Прагматический и когнитивный подходы к описанию дискурса

2.2. Прагматический и когнитивный подходы к описанию дискурса

Для зарубежной лингвистики 80-х годов характерен перенос центра внимания с формально-синтаксического и генеративно-семантического аспектов на прагматический аспект высказывания и дискурса (Арутюнова, Падучева, 1985). Отметим, что теории с крайней прагматической направленностью, как, например, теория речевых актов в ее классическом варианте (Austin, 1962; Searl, 1979), довольно безразличны к внутренней организации дискурса. Неизбежный прагматический редукционизм при взгляде на язык только как на средство воздействия допускает приравнивание, например, поэтического произведения к тривиальной реплике бытового общения, если они сходным образом «влияют на поведение». Не меняют сути дела и попытки усовершенствования классической теории речевых актов путем добавления к фигурирующим в ней моментам интерлокутивного воздействия дополнительных аксиом. Так, С. Зегер к актам локутивному (произнесение), пропозициональному (приписывание значения), иллокутивному (коммуникативное намерение) и перлокутивному (прагматический эффект) присоединил также акты коллокутивный, состоящий в фиксации момента установления контакта, и коннексивный, отражающий моменты взаимодействия говорящих (Säger, 1980:301).

Важность установления прагматических параметров ситуативно связанного дискурса несомненна, хотя смыслы, определяемые при этом, могут быть полностью ситуативно обусловленными и их прямое выражение в лингвистической форме самого дискурса не будет строго обязательным; с другой стороны, дискурс может быть лишен явных прагматических форм (таких, как императив, вопрос, восклицание). Но ведь даже объявленное коммуникативное намерение может оказаться не соответствующим действительному намерению говорящего, не говоря уже о «приписывании значения» и т.д. Исследования, проводимые под девизом так называемой прагмалингвистики (Киселева, 1979) сводятся на практике лишь к констатации в тексте элементов, обладающих «прагматической силой», т.е. побуждений, эмоциональных оценок, контактивов и пр., но не объясняют их действительных системных функций, как и случаев полного отсутствия подобных элементов в дискурсе.

При обращении к собственным смыслам комплексных структур наблюдается другая крайность когнитивистского характера, которая происходит из допущения буквального отражения предметной (денотативной) ситуации в семантике высказывания (Новиков, 1983). Вероятно, наиболее углубленные разработки когнитивно-семантического подхода связаны с теорией фреймов, основоположник которой Марвин Минский определяет фрейм как структуру данных, предназначенную для представления некоторой типовой ситуации. С каждым фреймом ассоциированы несколько видов информации, например, как пользоваться данным фреймом, чего ожидать в следующий момент, что сделать, если эти ожидания не подтвердятся (Минский, 1978:250). Фрейм – это своего рода собирательное множество, представляющее собой разбиение той или иной области человеческой деятельности на подобласти и входящие в них объекты, а объектов на элементы с нужной степенью детализации. Могут быть заданы фреймы бытовых ситуаций, математические, физические, ментальные, грамматические, фреймы фреймов, фреймы сценариев и т.д. Ценность фреймового описания является чисто прикладной, это один из способов задания гибкого тезауруса, предназначенного для работы с вычислительной машиной.

В работе Т. Балмера (1980) предлагается описание контекстных структур путем их расслоения на лингвистические фреймы (морфо-синтаксические, семантико-прагматические, метатеоретические); такой концептуальный аппарат позволяет внести определенный порядок в процесс выяснения того, какие моменты реальности отображаются в исследуемом тексте, но не дает ничего принципиально нового в осмыслении механизма этого отображения.

Характерная черта когнитивистов – это явное пренебрежение особенностями отражения мира в языковом сознании человека. В.З. Панфилов вполне справедливо писал в этой связи, что то направление, «представители которого пытаются прямолинейно свести структуру предложения к структуре ситуации, по поводу которой оно высказывается, в конечном счете, базируется на понимании познавательного процесса как зеркального, мертвого отражения, а в его крайних формах – по существу на бихевиористском понимании языка и речевой деятельности по схеме стимул–реакция, не оставляющей места для мысли и языкового значения как чего-то относительно самостоятельного по отношению к действительности и материальным языковым формам» (Панфилов, 1982:131).

В отечественных работах периода «лингвистики текста» внимание уделяется не только ситуативно-денотативному аспекту содержания, но и многим моментам, связанным с речевой деятельностью, среди которых интеллектуально-логические, эмоционально-оценочные, индивидуально-личностные, социально-психологические моменты и др. При этом, как правило, подчеркивается коммуникативность текста.

Текст как продукт речевой деятельности образует единый коммуникативно ориентированный блок, внутри которого могут быть выявлены относительно законченные по смыслу части, которые в стилистических работах приравниваются к абзацам. «Являясь составной частью стилистики речи, стилистика текста рассматривает сложные (объединяющие несколько абзацев) словесно-стилистические структуры, используемые в процессе коммуникации для выражения определенного содержания» (Одинцов, 1980:34).

В психолингвистических работах, которые отличает наиболее выраженный коммуникативный подход, задача состоит в описании не единиц сверхфразового уровня в тексте, а самой текстовой деятельности в общественной практике. «Обслуживая другие виды человеческой деятельности, т.е. способствуя реализации целей как бы высших по отношению к ней (выступая в этом смысле как основа для общения сознаний), текстовая деятельность все более кристаллизуется в самостоятельный вид деятельности с внутренними, реализуемыми в рамках общения целями коммуникативно-познавательного и эмоционального свойства. При таком подходе текст уже не может рассматриваться как единица в одном ряду с такими категориями, как предложение и/или сверхфразовое единство. Текст (сообщение) рассматривается здесь как единица общения, иерархически соотносимая с категориями высказывания и семантико-смыслового (коммуникативного) блока, или предикации» (Дридзе, 1980:20).

Если последовательно придерживаться понимания текста как сообщения, то, в силу того, что целое сообщение принадлежит всегда одному коммуниканту (отправителю), диалогическое общение автоматически оказывается за рамками исследования; т.е. диалог состоит из текстов (единиц общения, реплик), но сам текстом не является. Такая установка реализована в работе Н.Д. Бурвиковой-Зарубиной (1981:7), которая считает текстом только «письменное по форме речевое произведение, принадлежащее одному участнику коммуникации, законченное и правильно оформленное», отказывая таким образом в статусе текста речевому произведению, принадлежащему двум или более участникам коммуникации – диалога.

Вместе с тем диалогическое речевое общение вполне допустимо представить как дискурс, порождаемый коллективным говорящим субъектом, и тогда проблема дискурсивного статуса диалога, вызывающая большие сомнения в лингвистике текста, оказывается разрешимой.

Однако Т.А. ван Дейк, например, не решается приписать диалогу статус дискурса, сомневаясь в возможности определить типовой глубинный конструкт для любого диалога: «невозможно рассмотрение дискурса-диалога, т.е. последовательности высказываний, порожденной различными говорящими, хотя можно предположить, что такая последовательность также может иметь текстуальную структуру, подобную структуре дискурса (-монолога)» (Dijk, 1977:3).

Ван Дейк стремится создать строгую теоретическую основу для преодоления односторонности как денотатно-референтного, так и коммуникативно-прагматического подходов, предлагая использовать конструкт, называемый макроструктурой дискурса. Макроструктура может быть семантической, обобщающей в себе основную тему текста, представленную в виде иерархии семантических пропозиций, и прагматической, задающей прагматическую направленность речи (макроутверждение, макропросьба, макроосуждение и т.п.), и тем самым объединяющей дискурс как последовательность речевых актов в единое целое (Dijk, 1981:246).

Опыт объединения речевых форм всех уровней в едином концептуальном аппарате принадлежит К. Пайку (1967). Сопоставив акты высказывания с актами социального взаимодействия индивидов, К. Пайк обобщил вербальное и невербальное поведение человека в категории бихевиоремы – единицы поведения, частным случаем которой является высказывание. Он сконструировал дистрибутивно-таксономическую модель речевого поведения, в которой каждая единица заполняет определенную ячейку в контексте единицы вышележащего уровня. Эта модель иерархически включает в себя единицы, начиная с фонем и кончая комплексными речевыми структурами, превышающими предложение, в том числе вопросно-ответные единства, монолог и «разговор» (Pike, 1967:517). Достоинством этой метаязыковой модели является ее всеохватность, хотя в ней наиболее подробной оказывается таксономия единиц морфо-синтаксического уровня при слабой содержательной спецификации компонентов уровня речевого взаимодействия. Теория К. Пайка, представляющая собой попытку строгой систематической формализации речевого поведения с позиций американского дескриптивизма, обнаружила недостаточную глубину наших знаний о принципах речевой деятельности и о языке как орудии создания дискурса.

Как денотативно-референтное описание, так и прагматическая модель речевого акта не дают адекватного представления о собственной структуре речевого действия, дискурса, освещая факты внешние по отношению к языку – предметную действительность и социальное взаимодействие. И в том, и в другом случае собственная форма высказывания оказывается несущественной в силу абсолютизации исходного тезиса о произвольности языкового знака. Отсюда повышенное внимание к функции единицы – денотативно-семантической или регулятивно-прагматической – при забвении той формы, которая является носителем данной функции.

«Подлинное преодоление традиционных представлений о языке и таящейся в них имплицитной семиотики становится возможным в свете признания того факта, что язык может быть понят в категориях поведения и действия, т.е. не как витающая вне действительности, призрачная сфера передачи информации, а как реальный элемент воздействия самой действительности. Язык– не только средство приобретения и передачи знаний, но и опредмечивание знаний, происходящее в его своеобразной структуре, а сверх того – и определенная жизненная форма. Кто умеет пользоваться языком, тот пользуется определенной стратегией ориентации в мире, определенной интерпретацией человеческой среды, определенной схемой поведения». (Келемен, 1977:106)

Можно предположить, что, владея языком, человек владеет одновременно и особым – дискурсивным – способом формирования своих взаимоотношений с действительностью. Те принципы, которые обеспечивают такую способность, и должны стать объектом самого пристального внимания лингвистов, хотя они и скрыты от непосредственного наблюдения. Вероятнее всего, что область их наиболее отчетливого проявления – это синтаксис дискурса, связывающий языковую семантику (отражение действительности) с языковой прагматикой (регуляцией отношений человека со средой).