Покусаев Е. «Господа Головлевы »М.Е. Салтыкова-Щедрина М

1 Покусаев Е. «Господа Головлевы »М.Е. Салтыкова-Щедрина М.,

1975.с.63

30

«Гроб» не только место действия романа. «Гроб» - это пространство души Иудушки и потенциально души всех Головлевых. «Хмельные беседы» Порфирия Владимировича вместе с племянницей, продолжавшиеся далеко за полночь, приводили к тому, что «вся насущная обстановка исчезла из глаз и заменялась светящеюся пустотой » (ХIII; 255-256). Иудушке, «праздные мысли которого беспрепятственно скатывались одна за другою в какую-то загадочную  бездну», который может любое задевающее его явление действительности «утопить в бездне праздных слов», «недостает чего-то оглушающего, острого, которое окончательно упразднило бы его представление о жизни и раз навсегда выбросило бы его в пустоту » (ХIII; 253).

Иудушка истощает себя в воображении, в «запое праздномыслия», он уходит пустоту воображаемого мира, которая словно высасывает и поглощает все силы человека. Мир воображения салтыковского героя – это эгоистически – замкнутый, изолированный мир существования, мнимая действительность; подлинная жизнь возможна лишь в реальном мире, где человек призван утверждать себя как целостная личность, как воплощение Совести. В романе Порфирий Владимирович (как, впрочем, и все герои) – порождение пустоты, призрак, идущий по дороге смерти.

В этой связи органичным и естественным представляется уподобление головлевского барина злым демоничным существам, густо населяющим народные былины и сказки, подчеркивание бесовского в его облике.

31

Иудушка, подобно сказочным персонажам, теряет человеческий облик, превращается то в невидимку ( ХШ; 219 ), то в демоническое существо, способное общаться с покойниками.

Не раз, уподобляясь в романе мифологическому образу змея- Василиска,¹ Порфирий наделялся смертоносным взглядом. Арине Петровне этот «пристально устремленный на нее взгляд» казался «загадочным, и тогда она не могла определить себе, что именно он источает из себя: яд или сыновнюю почтительность » (ХШ; 15). Павел Владимирович «ненавидел Иудушку и в то же время боялся его. Он знал, что глаза Иудушки источают чарующий яд, что голос его, словно змей, заползает в душу и парализует волю человека » (ХШ; 67 ). Подчеркивание не человеческого в облике Иудушки делает его чужим в мире людей, враждебным этому миру, несущим разрушение и смерть. Сравнение Иудушки со змеем глубоко символично.

«В народных приданиях змей получал значение злого демона, черта. Змеи в качестве демонических существ, служили также воплощением хаоса».²

1 Василиск - мифологический чудовищный змей, наделялся сверхъестественной способностью убивать не только ядом, но и взглядом, дыханием. / Юсин М.А. Василиск // Мифы народов мира/ под ред. С.А. Токарева: В 2 т. М., 1980.т.1.с.218.

2 Кривонос В.Ш. Роман М.Е. Салтыкова - Щедрина «Господа Головлевы» и народная символика // литература некрасовских журналов. Межвузовский сборник научных трудов. Иваново, 1987.с.113.

32

Символ змея являлся универсалей многих архаических культур и был воспринят через библейскую традицию и иконопись культурой нового времени, сохранив издревле свойственную ему амбивалентность; сочетание, хитрости, коварства и в то же время мудрости, всеведения.

Амбивалентность образа змеи в фольклорно – мифологической традиции одновременно предполагает ее связь со стихией огня¹ и с мраком, темнотой, первозданным хаосом. Связь змеи с мраком, с подземным царством мертвых обнаруживает ее хроническую природу и демонические свойства. Поэтому в мифологических системах змеи отнесены к низу мирового дерева и изображаются в корнях его, в результате чего змея стала устойчивым символом подземного царства.² Этот пласт  народной символики, бесспорно, был учтен Салтыковым при создании образа Иудушки, по повадкам, манере говорить, а главное поступать, напоминая змея.

В изображении Порфирия Владимировича важен еще один план: Головлев с детства «носил» три имени - Иудушки, кровопивушки и откровенного мальчика.

1 см.: Потебня А.А. О некоторых символиках в славянской народной поэзии. Харьков, 1914.с.24.

2 Топоров В.Н. К происхождению некоторых поэтических символов // Ранние формы искусства. М., 1972.с.93.

33

Прозвище головлевского барина ассоциируется с евангельским мифом, устанавливает связь героя с Иудой, имя которого стало нарицательным для обозначения предателя. Библейское имя Иуды в щедринском произведении получает уменьшительно – ласкательный суффикс (-ушк-). Такая форма имени, выскажем предположение, связана со змеиным началом характера Порфирия Владимировича, его злов6ещей мягкостью и опасной ласковостью. Шипящие звуки и в имени Иудушка и кровопивушка напоминают шуршащее, шелестящее передвижение змеи, готовой в любую минуту смертельно ужалить. Таким образом, характер персонажа эквивалентен своему прозвищу: «Иудушка - это и характеристика головлевского барина, и его имя».¹

1 Николаев Д.П. в имени Иудушка увидел «удивительную призрачность»: не только суффикс - ушк-, но и Иудушка - это Иуда+ душка, т.е. четко указано автором кто его герой на самом деле и кем прикидывается. // Николаев Д.П. Сатира Щедрина и реалистический гротеск. М., 1977 с. 73 – 78.

34

Глава 4. Обреченность дворянства, духовное вырождение.

Щедрин с замечательной художественной принципиальностью воплощает в головлевской семье черты исторической обреченности

дворянства.¹ Ощущение обреченности связано с функционированием образа мертвящей окаменелости, свойственной всем персонажем щедринского романа: Арине Петровне, «оцепеневшей в апатии властности » и «цепенящей» своим «ледяным взглядом» всех домочадцев; Иудушке, пораженному нравственным параличом, «нравственным окостенением » и парализующему окружающих; «балбесу», который «словно окаменел», вернувшись в усадьбу умирать, и не умирает даже, а «околевает».

Изображая окаменелую мертвенность головлевского существования, Салтыков широко использует образы мрака, холода, ночи. Так, процесс замирания жизни и наступления гнетущей ночной тишины в Погорелке представлен с какой-то особенно слышимой угасающей интонацией: «Есть что-то тяжелое, удручающие в бессонной деревенской ночи Часов с девяти или много-много с десяти жизнь словно прекращается, и наступает тишина, наводящая страх. И делать нечего, да и свечей жаль – поневоле приходится лечь спать. Афимьюшка, как только сняли со стола самовар, по привычке, приобретенный еще при крепостном праве, постелила войлок поперек двери, ведущей в барынину спальню;