Театр как сфера диалога
Театральное событие как диалог
Механизмы художественного диалога в театре
Театральное искусство ХХ века: поиски путей к диалогу
Психологизм в системе К.С. Станиславского
Эпический театр для зрителя Б. Брехта
А. Арто: «Театр жестокости» как способ воздействия на зрителя
Театральное искусство: воспитание в диалоге
Театральное действо как социальная и духовная «терапия»
Навигация
Эпический театр для зрителя Б. Брехта
Театральное искусство ХХ века: поиски путей к диалогу
195429
знаков
0
таблиц
0
изображений
2.3 Эпический театр для зрителя Б. Брехта
Бертольд Брехт (1898 — 1956) – немецкий драматург, режиссер и новатор театра. Его видение театрального искусства, его концепция эпического театра, в свою очередь, стали знаковыми и эпохальными для всего искусства в ХХ веке.
Отдавая должное заслугам Станиславского и высоко оценивая преимущества его системы, Брехт тем не менее критикует ее в том, что касается принципа вживания актера в образ. Сначала актер перевоплощается в персонаж, а затем всем своим видом и поведением старается внушить зрителю, что он и есть настоящий король Лир, и все с ним происходящее происходит на самом деле. Это абсурдно, говорит Брехт, потому что все равно актер остается актером, зритель – зрителем, а происходящее на сцене действие закончится через полтора – два часа; и актер, и зритель понимают это, но первый все-таки остается одержимым (ролью), а второй – загипнотизированным (внушением актера). Но в таком состоянии ни тот, ни другой не могут отчетливо мыслить, а значит, критически относиться к персонажам и событиям, с ними происходящим[66]; следовательно, это неправильный прием и от него следует отказаться. «Контакт между актером и зрителем должен был возникнуть на иной основе, чем внушение. Зрителя следовало освободить от гипноза, а с актера снять бремя полного перевоплощения в изображаемый им персонаж. В игру актера нужно было как-то ввести некоторую отдаленность от изображаемого им персонажа. Актер должен был получить возможность критиковать его»[67].
У Брехта также были единомышленники, жившие в его эпоху. Х. Ортега-и-Гассет сравнивает французский классический и испанский народный театры. Французский театр – зрелище торжества этических принципов. Нам показано не какое бы то ни было действие, не ряд этически нейтральных событий, а репертуар нормативных жестов, образцовый тип человеческих реакций на великие жизненные испытания. Персонажи французского театра – герои, избранные натуры, подающие примеры благородства. Даже ничего не зная о французском обществе того времени, прочитав эти пьесы, сразу приходишь к выводу: зрители стремились прежде всего познать правила достойного поведения, достичь морального совершенства.
Разгул и самозабвение – характерная черта всего «народного». Что-то в этом роде влекло испанцев к разжигающим кровь драмам. Наслаждение, доставляемое зрителям испанским театром, пронизано тем же дионисийством – Ортега называет его «алкоголизмом экзальтации»[68]. Здесь и речи нет о созерцании, требующем дистанции между объектом и нами. Однако современный зритель пресыщен этими эмоциональными «порывами», навязываемыми ему извне спектаклями такого рода. «Кто желает любоваться могучим потоком, в первую очередь должен позаботиться, чтобы тот его не унес»[69].
Вообще в своей театральной теории Брехт выступает последовательным рационалистом и постоянно ссылается на разум, познание, науку. Правильным, прогрессивным он считает критическое отношение к миру. Намек на это находим уже в названии его основной теоретической работы - «Малый Органон»[70], а во введении к нему уже прямо говорится о «стремлении создать театр эпохи науки». Полемика против традиционных драматургии и театра стала для Брехта естественной необходимостью, вызванной изменившимися условиями существования. Мы дети эпохи науки, говорит Брехт, - наука совершенно по-новому определяет нашу общественную жизнь и, следовательно, нашу жизнь вообще. Неправдоподобное изображение взаимодействий и взаимоотношений между людьми ослабляет удовольствие[71], получаемое нами в театре, и поэтому старый театр не может больше выполнять свои функции и служить эталоном. «Нам нужен такой театр, который не только создает возможность испытывать ощущения и возбуждать стремления, естественные для человеческих отношений, допустимых в данных исторических условиях и изображенных на сцене, но и такой театр, который использует и будит мысли и ощущения, необходимые для изменения этих исторических условий»[72].
Великие и сложные мировые события не могут быть до конца поняты теми, кто не привлекает для познания мира всех необходимых вспомогательных средств, в первую очередь - научных познаний. Поэтому драматургу и режиссеру в процессе создания спектакля необходимы научные знания. Однако в искусстве они должны преломляться своеобразным образом. «Сколько бы в произведении искусства ни заключалось научного знания, оно должно быть полностью преобразовано в искусство. Усвоение его как раз и дает ту радость, которая возбуждается произведением искусства»[73].
Будучи сам рационалистом, Брехт и от актеров своего театра требует критического отношения к персонажам в процессе создания образа. Из необходимости такого критического отношения рождается принцип «остранения» и «эффект очуждения». У зрителя также должно сформироваться критическое отношение к происходящему на сцене. «Цель техники «эффекта очуждения» — внушить зрителю аналитическое, критическое отношение к изображаемым событиям. Средства — художественные. Предпосылкой применения «эффекта очуждения» для названной цели является освобождение сцены и зрительного зала от всего «магического», уничтожение всяких «гипнотических полей»[74].
Впрочем, это вовсе не значит, что Брехт совершенно отрицает эмоциональные составляющие театрального образа, представляемого актером и воспринимаемого зрителем.
«Вживание», «вчувствование» Брехт признает, но только как необходимый и вовсе не достаточный этап в создании актером достоверного образа. Подобное «вживание» не должно привести к полному отречению от собственного образа в пользу образа персонажа. Это не полное вживание, которое после оказывает суггестивное воздействие на зрителя. «Зрителей «зачаровывали»[75]. Брехт не против «вживания», но к нему нужно добавить «отношение к образу, в который вы вживаетесь, его общественную оценку»[76]. Ни на одно мгновенье нельзя допускать полного превращения актера в изображаемый персонаж. Актер выходит на сцену сразу в двух ролях – персонажа и себя, изображающего персонажа, повествующего о нем, и именно потому такой метод исполнения назван «эпическим»[77]. Актер неким образом относится к своему персонажу и не только не скрывает своего отношения, но и демонстрирует свою оценку; актер знает, что произойдет с персонажем на протяжении действия, как-то относится к происходящему и, исходя из этого, играет так чтобы намеренно показать зрителю – персонаж поступает так, а не эдак. Актер «обязательно должен рассмотреть само содержание текста как нечто не совсем естественное, должен подвергнуть его сомнению и сопоставить все это со своими взглядами по общим вопросам, а также предположить, какие возможны иные высказывания на ту же тему; словом, он должен действовать, как человек, которому все это в диковинку»[78].
В работе актера над ролью Брехт выделяет три этапа[79]. На первом актер знакомится с персонажем и, еще не понимая его, старается разглядеть в нем будущий образ – отыскивает типическое и отклонения от него, противоречия в характере и поступках, безобразное в прекрасном и прекрасное в безобразном. Второй этап – вживание. Это поиск правды образа в субъективном смысле. Актер позволяет персонажу делать то, что он захочет, как он захочет. Заставляет его реагировать на другие персонажи, на окружающую среду, на фабулу простейшим, то есть самым естественным образом. Эта внутренняя жизнь, накопление происходит медленно и в какой-то момент происходит скачок. Тогда актер приходит к окончательному варианту образа, с которым и соединяется. Третий этап - вновь отстранение с удивлением и недоверием первого, но уже социально нагруженное. Актер смотрит извне, с позиций общества на образ, которым является, и представляет образ своего персонажа на суд общества. И тут, на сцене, отношение к образу с позиции извне, с позиции критического «остранения» для актера обязательно. «Актер не допускает на сцене полного перевоплощения в изображаемый им персонаж. Он не Лир, не Гарпагон, не Швейк, он этих людей показывает. Он передает их высказывания со всей возможной естественностью, он изображает их манеру поведения, насколько это ему позволяет его знание людей, но он отнюдь не пытается внушить себе (а тем самым и другим), что он целиком перевоплотился»[80].
Образ, создаваемый актером и все построение спектакля должны постоянно подавать зрителю намеки на неосуществившиеся варианты развития событий, описываемых в пьесе. «Наряду с данным поведением действующего лица нужно было показать и возможность другого поведения, делая, таким образом, возможными выбор и, следовательно, критику»[81]. Всякий раз делая что-то, актер должен давать понять, почувствовать зрителю то, чего он не делает. «В том, что он делает, должно содержаться и отменяться то, чего он не делает. Таким образом, всякая фраза, всякий жест означают решение; персонаж остается под контролем зрителя, подвергается испытанию»[82].
В конечном же итоге усилиями создателей спектакля и его зрителей с помощью разума как главной руководящей силы, мир – его социальное устройство, нравственность - будет изучен и изменен. «Цель наших исследований заключалась в том, чтобы найти средства устранения трудно переносимых социальных обстоятельств. Мы вели речь не во имя нравственности, но во имя страдающих»[83]. «Театр стал полем деятельности философов — таких философов, которые стремились не только объяснить мир, но и изменить его. На сцене появилась философия; таким образом, на сцене появилось поучение»[84]. Конечной же целью искусства в общем и театра в данном случае является выполнение общественной функции - изменение мира (в лучшую сторону). Здесь нам видится созвучие с системой Станиславского в той ее части, где он говорит о «сверх-сверхзадаче».
Из всего сказанного явствует, сколь высокую социальную роль отводил Брехт театру. Брехт насквозь социален, он страстно озабочен несовершенным устройством общества, его теоретический труд о театре начинается с изложения собственного взгляда на современную ему социальную ситуацию. И, конечно, свою миссию как драматурга и режиссера он связывает с необходимостью повлиять на существующий порядок вещей - театр должен активно включиться в социальную жизнь, чтобы иметь право и возможность создавать наиболее действенное, эффективное, преобразующее отражение этой действительности. Только так театр сможет максимально приблизиться к тому, чтобы стать средоточием просвещения и глашатаем правды. «Театр подает как игру картины жизни, предназначенные для того, чтобы влиять на общество»[85]. Вполне естественно, что и от актера Брехт требует активной гражданской и социальной позиции. Занимая ее, актер должен неким образом относится к своему персонажу, его поступкам и изображаемым событиям. «Поэтому выбор своей точки зрения является другой весьма значительной частью искусства актера, и этот выбор должен быть совершен за пределами театра. Как преобразование природы, так и преобразование общества является освободительным процессом, и именно радость освобождения должен воплощать театр эпохи наук»[86]. Театр будущего, основанный на этих принципах, Брехт называет эпическим.
«Созерцая переживания героя, зритель драматического театра говорит: «Да, это я тоже уже переживал. И я таков. Это естественно. Так будет всегда. Горе этого человека потрясает меня, потому что у него нет выхода. Это великое искусство: здесь все само собой разумеется. Я плачу вместе с теми, кто плачет, я смеюсь вместе с теми, кто смеется.
Зритель эпического театра говорит: «Этого я бы не подумал. Так делать нельзя. Это в высшей степени удивительно, почти неправдоподобно. Этому надо положить конец. Горе этого человека потрясает меня, потому что у него все-таки есть выход. Это великое искусство: здесь нет ничего само собой разумеющегося. Я смеюсь над теми, кто плачет, я плачу над теми, кто смеется»[87].
Таким образом, реакция зрителя на спектакль эпического театра – парадоксальна. Парадокс – категория оценивающего, познающего и критически настроенного разума, а не непосредственного чувства, но это не ослабляет воздействия спектакля. Более того - оно тем сильнее, чем ярче выражен этот парадокс.
Если говорить о диалоге со зрителем в «эпическом» театре Брехта, то это совсем иной диалог, нежели у Станиславского. В то время как зритель театра школы Станиславского должен сопереживать персонажам, испытывать в ходе спектакля чувство эмпатии (апелляция к чувствам), Брехт считает необходимым заставить зрителя отнестись критически к персонажу и поступкам им совершаемым (апелляция к разуму). То есть Брехт ратует за обязательное сохранение эстетической дистанции между воспринимающим и действием. Зритель здесь – активный воспринимающий, театральное действие помогает ему познать существующий мир и осознать необходимость его исправления.
Невозможно сказать, что диалог в «эпическом театре» Брехта совсем отсутствует[88], но диалог этот весьма специфический. С одной стороны, Брехт отдает ведущую роль разуму, познанию и критическому отношению к миру вообще и к театральным персонажам в частности. Он, правда, оговаривается в «Малом органоне», что удовольствие является наиболее общей и благородной задачей учреждения, именуемого «театром»[89]. Но тут же дает критерии достижения удовольствия, которые не оставляют сомнения в его убежденной рационалистичности. «Неправдоподобие в изображении взаимодействий и взаимоотношений между людьми ослабляет удовольствие, получаемое нами в театре. Причина этого: мы относимся к изображаемому иначе, чем наши предшественники. Дело в том, что когда мы ищем для себя развлечений, дающих то непосредственное удовольствие, какое мог бы доставить нам театр, изображая общественную жизнь людей, мы не должны забывать о том, что мы - дети эпохи науки»[90].
С другой стороны, и чувства зрителя, на которые рассчитывает Брехт и которые, безусловно, здесь присутствуют, носят совсем иной характер, чем в театре школы Станиславского. Это скорее удивление, недоумение, недоверие, сомнение и даже осуждение – в любом случае это чувства противоположные тем, что испытывает сопереживающий, сочувствующий зритель МХТ. Можно сказать, что персонаж брехтовского театра, встречаясь со зрителем как «другой», к концу действия не становится «своим», а становится только в еще большей степени «другим», «чужим».
В случае с актером «эпического театра» ситуация схожая. Некий диалог с необходимостью должен присутствовать в процессе работы актера над образом, Брехт признает необходимость «вживания» в роль, правда, с существенной поправкой на то, что это лишь один – не первый, и не завершающий этап работы над ролью. «Очуждение» – «вживание» – «очуждение». Но если разобраться, есть ли это диалог в нашем понимании, как путь от «Я» к «Ты», как попытка сделать «чужое» «своим»? Ключевой момент на пути понимания роли и воплощения образа, каковым является «вживание», «вчувствование» в системе Станиславского, в театре Брехта девальвируется до техники необходимой актеру для достоверного подражания. «Техника, которая вызывает «очуждение», диаметрально противоположна технике, обусловливающей перевоплощение. Техника «очуждения» дает актеру возможность не допустить акта перевоплощения. Однако, стремясь представить определенных лиц и показать их поведение, актеру не следует полностью отказываться от средств перевоплощения. Он использует эти средства лишь в той степени, в какой всякий человек, лишенный актерских способностей и актерского честолюбия, использовал бы их, чтобы представить другого человека, то есть его поведение»[91]. Не перевоплотиться, а представить, не передать «жизнь человеческого духа», а изобразить поведение другого человека.
Похожие работы
... игрой, им не нужен зритель, зритель им мешает, при зрителе они и играть не будут. Очень важно, что дети постигают все премудрости театрального искусства в игре. В игре невозможное становится возможным – это дает большой эмоциональный импульс и активность творческому мышлению ребенка. Игра – свободное проявление активности. Игровое начало требует отрыва от действительности, постановки себя в ...
... с современными технологиями и существует медиа-арт. Молодым художникам удалось выявить и воспринять современные формы мирового искусства и перенести их в контекст современного искусства Перми. Таким образом, изменения в социальной и экономической сферах, наметившиеся в начале 1990-х годов, повлекли за собой преобразования в сфере культуры в Перми. Несмотря на то, что общий кризис в стране свел ...
... французской художественной культуры в XVIII в. и ее теоретическом и художественном осмыслении в творчестве Дени Дидро Заключения и Библиографии. Раздел 1. Особенности эстетической и художественной культуры Франции XVIII в. Художественная культура проявляется в способности чувственно-образного восприятия реальности, при котором образ становится носителем эстетических, моральных и иных ...
... уже было противоречие: с одной стороны — стремление к новаторству, а с другой — оглядка назад, ретроспективизм. Многие тогда видели в «стиле модерн» некий «венец художественного развития» европейской культуры, единый интернациональный стиль. Волнистые ли¬нии орнаментики Ар Нуво сравнивали с крито-микенским искусством, «модерн» находили у этрусков, в итальянском Манье¬ризме конца XVI в., в стиле ...
0 комментариев