может ни одним членом пошевельнуть и выслушивает, как кровопивец ругается над телом его » (ХIII; 79).

В синонимический ряд со «светящеюся пустотой » выстраиваются такие образы в романе, как «прах», «рой теней», «гроб». Это исчерпывающая характеристика мертвенной, обесчеловеченной жизни Головлевых, жизни - призрака.

29

Глава 3. Образ Иудушки - квинтэссенция головлевского семейства.

Примечательно , что даже Иудушка, казалось бы , живущий в полном согласии с общественной средой, тем не мениее вытесняется из действительности в пустой мир воображения. С утра до вечера он изнывал над фантастической, иллюзорной деятельностью, но даже в ней просвечивала главная цель - жажда стяжания. « В этом омуте фантастических действий и образов главную роль играла какая-то болезненная жажда стяжания <…> Он любил мысленно вымучить, разорить, обездолить, пососать кровь. Перебирал, одну за другой, все отрасли своего хозяйства: лес, скотный двор, хлеб, луга и проч. – и на каждой созидал узорчатое задание фантастических притеснений, сопровождаемых самыми сложными расчетами, куда входили и штрафы, и ростовщичество, и общие бедствия, и приобретение ценных бумаг - словом сказать, целый запутанный мир праздных помещичьих идеалов » (ХIII; 216).

Во имя этой главной страсти, страсти , к стяжанию, все Головлевы распространяют смерть вокруг себя. Жизнь Иудушки оказывается, лишена какой - либо нравственной основы; он чужой в собственном роду, предатель. Порфирий отпадает не только от собственного, но и человеческого рода: «Для него не существует ни горя, ни радости, ни ненависти, ни любви. Весь мир, в его глазах, есть гроб, могущий служить лишь поводом для бесконечного пустословия» ¹ (ХIII; 119).